Текст книги "Перунова роса. Реконструкция истории России"

– Хазарская община встречалась с хазарским воеводой Песахом, что осадил наш град. Угрожает сжечь его, еси не преклоним перед ним колено, не откроем ворота и не примем его царя в свои правители. Обещает не разорять в случае принятия его условий, сохранить меня вашим тысяцким.

По его словам получалось, что сдача града к выгоде киевлян. Однако тысяцкий не учел, что на вече пришли и те, кто сталкивался с хазарами, пережил хазарские набеги и полоны. Они были против сдачи, требовали всю хазарскую общину спустить в темницу, сжечь ее в пожаре вместе со всеми.

Рядом с тысяцким стоял Православ, после его речи обратился к киевлянам со словами:

– Пока хазарская община из града не сбежала, Песах не осмелится без одобрения своего кагана сжечь его. Ему стоять и стоять в ожидании царского слова. Наши гонцы в Новгороде просят князя Игоря прийти в Киев со своей дружиной. Князь посвящен в перуновы воины. Киев не сдадим, будем стоять на стенах, он середа нашей земли, мати русских городов, никак не можем сдать врагу. Его сдача закроет русский торг по Днепру.

Дивлюсь тому, как тысяцкий юродствует. Будто не были поляне в хазарской кабале, будто не знают хазарской неволи, не пополняют их полоны, не платили им дань, пока Вещий Олег не освободил от хазарского ярма! Нет моего благословения сдаче града хазарам, будем стоять на стенах, не пустим хазар! На стенах сторожа в согласии со мной. Иссекут всякого злоумышленника по закону и обычаю, будь то общинник или сам тысяцкий, чья голова и без того ждет вечевой плахи. Впредь выходу за ворота не бывати.

По сути Православ объявил о принятии всей власти в Киеве в свои руки до призыва нового князя. В подтверждение своей решимости вынул меч, висящий на ремне поверх белого одеяния. Тысяцкий от неожиданности сделал шаг в сторону хазарской общины, пришедшей на вече. Волхв оглядел его сверху донизу с явной суровостью, произнес:

– Благословляю на то дружину своим мечом. Впредь зачинать вече по удару вечевого колокола, а не по твоему сговору с общинниками. Всем горожанам и беженцам, способным носить оружие, подняться на стены. Ты, тысяцкий, с радением позаботься об их кормлении, горожанам принять беженцев в свои семьи, ни одной семьи не оставить без нашего догляда. На том зову меня поддержать.

В ответ раздались отдельные голоса:

– Жидов в темницу…

– Гореть им в аду…

– Тысяцкого на плаху! Зовите мечника…

Однако вече поддержало Православа.

Песах возобновил приступы. Во время очередного из них, когда готовились забраться на стены, земля вдруг осветилась ярким светом Ярилы и вся округа разверзлась грохотом, вслед за ним в ряды хазар, осаждающих Киев, с небес слетел огонь в ярких брызгах, коими раскидал воинов по сторонам.

Опомнившись, киевляне восприняли случившееся как особый знак Перуна, взявшего их сторону. Первым среди них был Православ, обратившийся к воинам:

– Перун призвал нас на сечу с козарами, жечь их мечами как каленым железом. Слава Перуну!

– Слава! Слава! Слава! – раздалось в ответ.

Дружина с киевлянами открыли ворота и вслед за Православом кинулась на врагов, которые еще не пришли в себя после того, как на них с небес снизошел страшный грохот и огонь, который рассыпался над ними, разбросал, уязвил до страшных жгучих ран, гибели, контузии и горения одежды.

Никто не остался на ногах. Все лежали на земле. Многие лошади кочевников пали. Те, что устояли, кинулись в разные стороны, сбрасывая всадников. Кого не задело, кто опомнился – убежал; остальных – побили.

Воля небес возбудила русов и подавила хазар.

