Текст книги "Спасти СССР. Адаптация"

– Значит, время… – протянул он, потирая ладони. – Я почему-то так и думал… Но с точки зрения науки, это самые невероятные варианты, инопланетяне хоть в современную науку укладываются. А тут… Машина времени, этруски из параллельного пространства…

– Я уже даже свыкся с тем, что пришельцев ищем, – философски откликнулся Иванов. – Меня сейчас другое тревожит – их возможности. Если это продуманная стратегия, реализуемая группой профессионалов, имеющих колоссальный технологический отрыв от нас, то шансов у нас, почитай, и нет. Мы можем только попросить их выйти на связь. Вычислить нереально. Да они могут прямо сейчас нас слушать! Другое дело, что по мелочам все указывает на то, что работает одиночка без специальной оперативной подготовки. Робинзон. Вариант «Обитаемого острова».

Андропов вопросительно повел бровью.

– Роман фантастический, – пояснил Иванов. – Одинокий представитель высокоразвитой цивилизации, случайно попав на планету, внедряется и, работая под прикрытием, пытается ускорить социальный прогресс местного общества. Нелегал, только с иной, чем у нас обычно, целью.

– Подкинешь почитать?

– Подкину, отчего ж не подкинуть… У меня здесь лежит, закончим – принесу. Ладно, я тоже убежден, что для такой информации нужно было послезнание, а оно есть только в рамках гипотез «Машины времени», «Параллельного пространства» и «Инсайта». Разница между ними на самом деле лишь в том, что в первых двух случаях ловим чужака, а в последнем – здешнего. Вот это, с оперативной точки зрения, существенно. Чужаки могут технологически опережать нас на тысячелетия, но они нездешние, должны выделяться. Провидец же, наоборот, технологически, да и в плане опыта, нам проигрывает, но сливается с миллионами сограждан.

– Согласен, – кивнул Андропов. – Давайте под этим углом зрения оценим результаты экспертиз.

Жора с готовностью открыл пухлую папку:

– Присланные материалы прошли комплексную криминалистическую экспертизу, которая дала некоторые оперативно-значимые результаты. Во-первых, мы имеем четкое указание на Ленинград, на районы в его центральной части. Помимо собственно печатей отделений связи, на это указывают микромаркировки конвертов и листов из тетрадей. Эти партии поступили в продажу весной во Фрунзенский и Дзержинский районы города. Кроме того, в четвертом письме при микроскопическом исследовании обнаружена пыльца ольхи, а в пятом – березы. Цветение этих деревьев в Ленинграде в этом сезоне приходилось на числа отправки писем, что подкрепляет ленинградскую версию.

– Это важно еще с одной точки зрения, – вмешался Иванов. – Привязка «Сенатора» к одному месту усиливает версию об одиночке. Группа, обладающая значительными технологическими возможностями и действующая по плану, безусловно, имела бы возможность вбрасывать письма в разных регионах страны.

– Если только нас не водят за нос, отвлекая внимание на Ленинград, – заметил Андропов.

– Да, мы учитываем и такую возможность, – кивнул Иванов. – Получается, или одиночка в Ленинграде, или водящая нас за нос группа. Но основные усилия сейчас направлены именно на разработку ленинградского направления.

– Под этим фонарем ярче светит?

– В том числе, – согласился Иванов. – В том числе… Но, естественно, альтернативные варианты изучаем.

– Еще что интересного?

– Из материального… – Жора быстро пролистал папку и остановился на нужном заключении. – Также при микроскопическом исследовании обнаружены частички кожи, идентифицированные как перхоть человека. Так что или инопланетяне тоже страдают от этой болезни, или это обычный человек.

– А вот это хорошо. – Андропов просветлел лицом. – Как-то приятнее работать с людьми. Привычнее, и психология понятна. Это действительно хорошая новость. Похоже, от инопланетян мы, товарищи, избавились. Замечательно!

