Текст книги "Перунова роса. Реконструкция истории России"

В ходе сражения с кочевниками от брошенного в стенку дружины копья получил ранение Игорь. Когда ему оказывали помощь, князь подозвал Свенельда:

– Посчитай убитых, подбери раненых, переговори с полонянами, узнай, что за сторожа и люди. У обоза с припасами выставь охрану, нам кормить невольников. Убитых погребем завтра: своих на сельском погосте, воров оставим в лесной яме.

– Исполню, князь. – Свенельд вернулся на косу, озадаченный выполнением наказа.

Вместе с ним с засеки на косу возвращались разгоряченные сечей полоняне, которые прямиком направились к перекупщикам. Вытащили из обозных двуколок, устроили самосуд, сопровождая действия озверелыми криками, чем и привлекли внимание Свенельда, вмешавшегося и остановившего полонян:

– Остерегаю всех от имени князя – ему решати, как с ними поступить. Как бы самим не пришлось принять смерть вслед за ними. – Тут же обратился к избитым: кто такие, что за люди?

Один из них ответил:

– Четверо купцов и моравский проповедник. – Вытащил из своей одежды серебряный перстень с гравировкой свернувшейся спящей змеи, протянул Свенельду со словами: – Покажи перстень в Киеве старейшине хазарской общины, исполнит любое твое слово.

– Это зачем?

– Выкупить нас.

– Перстень передам князю, аз его воевода.

– Нас не оставят в живых. Ночью расправятся, – с тревогой предупредил в ответ.

– Ведите их к князю, – распорядился Свенельд, указав двум своим воинам.

Перекупщиков привели к Игорю, которому гридни оказали помощь из подручных средств.

– Князь, – обратился к нему Свенельд, – эти четверо хазарские купцы, а вот тот – моравский проповедник. Просят сохранить им жизнь, боятся, что полоняне их ночью убьют. Как поступишь?

– Кто из вас просит сохранить жизнь?

– Мы все просим, – отвечал за остальных тот, кто передал Свенельду серебряный перстень с выгравированной змеей.

– Кто вы такие?

Он же повторил, подтверждая слова Свенельда:

– Хазарские купцы и моравский проповедник.

– Вы, получается, крали моих людей, а проповедник благословлял?

– Не так: мы купили полон у кочевников, а проповедник сопровождал моравов, осужденных королем в рабство.

– Выкрали людей, чтобы продать ромеям в рабство. Эти люди не рабством, своей властью должны жить. Разве можно купить себе жизнь у тех, кого будто скот гнали в рабство?! Из-за вас прямо здесь полег десяток моих воинов и все ополчение. В сече на косе есть погибшие и изувеченные – сколько, аще не знаю, но не менее того что здесь легли. – Князь даже развернулся, показывая рукой на убитых. – Разве можно убийцам купить себе жизнь у меня или воеводы, матерей, жен и детей, что остались без кормильцев?! Разве могу устраивать с вами торг на виду убитых?! – Игорь еще раз показал на трупы, которые лежали вокруг, добавил: – Наказание всем одно: иссечение мечами.

Перекупщики не успели ничего сказать в ответ, в разговор встрял моравский проповедник, заметно помятый моравами, однако не утративший чувства своего превосходства над всеми неверующими:

– Ты не князь, ты варвар. Живешь во тьме и не видишь того, что к божиему свету надо идти через усилия, испытания и страдания.

– Будешь моравским проповедником? – поинтересовался Игорь. – Нахвальшиной от тебя прет. Стольких людей обрекли на рабство и смерть; столько жизней положили на засеке и косе; столько изувеченных и раненых, – князь покачал головой, – для тебя все одно: благодать и свет?

– Я ирландец, служу вере, несу светлый крест моравскому народу. Все, кто крестился, обратился к его свету, – живы и здоровы. Те, кто его свет отверг, осужден божиим наместником – моравским королем к рабству, к которому и следуют. Не я – моравский король по божьему внушению осудил их на рабство за гордыню перед ним и Господом. Он не справляется со стадом своих грешников, помогаем отправлять грешников в рабство с хазарской оказией. А ты, нечестивец, заступился за них, примучил тех, кто сопровождал ослушников и грешников в рабство по божиему суду, взял под стражу меня, спешащего исполнить волю короля.