Бежал и Песах со своей свитой, став станом далече от Киева. К стенам города не вернулся. Послал гонцов, пытался в посредники вовлечь общину (в чем была его ошибка), требовал платить дань и идти походом на ромеев. В ответ началась междоусобица с погромами хазарского анклава, что помимо прочего не способствовало дальнейшей обороне города от хазар. Православу пришлось пойти на переговоры, чтобы снять со стен дружину, избить и разогнать погромщиков. Однако, не преступив к переговорам, Песах снял осаду, когда его лазутчики донесли о подходе новгородской дружины. В Киев пришел новгородский Игорь с варяжской дружиной Свенельда.

То ли сдавшись в плен хазарам, то ли ушедший за подмогой незадачливый князь Олег в Киев не вернулся[24]24
  «Повесть временных лет». – М., Институт русской цивилизации, «Родная страна», 2016, с. 23.


[Закрыть]. Княжение его забыто.

Перунова роса

1

Киевская дружина назвала Игоря своим князем. Затем ударил вечевой колокол, собирая народ на вечевую площадь перед святилищем. Его настоятель с вечевого приступка обратился к киевлянам:

– По принятому союзными землями обычаю Киев как старший город, мати городов, призывает к выходу на великое княжение. Вам, людям градским и посадским, сойдясь на вече, решати, кому княжить вместо оставившего нас Олега. От себя, настоятеля киевского святилища, и дружины призываю к выходу на великое княжение новгородского князя Игоря. Каждый из собравшихся по Прави назвать других лепших мужей для обсуждения на служение великим князем. Будем решати едино по своему обычаю. – Православ взял паузу, спросил: – Кому не ясно то, что рече? Всех уважим, обсудим, прежде чем решати.

Выждал паузу, проходя взглядом по собравшимся, чтобы не просмотреть поднятых над чьей-то головой валяной шапки или плетеного колпака для предоставления слова их владельцам. Не видя таковых, повернулся к Игорю, жестом руки позвал на вечевой приступок, обратившись со словами:

– Молви, Игорь, князь новгородский, свое слово народу.

Игорь вышел вперед, поклонился по трем концам вече, сказал:

– Буду служить Киеву и земле Русской, не жалея живота своего по правде и старине. Все удачи вам, неудачи мне…

Новгородский князь оказался немногословен. Однако народ с доверием воспринял его слова, одобрительным гулом поддержал.

Переждав, Православ произнес:

– Призываем ли новгородского князя Игоря на великое княжение?!

В ответ раздалось многолосое:

– Призываем!

– Кто из вас отказывает Игорю в служении великим внязем?

Вече промолчало.

– Едино призываем?

Ему ответили:

– Едино!

– Разумеем Игоря Великим князем русским?

– Разумеем!

– Примем клятву?

– Роту! – был ответ.

Игорь дал клятву на верность Киеву, народу и земле Русской хождением по роте.

В те времена обряд хождением по роте являлся устным договором между народом и князем о служении земле Русской. Протокол не велся, постановление не принималось, а слово народа о призвании князя к выходу на великое княжение и клятва призванного обеими сторонами соблюдались.

Из святилища служители вынесли на белой скатерти меч, выкованный мастером Славмиром из небесного подарка Перуна, поразившего хазар во время осады Киева.

Православ принял меч, повернулся к Игорю:

– Сей меч послан Перуном защитникам земли Русской для устрашения хазар. Не в милость слабым и немощным во спасение, за стойкость и преданность закону и обычаю, как подмечено народной мудростью, ибо убедился Перун: враг боек, да мой народ стоек. Сковали меч на огневище под молитвы Перуну. Прими, великий князь, Перунов меч. Своим знамением Перун обрек хазар на гибель от нашего всеоружия. Аще сполна от них горя примем, да придет час, когда нечай сокрушим хазар с помощью твоего меча.

Игорь, одетый в военные доспехи, склонился на правое колено, вытянул руки, принял меч, который лег на них, слегка продавив своей тяжестью, поднялся с колена, повернулся лицом к вече, поцеловал железо, тут же сотворил роту верности мечу.

– Князь и Русь едины! – громовым голосом произнес Православ.

