Текст книги "Русь и Орда"
Автор книги: Михаил Каратеев
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 96 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Хан Узбек ревностно исповедовал ислам, отличался умом, красивой внешностью и статной фигурой. Под его властью Орда достигла высшего могущества и расцвета.
Ал-Бирзали (XIV в.)
Только в начале марта настал вожделенный для Святослава миг, когда наконец Абдулай известил его, что через три дня хан Узбек принимает прибывших из Египта послов, после чего назначен прием и ему.
Эти три дня прошли для княжича в лихорадочной деятельности, сменившей сонное равнодушие, которое давно им овладело. Он бегал к Абдулаю и другим сведущим лицам, с которыми успел свести знакомство, вызнавая все мелочи татарского придворного этикета и того, как надлежит разговаривать с ханом. Что говорить Узбеку по существу своего дела, он уже давно обдумал во всех подробностях.
В назначенный день и час разодетый козельский княжич в сопровождении четырех слуг, нагруженных подарками, без которых к хану являться не полагалось, подошел вместе с Абдулаем к ханскому дворцу. Он уже не раз любовался этим великолепным зданием, окруженным высокими стенами из голубого гранита. Величественный портал его, легкие круглые башни и огромный купол, венчающий центральную часть дворца, были сплошь покрыты бело-голубой мозаикой и арабесками с преобладанием тех же цветов. На вершине купола ослепительно сиял освещенный солнцем золотой полумесяц, видимый отовсюду за много верст.
На мраморных ступенях, ведущих к главному входу, по обе стороны стояли ханские тургауды[62]62
Тургауды – гвардейцы, телохранители.
[Закрыть], в чешуйчатых стальных латах и шишаках, вооруженные круглыми щитами и длинными копьями с привешенными к ним красными конскими хвостами.
Абдулай сказал несколько слов вышедшему навстречу начальнику стражи, на что последний ответил почтительным поклоном. Два воина-великана, стоявшие по бокам входа с обнаженными кривыми мечами в руках, по его знаку распахнули двустворчатую, окованную серебром дверь и пропустили Святослава и его спутников внутрь дворца.
Здесь к ним подошел векиль[63]63
Векиль – дворецкий, дворцовый смотритель.
[Закрыть] и сказал, чтобы все следовали за ним. Проведя посетителей через ряд помещений, убранных почти со сказочной роскошью, он остановился перед закрытой дверью и, обернувшись к Святославу, предупредил, чтобы тот был готов предстать перед «солнцем мира», великим ханом Узбеком. Это означало, что хан находится в соседнем зале и что с этой минуты нужно неукоснительно следовать установленному ритуалу. Святослав уже знал его назубок. Он, творя про себя молитву, отстегнул саблю и передал ее векилю. Последний распахнул двери, и княжич, склонив голову и высоко поднимая ноги, шагнул через порог: наступить на него» значило оскорбить достоинство хана и пасть под мечами стоявших у двери тургаудов.
Старые очистительные обряды, обязательные при приближении иноверца к ханскому престолу, после принятия Ордой магометанства сохранили лишь силу традиции и были значительно упрощены. Вместо окуривания дымом при входе в приемный зал две пожилые татарки покадили на Святослава и его слуг благовонным дымом из небольших золотых кадильниц. Взамен очистительных костров его провели между двумя чисто символическими огнями, горевшими на треножниках по сторонам ковровой дорожки, которая вела от двери к подножию трона.
Подняв голову, что можно было сделать, только пройдя эти два испытания, Святослав увидел в глубине зала хана Узбека, сидящего под пурпурным балдахином, на высоком черном троне, инкрустированном слоновой костью, с подлокотниками в виде двух золотых драконов. Сзади стояло боевое знамя Чингисхана: три укрепленных на древке перекладины с висящими на них девятью хвостами тибетских яков. По сторонам трона на нескольких ведущих к нему ступенях, покрытых коврами, сидело человек пятнадцать ханских родственников и приближенных. Вдоль обеих боковых стен зала неподвижно стояли тургауды в боевых доспехах и с копьями в руках.