– Отпечатков пальцев нигде не обнаружено, отправитель работал в перчатках, причем нам удалось их идентифицировать по отпечаткам ворса. Плотный гладкий трикотаж, белый цвет… Исходя из направления петель и неравномерности толщины ниток, с высокой степенью вероятности это – «перчатки хлопчатобумажные белые парадные», что шьются для нужд нашей армии на швейной фабрике номер два в городе Иваново. Входят в состав вещевого довольствия офицеров.

Андропов обрадованно отстучал пальцами по столешнице какую-то бравурную дробь.

– Та-а-ак… – хищно протянул он. – Это сужает поле поиска, верно? С учетом «Красной звезды»?

– Неоднозначно, – покрутил головой Жора. – С одной стороны, да, можно предположить наличие связи между отправителем и армией. С другой стороны, эти перчатки свободно продаются в магазинах военторга, купить их может любой желающий. Но с учетом газеты «Красная звезда» – да, вероятность такой связи примем во внимание.

– Но все равно, это еще один довод в пользу одиночки, а не заранее подготовленной группы, – заметил Иванов. – К тому же непрофессионал. Об отпечатках пальцев подумал, о перхоти и об отпечатках микроворса – нет.

– Еще? – Андропов навис над столом, глаза его горели азартом.

– Из материального – все. Проведена комплексная экспертиза письменной речи, топографических и общих признаков почерка. Здесь есть как полезная информация, так и странности. На основании анализа лексических и стилистических навыков эксперты независимо друг от друга однозначно определяют автора как мужчину в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет, с высшим образованием, вероятно, с навыками научной или руководящей работы, с опытом составления письменных докладов и устных выступлений перед аудиторией. Мм… Это отчасти противоречит первоначальному выводу о том, что почерк женский. Сейчас эксперты склоняются к мнению о наработанности почерка. Так что скорее мужчина, чем женщина, хотя может работать и связка из двух человек. Также сделан однозначный вывод о том, что русский язык является для автора письма родным.

– О! – Юрий Владимирович пораженно откинулся на спинку. – Стоп-стоп-стоп! А как же этруски?! Это ж кол в могилу этой гипотезе?

Иванов с Минцевым еще раз переглянулись.

– Понимаете, Юрий Владимирович, – мягко начал Иванов, – вся исходная информация про этрусков – верная. И про Лициниев, и про Расенну, и про венетов с этими учеными тоже. Только фигня все это! Самоназвание «русские» только в шестнадцатом веке появилось, «Русь» – не раньше десятого. Энтузиасты, мать их за ногу!

В горле у Андропова что-то булькнуло. Он побурел, черты его лица заострились.

– Борис! Да ты что?! Что ж вы мне про этих этрусков втирали?!

– Юрий Владимирович, мы тут подумали… Смотрите. – Голос Иванова приобрел вкрадчивые нотки профессионального психотерапевта. – Нам же все равно надо ложный след прокладывать на случай утечки. А на ком еще мы можем проверить убедительность ложной версии? Уж даже если такой умный человек, как вы, обладая всей полнотой информации, смог допустить подобную вероятность, то люди, менее сведущие в этих вопросах, тем более могут поверить. Запустим наших поездить по этой, как ее… Тоскане, пусть посветятся по раскопкам и музеям, позадают странные вопросы. Здесь поплотнее со специалистами пообщаются от лица Комитета. Создадим вокруг этого небольшой шум. А?

Председатель КГБ сумрачно внимал, потом кисло бросил:

– Хорошо, работайте над этим. Шутники… – Он помял ладони, успокаиваясь. – Ладно, что там еще экспертизы дали, Георгий?

Жора остался спокоен, как удав, словно не он только что разыграл одного из самых могущественных людей страны, и голос его звучал уверенно и деловито:

– Учитывая интервалы между словами и абзацами, равномерность и силу нажима, изменение высоты букв в пределах одной строки, психотип отправителя с высокой степенью вероятности имеет следующие черты. – И он принялся зачитывать: – «Самоуверенный человек, неохотно берется за дело, но, начав, доводит его до конца. Не очень высокая организованность, бесшабашность; способен пренебрегать собственной выгодой и безопасностью; отсутствие честолюбия; скрытен; не терпит слепого подчинения; считает, что в мире все должно быть логично, а следовательно, справедливо».