– Едины! Едины! Едины! – прокричало вече.

– Князю и народу слава!

– Слава! Слава! Слава!

Четырежды ударил вечевой колокол, извещающий об избрании князя, принесении им клятвы, поздравлении князя и пожелании удачи в княжении.

Игорь, как призванный к выходу на служение Киеву и земле Русской, подошел к колоколу и сам ударил в него пятый раз – в благодарность вече за доверие и призвание на великое княжение.

Обряд призвания народом великого князя на этом завершился.

Игорь занял киевский стол.

Перунов меч в сопровождении дружины провезли по старшим святилищам земли Русской, в которых княжьи люди в присутствии народа давали клятву на верность Великому князю русскому Игорю.

С этих сакральных событий началось Игорево великое княжение в Киеве.

Оставим избранного князя и Киев, перенесемся на селища земли Русской, об одном из которых пойдет повествование.

В селищах проживала своей отдельной жизнью большая часть населения, кормившая Русь. До многих селищ редко, а то и вовсе не доходили события, происходящие у стен или внутри стен Киева и других крупных городов.

Сами селища состояли из землянок, полуземлянок и верховых изб со стенами из самана, битыми из глины, или рубленными из цельных деревьев. Землянки и полуземлянки являлись основным жилищем, наиболее безопасным на случай набегов кочевников и прочих разбойников за добычей и полоном. Помимо жилья служили хранилищем для различных припасов, схронами для скота и прочей домашней живности и укрытием на случай нападения: из них безопаснее отбиваться от нападавших, которых смерть подстерегала из любого схрона от стрелы, дротика или копья.

Жилые постройки располагали подалече друг от друга, с несколькими выходами и тайниками. Одно из раскопанных городищ VII века состояло из землянок площадью 25 кв. м, каждая с глиняными очагом посередине, земляными скамьями вдоль стен и ямами для хранения пищи. На случай нападения крупных кочевых орд схроны держали в лесах, оврагах, зарослях стариц и высоких берегах рек.

По мере обустройства землянки и полуземлянки становились вполне цивилизованным жильем вплоть до второй половины XX века. В сталинские времена в них размещали части Красной Армии. К примеру, сибирская дивизия полковника Кошевого, воевавшая под Мясным Бором, вплоть до отправки на фронт располагалась в землянках. Да и автор этой повести сам застал землянки, когда в 1954 году родители переехали во вновь создаваемый Крутоярский лесоучасток на реке Кильмези, где в прибрежном песчаном грунте строили землянки и полуземлянки с буржуйками и печами. В одной из таких полуземлянок располагался Крутоярский клуб. В нем «Тарзана» показывали, пока при очередном весеннем половодье река вместе с песчаным грунтом не вымыла все строения лесоучастка, включая добротный рубленный пятистенок мастера лесоучастка Ситникова – единственный деревянный дом на весь поселок.

Один этот лесоучасток сплавлял через Кильмезь, Вятку, Каму и Волгу тысячи кубометров ухоженного с царских времен добротного векового соснового и елового леса на нужды разрушенных войной Украины, Молдавии, Белоруссии, республик, краев и областей Кубани и северокавказского региона. После половодья в спешном порядке возвели рубленые многосемейки барачного типа.

К рубленой избе в лесной полосе переходили по мере роста достатка и появления нужных приспособлений. При отчем православии богатство не было признаком социального неравенства среди русов. Независимо от достатка каждый мужчина поселения выступал в качествах, обеспечивающих благополучие и безопасность рода, – воина, земледельца, пастуха, охотника, рыбака, ремесленника; в зависимости от своих личных качеств наравне со всеми участвовал в местном самоуправлении.

Село, о котором далее пойдет повествование, связано с детством будущей киевской княгини Ольги. Оно располагалось на северо-западе земли, на берегу широкой реки. Ее дед Калина волею местного веча служил миру старейшиной. В старину всех старейшин называли князьями. Это имя отражало славянское восприятие вселенского закона применительно к роду с учетом возраста, жизненного опыта, старшинства, главы семьи вплоть до жениха, которого тоже называли князем. К описываемому периоду русской истории слово «князь» вышло из широкого мировоззренческого обихода, закрепившись за владетелями союзных земель, крупных городов и Русской земли в целом, почитавшимися как светлые князья, новгородский князь и Великий князь земли Русской.