Шагах в пяти от трона на расстоянии сажени друг от друга были укреплены два копья, между которыми протягивалась веревка, свитая из конского волоса. Под нею должен был пройти всякий приближающийся к хану иностранец, символизируя этим свою покорность. Для лиц особо высокопоставленных, если хан к ним благоволил, ее протягивали настолько высоко, что можно было пройти, лишь слегка нагнув голову. Чем скромнее был ранг посетителя, тем ниже натягивалась веревка, так что иным приходилось проползать под нею на четвереньках. Зацепить ее головой было равносильно оскорблению ханского достоинства со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Святославу ее протянули не высоко, но и не слишком низко, так, что можно было пройти снизу, согнувшись в пояснице. Но из боязни задеть веревку он скорчился под нею в три погибели, что вызвало легкую усмешку на лице Узбека. Однако княжич ее не увидел, ибо в этот момент, согласно обычаю, от исполнения которого лишь очень немногих освобождали по личному повелению хана, он встал на колени и, склонившись, поцеловал пол у подножия трона. В таком положении нужно было оставаться, пока хан не произнесет своего слова.
– Подними голову и говори, – выждав несколько секунд, сказал Узбек по-татарски. Это значило, что в продолжении дальнейшего разговора надо было оставаться на коленях. Позволение говорить стоя считалось уже великой честью, и только лишь самых больших князей хан приглашал садиться, если желал показать им свое особое благоволение.
Едва лишь стоявший сбоку толмач перевел слова Узбека, Святослав распрямился и глянул вперед. Перед ним сидел на троне крупный мужчина величественной осанки в остроконечной тюбетейке и в темно-зеленом халате, расшитом золотом и драгоценными камнями. Его лицо, красивое в молодости, теперь обрюзгло и пожелтело, в недлинных опущенных усах серебрилась густая седина.
После Батыя Узбек был самым выдающимся из золотоордынских ханов – в его царствование Орда находилась в зените своего могущества и расцвета. Это был жестокий, но умный монарх, умевший держать всех в повиновении и установить образцовый порядок на территории своей огромной разноплеменной империи. Он много заботился о расширении торговли, благоустройстве и строительстве городов, в особенности Сарая, блестяще организовал службу связи между подвластными ему землями, но главное свое внимание обращал на область внешних сношений и сумел высоко поднять международный престиж Золотой Орды.
Путем ряда удачно заключенных браков он породнился с византийским императорским домом, с египетским халифом и с другими крупными монархами своего времени. В Каире его именем была названа одна из главных площадей; китайский император Тогон-Тэмур отдал за него свою дочь Баялынь и перед ним открыто заискивал; в Европе и в Азии все чутко прислушивались к его голосу.
Все это хорошо знал стоявший перед ним на коленях маленький козельский княжич, у которого внезапно слова застряли в горле при мысли о том, что одного движения бровей этого грозного властелина будет достаточно, чтобы смести его с лица земли. Лишь предельным напряжением воли он подавил свое волнение и деревянным голосом произнес заранее заученные слова:
– Здрав будь, всемилостивейший повелитель наш, да продлит Аллах твою драгоценную жизнь на тысячу лет! Тебе, великому хану Узбеку, сыну Тогрул-хана, сына Менгу-Темура, внука славного джехангира Бату-хана и праправнука покорителя вселенной, великого Чингиса, тебе, солнцу нашему, отец мой, князь Тит Козельский, низкий поклон шлет и по малости достатка своего бьет тебе челом недостойными нашими подарками!
С этими словами Святослав снова поклонился в землю, а его слуги положили к ногам хана два сорока собольих и два сорока бобровых мехов, кованое золотое блюдо и на нем, в маленьком хрустальном ларце, редкий по красоте изумруд величиной с голубиное яйцо. На остальные подарки хан глянул равнодушно, но при виде последнего невольно подался вперед. Всем было известно, что изумруды являются слабостью Узбека, а такой даже ему нечасто случалось видеть.
– Откуда у вас этот камень? – спросил он, не отводя глаз от драгоценности.
– Этот смарагд добыт в горах Зобара, на берегу Чермного моря, – ответил княжич, – и в нашем роду наследуется он более двухсот лет, со времен предка моего, черниговского великого князя Олега Святославича, который получил его за женою своей, румейской[64]64
Румом, или Ромейским царством, называли тогда на Руси Византийскую империю.
