Текст книги "Домик у моря. Из цикла «Рассказы в стиле дзен»"

Куда глаза глядят

На улицах Панамки вовсю гуляли – город встречал победителей урагана. Эле-Фантика то и дело зазывали в разные компании, где рассказывали невероятные истории о битве с Быком – как рубили его саблями, кололи шпагами, палили из пушек, ружей и рогаток, забрасывали камнями, бомбами и шли врукопашную.

Героев оказалось множество – из тех, кто отсиживался в каменных щелях, укрывшись веером, и даже из тех, кто вообще не был в кратере вулкана. То получалось, что вспыхнуло восстание, ураган окружили, взяли в плен, а потом судили и казнили – камень на шею, и в океан. То выходило, что просто-напросто придушили во сне, как мелкого гада.

Интересно было послушать, но Эле-Фантик торопился. Протиснувшись сквозь толпу к трибуне, он увидел на самой её макушке, которую ещё сегодня утром называли «кокпитанский мостик», своего папу Ваню, махавшего хоботом, будто кулаком. Да, папа Ваня заметно постарел и скукожился, как кусок пемзы, – непонятно, то ли слон, похожий на человека, то ли человек с признаками слона. Конечно, он не мог разглядеть в толпе Эле-Фантика, но ведь давно уже знал о возвращении похищенных ураганом, и не примчался домой – вот что странно…

– Камень власти очень тяжёл, как бараньи котлеты на ночь! – услыхал Эле-Фантик покрякиванье кокпитана Гусиные Лапки. – Кто его несёт, волей-неволей меняется, сам каменеет. Надеюсь, с вашим папой Ваней такого не случится. Однако дикция у него, что у пожарного насоса, ничего не разобрать…

«Может, это и к лучшему, – подумал слонёнок и ощутил груз драгоценных камней на спине, – Наверное, камень власти куда тяжелее».

Они сошли с причала и, пройдя по песчаному берегу, где Эле-Фантик, собирая ракушки, впервые столкнулся с ураганом Быком, остановились у громадного камня, напоминавшего диван. На нём сидел по-турецки кухарь-ухарь Чугунок и грустно чистил мясорубку.

– Все планы рухнули! – сказал он, едва не плача. – Трибуна стала памятником в честь окончательной победы над ураганом. А мы надеялись превратить её в кругосветный ресторан… Новый-то строить – не по карману!

Кокпитан смотрел на океан, который уже сливался с небом. Вдали, над причалом, вспыхивал разноцветный салют, и доносился праздничный шум.

– Такой вот винегрет с капустой! Не всё выходит, как задумываешь. Сколько на моём веку было блинов комом, подгоревшего рагу и убежавших каш! Остаётся поделить памятное ожерелье из пещеры Быка, да и разойтись, куда глаза глядят.

– Никак нет! У меня никуда не глядят, – закапризничал кухарь-ухарь. – Буду здесь сидеть, пока не умру!

Эле-Фантик приобнял Чугунка одним ухом, а хоботом скинул полосатый мешок со спины. Развязал узел, и на песке засверкала груда драгоценных камней. Казалось, нежатся под звёздным светом. Притягивают его и сами разжигают. Стало ясно, как днём. Будто выросла вдруг целая пальма радужного сияния. Будто фейерверк замер между небом и землёй!

И кокпитан с кухарем-ухарем замерли, как салют, выпучив глаза.

– Эти камни завоёваны в честном бою, – улыбнулся Эле-Фантик. – Моими ушами.

– Всегда страшно, когда приходится богатеть, – вздохнул, наконец, Гусиные Лапки. – К чему это приведёт?

– Ясно к чему! – подпрыгнул Чугунок. – Заживём легко, как в сказке!

Кокпитан вздохнул тяжелее прежнего и покачал головой:

– Лёгкая жизнь, как тихий пруд с ручными лебедями. Заманчивая, но совсем пресная.

– Можно слегка подсолить, – предложил удивлённый кухарь-ухарь, не понимая, о чём, собственно, речь.

– И в этом есть опасность, потому что, кто знает меру!? – возвысил голос кокпитан. – Знаете, сколько нужно соли?

– Всё!!! – протрубил Эле-Фантик. – Вы меня окончательно запутали! Выбросим эти камни! Напечём, к примеру, блинчиков на водной глади.

– Перемелем в мясорубке! – подхватил лихой кухарь-ухарь.

