Текст книги "Чёрная стезя. Часть 1. Опалённые революцией"

Всего лишь год село жило в относительном благополучии, и Марку уже стало казаться, что все невзгоды позади. Чёрным пятном в памяти отложилась продразвёрстка «военного коммунизма». Словно огромная метла тогда прошлась по амбарам крестьян. Продотряды, созданные из рабочих Луганска, зверствовали, выскребая зерно до блеска досок.

Лето 1921 года было засушливым, зерновые сгорели. Урожай составил лишь небольшую часть от обычного, и даже эти крохи крестьянам не удалось отстоять.

Зимой начался голод, и многие семьи не выжили, умерли от истощения. Семья Ярошенко чудом избежала такой участи. Семейство спас дед Трифон. Ему случайно удалось подслушать разговор одного из членов продотряда о готовящейся облаве.

Всю ночь дед с Марком рыли глубокую яму в углу коровника. Загрузив туда более половины запасов зерна, они закидали яму соломой, присыпали метровым слоем земли и навалили сверху большую кучу навоза. Потом тщательно убрали все следы своей работы. Остатки зерна оставили лежать на видном месте.

Наутро к ним нагрянули активисты. Они располагали сведениями о примерном количестве зерна и муки каждого единоличника.

– Что такое!? Где остальное!? – выкатив круглые глаза с красными прожилками, в негодовании спросил старший отряда, мужик лет сорока с мясистым лицом и усами Тараса Бульбы. – Разве мы не знаем, сколько должно быть? Куда спрятал? Говори!

– Всё здесь, – не моргнув глазом, с вызовом заявил Марк.

– Да пусть он не врёт! – пискляво выкрикнул известный лентяй и побирушка Олесь Кряка, зачисленный недавно в комитет бедноты.

Он ещё скажет вам сейчас, что все они голы и им есть нечего. Не слушайте кулака.

– Спрятали хлеб от советской власти, сукины дети, прикинулись беднотой? – старший отряда с ненавистью и презрением посмотрел на деда Трифона. – Может, ты скажешь, где зерно укрыл?

– Не трогайте деда, он ничего не знает. Я хозяин дома, с меня и спрашивайте.

– Хо! – удивился старший. – А ты чего по-русски балакаешь? Москаль, что ли?

– Я говорю с вами языком Ленина! – со снисходительной усмешкой проговорил Марк. – А вы, кстати, даже не представились и документ на право обыска не предъявили, хотя обязаны это сделать, поскольку политика военного коммунизма закончилась. Сам Владимир Ильич Ленин сказал это народу.

Лицо старшего исказилось до неузнаваемости, по нему прокатилась судорога. Мясистые щёки мелко затряслись, ноздри раздулись, как у носорога, а толстые губы поползли в сторону. Остекленевшие глаза упёрлись в лицо Марка. С шумом заглатывая воздух через широко открытый рот, словно его горло перехватил спазм, он на время потерял дар речи. Потом, преодолев охватившее его оцепенение от неслыханной дерзости, схватил Марка за грудь, крикнул ему в лицо:

– Ты что сказал!? Повтори!!

Марк неуловимым рывком сбросил с себя руки старшего активиста, отступил на шаг.

– Я попросил вас представиться и показать документ на обыск, – спокойно повторил он. – Политика военного коммунизма возможна только при наличии излишек. В нашей семье таковых нет, всё зерно у вас перед глазами. Это на прокорм семьи и на посев в следующем году. Нынешняя засуха не позволила вырастить хороший урожай.

Всё это Марк проговорил, не повышая голоса, с некой монотонностью, чем ещё больше разозлил старшего представителя продотряда. Тот с трудом сдерживал себя, чтобы в очередном приступе гнева не схватить Марка за горло. Прерывисто дыша, торопливо сказал:

– Я начальник продовольственного отряда… Загоруйко Николай Матвеевич… имею полномочия на осмотр любого крестьянского двора. По своему усмотрению… могу изымать в пользу государства любое количество продовольствия. Понял, умник?