[Закрыть] царевной Феофанией. Дивный самоцвет сей рядом с иными смарагдами подобен тебе, пресветлый и могучий хан, среди других владык земных. И он более пристал твоему величию, нежели нам, твоим ничтожнейшим рабам.
– Встань, – милостиво сказал Узбек. – О твоем отце я знаю, что он мне верный слуга. Говори, в чем челобитье его?
Святослав поднялся с колен, торжествуя в душе: изумруд сделал свое дело – благосклонные слова хана не оставляли в том никаких сомнений. И окрепшим голосом он промолвил:
– Тебе ведомо, всемилостивый хан, что Карачев есть стольный город всей нашей земли и что ныне княжит там старшой брат родителя моего, Пантелей Мстиславич. Но он стар и одержим смертельным недугом, жить ему осталось считаные дни. Так вот, дабы после его кончины не приключилось смуты и усобицы в земле нашей, отец мой, о тишине края и о пользе твоей радея, челом тебе, повелителю нашему, бьет: по смерти князя Пантелея Мстиславича дал бы ты ярлык на большое княжение в Карачеве ему, Титу Мстиславичу, понеже его есть право и старшинство. А всем прочим князьям земли нашей повелел бы ты его, как государя своего, чтить и из воли его не выходить.
– А есть ли сыновья у князя Пантелея? – спросил Узбек.
– Есть один сын, по имени Василий. Но он крепко пьет, а от того в разуме стал нетверд и ко княжению неспособен, хотя бы и стал его домогаться. Только по милости Божьей карачевский стол наследуется у нас от брата к брату а не от отца к сыну, ибо такова была воля первого князя земли нашей, Мстислава Михайловича. Сам нонешний князь Пантелей такоже княжение принял от своего старшего брата Святослава.
– Да будет так, – сказал Узбек, немного подумав. – Я дам ярлык твоему отцу. Жду от него, что будет мне верен и что смуты в своей земле не допустит. А теперь можешь идти!
Бормоча благодарности, кланяясь и пятясь задом, ликующий Святослав покинул приемный зал. Его дело было сделано. Через несколько дней, получив ханский ярлык и пайцзу на свободный выезд из Орды, он тронулся в обратный путь.
Глава 22Почто губим Русьскую землю, сами на ся вражду деюще?
Повесть временных лет
По причине весенней распутицы и большого разлива рек Святослав, выехавший из Орды в середине марта, добрался до Козельска только к концу мая. Но на задержки в пути он не очень досадовал: теперь все было в порядке – ханский ярлык бережно хранился у него на груди. То и дело проверяя, цел ли он, и чувствуя под пальцами приятный хруст сухого бычьего пузыря, в который был из предосторожности завернут драгоценный документ, – Святослав мечтою улетал в карачевский дворец, поелику он уже не козельский княжич, как все еще думают, а будущий великий князь земли Карачевской! Ради этого стоило вынести все невзгоды утомительно долгого путешествия и все сарайские унижения. Впрочем, о них никто и знать не будет, утешал он себя.
В первом же русском поселении, лежавшем на его пути, Святослав узнал о смерти Пантелеймона Мстиславича и о том, что в Карачеве княжит Василий.
«Ничто, – злорадно подумал он, – недолго ты, гордыбака, там покняжишь! Ужо теперь выкинем тебя оттуда в Елец. Небось еще нам накланяешься!»
* * *
Тит Мстиславич встретил сына со всеми внешними проявлениями родительских чувств, но, узнав о полном успехе его миссии, к удивлению Святослава, особой радости не проявил. Все эти месяцы в глубине его сознания назойливо и тихо, как мышь, работала совесть, не давая ему покоя и беспрерывно воскрешая в памяти грозные слова отца: «Аще же кто волю мою преступит, да падет на того мое проклятие навеки и пусть не со мною одним, а со всем родом нашим готовится стать перед Богом». Под конец Тит Мстиславич до того извелся, что, сам себе страшась в том признаться, уже в глубине души желал, чтобы сын возвратился из Орды без ярлыка.