– Психологи говорят, что лозунгом этого психотипа может быть «Справедливость – это мое ремесло». – И Иванов перечислил, разгибая пальцы: – Гарибальди, Робеспьер, Дзержинский как яркие представители.

– Ну что ж, неплохо. – Андропов быстро отошел от укола по самолюбию и чуть повеселел. – По собственной инициативе вышел на связь именно с нами, родной язык русский, стремится к справедливости… Замечательный материал для работы. Почерк ищем?

– Почерк достаточно характерный, что облегчает поиск. В последний месяц в Ленинграде проводится крупная операция по выявлению схожих образцов, проверяем квитанции на почте, рукописные материалы в учебных и лечебных заведениях, в воинских частях, на предприятиях… Пока пусто. Будем искать дальше.

– Ну что ж, это частая ситуация, к сожалению. Давайте тогда соберем все вместе. Боря?

– Хм… Пока наиболее вероятной гипотезой, объясняющей почти весь комплекс данных по «Сенатору», является сюжет с одиночкой, который в настоящее время проживает в Ленинграде, стремится оказать содействие нашей стране и обладает возможностями для этого, поскольку у него прорезалась способность к инсайту или появился доступ к машине времени. Это мужчина средних лет, с высшим образованием, научный или руководящий работник среднего звена, с родным русским языком, возможно, имеющий связь с армией.

Андропов ткнулся носом в сцепленные кисти и, прикрыв глаза, глубоко и надолго задумался.

– Принимается. – Он снял очки и устало потер веки. – Это заметно лучше, чем показалось поначалу. Как искать-то будем?

Иванов раскрыл свою папку и протянул план оперативной разработки:

– Основная идея, Юрий Владимирович, в том, что человек с таким психотипом постарается использовать открывшиеся возможности и на своем рабочем месте, а может, и в личной жизни. Следовательно, будем ловить в Ленинграде. Например, серии крупных научных открытий. Находки кладов, выигрыши в лотереях, иные новые состояния. И обычная оперативная работа: проверка психлечебниц, нацеливание агентуры… Вот план.

И мужчины увлеченно склонились над бумагами.

Четверг 1 сентября 1977 года, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Я расправил плечи пошире и с наивной надеждой заглянул в зеркало. Увы, отражение меня не порадовало – за ночь ничего не изменилось. Ну почему, почему они такие узкие?! Карикатурно узкие. Ведь все лето нагружал их как мог… И подтягивался широким хватом, и отжимался, а толку-то?! Вытянуться вверх за каникулы вытянулся, а вот вширь почти не раздался. И торчит над жалким подобием плеч все та же тощая шея с выпирающим кадыком. Разве что детская припухлость начала уходить с щек, чуть прорисовались скулы, да глаза теперь смотрят жестче и с каким-то вызовом. Результат поездки в Москву и Новошахтинск в буквальном смысле налицо.

Ладно, это значит что? Буду работать над собой дальше. Я на быстрый результат и не рассчитывал… Хотя сегодня его отсутствие особенно досадно.

Тщательно, словно от этого действительно что-то зависело, повязал неброский, в мелкую серую клетку галстук-«селедку». Вчера вечером я вырвал его с боем из отцовых запасников, заменив замусоленное изделие на растянутых резинках.

Закрыл глаза и пару раз пшикнул на себя из пульверизатора. Забористый «Шипр» разошелся, оставляя легкий запах бергамота и чего-то еще на донышке, горьковатого и свежего, как осенний лес после дождя. Жаль только, что это именно запах, а не аромат.

«Все, – усмехнулся я и гордо задрал подбородок. – Предпродажную подготовку прошел. Лучше все равно не сделать».