Около села, где родилась Ольга, река делала большую излучину, воспринятую вервью (улицей) села. По обе стороны от верви располагались землянки и полуземлянки вперемежку с отдельными бревенчатыми избами.

В нижней части речной дуги и верви располагались старица (старое русло реки, ставшее закрытым водоемом, заливаемым при весеннем паводке) и речной перевоз со стоящим выше кутом (или кутиной) для семьи старейшины села, совета со старцами и селянами, хранения запасов урожая, земледельческих и прочих хозяйственных принадлежностей. Кут имел подворье и изгородь из тына.

За селом располагались земли, отнятые у леса для земледелия (их называли притеребами) и схроны различного предназначения.

Выше селища, в верхней части речной излучины, русло переходило в обратный изгиб, прикрытый от селища высоким утесом, заросшим ельником. С этого утеса селяне по очереди наблюдали за сплавом по реке, потому как реки в таких глубинных местах являлись единственным способом для передвижения – им пользовались для любого интереса, в том числе и разбоя в прибрежных селищах.

Селяне имели достаток, обслуживая причал и речной перевоз на ответвлении сухопутного торгового пути с востока на запад к чехам, германцам и ляхам. Разный народ проходил мимо них. Чаще всего торговцы и переселенцы, через которых удавалось поменять лесные, речные и полевые припасы на соль и ремесленные изделия. Заносило сюда и кочевых разбойников.

Калина, как старейшина рода, отвечал за перевоз: перевозил, определял на ночлег, осуществлял обмен товарами, припасами и изделиями под общинные нужды. Тем и кормились, не забывая выставлять сторожей на случай появления ворогов – как называли тех, для кого могли стать добычей. Кто-то проходил мирно, не причинял вреда, соблюдал негласное правило не зорить перевоз, кто-то обирал, если не успевали схорониться в лесу или отбиться.

И было так до тех пор, пока киевский князь Олег по наущению ромейского императора Романа I Лакапина не позвал мужскую молодь в военный поход против хазар, для чего разослал гонцов за ополченцами. От Калины гонец просил до сотни молоди на конях. Сотня никак не набиралась, но старейшина добросовестно исполнил княжескую волю, собрал всю молодь, кого-то посадил на коней, кого-то отправил пешим под начальством своего сына Ждана, которого княжеский гонец – дружинник объявил сотником, начальствующим над ополчением. Селяне переиначили это слово в кличку – Сотский, а его родовое имя забыли.

В Киеве прибывших испытали на дубовых мечах и тупых копьях, после чего отправили для практических упражнений на противоположный берег Днепра, чтобы потренировать в полевых условиях. Однако там новобранцев поджидал не только воевода, но и степняки, промышлявшие живой добычей для их перепродажи хазарам. Для неопытной молоди их появление оказалось неожиданностью. Кочевники без труда накидывали на них арканы, утаскивали в кустарники и камыши, после чего призывники бесследно исчезали. В их числе оказался и Сотский – его тоже угораздило поймать аркан и сотню метров пообдирать собой кустарник, прежде чем за терпение «отблагодарили», бросив мешком на круп лошади кочевника. Сотского вместе со всеми доставили в Итиль, столицу Хазарии, где спустили в царскую темницу.

Каган Великого хазарского каганата Иосиф (таков его царский титул) на его удачу лично осмотрел захваченных киевских ополченцев, ожидающих отправки на невольничьи рынки мусульманского и ромейского мира для продажи в рабство, а также молодых славянок, собранных по селам. Осмотр невольников был ритуальным занятием, благотворно влиявшим на душевное состояние кагана, обремененного заботами о благополучии своей империи.