– Ан как заговорил перед смертью! Господа вспомнил! Лицемерие твое – будто твой Господь рабство благословил. – Князь удивился и рассердился наглости ирландского проповедника, которого мог одним ударом меча раскроить пополам, но терпеливо выслушал потому, как впервые в жизни встретил живьем проповедника ромейской веры и слышал его речь. – Ничего небесного за твоей душой нет, вместе с моравским королем в искушение впал, людьми торгуете как товаром ради своей выгоды.

Ирландца княжеские упреки не смутили, выслушав, продолжил в прежнем тоне:

– Когда наш патриарх вторично освятит Киев, подвергнет всех варваров вечной анафеме. Вы есть последняя грешная земля в мире, на нее и всех вас, поганых, будет обращен самый суровый праведный божий гнев, который сойдет с небес, о чем сказано апостолам, перед тем как воскреснуть. Я же послан в Моравию божьим наместником и божьим помазанником. Еси хотя бы один волос спадет с моей головы, вселенские владыки не отступятся от тебя, зверя рода человеческого. Они знают мой путь и спросят, за что навел бесовскую смерть на преданного раба божьего.

– Правителей приплетаешь к злодейству! Прими твои слова за правду – твой патриарх такой же вор, как и ты?

– Божия кара ждет за такие слова!

– Что требуешь, мерзкая тварь?

– Сгинуть с наших глаз, не мешать божьему промыслу продолжить праведный путь! – в гневе воскликнул проповедник.

– По загубленным жизням? Какому богу служишь, человечье отродье? – Игорь обратился к Свенельду: – Остричь бы его и выпороть здесь же плетьми жильными. Сильно досадил своими словами, да отложу на завтра – обрей наголо раба божьего и выпори на площади его голый задь при всем народе.

Услышав эти слова князя, ирландец присмирел, произнес глухо с оглядкой на хазарских купцов, много раз уже одергивавших его за одежду:

– Господь все видит. Ответишь перед ним за свои слова. Он оставит на земле только тех, кто крестился.

– Хазары не крестились, одним с тобой делом заняты. И кочевники, что полон сопровождали, о крещении не слышали, у тебя в сторожах как ангелы.

– Придет их время, – сердито отозвался и пообещал миссионер.

– Устроили смуту в Моравии, чтобы рабами разживаться. Прикрываете полоны моравским королем, будто осудил моравов за почитание славянской веры как веры бесовской. До тебя и твоего патриарха моравы жили сами собой, не зная рабства и чужой власти. Жили так, что прочие народы почитали их страну великой. В ком добра нет, в том и правды нет.

Перекупщик, что Свенельду кольцо передал, не вытерпел, встрял в разговор:

– Не слушай его, князь. Он пойман вместе с королем на одном с нами промысле. Об одном прошу – сообщить старейшине киевской общины о нашем задержании и нашей просьбе, чтобы заступился за нас, помог загладить наш вред, какой предъявишь.

Свенельд напрягся, боясь, что хазарин сошлется на переданное ему кольцо. Однако тот умолчал, а воевода отвлек князя, поинтересовавшись у ирландца:

– Перед тобой варяг. Ирландцы крестили варягов – воинов, чья жизнь коротка, им хочется еще пожить праведной жизнью на том свете. Крещеные варяги никогда не призывали отправлять некрещеных в рабство к ромеям. Да и сами ирландцы не воюют меж собой из-за веры. Как жили, так и живут. По какому писанию наказываешь рабством некрещеных моравов?

– На то воля моравского короля, божьего помазанника, судить и рядить своих подданных.

– Иисус же, как проповедовали ирландцы, которых слышал, ибо говорили на нашем языке, варяжском, пришел к людям спасать от грехов их. Ты же гонишь моравов к ромеям как скот, лишаешь божьего спасения. Супротив бога идешь? Может, как тяжкого грешника, самого впору запрячь в повозку вместо вола?