Подхватил портфель со сменкой, принял от мамы букет георгинов для Зиночки и сбежал по лестнице вниз. Сладко заулыбался, в сотый раз фантазируя о долгожданной встрече: короткий миг радостного узнавания, свет в распахнувшихся зеленых глазах и, увы, лишь короткое ласковое прикосновение к предплечью – ибо школа.

Нетерпение гнало меня вперед, и ноги сами несли по исхоженному маршруту. Поворот, переход, полубегом через дворик какого-то проектного института, еще поворот, и вот впереди за мешаниной из пышных белых бантов, воздушных шаров и букетов гладиолусов я углядел долгожданный тонкий профиль. Крепко вцепившись в Ясю, Тома нервно озиралась по сторонам.

Я ускорился, торопливо протискиваясь сквозь веселую толчею. Насколько вижу отсюда, свое обещание я уже выполнил: теперь мы с Томой почти одного роста. Ну если без каблучков. А через годик, когда добавлю еще дециметр, мне будет все равно, какой высоты у нее платформа.

Обогнув кого-то из младших, я неожиданно возник у девушек с фланга и радостно воскликнул:

– Привет, красавицы!

Реакция оказалась неожиданной: увидев меня, Тома шарахнулась за Ясю, и в глазах ее заплескалась откровенная паника.

Не понял… Я недоуменно моргнул, и моя восторженная улыбка померкла. А где бурная встреча после долгой разлуки?

– Здравствуй, Андрей, – настороженно глядя на меня, кивнула Яся.

Тома покусала уголок губы и повторила ломким эхом из-за ее плеча:

– Здравствуй, Андрей.

Во мне что-то хрустнуло, надломившись, и я непроизвольно сделал полшага назад. Между нами повисло глухое молчание.

Я приподнял бровь и попытался заглянуть в глаза напротив, но Тома тут же начала коситься куда-то вбок, делано не замечая немого вопроса. Ветер прошелся по ней, теребя на виске прядку осеннего цвета, и улетел, а тишина на нашем пятачке осталась, став оглушительной.

Сглотнул, безуспешно пытаясь смочить внезапно пересохший рот, и перевел вопрошающий взгляд на Ясю. Та заломила брови домиком и беззвучно шевельнула губами.

Что?

Я напрягся, пытаясь разобрать.

«Потом»?

Еще раз, словно не доверяя своим глазам, посмотрел на Тому и, неловко кивнув, шагнул вбок. Вслед мне полетел отчетливый вздох облегчения.

Линейку я провел в странном оцепенении. Нет, я здоровался с ребятами, кивал и что-то отвечал, кривился в нужных местах улыбкой. Но мы были порознь – мир и я.

«Да, здоров! Сергея Захарова на химию послали? Угу, слышал. Да, скоропортящийся талант. Зорь, а ты еще больше похорошела. Не, ну правда же! И ты, Кузь, и ты, куда ж без тебя… В каком месте похорошела? А коленки у тебя красивые. Нет, и раньше нравились. Да точно говорю! Что значит «негодяй»? Почему раньше не говорил? Так это… Молчал, глубоко изумленный…»

Но все это я выдавал на автомате, почти без участия сознания. Между мной и миром словно опустилось толстенное стекло, истребив оттенки и приглушив звуки. Паштет, чутко уловив мое состояние, переводил разговоры на себя. Впрочем, новый класс, слепленный из двух половинок, деловито принюхивался и притирался, и ему было не до одного выпавшего в астрал соученика.

Мелькнул вдали вглядывающийся в меня Гадкий Утенок. Я кинул ей слабую улыбку, и она вспыхнула в ответ искренней радостью. Я смущенно отвел глаза.

«Хм… А не такой уже и гадкий. – Мой взгляд, невольно став оценивающим, вильнул в ее сторону еще раз. – Тоже вытянулась. Пожалуй, уже больше девушка, чем девочка».