Кокпитан забеспокоился:

– Погодите-погодите! Зачем такие крайности? Возьмите-ка, любезный, камешек наугад да посмотрите сквозь него на мир – так и поймём, что делать…

Эле-Фантик поднял светло-зелёный, прозрачный, полный звёздным светом изумруд, приблизил к глазу, и открылось такое, о чём и не догадывался, – повсюду переплетались какие-то дорожки, тропинки, ведущие с земли в океан, из океана в небо. Они сходились в немыслимой дали, образуя те самые небесные узорчатые пупки, о которых толковал господин Белуга. И некие призрачные создания путешествовали по тропинкам туда-сюда – то ли гуляя, то ли по делам. Мир распахнулся, как веер. Дух захватывало, как на громадных качелях, от его широты и долготы. Но совсем не было страха, потому что сама жизнь бесконечна, как мир, понял слонёнок. Он моргнул и увидел неподалёку – только хобот протяни! – остров Колибри с новыми гнёздами. В одном сидели Куки с Паки, в другом – Фуки и Маки. А рядом с островом проходила шхуна под парусами в клеточку.

– Надо строить новый корабль по имени «Ундина»! – кивнул Эле-Фантик. – И плыть на нём, куда глаза глядят.

У кухаря-ухаря Чугунка камень с души свалился.

– Никак да! Наши глаза, дружище, глядят, куда надо! – воскликнул он, обнимая слонёнка.

А Гусиные Лапки уже подсчитывал драгоценные камни и раскладывал на три кучки.

– Это на шхуну с рестораном, это на ресторан со шхуной, а это, простите, – на будущее. Торжественно обещаю, через семь полных лун «Ундина» поднимет паруса в клеточку! А вы, любезный, – достал он из тапочного кармана узелок, – примите жемчужное ожерелье на память о битве с ураганом. Оно будет к лицу любой слонихе!

Превращение

«Ты можешь быть, кем пожелаешь», – так говорила колибри Куки.

– Ты можешь быть, кем пожелаешь, – повторял Эле-Фантик, бродя по улицам Панамки, всё ближе и ближе к дому господина Белуги.

И вдруг очутился в объятьях папы Вани.

– Ох, сынок, Фунтик мой, я тебя обыскался, с ног сбился! – причитал папа Ваня, как в былые дни, когда слонёнок долго пропадал на берегу. – Вот выбрали ни с того, ни с сего градоначальником! А какой из меня начальник?! Это мне тошнее антрекота! Мальчика моего, Фунтика, с утра не мог повидать – куда это годится и на что похоже?!

Так уж папа Ваня радовался, так тискал, поглаживал и пошлёпывал Эле-Фантика, что на глазах превращался в прежнего слонищу – здорового, молодого, которому только дай какой-нибудь пожар потушить!

– Пускай господин Белуга тут распоряжается, а мы заживём, как раньше. Правда, Фунтик?! – И папа Ваня оглядел Эле-Фантика с ног до головы, всё больше и больше удивляясь. – Эге, сынок! Да какой там Фунтик! Не иначе, – пожарный автомобиль-пятитонка! Ещё бы красные полосы по бокам, и прямо сейчас – в депо!

Эле-Фантик едва не разрыдался.

– Папа Ваня, милый, не хочу в депо, не хочу пятитонкой!

– Ну, что ты, сынок?! Нет, так нет! – забеспокоился папа Ваня. – Обучу тебя работе пожарного шланга – будешь брандспойтом служить. Это легко с твоим-то хоботищем! К-а-а-а-к д-у-у-у-нешь!

И папа Ваня показал, как именно, сметя нечаянно из сквера нескольких собачек с хозяевами.

– Ура! – послышалось со всех сторон. – Наш папа Ваня сильнее любого урагана! Панамка может спать спокойно!

– Пойдём-пойдём, сынок, – заторопился смущенный папа Ваня. – Тут из меня сделали неведомо кого – не просто градоначальника, но и начальника над всеми силами природы. Не знаю, как быть – хоть беги на край света!

Эле-Фантик обрадовался. Ему не терпелось на край света, но сначала к девочке Марусе.

– Вместе побежим! – пообещал он. – Вот только навещу одну знакомую…

– Не опаздывай к праздничному-у-у-ужину-у-у! – прогудел вслед папа Ваня.

Дом господина Белуги был виден издалека. Уже не такая полная чаша, но всё же изрядно наполненная.

– Ты можешь быть, кем пожелаешь, – шептал Эле-Фантик. – Влюбился без ума и превращусь от страсти в паренька. Смогла же Куки стать колибри!