Однако дело было сделано, и ханский ярлык, который с гордостью вручил ему сияющий Святослав, теперь находился в его руках. Ярлык, отдающий ему вожделенное княжество Карачевское и вместе с тем бесповоротно навлекающий на него проклятие отца. Отступать было слишком поздно.
Стараясь ни о чем больше не думать и утешая себя тем, что такова, видно, была воля Божья, он сейчас же отправил гонцов к звенигородскому князю и к боярину Шестаку, прося их без промедления прибыть в Козельск.
Шестак приехал через неделю и, узнав об успехе Святослава, пришел в восторг, от которого, казалось, вовсе опьянел. Докучливыми и неуемными проявлениями своей радости он совсем допек князя Тита за те несколько дней, которые прошли в ожидании Андрея Мстиславича. Но наконец приехал и он. Тем же вечером в трапезной козельского князя за столом снова сидели четверо собеседников, которые совещались тут девять месяцев тому назад.
Святослав обстоятельно поведал о своем пребывании в Сарае и о разговоре с великим ханом Узбеком, умолчав о пережитых унижениях и приукрасив, наоборот, все выгодные для себя стороны дела. Два или три раза он повторил, что Узбек сразу вспомнил Тита Мстиславича и отзывался о нем с благоволением, называя верным своим слугой и достойнейшим из русских князей. Набивая цену своему отцу, он многозначительно поглядывал на князя Андрея, но последний, казалось, был этим очень доволен и лишь сочувственно кивал головой, слушая слова племянника.
Действительно, все складывалось именно так, как хотел Андрей Мстиславич, и сейчас он окончательно уверился в том, что ведет беспроигрышную игру. От Василия он отделался руками козельских князей, причем сделал это так ловко, что сам остался совершенно в стороне. Если бы даже Узбек не дал ярлыка Титу Мстиславичу и признал права Василия, его, князя Андрея, ни в чем обвинить было бы нельзя: он по своей доброй воле поцеловал крест законному князю и всегда был ему покорен.
С другой стороны, хорошо зная горячий нрав Василия, он был уверен, что последний с ханской волей не посчитается и добром Титу большого княжения не уступит. Стало быть, ему придется либо сложить голову в Орде, либо бежать, когда придет сюда татарское войско наводить порядок. Иными словами, из игры он так или иначе выйдет и на карачевский стол сядет Тит Мстиславич.
Но последнему и в голову не приходило, что всем этим делом он целиком отдал и себя и сына своего Святослава в руки князя Андрея. Будучи родственником и другом Гедимина, Андрей Мстиславич хорошо знал, что литовцы готовятся к захвату этого края. Если им это удастся, ни Тита Мстиславича, ни сына его Гедимин на княжении не оставит, как явно татарских ставленников, при помощи хана отнявших карачевский стол у законного князя. И единственным кандидатом на большое княжение будет именно он, Андрей Мстиславич.
Если же литовцы почему-либо отложат или проиграют войну и княжества эти останутся в подчинении у Золотой Орды, он тоже ничего не теряет: на этот случай в его руках находится духовная грамота Мстислава Михайловича. При ее помощи ничего не стоит доказать хану Узбеку, что козельские князья его обманули и незаконно получили ярлык на княжение в Карачеве. Всем известно, что Узбек в таких случаях бывает беспощаден. Правда, грамота доказывает права Василия, но ведь он ими воспользоваться уже не сможет, ибо, если и останется жив, будет находиться в бегах и в опале у хана. Следовательно, карачевский стол будет отдан ему, Андрею Мстиславичу.
Таким образом, сплетенная им паутина, казалось, при любых обстоятельствах обеспечивала ему не только большое княжение, но и переход в его руки всех удельных княжеств Карачевской земли, что и являлось конечной целью его вожделений.
Выслушав рассказ сидевшего рядом Святослава, он одобрительно приобнял его рукой и, слегка прижимая к себе, сказал:
– Ну, молодец ты, братанич! Не зря я советовал тебя, а не кого иного в Орду послать: знал, что дело наше в надежных руках будет. Ловко ты царя Узбека вокруг пальца обвел!