Энергично потрясая букетом, толкнула короткую речь загорелая Тыблоко, под умильными взглядами родителей пробежала с колокольчиком вдоль шеренги сияющая восторгом первоклашка, вырвался из распахнутой двери школы на свободу и разлился в прозрачном сентябрьском воздухе первый звонок… Учебный год начался.

День прошел, как кинолента, прокрученная в дымину пьяным механиком. Некоторые события проскочили мимо меня целиком, другие же запомнились в мельчайших и совершенно ненужных подробностях. От первого урока, вместившего в себе классный час и комсомольское собрание одновременно, память удержала лишь фрагменты Зиночкиной речи про всенародное обсуждение новой конституции. На химии начали электролитическое равновесие, но на слове «диссоциация» мой мозг забуксовал и впал в кому до перемены. Третьим уроком шла литература. Что там было – убей, не помню. Что-то ел на большой перемене, но что? Лишь к английскому я собрался и вышел из состояния грогги – Эльвиру лучше не злить. Впрочем, ее сарказм был еще по-летнему благожелателен, и часть урока я просто медитировал, разглядывая уходящие вдаль ленинградские крыши и купола Исаакия на горизонте.

Тома на весь день прилепилась к Яське и выглядывала из-за ее плеча, как осторожный солдат из-за бруствера отрытого в полный рост окопа. Даже домой они пошли вместе, хотя вообще-то им в разные стороны. Отходя от школы, Яся быстро обернулась. Я крутанул пальцем воображаемый телефонный диск и, получив ответный кивок, побрел домой.

Серия отжиманий прочистила мозги и вернула способность связно мыслить. И что это было?

«Не обида. Нет, точно не обида. И не как с чужим, было бы безразличие. Она боялась. Не меня, а нашей встречи. А значит…» – Моя мысль замерла, отказываясь делать еще один шаг вперед.

Кляня Тому, Ясю, себя и весь белый свет, схватил трубку.

– Алло? Ясь? Привет. Ну?!

– Что «ну»? Баранки гну! – взорвалась вдруг обычно выдержанная Яся и резко замолкла.

Я тоже помолчал, потом уточнил:

– Что случилось? Можешь сказать-то?

Она чуть слышно вздохнула, и от наступившей после этого тишины у меня по спине промаршировали мурашки.

Я кашлянул и скорректировал позицию:

– Или намекнуть.

– А сам не понял?

– Лучше знать, чем подозревать. У реальности есть границы, а у воображения – нет. Я тут себе уже такого напридумывал…

– Лето у Томы прошло насыщенно, – сухо констатировала Яся. – Под его конец она влюбилась. И не в тебя.

Мое сердце пропустило удар, а где-то под ложечкой поселился злой комок, такой, что, казалось, плюнь на пол, и от дерева вверх потянется едкий дымок.

– Ей показалось, – сказал я неожиданно охрипшим голосом и, прокашлявшись, повторил, пытаясь убедить скорее себя: – Ей показалось. Затмение сердца какое-то нашло.

Трубка с сочувствием промолчала.

Я собрался с силами и уточнил:

– Ленинградец?

– Нет. Местный, крымский.

– И… – Я запнулся, формулируя. – И как далеко все зашло?

– Далеко, – подтвердила мои худшие опасения Яся, а затем уточнила, охотно закладывая подругу: – Даже целовались.

Я смог кривовато усмехнуться, услышав в Яськином голосе легкую зависть.

Могло быть и хуже, да, могло…

– Понятно, – протянул я.

Хотелось бы сказать, что задумался, но это оказалось бы неправдой. Голова моя была бесподобно свободна от любых мыслей. Я бездумно парил над миром, связанный с ним лишь тоненьким телефонным шнуром.

– Ну? Что делать-то будешь? – Нетерпеливый голос Яси вырвал меня из этого по-своему сладостного состояния.

– Страдать и думать, – бросил я первое, что пришло в голову. – Хотя… Все уже придумано до нас. Поэтому так: бороться, искать, найти и не сдаваться. Три четверти я уже сделал, неужели на последней четверти сломаюсь? Нет… Не дождетесь!