– Так решил моравский король, помазанник божий. – Проповедник стоял на своем, но уже без прежней надменности. – Он считает, что его воля едина с волей бога. Не простил Господь моравов, убедился, как неисправимы грешники, не хотят спасаться, от того и в рабство определил в тяжкое наказание.

– Может, твоя забота о ромеях, чья нужда в рабах больше чем в боге?

Миссионер перекрестился:

– Искушаешь раба божьего погаными речами, святотатствуешь – прочь от меня, сатана, у тебя норов поганьский, хотя и крещеный! – Проповедник вел себя как свирепая собака, периодически выбегающая из конуры.

– Оставим его, – предложил Игорь, отзывая Свенельда в сторону.

Отошли и князь объявил воеводе:

– Казню принародно как воров.

– Тебе решати, как с ними поступить. Ирландцы крестили варягов, мне с ними в рати стоять… когда не знаешь, какая примета всплывет, чтобы объяснять удачу или неудачу, чью-то смерть принять, еси такое случится. Со своими, может, и объяснюсь. Однако подумай: отрубишь им головы – кто о том будет знать, когда даже село безымянное? – Сгинули, никакой вести, никаких следов, все их злодейство перед тобой уйдет вместе с ними в лесную яму, где отрастет большое дерево. Их закопаем, каган с императором вместо сгинувших других пошлют. На такой доходный промысел желающих среди хазар и ромеев много. Пока ромеи и хазары живут рабством, спрос на полоны не иссякнет. В Киев отправишь, положишь на плаху там – прослывешь палачом, варваром, разбойником. С тобой знаться не будут. Кагана с императором казнь не коснется, против тебя же к согласию придут.

– Что же, мне за них самому смерть принять или отпустить подобру, слабость или трусость свою выказать?

– Не зачинай княжение с казни людей кагана и императора – заранее выкажешь себя их врагом. Не себя, их замарай. Они воровали людей, нарушали пределы твоей земли, ее обычаи. Будто вражда между ними, а невольничий промысел не трогают. Потребуй, как предлагают козаре, выкуп, какой – сам реши.

Князь сменил тему:

– Отправь их на подворье старейшины, туда же наемников и всех раненых. Сам займусь полоном. Переправлю на постоялый двор, обоз до утра оставлю здесь со сторожами.

На том и остановились.

Свенельд на ладьях перевез перекупщиков, раненых и пленных на противоположный берег и разместил на подворье Калины. Часть раненых развезли по избам местных лекарей – так посоветовал Калина. Остальных разместили в его кутине. Приглядывала за ними внучка.

Вслед за ним князь переправил полон на постоялый двор, возложив заботу о нем сотнику Волку. Около обоза оставил дозоры, чтобы упредить степняков, ежели вернутся за ним. Разожгли костры, для сторожей варили репу. Ту же кашу заварили на подворье и на постоялом дворе. Не занятые в сторожах и дозорах дружинники расположилась у речного перевоза, взяв под охрану хозяйство Сотского и старейшины.

3

Ранним утром Свенельд со своими воинами перевез с косы обоз, за ним – погибших в сече дружинников, полонян и селян. Для убитых и умерших от ран кочевников в лесу на противоположном берегу нашли яму, сложили и закидали землей.

Вернувшись в село, воевода направился к старейшине села, у которого ночевал князь.

Игорь уже не спал, лежал на деревянном топчане, накрытом рогожей.

Свенельд приветствовал князя словами: «Здрав будь, княже!» В ответ Игорь с удивлением спросил:

– Ты весь мокрый. Неужто такой сильный дождь прошел?

– Дождя нет – на косе выпала обильная роса, до сих пор держится, а травостой высокий. Сильно промокли, да на солнце обсохнем. Как рана? Беспокоит?

– Видимо, загноилась, – ответил князь. – Ты лепше расскажи, что за стенами кутины?

– Погибшие дружинники, полоняне и ополчение на погосте. Обоз стоит на площади. Аще не разбирали – не скажу, какие в нем купеческие припасы. Полонян вместе с дружиной кормили репой.

– Отправляйся в Киев. Мне придется остаться, какое-то время в покое продолжить лечение.