– Истину говоришь, князь! – поддержал и Шестак. – Молод наш новый княжич карачевский, а разумом мудр. Его усердием недолго Васька на большом столе посидел! – с хохотом добавил он.
– Покуда еще сидит, – мрачно сказал Тит Мстиславич, – и добром едва ли с него сойдет. Смеяться рано, боярин. Гляди, не пришлось бы плакать.
– Плакать придется Василею, – ответил Шестак. – Наше дело теперь правое, и супротив ханского ярлыка на Руси никто не выстоит. В случае чего татары ему мигом мозги прочистят!
– Хоть оно и так, да ведь татары-то не во дворе у нас стоят, как у Василея дружина. Покуда они сюда дойдут, он нас всех повоюет!
– Небось не посмеет! А коли и пустит в дело войско, это ему не надолго поможет: подойдут татары, заберут его в Орду на расправу, и все одно сядешь ты князем в Карачеве.
– Эк тебе дались татары, Иван Андреич! – в сердцах сказал князь Тит. – Татар звать – это уж последнее дело: ведь они все земли наши пограбят. На такое можно решиться, только ежели одни с Василием не сладим, когда ничего иного уже не остается. Стало быть, надобно сперва самим за него браться!
– Ну и возьмемся! Коли начали говеть, неужто скажем теперь, что, не поевши мяса, силы нету до церкви дойти?
– Не то говоришь ты, боярин! Взяться можно по-разному. С чего начинать-то будем? Не идти же на него, здорово живешь, войной?
– Послать в Карачев гонца и объявить ему ханскую волю, – вставил Святослав. – Коли схочет на рожон лезть, пусть первый начинает войну. А может статься, у него хватит ума подобру с нами поладить: ведь лучше в Ельце княжить, нежели в Орде голову сложить.
Предложение княжича всем показалось разумным, но именно потому оно испугало Андрея Мстиславича, до сих пор не принимавшего участия в споре. Мирное окончание дела нарушало все его планы, ибо в этом случае Василий остался бы чист перед ханом. Поэтому он поспешил сказать:
– Не дело говоришь, Святослав. Ведь это все одно, что отдать себя в руки Василея. У него наготове добрая дружина, с которою он, узнав о ярлыке, тотчас пойдет на нас. Покуда мы соберем людей, он захватит наши вотчины, посадит в них своих наместников, а сам, не будь дурак, поскачет в Орду и скажет хану, что на него, на большого князя, восстали удельные и он, защищая порядок в своей земле, должен был смирить их оружием…
– А ярлык? – перебил Святослав.
– Что ярлык? Он скажет Узбеку, что того ярлыка и в глаза не видывал, а разговорам о нем веры не дал, ибо стол свой занимал по закону, дань хану посылал исправно и никакой вины за собою не знал. Смекаешь, как дело-то может тогда обернуться?
– То истина, – сказал Шестак. – Надобно иначе деять. И не упреждать Василея о ярлыке, а на людях сунуть его в тот ярлык носом, дабы не мог после отбрехиваться, что, мол, не знал ханской воли.
– Это непросто сделать, – промолвил Святослав. – Поедешь к нему в Карачев с ярлыком, обратно, может, и ног не унесешь. А обычному гонцу такого дела доверить нельзя: купит его Василей али убьет и опять же скажет, что никакого ярлыка отродясь не видывал, а сам тот ярлык изничтожит.
– Ни в Карачев ехать, ни гонцов посылать негоже, – сказал князь Андрей после небольшого раздумья, – и о ханском ярлыке Василий до поры знать ничего не должен. Надо его добром сюда залучить – тут разговаривать с ним будет куда сподручней.
– Золотые слова твои, Андрей Мстиславич! – воскликнул Шестак. – Так и надобно сделать. Коли он ни о чем догадываться не будет – приедет сюда без дружины, да и ввалится как сом в вершу! Тут мы ему при народе прочитаем Узбеков ярлык и попросим честью убираться из Карачева в Елец. А коли не схочет, схватим его и в железах свезем в Орду!
– Зачем везти в Орду? – сказал князь Андрей. – Ежели он супротив ханской воли пойдет, мы и сами покарать его по праву можем.