По традиции на выбор ощупывал живой товар, будто куний мех. Его внимание привлек статный славянин – тот самый Сотский.

Показ проводил чиновник, ответственный за сбыт рабов на восточных рынках, знавший язык славяно-русов, который в те времена, по сообщению Л.Н. Гумилева, был общепринятым. По поводу Сотского чиновник сообщил своему царю:

– Мой повелитель! Будучи купцом, проезжал с караваном поселение, из которого этот раб. Его отец старейшина села, держит речной перевоз, через который, повелитель, твои купцы переправляются к германцам.

Услышав, что Сотский – сын славянского князя на речном перевозе, где на ночлег останавливаются караваны его купцов, каган предложил:

– Достоин моей милости. Ромейский вельможа попросил руса в прислугу. Предложи пленнику. – Каган прошел далее.

Война войной, а торг живым товаром между двумя империями никогда не прекращался.

Сотский, хотя и не знал назначение галер, выслушав чиновника, понял разницу между рабом на галере с цепью на ноге и евнухом в гареме ромейского вельможи – от галеры отказался. Его подняли наверх, а земляки остались в царской темнице.

Жизнь резко изменилась к лучшему: помыли, одели, накормили и стали учить манерам евнуха «на вырос» как своего лазутчика, из-за чего в порядке исключения сохранили плоть и позволили принять их веру.

На все ушло немного дней. События кагана торопили, запаздывать с подарком было нельзя, следовало преподнести как можно скорее, чтобы через высокого сановника в царском дворце повлиять на императора при обсуждении вопроса об объявлении войны Хазарии. Подарком был не Сотский, а наложницы. Наскоро обученный, он, как будущий евнух и лазутчик, отправился в Царьград с девицами, которых начальник полона должен преподнести знатному вельможе в окружении императора Римской империи, тот, в свою очередь, – распорядиться ими по своему усмотрению.

Во время плавания будущих наложниц зорко охраняла наемная стража. Одна из пленниц, самая красивая, из знатного русского рода, обращала на себя пристальное внимание, можно сказать, стража поедала ее за красоту жадными глазами, оттого и зверела, а не от зноя. Но не более того – за нарушение неприкосновенности, как и за состояние любого живого товара, насильника и начальника полона ожидала казнь, их семьи обращались в рабство.

Ромеи покупали и принимали в качестве подношений непорочный живой бриллиант, любой изъян в нем мог привести к ухудшению межгосударственных отношений. Каган искал пути к примирению с Романом Лакапиным с помощью славянских девственниц.

Галеры с рабами и наложницами направлялись из Дона в море, когда киевская дружина вышла к побережью. Первый рус, поднявшийся на палубу судна, оказался огромного роста и недюжинной силы, своим длинным мечом с размаху раскроил череп начальника полона, попытавшегося поразить его саблей, прошел по галере дальше, сминая охрану.

Это был Православ, которого Сотский не знал.

Несостоявшийся евнух не растерялся, наклонился над распластавшимся поблизости хазарским начальником полона, будто проверяя, жив он или нет, а сам из-за его пояска вытащил ранее запримеченный кожаный кошель с монетами и спрятал в своей одежде.

Русы собрали доставшуюся добычу. Кража кошеля с деньгами осталась незамеченной.

Первое, что сделал несостоявшийся евнух, как только кошель оказался у него, – освободил красавицу и спустился с ней на прибрежную отмель. На причальном рынке приобрел подходящую для дальнего пути одежду, сторговался с группой болтавшихся здесь освобожденных из плена славян, купил им оружие, доспехи, лошадей и под личной охраной отправился к отцу.

Добравшись до отеческого дома, вопреки обычаям рода, вместо приветствия объявил Калине:

– Отче, уступи старейшинство.

Улыбка на лице Калины буквально застыла, на него будто на морозе вылили бадью ледяной воды.

– Портки с тебя сниму, – возмутился Калина. – Мир решает – не я и не ты.