– Молодец, – серьезно похвалила меня Яся. – Борись. Я буду за тебя болеть.

– Болеть и немного подсуживать?

Яся хихикнула:

– Это ж неспортивно, как можно?

– Не можно, а нужно, – решительно сказал я. – Всем нам нужно. И мне, и тебе, и, главное, Томе. Ты же ей настоящая подруга, да? Целоваться-то любой дурак может, а вот картошку посадить на даче… Да еще не на одной сотке… Вот где по-настоящему испытывается сила чувства!

Яся засмеялась в голос:

– Да, семья чтит твой подвиг. Мы с Томкой вчера как раз картошку жарили с грибами, так мама Люба напомнила нам, кто ее по весне сажал.

– Вот! – От этого известия я немного воспрянул духом. – Ее тоже в судейскую бригаду надо включить, она дочке плохого не пожелает.

Мы еще немного вымученно пошутили, затем я закруглил разговор. Бросил в сердцах трубку и поморщился, сгоняя с лица походящую на оскал улыбку.

«О боже… Ну почему?! Почему, несмотря на весь опыт, это опять так тяжело?! Как в первый раз». Эта мысль тяжело ворочалась в голове до самого вечера. И глубокой ночью, измученный злой бессонницей, я продолжал думать о том же: «О женщина, порождение крокодила, имя тебе – коварство! Вроде как понарошку проскользнет в твою жизнь, словно кошка мягким шагом в чуть приоткрытую дверь. Поначалу незаметная, как легкий утренний туман, но не успеешь осознать, а она уже стала частью мира, без которой сам мир перестает существовать. Как им это удается? Кто дал им такой злой талант? Зачем?! И мир уже не сладок, а ты – лишь жалкая муха, ворохающая опаленными крылами в паутине жизни…»

Глава 3

Понедельник 5 сентября 1977 года, утро

Ленинград, улица Чернышевского

День не задался с самого начала. Да что там день! Жизнь не задалась! Что по сравнению с этим предательски скисшее молоко и завтрак сухими хлопьями? Синти мрачно толкнула дверь консульства и, зайдя на территорию США, привычно огляделась. Увы, но пальм за ночь опять не появилось. Шепота теплого моря вдали – тоже. А ведь так хочется!

Она сто раз прокляла тот час, когда, выпучив глаза, побежала впереди собственного визга докладывать Фреду о странном иероглифе. Был бы ум – промолчала бы. Ну не заметила она, имела право! И грелась бы сейчас на Тайване. Но нет, захотелось отличиться… И теперь эта подвисшая операция держит ее здесь, как цепь каторжника. Дура, о боже, какая дура!

В коридоре столкнулась с новичками – сладкой парочкой недавно приехавших архивариусов. Вот понаберут же таких уродов в консульство! Отойдя, Синти украдкой вытерла руку о юбку. Брезгует она такими. Да все тут брезгуют.

Нет, понятно, один из русских эмигрантов, может быть полезен, для него язык родной. Но почему у него взгляд такой глуповатый, вечная заискивающая улыбка и дурацкая страсть к коллекционированию значков? Сразу прицепился к Синти с идиотскими вопросами, где в Ленинграде собираются эти… как их… филателисты. Нет, не то… В общем, и термин дурацкий, и архивист такой же. И второй не лучше, вобла сушеная. Ходит, молча очками поблескивает и пальцами мерзко хрустит на собраниях. Брр. Интересно, кто у них муж, а кто – жена?

Громко хлопнув дверью, Синти вошла в кабинет и, не здороваясь с Мередит, села за свой стол у окна. Война у них, война. Во-первых, эта сучка в последние месяцы ходит слишком довольная. Видимо, с Фредом у нее все сладилось. Нет, боже мой, Синти с ним на одной грядке не села бы, но обидно. А недавно, когда из-за плохого настроения все валилось из рук, эта подлюка намекнула на ранний климакс, а потом мерзко хихикала, пока Синти соображала, как ответить. Нет, сообразить-то она сообразила, всю правду вывалила, не задумываясь… Может, и не стоило всю-то… Ну да ладно, что теперь поделаешь.