Он то бежал, то совсем останавливался, прислоняясь к пальмам, будто набирался от них прямоты и решительности.

«Обязательно превращусь! От страсти и любви!» – приговаривал Эле. «Может, у парня нос будет длинноват. Уши лопухами, – рассуждал Фантик, – Но кто скажет, что мы не пара?!»

– Вот сейчас! – Эле-Фантик прикрыл глаза. – Ещё три слоновьих шага, и непременно превращусь – от безумной любви и страсти. Вон как бьётся сердце! Наверное, уже превратилось.

С закрытыми глазами, едва переставляя ноги, приближался он к дому, чувствуя, что у порога превращение состоится – иначе и быть не может! Услышал, как открывается дверь, как тяжело скрипят ступеньки. «Вот удивится господин Белуга!» – подумал Эле-Фантик.

– Влюбился без ума и превращусь от страсти! – воскликнул он и открыл глаза.

Навстречу, вся в хрустальном сиянии, льющемся из дома, грациозная, в шляпке и ракушечном ожерелье, спускалась по лестнице ослепительной красоты слониха, в которой только избранные смогли бы признать девочку Марусю.

– Прости, милый, если что не так, – молвила она. – Но я полюбила тебя всем сердцем и пожелала быть тебе парой. То есть такой, как ты! Если хоть чуточку удалось, может, возьмёшь меня в жёны?

– О, Всемогущий Мамонт по маминой линии! Благодарю Тебя, что не успел превратиться! – протрубил Эле-Фантик, опускаясь на колени. – Вот тебе, дорогая, мой хобот, мои уши и моё сердце навеки! И этот трофейный обручальный жемчуг…

Он надел на шею Марусе новое ожерелье поверх ракушечного, и каждая жемчужина нырнула в ракушку, как в свой домик, но время от времени выглядывала, будто маленькая луна из-за тучи.

И Эле-Фантик с Марусей, обнявшись ушами, ласкаясь хоботами, медленно пошли по улицам Панамки к папе Ване и к маме Толстушке на праздничный ужин.

А из окна ещё долго провожал их взглядом господин Белуга. «Эх, дочка, что бы сказала твоя покойная мама? – думал он. – Впрочем, так правильно. Будь, кем хочешь. Тем, кем сердце подсказывает».

Ванный ужин, или правда о господине Белуге

Квартирка у слонов была маленькой. И почти всё место занимала чёрно-мраморная ванна с золотой надписью: «мойтесь и крепитесь духом». В ней-то и устроили стол. До краёв наполнили кустами пышной, обворожительно сладкой мимозы. Её мягкие, пушистые и душистые шарики приятно щекотали хобот. В тот год мимозы уродилось много. Не меньше, чем фиг на фиговом дереве.

Пригласили и господина Белугу. Он сидел грустный, хотя и радостный. Маруся покидала его, зато градоначальство вернулось, – в связи с отъездом папы Вани. Поэтому он наметал понемногу и красной икры, и чёрной, а от мимозы вежливо отказался. Искоса поглядывал на весёлую Марусю, как она, пока ещё промахиваясь хоботом мимо рта, приноравливается к новой жизни.

– А не было ли у вас в родне слонов? – дружески обратился к нему папа Ваня.

– Может, какая-нибудь прабабушка? – предположила мама Толстушка. – Хорошо ли вы её помните?

Господин Белуга растерянно задумался и сжевал ветку мимозы.

– Что-то такое мелькает, – медленно, сбиваясь, выговорил. – Кажется, у меня контузия после сражения с ураганом Быком. Такое ощущение, что в голове чёрные шторки, как в фотокамере, – то раздвинутся, то сомкнутся! То всё вижу и понимаю, то – пустота… Похоже, сбился я где-то с пути, заплутался. И всё не так, как задумывал. Вот конфузия! Уж если единственная, ненаглядная дочка в слонихи подалась, значит точно, – сбился!

Он встал и начал откланиваться. Неловко поцеловал Марусю в хобот. Обнял Эле-Фантика. И пошёл, как говорил, медленно, сбиваясь с шага.

Когда дверь закрылась, Маруся тихонечко, через ветку мимозы, прошелестела:

– А вы знаете, что он колдун? Не так-то просто превратиться в слониху – даже от немыслимой любви. То хобот вылезет, то ухо, а всё вместе – никак. Без его помощи не получалось.

– Какой колдун?! – разволновалась мама Толстушка. – Он же твой папа. Любит тебя, и хотел, как лучше!

Маруся проглотила целый куст мимозы, перевела дыхание и кивнула.