– Да уж из рук выпускать не стоит, – промолвил Святослав.
– Вестимо, тут разговаривать с ним было бы легче, – сказал Тит Мстиславич, – да ведь как заманишь его в Козельск, чтобы он ничего не учуял?
– А его и заманивать нет нужды, – ответил Андрей. – Он сам сюда явится, по своей охоте.
– Отколь тебе это ведомо?
– Был у нас разговор. И он мне сказал, что приедет в Козельск, чтобы первым почтить тебя, как старшего родича.
Тита Мстиславича эти слова ожгли, как пощечина.
– Почтить меня приедет как старшего, а я, как Иуда, предать его должен? – глухо вымолвил он.
– Что за слова, брат дорогой, – брезгливо сказал Андрей Мстиславич. – Почто ему тебя не почтить, коли он уже тебе, своему дяде, на шею сел? Теперь ему это на руку. К тому же не одно лишь почтение у него на уме: такоже мыслит он при этом случае крестоцелование твое принять.
– А твое нет?
– Я уж целовал ему крест в Карачеве, – спокойно ответил князь Андрей.
– Как же это? – не веря ушам, спросил Тит Мстиславич. – И теперь ты свое крестоцелование готов порушить, словно бы ничего не было?
– Нимало. Я целовал ему крест на верность, доколе он остается законным князем карачевским. А ныне законный князь наш ты, а не он.
– Ну и хитер ты, Андрей! Не пойму только, зачем было душой кривить и крест целовать, коли он тебя не понуждал?
– Ежели бы я того не сделал, духовная родителя нашего и посейчас была бы в его руках.
– А где она теперь, эта духовная?
– У Василея ее больше нет, – уклончиво ответил Андрей Мстиславич.
– Когда же думал он в Козельск быть? – после довольно длинной паузы спросил князь Тит.
– Сказывал, как наступит лето. Но понеже к его приезду мы должны загодя приготовиться, лучше бы тебе самому день назначить.
– Как же это сделать?
– Оповести, что по хворости сам не можешь поехать в Карачев и просишь его прибыть в Козельск, дабы принять тут крестоцелование твое. И укажи день.
– Не бывать тому! – крикнул Тит Мстиславич. – Не стану я ловить его на крест святой, как рыбу на червяка! Что хочешь другое придумывай, а этому не бывать!
– Эк ты, братец, горяч! Ну, изволь другое: позовем его на семейный совет. И у тебя, и у меня-де сыны повыросли, надобно что-то им дать и о судьбе их с большим князем сообща подумать. А поелику спинная хворь тебе сесть на коня либо в повозку не дозволяет, просим мы собрать тот совет в городе Козельске.
– Ну, это уже лучше. А на когда звать-то его?
– Погоди. Сегодня у нас восьмое июня. На то, чтобы здесь все урядить, как пристало, положим месяц, а лучше полтора. Стало быть, можно звать его на двадцать третье июля – память святого мученика Трофима. Этот день у меня счастливый.
– Ладно, так и порешим. На этих же днях пошлю в Карачев гонца. А как готовиться-то будем?
– Наиглавное, людей надобно побольше собрать да вооружить их добро, – сказал Шестак, – чтобы Василей отсель не вырвался.
– Зачем нам много людей? – возразил Святослав. – Что он, на семейный совет, детям на смех, дружину с собой приведет? Небось приедет только со стремянным да со слугами, сам-десят, не более.
– А вдруг почует неладное да приведет сотен пять воев, как бы для того, чтобы князя Тита почтить? Тогда не мы, а он здесь хозяином будет, ежели мы без войска окажемся.
– Вот и не надо, чтобы он неладное почуял. А коли мы начнем в Козельске людей собирать, он о том враз сведает и тогда уже наверное приведет с собою не пять сотен, а целую рать!
– Стало быть, в большой тайности надобно войско собирать, – настаивал Шестак. – Я одно знаю: Василея нельзя отсюда живым выпустить, сколько бы воев с ним ни пришло!