Синти налила кипятка, высыпала пакет «три в одном» и приготовилась, как начальство и приказало, думать. Вообще-то оно дало неделю на составление реалистичного плана. Ха, так и сказало, противно шевеля рыжеватыми прокуренными усами: «Реалистичного, а не как обычно. Пошевели между ушами».

Задание неожиданно захватило Синти, но чуть в другом ракурсе. Вот как бы так реалистично закрыть операцию и со спокойной совестью переместиться на Тайвань? С ходу посещала только одна заманчивая мысль: слить канал утечки русским. Тихо-тихо, аккуратно-аккуратно, но чтобы факт засыпки инициативника не прошел мимо внимания Фирмы. И все, мавр сделал свое дело, мавр может умывать руки и ехать к морю.

«Об этом можно подумать, – решила Синти, помешивая жижицу. – Об этом стоит подумать. Только очень осторожно. Пока только подумать».

Резкий звонок вырвал ее из волнующих кровь мыслей.

– Синти. – Голос Фреда был холоден, как лед на полюсе. – Иди ко мне, детка.

«Нет, – запаниковала она, пытаясь закрыть авторучку. Колпачок дергался, будто заколдованный, и никак не надевался на перо. – Нет. Он же не может читать мысли, правда? Да еще на расстоянии! Успокойся, дурочка».

Помогло. Авторучка покорилась и легла на место, а Синти двинулась к боссу, постаравшись принять непринужденный вид. Но Фред лишь скользнул по ней раздраженным взглядом, и это было привычно. Синти с облегчением выдохнула. Нет, похоже, не читает. Слава богу. Придет же такое в голову!

Выглядел босс странно. Нервный, растрепанный больше обычного, недовольно жующий ус. Пожалуй… Да, пожалуй, Синти впервые видит его серьезно обескураженным. Приятное зрелище.

– Садись, – процедил Фред сквозь зубы и махнул в сторону стула у стены.

Синти села, одернула юбку, изобразила пай-девочку и преданно уставилась на босса.

– Лоханулись мы, похоже, – начал он, но тут в дверь постучали. – Да, заходите.

«Вот это да. А эти-то голубки чего приперлись? – успела подумать Синти, удивленно разглядывая входящих в кабинет начальника станции архивариусов. – Упс… Архивариусы ли»?

Да, на работников канцелярского фронта они походить перестали. Куда-то стекли с лиц придурочные улыбки, исчезли выдающие неуверенность движения, взгляды стали одинаковыми – холодными и властными.

– Хм… – выдавил из себя Фред. – Знакомься еще раз, Синти, обещанное усиление прибыло. Джордж и Карл. Работают под корягой, как ты, надеюсь, уже поняла. Вчера мы ту ситуацию погоняли, всплыла одна, хм… ранее не в полной мере оцененная нами подробность. Давай, девочка, напрягись и выдай еще раз в самых мелких деталях тот свой забег по парку. Все, что помнишь. Вообще все, вплоть до того, что и где у тебя чесалось.

Синти откинулась на спинку стула, дунула на челку и, заведя глаза на потолок, стала вслух вспоминать полупрозрачный весенний парк, еще не крашенные скамейки, тяжелые бетонные урны, шахматистов на солнышке и натыкающиеся на нее взгляды прохожих.

– Глупо, – заметил Карл, – в таком приметном костюме идти на операцию.

– А что делать? – развел руками Фред. – Она всегда в нем по парку бегала. Местная достопримечательность, можно сказать. Сменила бы костюм – насторожила бы наблюдателей.

Опять поплыли аллеи, влажный гравий под ногами и черточка на дорожке в первой мертвой зоне.