– Копейные раны глубоки и опасны. На них всякой заразы полно. Можем вместе отъехать к киевским лекарям. По пути беречь тебя будем.

– Не обо мне – о людях думай. И в обозе, и здесь. Надо слать пропитание, одежду. Ольга обещает рану вылечить.

– Верить ей можно – молода для лекарки?

– Вчера сам видел: верить можно.

– Что с полоном? – Свенельд согласился с князем и перешел к обсуждению судьбы полонян.

– Полон останется здесь. Надобно хазар и ромеев впрячь в обустройство невольников. Обратно не вернуть, здесь не бросить. Неизвестно, где выкрали. Вряд ли есть добрые дороги. Их свозили к реке как бревна. Опять же зима впереди.

– Как поступишь с хазарами и пленными?

– Забирай их с собой. По вчерашнему разговору скажу так: брать выкуп за воров – стать самому вором.

– Не понял тебя, князь. – признался воевода.

– Выкуп заменим помощью пострадавшим. Со своими ворами каган и император сами разберутся, нам нужно позаботиться о полоне – пусть хазары и ромеи помогут обустроить их в этом селе. Когда приду в Киев, буду говорить с ними. С проповедником придется повозиться – не обойтись без переписки с императором, патриархом и королем. Не хочу обращать вора в страдальца за веру.

– Церковной узбожи при нем не было. – Свенельд так и не сообщил о перстне, который передал ему хазарский купец.

– Выпорем всех на площади, хотя и не во всю мочь, чтобы не разболелись дорогой. Нужно показать людям и им самим, что они не избранники бога, не страдальцы за веру – обычные воры. После порки повезешь в Киев, спустишь в темницу.

– С кочевниками что делать?

– Обменяем на тех, кто в рабстве у хана.

– С моравами?

– Примем их себе. У короля им воли нет.

Подошла Ольга, прервала разговор, объявив решительно:

– Пора наложить на рану свежую примочку.

Князь согласился:

– Перевяжи.

– Рана глубокая, с болью да к здоровью, – успокаивая князя, объяснила юная лекарка. – Наши травы на скотине и соседях испытаны. В лесу немало заноз, разных и страшных собирают и годяки, и козы с овцами, и люди… – простодушно добавила: – потому как все по лесу босиком ходят.

Ольга наложила свежую примочку. Наложив, успокоила князя:

– Примочка болезнена, да полезнена.

Когда ушла, князь, чтобы не потревожить примочку, дал знак Свенельду, будто привлекая его внимание:

– Соберите жителей и невольников. Особо тех баб, что потеряли близких. Пусть идут на площадь для встречи с князем вместе со всеми детьми, вплоть до младенцев. Полонян по кругу построй в две линии. Как соберете, выйду, буду говорить с ними. Затем вернусь сюда. Ты со старейшиной и Волком проведешь обряд погребения и уйдешь в Киев с пленными, проповедником и купцами. Возьмешь и тех, кто легко ранен. По прибытии отправишься к представителям хазар и ромеев. Предложи им обустроить невольников, как я сказал. По закону и обычаю нашему участники невольничьего торга подлежат смерти рассечением. Соглашусь с тобой – польза в том невелика. Невольничий промысел хазары и ромеи продолжат. Мне не нужно их золото, пусть возьмут на себя заботы о невольниках, которых выкрали из обжитых мест. Сами нанимают плотников, каменщиков, бондарей, кузнецов, смолокуров и ставят избы. Их же не оставишь под открытым небом – зима впереди. Накажи также управе собирать и отправлять караваны с питанием, обувью, одеждой для полонян.

– Приневолишь ли хазар и ромеев к обустройству невольников? – выказал сомнение Свенельд. – Непривычно им чужбине помогать. Их ответ будет таким: недоволен, поднимай меч, в брани решим, на чьей стороне боги.

– Буду в Киеве – буду разговаривать. До зимы аще не близко, чтобы другой выход искать для их обустройства, но самый правильный – обустроить здесь за счет самих воров и их усилиями.

Игорь окликнул Калину, который до того пришел с погоста съесть кусок каравая с квасом:

– Дед Калина!