– Это правда – любит! Но отец ли он мне, не знаю! Может, просто взял да и придумал меня. Ведь это он сочинил наш город Панамку, весь наш мир, и управляет им, как хочет. Он мироначальник!

Мама Толстушка побледнела всем телом, как жемчуг. Да и Эле-Фантик с папой Ваней не на шутку перепугались.

– Час от часу не легче! Утомилась ты, дочка, превращаясь, – пора отдохнуть! Прислонись, дорогая, к Эле-Фантику – так и подремлете стоя.

Но Маруся продолжала ровным, шелестящим, как ветки мимозы на ветру, шепотом.

– Он всё знает наперёд. Знал, что ураган Бык унесёт моего любимого Эле, а потом и его самого на трибуне. Знал, что шхуну «Параундир» выбросит на остров, а Эле будет сражаться с ураганом…

– Да он злодей что ли? – спросил Эле-Фантик.

Маруся улыбнулась и покачала ушами.

– Не злой и не добрый. Ему любопытно смотреть, как жизнь течёт. Кое-что исправляет, а может добавить или убрать. Например, матрофицантов оставил на необитаемых островах, потому что толку от них не было, – сам плохо придумал да и вычеркнул. Кстати, хочу предупредить, кухарь-ухарь тоже на волоске, слишком резвый со своей дурацкой мясорубкой.

– Эдак и нас с Толстушкой! – ахнул папа Ваня. – Жили-были и – нету!

– Без вас – никуда! – утешила Маруся. – Он любит вас, и город Панамку, и весь мир, который создал. Одного себя презирает, когда не может сотворить то, чего раньше не бывало, когда получается скучно и пасмурно, как в лавке старьёвщика. Таков господин Белуга – отец ли он мне, не знаю… Одно слово – колдун!

Мимоза незаметно кончилась, и все сидели молча у чёрной ванны. Изо всех сил старались крепиться духом, что было непросто. Ужин вышел странный, ванный ужин. Можно было бы его исправить или вовсе вычеркнуть. Но тут в дверь громко постучали.

Двенадцать раз. Ровно в полночь.

Какой-то Резвушкин

Вошёл Гусиные Лапки, а за ним ещё кто-то, едва заметный.

– Шхуна го-го-това! – загоготал кокпитан. – Стоит под парусами в клеточку.

– Никак да, – донёсся слабый полустёртый голос кухаря-ухаря. – И ресторан тоже готов.

– Не может быть! Разве уже прошли семь полных лун? – не поверил Эле-Фантик, выглядывая в окно, где не было ни одной луны, только тоненький, угасающий, как кухарь-ухарь, месяц.

Кокпитан что-то подсчитал в уме и на четырёх пальцах, и, видно, здорово удивился.

– Старались, – растерянно пожал плечами, – Бедный Чугунок совсем надорвался, еле ходит. Хотя, честно сказать, сами не понимаем, откуда чего взялось. То ли волшебство, то ли колдовство! В общем, «Ундина» вас ждёт, собирайтесь.

Собирать-то, впрочем, нечего было! Разве что ванну. Мама Толстушка очень упрашивала.

– Как в океане без ванны?! Уж так с ней свыклась!

– Эту ванну на трёх слонах не увезти! – брякнул, не подумавши, кухарь-ухарь, и так потускнел, что стал почти не отличим от дверного косяка. Конечно, его судьба висела на волоске.

– Если мама хочет ванну, я донесу, – сказал Эле-Фантик, заранее представляя себя грузовиком.

– А нельзя ли и меня донести? – пролепетал Чугунок. – Ослаб чего-то, ноги ватные…

Присели, как полагается, перед дальней дорогой, а когда встали, уже расцвело утро, свежее и солнечное, будто мимоза.

Эле-Фантик призадумался.

– Вам не кажется, что время странно себя ведёт? – спросил он. – Прыгает и скачет, как ураган Бык.

– Я думала, у слонов всегда такое быстрое время, – сказала Маруся. – Разве не так?

– Так да не так! – отвечал папа Ваня, усаживая кухаря-ухаря себе на спину. – Обычно, если не пожар, оно очень спокойное, тише воды. А сегодня – просто какой-то Резвушкин!

– Кто такой? Никогда не слыхала! – изумилась мама Толстушка.

Папа Ваня замер, прислушиваясь.

– Знать его не знаю! Сам впервые слышу! Сорвался с языка какой-то Резвушкин – и всё тут!