– Вы, Николай Матвеевич, как я вижу, тоже неплохо владеете русским языком, – уголки рта Марка издевательски шевельнулись. – В ссылках, наверно, образование получили?

Загоруйко не посчитал нужным отвечать на вопрос. Он гневно сверкнул глазами и решительно шагнул мимо Марка. Жёстким, злобным голосом скомандовал:

– Приступайте! Обыщите каждый метр, обшарьте каждый угол! Зерно спрятано, факт! Найдите мне его!

Пять агитаторов шустро распределили территорию двора между собой, принялись искать зерно. Эти люди были приезжими, не из местных. Делалось это из опасения мести со стороны озлобленных крестьян. Никто из них не хотел задаром отдавать хлеб. Те, у кого начисто выметали амбары, нередко расправлялись с особо ретивыми членами продотрядов. Подкарауливали и убивали.

Обыск продолжался несколько часов. Всё это время Марк и дед Трифон стояли в стороне в полном молчании, невозмутимо наблюдали за «работой» активистов. Были вскрыты полы в доме, штыками винтовок истыкана и исковеркана вся земля вокруг, в нескольких местах продырявлены стены. Негодуя от явной неудачи, представители рабочего класса со злорадством изъяли из амбара почти всё хранящееся на виду зерно, оставив, в насмешку, небольшую кучку в несколько пудов.

Через неделю они снова пришли в дом Ярошенко. На этот раз на рассвете, надеясь, по всей вероятности, застать хозяев за вскрытием тайника, и вновь искали припрятанное зерно.

Через час ушли ни с чем.

Чтобы прожить зиму, Марк ополовинил поголовье живности, часть мяса продал на Беловодском рынке, остальное ушло на пропитание. Голод 1921 года прошёл мимо их двора.

Продразвёрстка продолжилась и в последующие годы. И в последующие два года Марк с дедом утаивали свой хлеб, используя имеющийся тайник. И если бы они так не поступали, пришлось было ликвидировать всю скотину. А что потом? Что сталось бы с их семьёй, когда закончилось мясо? Тут и сомневаться не приходилось: он со своими домочадцами пополнили бы ряды бедняков, пришлось бы наниматься на любую работу, чтобы прокормиться и не умереть с голоду.

С началом действия НЭП (новая экономическая политика) напряжение на селе несколько поутихло. Марк даже начал строить планы на будущее. Каждому единоличнику теперь был известен размер налога, его можно был выплачивать продуктами или деньгами. О величине налога становилось известно уже весной. Марку в это время и в голову не приходило, что через несколько лет жизнь на селе круто изменится, а сам он вместе с семьёй будет выслан в глухой таёжный посёлок Шайтан на Урале.

…Он шёл за плугом и размышлял, как поступит с урожаем этой осенью. Подсчитывал в уме, сколько зерна и муки нужно будет оставить для себя, а сколько можно будет продать, и как потом поступить с вырученными деньгами.

Иногда его мысли шли в другом направлении. Марк думал о новорожденном сыне, о его будущем. Потом он вновь возвращался мыслями к встрече с Кривошеевым, к его угрозе насчёт тайных сходок верующих.

Люди, лишённые возможности молиться в храме, искали для себя отдушину. Они стали собираться на церковные праздники в хате матери того самого священника, который долгие годы служил в небольшой церквушке их села.

После того, как церковь закрыли, а святого отца под конвоем увели вооружённые люди, роль организатора богослужения взяла на себя его мать, семидесятипятилетняя Стефания. По общей просьбе верующих она попросила Марка Ярошенко стать её помощником.

Он знал, что это небезопасно, поскольку при аресте батюшки было зачитано указание Ленина председателю ВЧК Дзержинскому. В памяти отложились слова: «попов надлежит арестовывать, как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше…»

Марк согласился не сразу. Месяца два ушло у него на терзания. Под умоляющими взглядами верующих односельчан согласился. В его задачу входила организация и проведение песнопений по случаю больших религиозных праздников.

Природа наградила Марка чистым баритоном, его голос был ведущим в хоре. Марка слушали с нескрываемым упоением ещё до закрытия церкви, когда пение проводилось в ней регулярно.