Калина выглянул из-за печи:

– Слушаю, князь.

– У нас люди на улице голодные. Надо покормить и полонян, и раненых, и пленных, и хазар на дорогу. Найди сотника Волка, пересчитайте припасы с обоза, вам их вдвоем распределять. Ты, воевода, сказывай им, какие припасы из обоза возьмешь с собой. А теде идите, собирайте селян на площади, к ним выйду, буду гутарить.

По наказу князя собрали баб, молодь и стариков. Кто-то уже выплакался, кто-то не мог успокоиться, не сдерживал слез. Среди них дети, оставшиеся без отцов.

Селян собрали на той стороне верви, что ближе к кутине старейшины села Калины, а полонян на противоположной стороне от них в два ряда.

Встав между ними, Игорь обратился к селянам:

– Вы потеряли близких. Мы потеряли воинов. У них, как и у вас, семьи, жены, дети, невесты. Калина звал меня в лес для спасения. Орда была большая. Могло быть и хуже. Вышли на сечу полон освободить, молодь от неволи спасти. Не напрасно сложили за них головы ваши мужи и наши воины: отбили полон, спасли молодь от неволи, а вас от разбоя и рабства. Спасенные невольники стоят перед вами. Посмотрите на них: за такую молодь стоило побраниться, не жалея живота своего.

Князь перевел взгляд с жителей на невольников, образовавших по противоположному периметру сельской площади полукруг, обратился к ним со словами:

– Вам, молодь, хазары и ромеи готовили презренную рабскую жизнь, какую наш закон и обычай предусматривает только за тяжкие наказания, да и то в загробном мире. Того не случилось благодаря людям этого села, кто вступился за вас, чтобы вырвать из хазарских и ромейских мордовок. Они могли уберечься от смерти – но тогда вы до единого разделили бы горькую жизнь на чужбине: вас бы выхолостили, посадили с цепью на галеры, отправили в глубокие карьеры добывать камень и руду или в порты и на чужие поля за чашку чечевицы. Они подарили вам свои жизни ради вашей свободы. Участь рабов вам более не грозит, как и смерть от кнута надсмотрщика. Каждый из вас натерпелся лиха, но мужи этого села за вас жизни отдали.

К чему о том говорю и напоминаю? Да все к тому, что семьи убитых кормильцев по Прави думать, что дети не останутся сиротами, жены – вечными вдовами, село, которое построили, – без мужского призора для защиты от очередного вора. Оттого призываю, хотя иного выбора кроме моего слова у вас нет. Вы замените погибших и сгинувших в неволе до вас. Не только во вчерашней сече. Станете отцами для сирот, мужьями для рожениц, женихами для невест и дадите жизнь своему потомству, воспитаете пахарями, ремесленниками, защитниками.

По моему наказу вас построили, чтобы жены, невесты, матери, кто лишился своих мужей, женихов, сыновей, прошли вдоль ваших рядов и выбрали для себя вместо того, кто отдал свою жизнь за ваше спасение от рабства хазарского и ромейского вчера. Вслед за ними пройдут вдовы, невесты, матери, которые потеряли мужей, женихов и сыновей, когда прежний князь забрал их на войну с хазарами, а обратно не вернул.

Мы все в неоплатном долгу перед семьями этого села и каждой семье даю право выбрать того мужа, того кормильца, того помощника по хозяйству, того жениха или сына, кого душа пожелает, ибо выбирать есть из чего, один другого краше и статнее. Думаю, каждая из семей найдет среди полонян своего надежу.

Прежде всего детные выберут – их поднимать надобно. Детные, первее других возьмите за руки или на руки своих детей и идите по ряду – кто приглянется, тот ваш суженый. Пусть видит и знает, для кого станет мужем, отцом и примет как должное.

В моих словах неволи нет – речь об отеческом долге, пока не очистим землю от воров.

Далее князь неожиданно заявил:

– Таков и мой долг перед вами как князя. Клятву даю, будто на роте, что и сам найду суженую для себя в этом селе, с той лишь поправкой, что в отличие от полонян у меня как князя остается выбор.

Его заявление всколыхнуло собравшихся. Ему пришлось ожидать тишины, прежде чем продолжить.