– Да это я теперь Резвушкин, – послышалось со спины папы Вани. – Не Чумичка, не Чугунок, а какой-то, простите, Резвушкин.

Кухарь-ухарь заметно ожил, повеселел, радовался, что не оборвался волосок, болтал ногами и поторапливал в путь.

«Ундина»

Панамкинцы сроду не видали такого парада – двух слонов с двумя слонихами, кокпитана с дуршлагом на голове, ванну с золотой надписью по борту и кухаря-ухаря с новеньким именем! Все повысыпали из домов и очень затрудняли движение.

Особенно мешался и приставал фотокор газеты «Панамка набекрень». Ежесекундно путался между ног, рискуя быть раздавленным. Вспыхивал фотокамерой, пугая маму Толстушку. Добивался от Маруси, кто она такая. И не верил, что она Маруся, любимая дочка градоначальника господина Белуги.

В конце концов, когда проходили рядом с огромным монументом Эле-Фантику, папа Ваня нежно подхватил фотокора хоботом и посадил на бронзовую голову сыночка, увенчанную пальмовыми ветвями. Фотокор и там быстро освоился, начал снимать панораму Панамки.

К новой шхуне-ресторану тоже не просто было протиснуться – столько собралось народа! Не сразу получилось окинуть её взглядом. А удалась «Ундина» на славу! Больше всего напоминала бегущего и трубящего слона, с закрученными бивнями, в память о далёком предке по маминой линии мамонте Грандулоне. Но было в ней что-то такое и от кокпитана Гусиные Лапки – плоский нос, вроде клюва. И от кухаря-ухаря какого-то Резвушкина – чугунная мясорубка на корме.

В целом же «Ундина» выглядела на редкость дружелюбной и уверенной в себе шхуной-рестораном, на которой легко идти по океанским волнам, хорошо закусывая и одолевая, если придётся, ураганы. Она обещала доставить всех в целости и сохранности к острову Колибри, где состоится свадьба Эле-Фантика и Маруси. А дальше – будь что будет! Известно только, что ничего страшного.

Может, Эле-Фантик с Марусей захотят превратиться в колибри и жить вместе с Куки, Паки и Фуки с Маки. Научатся вить гнёзда, нести яйца и пить нектар из цветов. Или станут морскими слонами, парящими, как птицы, в океанских глубинах. Но, скорее всего, останутся парой обычных счастливых слонов – как папа Ваня и мама Толстушка.

Так, как задумано

Уже «Ундина» скрылась за горизонтом вместе с солнцем, и лишь большое вечернее облако, похожее на шхуну, висело над гаванью, над городом Панамка, над монументом Эле-Фантику, заливая всё дождём.

Фотокор газеты «Панамка набекрень» промок до нитки, однако был доволен прошедшим днём. Он обнаружил с высоты монумента, что Панамка вовсе не набекрень, а сидит прямо и достойно на прибрежном холме, как и полагается приличному городу. А сам этот холм – с его овражками, откосами, ложбинками и бугорками – не что иное, как пуп земли, очень надёжно завязанный. Ради таких-то новостей стоило промокнуть!

Фотокор достал из кармана верёвочную лестницу, ловко спустился на землю, и сразу стало ясно, что это никто иной, как градоначальник, известный господин по фамилии Белуга.

Господин Белуга тоже промок, но был более-менее доволен. С бронзовой головы Эле-Фантика он проводил «Ундину» до самого горизонта, и чуть подальше, приглядывая, чтобы всё шло гладко. В общем-то, и получилось так, как он задумал, от начала до конца – не слишком, может, весело, да и не очень грустно, как в обычной жизни.

Только нынешнего дождя господин Белуга никак не ожидал.

Пять зверских капель
Лечебник для бесстрашных

Одна девочка ничего на этом свете не боялась. А ведь известно – большинство– то самых отважных детей, не говоря о взрослых, хоть самую малость, да побаиваются. К примеру, привидений. Медведей на липовой ноге. Вурдалаков, которые на могилах кость, ворча, грызут. Кое-кто, конечно, чихать хотел на всю эту чертовщину. Зато трепещет при виде мышей, пауков, грузовиков с бандитами или маленьких яблочных червячков.

Знавал я человека, отважного на девяносто, как говорится, девять процентов. Лишь один – совсем завалящий – процентик страшно боялся смотреть на себя в зеркало. Случайно глянет, и в обморок.