– Слаб ты с кагана портки сымать, – спокойно отвечал ему сын, тут же возвеличив себя до кагана. – Я теде в числе избранных у самого неба. Аз оженился в походе. – Повел взглядом на небо, а с неба на стоявшую рядом красавицу. – Для тебя козаре. Сын был прежде. Благодари, паки дань не прошу. С меня портки снимать, что с бога: надорвешься и испустишь дух от немощи и греха.

Отец не узнал сына – его будто подменили, перед ним стоял другой и чужой человек.

– Ах ты, змей горыныч, жидовин блудливый! – гуще прежнего возмутился неожиданной и неведанной ранее сыновней дерзостью Калина, замахнулся на сына, но тот увернулся и подтянул к себе саблю.

Старик обомлел, замер, не зная, как дальше поступить, осенился мыслью, что сын за время разлуки разрушил роту, отрекся от родового закона, требующего почитания родителя, с досады махнул рукой:

– На отца слово и оружие поднял, пошел противу старейшины и рода… – передохнул от возбуждения. – Тебе, окаянному, к роду за советом надобно идти, без его благословения не быть ни князем, ни каганом, ни старейшиной, а изгоем. – Пригрозил: – Изгоним из селища нашего.

– Моя дружина и поставит. Кому противу идти? Бабам? Мужики полегли в степях. Кто с тобой? – переспросил и ответил: – У кого дружина – тот и каган. Мы град поставим как Козар, высокой стеной обнесем, торг откроем, кузнецов и купцов заведем. Придет время, с Киевом силушкой померяюсь, – уверенно передернул плечами.

– Накажет тебя Перун! – Калина был бледен, расстроен и возмущен поведением сына, отрекшегося от отца, отчей веры и Киева.

– Перед моим богом греха нет. Твой Перун не бог. Твоя кутина – пустая клеть. Нет в ней такой силы, как у моей веры. – Сотский назвал пустой клетью кутину, в которой проводились родовые обряды.

– Противу рода и Киева замыслил? – угрожающе зашипел Калина. – Перед Перуном предстанешь. Будешь просить заступиться – не заступлюсь!

Последние слова будто возымели действие, да и жена вмешалась, предупредив мужа:

– С тобой против рода и Киева не пойду, сама отчего рода, не хазарского.

Сотский отступился. Не стал дальше измываться над отцом, оставил за ним старейшинство, каганом себя впредь не называл, однако речной перевоз прибрал себе, чтобы самому кормиться вместе с охраной.

Неслыханные ранее слова будто ветром разнесло по селу, одно из них позднее вернулось в качестве очередной клички – «каган», часто с различными оскорбительными эпитетами, на которые Русь легко, охотно и обидно откликалась, в чем-то сохранив эту черту своего характера до наших дней, порой очень нецензурными, когда кто-то ущемит ее волю.

Семейный конфликт не перерос в войну. Кутину и избу пришлось делить на всех. Заботы о быте сгладили религиозное противостояние. Калина пытался вернуть сына в родовую веру, опасаясь, что слух о самозванце дойдет до Киева и его семью ждут неприятности. От того периодически предостерегал, напоминая:

– Аще Киев тебя призовет к суду. По Прави мечами иссекут. Перуна побойся.

«Каган» упрямо твердил:

– Нет никакого Перуна. Я – козаре.

– Какой же ты козаре? – в ответ возмущался отец. – Ты славянского роду.

– Был славянского – ныне другого, избранного истинным богом. Почитай меня как козаре. Пока дань не требую – держу перевоз. Могу слово поменять, еси мой истинный бог мне рече во сне, чтобы дань с твоего рода брал. Ему с высокой горы, на которую восхожу по субботам, виднее, как поступить.

– По каким аще субботам? – не понял отец.

– По святым! – огрызнулся Сотский, толком не зная смысл этого слова, однако объяснил: – В святом писании сказано.

Он регулярно восходил на соседний яр, напоминающий ему библейскую гору, из-за которой по утрам выходил Ярила.

Калина не сдержался:

– Коли отрекся от рода, по родной земле как по чужой ходишь, отрекаюсь от тебя: не сын более.