– Не все поверили в мою клятву? Слабо дед Калина доводит до вас наш закон и обычай. Неверие князю тяжкий грех, ибо поставлен на его место народным вечем. Мы сами творим свою жизнь. Как отнесемся к себе – тому быть. Вас ли убеждать, что жить нам с вами умом и взаимной подмогой. Не давал повода не верить слову Великого князя русского. За свое слово отвечаю перед законом и миром.

После этих слов князь обратился к полонянам:

– Те из полонян, что не войдут в семью, без крыши и работы не останутся. Будет изба, появится семья. После набора воев на войну с хазарами осиротели многие села, найдутся в них невесты и семьи, что пожелают переселиться. Так что все справите семью, нарожаете детей и внучат.

За меня останется сотник Волк. Не все пройдет гладко, во все старейшина с сотником будут вникать, помогать и решати с вами по Прави, связываться с моей управой и со мной, в стороне от вас не буду.

Есть погибшие и раненые среди дружинников. На горловине косы лег княжеский десяток вместе с его командиром Чертаном. Ни одна сеча не обходится без ран, увечий и убитых. Часть молодых невольников может посвятить себя ратной жизни, заменить того, кто погиб, вступить в княжескую дружину. Полонян, кто вчера стал рядом с нами на косе, отобрав оружие у кочевников, приму в дружину вместо погибших и помимо погибших.

Вернусь к тому, ради чего здесь собрались. Призываю вдов идти по ряду полонян: кого изберете, того и уведете к себе как жениха, мужа или кормильца к тем, кто единственного сына потерял. – Обратился к миру: – Кто из баб самая бойкая – покажи пример.

Вперед тут же вышла молодуха с тремя детьми, жена местного кузнеца, погибшего на засеке.

– Как звать тебя?

– Матрена.

– Матрена, выбери для детей самого мастеровитого из молодцов. Не смотри, что квелые, подкормишь – оживет. – Игорь пытался вывести жителей из глубокой печали по убиенным.

– Да уж с голоду не умрет. Еси кузнецы? – позвала опечаленным голосом.

Вперед вышло несколько кузнецов.

– Вот тебя первого и выберу.

Матрена подошла с тремя детьми к ближайшему кузнецу и вернулась с ним на свое место.

За ней пошли остальные.

Никто особо не искался.

Не было поводов к тому. Хазарские купцы воровали самых крепких парней и мужей для работы в карьерах и на галерах.

В рядах полонян остались те, до кого бабы и девицы не дошли. Князь продолжил беседу с людьми:

– Благословляю избранников на совместную жизнь. Всем, кто осядет в этом селе, найдется работа. Нужны будут пильщики, плотники, глинобитчики, каменщики, кузнецы и бондари, – всех не перечислишь. Место это для нас важное, на пересечении сухопутных и речных путей. Поставим здесь мытню с мытарями и сторожами. Пределы наши далече – князь махнул рукой на запад – но пока крайнее вас никого нет, беру под свою заботу.

В этот момент раздался голос Матрены:

– Дай, князь, имя нашему селу, без имени держим, так в округе пошло: безымянное да безымянное. Вроде как людины без имени, не пришей кобыле хвост.

Князь задумался, прежде чем ответить:

– По сложившемуся обычаю имя дает само место. Ежели с места начать, тут же подводит к своей примете. У вас главная вервь с концами совсем косая, по руслу реки проведена, а реки у нас святые: река коса, и вервь коса, да еще на самой реке коса, где мы приняли сражение, ныне памятное для всех место. Может быть, село Косое – доброе название!

Гула одобрения князь не услышал и потому добавил:

– Напрасно губу закусили. Название по Прави. Не будь ваша вервь и река косыми, вчерашний день стал бы горше нынешнего. Косое место не раз и не два спасало вас от смерти и рабской доли. Вчера помогло одолеть ворогов. Так что не забывайте его в своей памяти. И благодарите Перуна, не оставившего нас один на один с врагом. Оттого назовем его Перуновой росой. Ныне роса у вас обильно выпала. С нее и начнем возрождать ваше село.