Теперь Марк не знал, как поступить. Отказаться от песнопения было выше его сил. Красота праздничной литургии каждый раз трогала его до глубины души. Петь в хоре, доставляя радость верующим, было его потребностью и призванием.

Он был глубоко верующим человеком, и вера эта укреплялась в нём с каждым новым днём. Все яркие и значимые события, которые происходили в его жизни, он непременно связывал с волей божьей.

Чудом уцелел на войне, отвоевав в Галиции почти два года, и это при том, когда рядом с ним каждый день десятками погибали такие же простые солдаты, как он. А что означает ниспосланный с небес дождь во время страшной засухи, который был недолгим и прошёл стороной, пролив только его поле? А спасение от голода, или появление на свет долгожданного сына, – это ли не благодарность Господа за веру в него?

Марк вспомнил слова священника Феофана, слышанные им в гимназии на одном из уроков, которые отложились в голове на всю оставшуюся жизнь.

– Что судил Бог – тому следует покориться. Горевать и убиваться – не имеет смысла. Будьте верны нашему Господу. Любите его, и он будет премилостивым к вам. Бог станет заботиться о вас больше, чем самый добрый отец о своих детях.

Так сказал тогда отец Феофан.

Эти слова всякий раз всплывали в памяти, когда наступали тяжёлые испытания для него.

«Надо соблюдать особую осторожность, – подумалось ему. – Что, если песнопения проводить не в день церковного праздника, а, допустим, накануне, или после него? А для безопасности расставить на околице шустрых хлопцев на это время, чтобы присматривали за дорогой из Беловодска? Дорога за селом прямая, ровная, всадник виден за две версты. Если так поступить, тогда Кривошеева можно и не страшиться, врасплох он нас не застанет. А то, о чём потом наплетут в ГПУ недоброжелатели – к делу не пришить. Близок локоть – да не укусишь».

Подумав так, Марк повеселел. Мысли опять вернулись к сыну. Рано или поздно его надо будет крестить. Как это сделать сейчас, когда все церкви в округе либо закрыты, либо разрушены? Пригласить батюшку домой? Но и здесь вопрос: где отыскать священника в это тяжёлое время? Напуганы священнослужители бесчинствами ГПУ. В соседнем селе батюшку повесили год назад на глазах у людей. Казнили без суда и следствия только за то, что тот не подчинился распоряжению ГПУ, не покинул церковь и продолжал вести богослужение. В Евсуге и Колядовке под страхом расправы священники спешно оставили службу и попрятались, где смогли.

«Не может быть, чтобы в округе не осталось ни одного священника, – подумал Марк. – Добрые люди помогут мне его найти, а там уж я ничего не пожалею ради святого дела».

Марк пахал до позднего вечера, пока отшлифованная сталь плуга не посерела и не слилась с сумерками. Он вывел волов с пашни, дал им передохнуть. Сам присел неподалёку, взглянул на горизонт.

Небо по краям темнело и густело, словно пропитывалось чёрной краской, от чего казалось, будто оно тяжелело, и под этой тяжестью медленно опускалось на пашню, выдавливая из воздуха прохладу.

«За пару дней управлюсь, – подумал Марк. – А до Пасхи, дай Бог, и отсеяться успею. Дед Трифон поможет».

Он встал, перепряг волов, загрузил плуг в телегу, уселся с краю и, дёрнув вожжи, негромко произнёс:

– Цоб, цоб.

Волы послушно повернули влево и медленно потянули телегу в село.

***

В это же самое время за тысячи вёрст от села Шулимовка в глухом таёжном посёлке Шайтан, крепко вцепившегося в скалистый берег реки Чусовой, распрягал лошадь черноволосый молодой парень.

Был он выше среднего роста, сухощав, но плечист. В его неторопливых уверенных движениях усматривалась настоящая мужицкая хватка.

Парень прибыл в урочище из деревни Антыбары, что в тридцати верстах вниз по течению. Ему было шестнадцать лет, он получил свой первый самостоятельный подряд. Другому в его возрасте не доверили бы такую работу. Но, к счастью, сработала фамильная известность в округе покойных отца и деда.