– А я знаю другое, боярин, – еле скрывая бешенство, сказал Тит Мстиславич, которому этот разговор переворачивал душу. – Что с головы Василея здесь и волос не упадет, хотя бы он даже один приехал! Я не убивец и не тать! Коли не поладим добром, готов встретиться с ним в честном бою, но, заманив обманом, зарезать его в доме моем никому не дозволю. И ты это крепко заруби на носу!
– Кто тебе говорит про убивство, Тит Мстиславич? – пошел на попятный Шестак. – А взять его нужно, ибо, ежели мы его отсель выпустим, он всю нашу землю кровью зальет!
– Никакого душепродавства здесь не допущу, – упрямо сказал князь Тит. – Мое согласие есть лишь на то, чтобы зазвать его сюда и тут поговорить с ним начистоту. Коли добром поладим, то и слава Создателю. А ежели упрется он, пусть возвращается в Карачев и будем воевать. Все одно с ханским ярлыком мы его одолеем.
– Эх, Тит Мстиславич! Ну а ежели он сам, заместо того чтобы ворочаться в Карачев и видя, что мы тут без защиты, велит нас всех повязать? Ведь для этого ему много людей не надобно, а уж сотню дружинников он при себе всегда иметь будет, хотя бы для чести. Неужто, к примеру, ты сам, сделавшись великим князем, сочтешь себе приличным на княжеский съезд с десятком слуг явиться?
Тит Мстиславич на минуту задумался. Потом сказал:
– Навряд ли он сделает такое, как ты говоришь, коли мы первые не нападем. Все же в нем кровь черниговских князей течет. Однако на этот случай сотни две воев и мы можем наготове держать.
– Как бы для почетной его встречи, – добавил Святослав.
Князь Андрей, не любивший открыто высказываться по столь острым вопросам, во время этого спора хранил молчание, ожидая, что дело и без него примет нужный ему оборот. Конечно, убийство Василия именно в Козельске было ему особенно выгодно, но он сразу понял, что подстрекать к этому Тита Мстиславича бесполезно и опасно. В конце концов ему было важно, чтобы дело не закончилось полюбовно, а зная горячий нрав племянника, он не сомневался в том, что сумеет вызвать ссору, которая погубит Василия в глазах хана, а может быть, даже позволит тут же отделаться от него, якобы в порядке вынужденной самозащиты. Прикинув все это в уме, он примирительно сказал:
– Мыслю я, что брат мой дело говорит: нет нужды идти на крайности. А чтобы Василей не мог взять нас голыми руками, двух сотен козельских воев за глаза достанет. Сверх того и мне будет прилично прихватить с собою человек пятьдесят. Однако следует предразуметь, что Василей своего стола добром не уступит и что промеж нас учнется война. Стало быть, должны мы не мешкая начать сбор войска, и делать это надобно так, чтобы в Карачеве до сроку не всполошились. В Козельске пока можно готовить лошадей и оружие, а людей собирать у меня в Звенигороде. Коли мы эти полтора месяца зря не потеряем, к Спасову дню сможем выставить против Василея рать в две-три тысячи человек. А за сим заслоном вскорости и еще столько соберем.
– С этим согласен, – сказал Тит Мстиславич. – Однако же будем Бога молить, чтобы дело обошлось миром, и Василея зря ярить не станем. Ежели надобно будет, я ему и Козельское княжество дам, а ты себе возьмешь Елецкое.
– Сохрани тебя Господь от этого, брат! – воскликнул Андрей Мстиславич, встревоженный не столько судьбой Козельского княжества, сколько возможностью мирного исхода. – Он это за слабость нашу сочтет и враз тебя за глотку ухватит. Нет уж, что вырешено сообща, на том и надобно стоять твердо!
– Там видно будет, – буркнул князь Тит. – Зря я, вестимо, ничего такого не скажу. Но ежели для общего мира потребуется…
– Наипаче всего потребуется, – перебил Андрей Мстиславич, – чтобы ты крепко помнил, что волею великого хана ты теперь государь земли Карачевской и что слабость тебе не к лицу!
– Ладно, оставим это, – устало сказал Тит Мстиславич. – Стало быть, о главном мы договорились. Сей час милости прошу закусить, а за трапезой побеседуем о прочем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?