Вот эти слова жители села, слышавшие князя, встретили с одобрением. Князь продолжил:

– По мере сил превратим Перунову росу в град с крепостной стеной. Наравне с собирательством, охотой, рыболовством и земледелием откроем ремесла, чтобы все, кто осядет, имели промысел, торг вели с другими селами, градами и сопредельными землям, чтобы не разбегались, не враждовали, сближались и дружили.

Теде прошу у мира согласия оставить вас. Из-за копейной раны придется вернуться в горницу, моему плечу нужен покой, за себя оставляю воеводу. – Князь рукой показал на Свенельда. – Предъявит миру воров, что полоны собирают, сиротят нашу землю.

По пути в горницу князя перехватил Калина:

– По какому закону, князь, моего сына отправим в Навь? Разве можно погрести его по Прави, душа юродливая не сажа – не очистится.

– Смерть твой сын принял по Прави. По ней и отправь. За отчий дом никому не поздно встать, твой сын за него свою жизнь отдал. Что может быть святее его поступка? Пусть Перун решит, как с ним поступить. Ты от себя и от меня попроси принять как своего воина. И его дружину тоже. Заслужили своим ожесточением врагу.

– И то правда, – согласился старейшина.

По знаку Свенельда варяги вывели на площадь хазарских купцов. Их выпороли чересседельниками как шкодников, предварительно оголив со спины. Вслед за ними вывели ромейского проповедника и выпороли по наказу князя плетью жильной его голый задь.

Экзекуция прошла под гневные и презрительные выкрики собравшихся, накрытых острым смрадом давно немытых тел. Варяги пороли так, чтобы не до крови, показательно и назидательно, поскольку впереди предстояла долгая ухабистая дорога. Не привыкшие к подобному обращению купцы чересседельник сопровождали с натягом, будто кузнечные меха.

Свенельд подверг ромейского проповедника порке – но тот имел от него благодать сохранить волосы на голове и стоически перенес плеть. После порки всех проводили на постоялый двор с позором и камнями песчаника, подобранных тут же с земли.

Затем Свенельд, Волк и старейшина отправились на погост для погребения погибших. Воевода сказал слово, напомнил слова князя и передал свои чувства, с какими провожают в последний путь тех, кто не вышел из боя. Такие же трепетные слова по воинскому обычаю произнес сотник Волк, завершив их славяно-русской традицией при прощании с убиенными:

– Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!

Старейшина Калина, он же святитель, провел обряд.

После обряда зашли к князю.

Каждого выслушал, скорбно произнес:

– Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!

И перешел к напутствию:

– Перед дорогой всех накормить. На тебе, Волк, забота о полонянах, остающихся на постоялом дворе. Организуй охоту на съедобного зверя и птицу, в этих лесах их много, сбор грибов и промысел рыбы.

– Соль на исходе, – подсказал Калина.

– Свенельд, как уже обговорили, накажи управе отправить соль с обозом. – Князь повернулся к Калине и Волку: – Чего нужно, подскажите воеводе. Я здесь недолго пробуду. Ольга обещала заживить рану. Ты, дед, вместе с Волком посчитай до моего отъезда то, что нужно сделать для обустройства поселенцев. Теде идите. Доброго вам пути!

– С благодатью оставайся, князь, – пожелал воевода.

– С благодатью отправляйся в дорогу, воевода.

Свенельд в тот же день ушел в Киев. Волк и старейшина занялись своими повседневными заботами. Постепенно жизнь села вошла в некое приемлемое русло, пусть беспокойное и тревожное.

Князь, как и обещал, недолго задержался в селении – рана заживлялась. Помогли Ольгины запасы трав, перенявшей от деда мази, отвары, настои. Каждый сезон собирала, прибирала и хранила про запас. Оказалось, что не зря: пригодились.

Однажды Игорь проснулся от мягкого девичьего пения. Не открывая глаза, слушал, как Ольга тихо напевает:

 
Идет Перун по небу и видит вдалеке,
как красная девица грустит о женихе.
Он меч склонил над нею, смахнул с лица слезу
и, девицу жалея, остановил грозу.
Перуновые воины застыли над рекой,
и одного сердечного коснулася рукой…
 

Игорь открыл глаза, когда ее ладонь коснулась его лба, а длинная Ольгина коса прошла по его ране.