Представители власти знали их и высоко ценили ответственность, с которой те относились к взятым на себя обязательствам.

По подряду надлежало построить пять бараков. Один капитальный, из брёвен, и четыре дощатых с засыпными стенами. С какой целью строились бараки и кому будет суждено селиться в них – парень не знал и не интересовался. Он был безмерно рад, что удалось отхватить такую денежную работу. Не каждому желающему подзаработать идёт в руки такая удача! Юного подрядчика поставили в известность, что принимать бараки будут строго, никакой халтуры в работе недопустимо. Если обнаружится малейший брак – денег он не получит.

В бараках, возможно, поселятся лесорубы или сплавщики, прибывающие по найму на металлургический завод. Предприятие после революции перешло в руки советской власти, а та очень рьяно принялась раскручивать производство на полную катушку.

Древесного угля постоянно не хватало, из-за нехватки специалистов на заводе появлялся хаос, туда частенько наведывались работники ГПУ. Заготовкой древесины занялись по всей округе, организуя лесозаготовительные артели.

«Моя задача – построить бараки, сдать комиссии в указанный срок, получить жалованье и вернуться в деревню, – рассуждал парень. – Остальное меня не касается».

Деньги были нужны позарез. Из трудоспособных членов семьи он совсем неожиданно остался в единственном числе, на него легла ответственность за её содержание. Мать его, Анастасия Порфирьевна Кацапова, за всю свою жизнь никогда не трудилась. Думать о куске хлеба ей не доводилось, поскольку заработка мужа и свёкра вполне хватало на безбедную жизнь.

Мужчины сплавляли по реке железную руду для завода. Зимой лошадьми на санях они вывозили её из рудника, складировали на берегу и строили барку. К весне формировали артель из деревенских мужиков и ждали весны. Затем, когда река вскрывалась ото льда, спускали барку на воду, грузили руду и доставляли на завод.

Взамен этого Анастасия регулярно рожала мужу детей и вместе со свекровью вела домашние дела.

Кацаповы, в отличие от других жителей деревни, не выращивали хлеб и не имели земельного надела под эти цели. Большая семья жила за счёт заработков мужской половины. Такой уклад жизни сложился в их роду давно, ещё со времён основания завода французами.

Из живности в семействе было две коровы, четыре лошади, несколько овец и два десятка кур. За добротной избой скатывался к реке участок под огород площадью в одну десятину.

Так продолжалось до прошлой осени, пока из всех кормильцев остался в одночасье лишь один Александр. Жизнь безжалостно уничтожила сложившиеся семейные устои, словно отсекла их от будущего одним взмахом топора.

В 1922 году от сердечного приступа неожиданно скончался дед. Следом за ним, застудив лёгкие, умер отец. Осенью призвали в армию старшего брата Сергея. Сестра Саня вышла замуж за офицера Красной Армии и отправилась с мужем на проживание по месту службы.

Детей у Анастасии народилось пятнадцать, а выжили только четверо. Остальных Бог прибрал ещё в детстве. Трижды вынашивалась двойня и все три раза дети погибали при родах. Если бы роды проходили в больничных условиях, всё было бы, конечно, иначе. Но в деревне не было фельдшера. К тому же, при наступлении родов муж со свёкром, как на грех, находились на заработках.

Сын Петя в возрасте четырёх лет выпал по недогляду из окна и разбился насмерть, ударившись головой о край бревна. Ещё один сын, Георгий, умер в четырнадцать лет. Выбежал в мороз на улицу раздетый и застудился. Воспаление лёгких пытались лечить в домашних условиях. В город, в больницу, повезли лишь через неделю. Было уже поздно, врачи оказались бессильны.

Теперь с Александром остался младший брат Егор. Летом ему исполнится четырнадцать лет. Он тоже являлся нахлебником, поскольку был инвалидом. На спине Егора вырос горб.

Александр распряг коня, отвёл его в дощатый сарай, выделенный старостой для постоя.