От досады махнул рукой, будто проводя межу с сыном.

Какое-то время общались по особым случаям. Лишь со снохой старейшина сохранял добрые отношения. Звали ее Ольгой. Выкрали за красоту, дорого продали хазарскому кагану, тот в свою очередь отправил для наслаждений ромейскому вельможе, представлявшего его интересы при царском дворе.

Девиц прекраснее красотой, чем славянки, невольничьи рынки не знали. Ромеи от беспорядочного кровосмешения с завоеванными племенами имели невыразительный прокопченный вид. Родовитая полонянка была дорогим штучным подарком для любого знатного ромея, скорее всего армянина, поскольку у власти в империи находилась армянская династия. В отличие от мужа почитала отчую веру, на «гору Синай» не поднималась, была рядом со свекром, когда служил селянам святителем.

Не обходила отчую веру и охрана кагана.

Между тем Сотский приступил к строительству Козара, начав его с фундамента из песчаника для деревянного терема с постоялым двором и высокой оградой. До этого иногда делился доходами от перевоза с селянами, с началом строительства и того не стало: прекратил закупки лошадей, сошного и иного пашенного инвентаря, обустройство селища и земледелия.

Вслед за теремом наметил строительство изб для охраны, ближе к причалу торговых рядов. Ладил старые ладьи и свои пытался мастерить, пробуя себя в создании ладейного флота под перевозки людей, лошадей, скота, повозок. Стерег его от ворогов, прятал в скрытых местах старицы.

Когда разговоры о Козар-граде дошли до Калины, тот не удержался, предостерег сына:

– Сначала построй свой Козар-град. Не занимайся нахвальшиной. Покажи свою пользу. Аще не построил, выставляешь себя отцу, роду, селу и земле, давших тебе жизнь. Нас потеряешь, других не обретешь.

Сын к предостережению не прислушался, встречным и поперечным рассказывал о строительстве Козар-града, нанимал селян на домашние и подсобные работы за низкую плату, свои услуги по охране села оценивал высоко, вынуждая накапливать долги и принуждая к отработке и передаче части урожая.

Из-за его поведения отношение селян к Сотскому не соотнести с одним лишь недовольством. В Киеве, а тем более в селениях, под богатством понимали не то, что ромеи, хазары и тот же Сотский. Богатство не было межой для узаконения неравенства людей – оно воспринималось как общее благополучие во всех его преломлениях и проявлениях.

Будто мор свалился на селище. Оно хирело из-за долговых отработок на Сотского и отсутствия мужского подроста. Однако Козар-град обретал терем для «кагана» и избы для его охраны.

Между тем в семье Сотского родилась дочь. Роды оказались трудными; роженица тяжело их перенесла, заболела и уже более не поднялась. Увидев младенца женского роду, отец Сотского воскликнул:

– Прекраса!

Появление внучки и смерть ее матери сблизили Калину с сыном – теперь уже как деда. Вместе обсуждали, каким именем наречь дочь и внучку. Сотский назвал хазарское имя, поскольку принял смерть жены как порицание своего бога за прежнюю веру и решил назвать одним из услышанных им в Хазарии женских имен. Так и сообщил отцу:

– Назову ее Сарой! Царицей!

Отец возразил:

– Жить ей с именем мати.

– Ольга?

– Мати такой памяти заслужила. Для нас и так прекраса, звать будем по мати – пусть живет на белом свете как прекраса Ольга.

Сотский знал, что отец любил сноху за то, что не приняла хазарскую веру и вместе с ним чтила отчую веру. На этот раз прислушался, хотя и упрекнул:

– Думал бы, тятя, не о роде, ан обо мне и внучке. Дочери одной веры с отцом быти, чтобы переступить божьи порог и войти вместе с ней в избранных богом.

– Внучка будет наследницей мати и ее имени, – настаивал Калина.

На том и сошлись.