Ольга отняла ладонь, потянув косу на себя.

Однако Игорь осторожно подхватил нижний конец косы, отсвечивающей в лучах Ярилы шелковистым цветом сплетенных в тугую плеть. Вглядываясь в нее, с одобрением произнес:

– Будто перунова коса из трех сплетенных молний. – Перевел взгляд на Ольгу. – Учена перунову пению?

– Сама собой учена, – ответила. – Смотрю на реку и пою. Дед говорит, что перуново слово споро заживляет раны.

Игорь потрогал место ранения.

– Твоя Правь, – согласился, – боли почти не чувствую. Отчего твои слезы?

– Вдвоем с дедом теперь остались. Всех родичей приняла мати – сыра земля.

– Не вдвоем вы, большим родом живете.

Ольга промолчала.

Уже на другой день князь обошел село, интересуясь, как устроились, в чем нуждаются. В наихудшем положении находились полоняне, остававшиеся на постоялом дворе. Просил их набраться терпения, дожидаться помощи по обустройству села, где потребуются многие рабочие руки.

При обходе села отметил добротность жилищ селян, в отдельных из них стояли битые из глины печи, в которых можно было мыть детей вместо бани. В семьях держали горшки ручной лепки с гравировкой разных существ, сковороды для выпечки хлеба с обликом Ярилы и грохоты как признак благополучия и сытости. Ими просеивали муку, проводили обряды с почитанием небесного громовержца Перуна, просеивающего дождь, чтобы напоить и оплодотворить почву, дать семени новую жизнь и родить урожай.

Однако сам себе признался: «Люди работные, чистоплотные, сноровистые и места благодатные, а жизнь их хрупкая, того и гляди порушится из-за слабой защиты с моей, княжьей, стороны. Не приди в село, его могло и не быти, вороги разорили бы».

Сводя свои наблюдения к защите села от воров, наказал Волку с Калиной:

– Подберите в сельскую дружину ополченцев из полонян, передайте им оружие и военные доспехи кочевников, проводите с ними занятия, чтобы могли себя оборонять. Предстоит до зимы обустроить село под полонян. Без связи со мной не обойтись. Потому оставляю свою власть – назначаю Волка посадским Перуновой росы, первым посадским при моем княжении.

Волк все назначения воспринимал как обычную работу от князя. И на этот раз принял назначение молча, как работу для успешного разрешения задач, поставленных князем. Игорь не стал рассказывать Волку, для чего и почему назначил посадским, ибо знал, что его сотник везде и во всем будет поступать, как ему наказано.

Перед возвращением сходил в баню, располагавшуюся в полуземлянке рядом со старицей, незаметной для чужого глаза. Баню, как святое место для телесной чистоты, прятали от чужого сглаза. Она почиталась наряду с мечом и лемехом и устраивались вблизи родников и низких мест, чтобы не копать глубокий колодец.

…Подобные бани дожили до советских времен. Как и в древности, их берегли, прятали в рощах и косогорах. Называли банями по-черному. Вручную лопатами срезали часть косогора под сруб или камень. Выкладывали стены, сверху укладывали двойной накат из бревен или грубых лещин, засыпали землей с небольшим отверстием, слегка сдвинутом к одной из стен. Под этим отверстием на земляном полу выкладывали очаг из речного камня с котлом. У дальней стены от выхода стояла широкая скамья – на ней парились, сбоку стояла скамья поуже – на ней мылись, ближе к выходу стояла кадка с холодной водой – ею обкадывались. Рядом на рубленом из провода гвозде висел керосиновый фонарь: после войны гвоздей не было, рубили из электропроводов, такими гвоздями зашивали крыши, штакетник, заборки, использовали на вешалки. При топке дым поднимался как в чуме через отверстие в потолочном накате. После топки это отверстие прикрывалось. Было влажно, жарко и полумрачно. Стоял неимоверный жар. Вымытое и пропаренное тело ополаскивали холодной водой и выходили из бани, как заново родившись.