Жить он собирался у одинокой бабки Агафьи, полуразвалившаяся изба которой стояла на краю посёлка. Бабка была из кержаков, жила обособленно и очень часто молилась.

Маленькая комнатка с одинокой иконой в углу вполне устраивала Александра. Он успел осмотреть будущее жилище ещё в первый свой приезд. Бабка не проявила особой радости к нему, провела в комнатку и безмолвно удалилась.

Основную часть бригады удалось собрать без особого труда за один день. Это были местные мужики, живущие за счёт случайных заработков и приусадебного участка. Почти все из них люди семейные, серьёзные, покладистые. Они заверили Александра, что до следующего его приезда бригада будет укомплектована полностью.

Едва Александр успел затворить дверь сарая, как где-то внизу, за Шайтан-скалой, послышался утробный звук. Он пронёсся далеко по реке и, не успело угаснуть его эхо, как звук повторился вновь, уже с большей силой. А потом затрещало по всей реке, будто от берега отвалился многотонный кусок скалы и, грохоча, медленно покатился по руслу, продавливая и круша метровый слой льда.

«Ледоход начался, – сразу догадался Александр. – Завтра мужики наверняка выйдут на берег с саками».

Он и сам был не прочь почерпать этим простым орудием лова ошалевшую от избытка кислорода рыбу.

В этом деле главное иметь шест подлиннее, да силёнки побольше. Бывает, в сетку набьётся сразу с полведра мелочи, а тащить её к берегу между льдинами не так-то просто. Черпак становится тяжёлым, неуправляемым, его тянет на дно и сносит быстрым течением. Тут нужна особая сноровка. Неожиданно вынырнувшая из воды льдина может зацепить черпак и в одну секунду вырвать из рук шест.

Идти на ночлег было ещё рано, Александр направился посмотреть на ледоход. Вернее, на первый этап – ледолом, когда неподвижное мерзлое русло оживает на глазах.

Лёд трещит и рвётся на части. Трещины бегут по нему, словно молнии по небу – мгновенно, непредсказуемо, и сопровождаются сильным грохотом. Потом, когда лед расколется на части, начинается движение.

Шалое течение подхватывает огромные льдины, разворачивает их, ломает на более мелкие части, подымает высоко вверх. Они на мгновение скалятся синим изломом, переливаясь в лучах засыпающего солнца, и скрываются под водой.

Ледоход начинается спустя несколько часов, уже глубокой ночью. За это время неведомый портной успевает раскроить огромные льдины на множество мелких. Им становится тесно в русле реки, они начинают бесноваться.

Утром реку уже не узнать. Будто напуганная гулом крошащихся льдин, она ускоряет свой бег. В порыве пугливого бегства рушит, выворачивает, ломает всё на своём пути. На изгибах русла льдины не поспевают за течением. Они нагромождаются друг на друга, скрежещут и грозно наползают на берег. Ледяные глыбы пропарывают, будто плугом, прибрежный галечник и мёрзлую землю и замирают в нескольких метрах от кромки воды.

Весь процесс ледохода знаком был Александру до мелочей. Больше часа он стоял на вершине угрюмой Шайтан-скалы, наблюдал, как просыпалась от полугодовой спячки Чусовая. Стоял и размышлял.

В этот момент ему казалось, что река, вздрагивая и шевеля ледяным панцирем, проверяет всю силу и мощь, обретённую за зиму.

«Вот и жизнь, как лёд на реке, не может двигаться вперёд без трещин, – подумалось ему вдруг. – Только на реке это природное явление происходит с неизменной закономерностью, а в жизни всё непредсказуемо и трагично. И ломается жизнь, как правило, в самый неподходящий момент.

Реке что? Сбросит ледяной панцирь, как змея кожу, побушует половодьем некоторое время, да и продолжит свой бег, как ни в чём небывало. А как быть мне, как дальше шагать по жизни? Одним огородом долго не прокормиться. Картошки и морковки недостаточно для жизни. Человеку требуется много других вещей, без которых в доме не обойтись. И на все приобретения нужны деньги».