Однажды пришел купеческий караван из Итиля. Старший караванщик, по рождению его звали Мойшей, направился к дому, в который заселился Сотский. У него было еще одно имя, даже не имя, а кличка. Прицепилась, как и к Сотскому, заместив прежнее имя. В те времена был зуд на клички – искали у себя и окружающих особые приметы, обращая их в имена.

Прежде Мойша командовал отрядом наемников, промышлял захватом невольников, собирал полоны для продажи в рабство арабам и ромеям, пока каган Иосиф, дальний родственник, не перевел караванщиком к хазарским купцам для сбора сведений о других землях и народах, представлявших для него интерес. Чтобы не распространяться о прежнем своем ремесле, Мойша представился купцам каравана участником похода полководца Песаха против русов, чуть ли не повлиявшего на исход войны с Русью, закрывшего Песаха во время сечи своим щитом.

Купцы, народ ушлый, пронырливый и знатный, с каганом и его окружением общались чаще, чем Мойша со своим руководителем из службы лазутчиков. От них и протекло, что Мойша во время похода Песаха занимался промыслом за живым товаром, не мог быть участником сечи с русами и спасителем полководца.

Сами мастера вранья, Мойше такого обращения не простили, промеж себя обозвали Сечкиным.

Когда слух о том дошел до самого Мойши, лазутчик принял мудрое решение: объявил купцам, что не против нового имени, но просит его не коверкать, называть не Сечкиным, а Сечиным.

С тех пор и пошло. Про Сечкина забыли, хотя Сечкин звучало проще, мягче и доверительней.

Коли Мойша определился, что будет Сечиным, этим именем вместе с купцами будем его величать, чтобы не оскорблять его последующими поступками имя библейского Моисея, данное Сечину при рождении, за исключением случаев обращения к нему самого кагана, для которого оставался Мойшей.

Приняв Сотского за старейшину, караванщик удивился его молодости. Обычно старейшинами на Руси почитались умудренные жизненным опытом члены рода. Хотя впечатлил его своей статью и крепостью, чем обычно отличались русские дружинники. Даже предположил, что имеет дело с новой киевской администрацией: князь отказался от сложившейся системы родовой власти, перешел к назначению старейшинами людей из числа дружинников.

Сечин до пояса поклонился Сотскому, свидетельствуя тем самым о добрых намерениях. Сотский, однако, ответил ему кивком головы, чем утвердил караванщика в его предположении, поскольку киевские дружинники не приучены отдавать достойные поклоны.

– Иду с товарами в германские земли. Сохранился ли перевоз? – поинтересовался у Сотского.

– Перевоз сохранился. Звать тебя как?

– Зови Сечиным.

– Нужен ли тебе постой?

– Караван нуждается в отдыхе. У тебя остановлюсь.

– Найду куда разместить. У нас тихо, спокойно, соловьи поют. Лепшего места не найдешь.

– На той стороне худые люди промышляют. Пойдем с раннего утра.

– Ты козаре?

– Козаре, – в тон ему подтвердил караванщик, не пытаясь поправлять хозяина постоялого двора.

– Почитай мне из святых писаний. Я тоже козаре, принял веру в самом Козар-граде.

Караванщик не переставал удивляться:

– Ты же из славян?

– Рожден от них, принял веру твою. Запомни: козаре, как и ты, – сказал, как обрезал, а для наглядности спустил портки и предъявил наглядные свидетельства.

В их доказательной силе Сечин убедился, хотя сомнения остались, произнес со значением:

– На обратном пути почитаю, пока помоги с загрузкой ладей.

– У нас плата вперед, – предупредил Сотский, – и твердая. За меньшее не перевезем.

– Раньше брали после переправы, кто сколько даст; бывало – нас и без оплаты перевозили.

– То было давно. На перевозе отец сидел. Пользовались его доверчивостью – у него вера такая, доброго о ней сказать не могу: любого легко обмануть и сплюнуть. Для вас же поставлю новый град с высокой оградой. Заведу в нем купцов и ремесленников. Пусть столуются, промышляют, чем смогут, занимаются торгом. За перевоз надобно платить.