А нашей девочке решительно всё было нипочём. Родители её до поры, до времени радовались, любуясь на медали за доблесть и отвагу, на водах и в огне. Но когда девочка объявила, что в мужья возьмёт только Кощея Бессмертного с упряжкой Змеев Горынычей и дворцом из костей человечьих, – родители кинулись к докторам.

Им сразу посчастливилось. Целитель и магистр Песадийо, известный под именем Аж-мороз-по-коже, осмотрел девочку.

– Замечена нехватка чувств, – сказал целитель, пошептавшись с магистром. – Случай не из простых. Начнём по капле перед сном. Вот вам специальный лечебник – флакон на полный курс! Хорошо если в комнате будут поскрипывать двери и половицы, трепетать огоньки свечей на сквозняке, а ветви деревьев царапать окна. Чудесно, если бабушка жалобно повоет в уголке. А мама погоняет папу веником по квартире. Всё это усилит действие лекарства. Немного личного участия, и девочка, уверены, пойдёт на поправку.

Дон Оррор, или магистр открывает флакон

Зимней ночью я оперировал картошку-синеглазку.

Стенала вьюга на дворе. Казалось, ноет и канючит – «пу-у-у-с-с-с-ти-и-и!» О, как тоскливо, одиноко в моём пристанище. Картошка всё не оживала. Я распахнул форточку.

Вздохнула вьюга и протянула руку. Чёрную, но бледную. Коснулась моего лица.

– Гуляй, гуляй, вьюга! Чего ты хочешь? – промолвил я, пытаясь затвориться. Не тут-то было. Лохматая тень выперла из беспокойной ночи. Сверкнули круглые глаза.

– Пу-ссс-ти!

Я отшатнулся и упал, едва не растоптав картошку.

– У-у-у-х-х-х, – пронеслось по комнате.

Нет, то не вьюга, гулявшая, как прежде, за окном. Некто – маленький и безобразный – ввалился в дом. Свет померк, но я чувствовал – он рядом.

– Кто здесь?

И даже вьюга стихла, затаившись. Пока на ощупь, страшась прикосновений, я лампу разжигал, всё слышал за спиной – возню, сопение да костяное щёлканье. Наверное, зубное.

И озарилась комната – вот жуткое виденье! Зловещий карлик-горбунок! Кривой, как ятаган, носище. Оливковые грязные лохмотья. А пальцы-когти цепко ухватили синеглазку.

– Патата? А нет ли фиников, сеньор? – он хрипло буркнул, глядя исподлобья. – Немного фиников для бедного скитальца.

Заворожённый, поднёс я горсть румяных фиников, уже пошедших было на поправку. Они и охнуть не успели. А карлик встряхнулся, приосанился, перебирая носом лохмотья на груди. Затем он повертел картошку – так да эдак. Склонился к ней, прощупывая пульс.

– Залечили, сеньор, залечили. Прививки бесполезны, – и живо уколол картошку когтем где-то между глаз. – Хотя надежда есть…

– Да кто вы такой?! Не сдержался я. – Сожрать мои финики! Поучать магистра!

– Дон Оррор, к вашим услугам.

И вдруг он растопырил крылья, как майский жук, будто приглашал к дружескому объятию.

Я остолбенел. Безрукий, но крылатый карлик!

– Ужас! – пискнула земельно-корнеплодным голоском моя картошка-синеглазка. – Так звучит его имя на языке американских пататас, моих дальних предков, – она подмигивала мне всем, чем только могла. – Вглядитесь, это попугай!

Действительно, большая птица, клюв крюком, и оперенье. Нормальный говорящий попугай.

– Увы, увы, – вздохнул дон Оррор. – Не так уж я нормален. Я стар, рассеян и забывчив. Всё путаю! Кто я такой, на самом деле, – то ли карлик, то ли птица, то ли пустоголовая картошка-синеглазка, неблагодарная патата, которую вернул я к жизни. Пожалуй, триста лет скитаюсь в этом мире.

Бесспорно, попугай был речист, галантен, муй гентиль, как говорят на родине картошки. Но и самый отсталый осёл, протяни он три века, наберётся ума-разума. Дело в среде обитания.

– Откуда же вы родом, дон Оррор?

– О, там не ступала нога человека. А раз ступившая, не возвращалась, – он призадумался. – О чём я? Ах да, ещё горсть фиников, и я поведаю о бестиях, невиданном зверье – отродье редком и зловредном…

Картошка-патата позеленела, прикрыв синие глазки. А я устроился, как мог, оплакивая финики и сомневаясь в каждом слове дона Оррора – то ли говорливого попугая, то ли косноязычного карлика.