Александр вспомнил счастливые дни, когда были живы отец с дедом. При них о деньгах особо не задумывались. Деньги в семье были всегда. Мужчины сплавляли руду, гоняли плоты с лесом, занимались извозом на лошадях. Эта работа хорошо оплачивалась приказчиками графа. Летом заготавливали сено, излишки продавали, на вырученные деньги закупали зерно и муку.

Жизнь была свободной и вольготной, текла тихо и размеренно. Всем домочадцам почему-то казалось, что так будет всегда. Ан – нет же, хлестанула по рукам судьба окаянная! Стеганула острой плетью и одним взмахом обескровила их, сделала слабыми и беспомощными.

«Какой теперь прок от таких рук без рабочего имущества? – думал Александр первое время, обескураженный случившимся. – Разве что выставить перед собой ладонями вверх и ждать того, что положат в них из милости?»

«Ну, уж нет! Не быть такому никогда! – воспротивился он пришедшей на ум постыдной мысли и пошёл по округе в поисках заработка. – Вот построю эти бараки, а там, глядишь, и шитики вернут обратно, можно будет подрядиться на сплав. Сблатую мужиков в помощь, не устоят кержаки-скряги и соблазнятся на хороший заработок. Дело-то, ёксель-моксель, разом раскрутится и побежит ходко, что плот по большой воде».

Так думал Александр, вспоминая, как в конце зимы к ним в дом пришли комиссары и потребовали отдать шитики для нужд завода. От неожиданности он тогда стушевался и долго соображал: как можно отдать собственные лодки задаром? С чего вдруг? Шитики, с которыми связана вся семейная жизнь, и которые являются одним из источников денежного дохода? Как бы поступил батя, окажись он сейчас на его месте, что бы ответил нежданным комиссарам? Наверняка не согласился бы, как не согласился на постой колчаковцев в их доме в 1918 году.

Александр словно бы услышал подсказку отца и ответил отказом, чем вызвал недовольство представителей власти.

Один из них, щуплый, небольшого роста мужичок с серым, как свежая древесная зола, лицом и оттопыренными ушами, видимо, главный, раздражённо протараторил:

– Не отдашь добровольно – проведём экспроприацию, как у несознательного антибольшевистского элемента. Есть у нас такое право искоренять буржуйские замашки, – лопоухий комиссар плотно сжал бескровные губы и заглотал их внутрь. Куцая бородёнка у него тотчас подпрыгнула вверх и остановилась, нацелившись острым клинышком, как дуло револьвера, в грудь Александра. – А пока что я предлагаю тебе добровольно отдать шитики под расписку советской власти.

Александр впервые слышал слово «экспроприация», и не знал, что оно означает, однако, из солидности, уточнять не стал. До него дошёл смысл сказанного. Стало понятно: если продолжать артачиться – можно лишиться двух шитиков навсегда.

– А док'умент с печатью дадите? – с солидностью спросил он.

– Какой док'умент? – поинтересовался «экспроприатор» с ухмылкой, быстро сообразив, что дело сделано. Две нужные для завода лодки, как две желанных синицы, уже находятся в его руках. Без шума и драки.

– Как какой? – насторожённо спросил Александр, отыскивая в памяти название документа. Он припомнил, что видел однажды у отца такую бумагу с печатью. Название всплыло тотчас.

– Док'умент… аренды, вот!

– Да, да, документ на аренду, конечно, – расплылся в ехидной улыбке комиссар. – Как же без документа? Ираклий, дай чистый лист бумаги и карандаш, – обратился он к молчащему всё это время коренастому горбоносому мужику лет тридцати пяти. Мужик этот, с густой чёрной бородой во всё лицо и с такими же чёрными глазищами навыкате, был похож на жителя южных гор, и сопровождал комиссара, по всей видимости, с целью запугивания и физической защиты, если таковая вдруг понадобится.

На бородатом мужике была новая шинель очень большого размера, на голове по самые брови нахлобучена будёновка с поблекшей звездой, на плече болталась на ремне тощая потёртая сумка. Оружия при нём не было. Наган висел на поясе вислоухого.

Ираклий извлёк из сумки лист серой бумаги отвратительного качества, услужливо положил на стол. Потом рука его опустилась в карман шинели, в ней появился огрызок карандаша.

– Вот, – сказал он, протягивая карандаш, и снова умолк.

Комиссар присел за стол, принялся старательно выводить слова в «документе», мусоля карандаш во рту после каждой буквы. Губы его беззвучно шевелились, он мысленно повторял рождённую фразу.

Наконец, после продолжительных мучений «док'умент» был составлен.

– Бери, читай, – с чувством облегчения проговорил представитель власти, указывая взглядом на свой труд. – Или грамоте не обучен? Зачитать?

Александр, не проговорив ни слова в ответ, взял в руки исписанный листок, принялся читать.

В деревне он окончил четыре класса церковно-приходской школы, поэтому чтение и письмо для него не составляло особой трудности. Он был одним из немногих, к кому обращались жители деревни за помощью по причине сплошной неграмотности. Множество раз ему доводилось читать чужие письма, а потом и отвечать на них.

– Пошто в бумаге не указано, сколь долго продлится… аренда? – оправившись от первоначальной растерянности, сурово спросил Александр. – И где печать гербова?

От неожиданного вопроса комиссар опешил, заморгал, нижняя губа его нервно подёрнулась.

– Ишь, чего захотел! Твои шитики пробудут в распоряжении советской власти ровно столько, сколько она посчитает нужным, – сдерживая подступившую злость, ответил он.

– Так не пойдёт, – твёрдо заявил Александр. – Укажите срок. Эти шитики кормят мою семью, и я должен знать, когда могу рядиться в подряд.

Комиссар понимал, что его бумага ничего не стоит и составлена только для проформы. Он решил не спорить с настырным парнем. Взял и дописал: «Аренда дадена сроком на один год». Поставил дату и свою закорючку, которая тут же расплылась от слюны, скатившейся с кончика карандаша, и стала похожа на прибитую муху.

– Печати не имеется, – с ухмылкой добавил он. – Советской власти ты должен верить без печати. Она, парень, самая справедливая власть в мире! А почему, думаешь?

– Почему? – не удержался от вопроса Александр, заглядывая в глаза комиссару, будто загипнотизированный.

– Потому что советскую власть возглавляет партия большевиков. А она, брат, и революцию-то делала только в интересах рабочих и крестьян. Таких тружеников, как ты. – Комиссар взял со стола «документ» и передал Ираклию. Бородач молча положил исписанный листок бумаги в сумку. На немой взгляд Александра комиссар ответил коротко:

– Получишь, когда шитики будут в затоне завода.

На следующий день Александр самостоятельно отбуксировал лошадьми обе лодки вверх по течению к речному причалу завода, взамен получил «документ» о сдаче в аренду своего имущества.

Обратившись в воспоминания, Александр не сразу заметил, как вокруг всё обесцветилось, посерело, русло реки внизу стало быстро размываться и очень скоро потеряло очертания. На небе проклюнулись первые звезды и, словно торопясь, принялись передавать на землю таинственные световые сигналы. Воздух у реки увлажнился, потяжелел, и пополз от нее в посёлок, пронизывая холодом.

Александр поёжился и зевнул. Пора было отправляться на ночлег. Он взглянул напоследок вниз, но ничего, кроме сплошного чёрного покрывала, уже не увидел. Повернулся и пошёл к крайней избе, которая с этого часа стала его пристанищем.

«Вот и весна пришла, – подумал он радостно. – Ещё немного, и проснётся тайга, зашумит по-весеннему. Начнёт пробуждаться всё вокруг: кустарники, луга, птицы, зверушки. Очнётся таёжный мир, набухнут почки на деревьях, пробьются сквозь прошлогоднюю траву цветы на лугах. Зачирикают птицы, начнут вить гнёзда, заговорят звери на своём зверином языке, самцы станут обхаживать самок.

Зашумит тайга, источая вокруг неповторимые запахи, а затем смешает их в единый букет ароматов – пряный запах тайги».

…Шёл 1924 год – второй год после образования Союза Советских Социалистических Республик.