– Вспоминай штрих, – приказал, нависая над ней, Карл. – Чем могло быть нарисовано? Пальцем? Палкой? На какую глубину? Равномерна ли ширина? Как вывернут гравий? Форма штриха в начале и в конце?

Синти зажмурилась, пытаясь выдавить из памяти более четкую картинку, и не преуспела.

– Я ж бежала. Хорошо хоть черту заметила, – принялась оправдываться она.

Карл и Джордж многозначительно переглянулись.

– Ну ладно, – неожиданно мягким голосом согласился Джордж. – Отложим на потом.

Нераспустившаяся сирень, темная застоявшаяся вода, выгнутый дугой мостик, мужчина и женщина средних лет ошалело смотрят на бегущий американский флаг. Поворот, вторая мертвая зона и иероглиф «эр». Восторг и уверенность. Обогнула подростка. Шок в третьей мертвой зоне. Пустая четвертая зона, пятая. Еще круг. «Сань» в третьей зоне.

– Все, стоп, – скомандовал Карл. Главный он у них, что ли? – В первый раз этого знака точно в третьей зоне не было?

– В двух предыдущих зонах-то я увидела? А здесь уже ожидала. Нет, точно не было. – В этом Синти совершенно не сомневалась.

И ее начали потрошить. Покажи на карте трассу. Сколько метров круг? Сколько времени бежишь? У подростка была в руке ветка? Какой длины? Кончик мягкий или твердый? Хорошо, потом… Как одет? Особые приметы? Хорошо, потом…

– Ну что, – подвел черту Карл, – надо рыть глубже. Синти, тебя когда-нибудь гипнотизировали?

«Что? – Взгляд Синти испуганно заметался. – Что он сказал?! На что намекает? Нет, не хочу! У меня есть кое-какие нехорошие мысли. И знать их никому не надо!»

– Нет, – выдавила она с трудом и сцепила под столом кисти.

– Не волнуйся так. Это обычная, абсолютно безвредная процедура.

«Да-да, ищи дуру».

– Она поможет тебе вспомнить важные подробности…

«Иди к черту»!

– …и с честью выполнить важное для нашей страны задание.

«Он меня что, за малолетнюю идиотку держит?»

– Мы станем задавать вопросы только относительно этой ситуации с инициативником.

«Вот их-то я и боюсь».

– Фред будет присутствовать и контролировать нас.

«Успокоил, как же».

Синти еще раз дунула на челку и лучезарно улыбнулась:

– Конечно, я готова.

«Хрен вы меня в гипноз без моего согласия введете!»

– Вот и отлично. Сядь поудобнее. Расслабься. Вот так, молодец.

«Сам булки свои расслабь, козел старый», – мысленно огрызнулась Синти.

Карл стянул с безымянного пальца золотое кольцо и привязал его к нитке. Джордж тем временем по-хозяйски освободил половину стола Фреда, выложил пачку бумаги, коробку карандашей, ластик и, похоже, собрался что-то рисовать.

– Кстати, о наблюдательности, – мягко зажурчал Карл. – Ты же знаешь, что Земля вращается вокруг Солнца? Приметы этого разбросаны вокруг нас в повседневной действительности, нужно только их заметить. Это привычные нам движения теней, восходы и закаты. Прекрасные закаты и прекрасные восходы, особенно в южных широтах, не правда ли, джентльмены? Когда расслабленно полулежишь в шезлонге и тянешь через трубочку какую-нибудь пину коладу. Ты пила пину коладу, Синти? Прелесть, правда? Помнишь тот особый вкус во рту и умиротворение вокруг? Есть менее броские приметы, которые доступны лишь особо внимательным людям. Ты, Синти, должна нарабатывать наблюдательность и дальше, если хочешь стать отличным специалистом. Вот видишь это колечко? Оно слегка раскачивается взад-вперед. Вроде бы ничего необычного? Но приглядись, плоскость колебания чуть-чуть смещается, правда? Обрати внимание, я ничего для этого не делаю, моя рука неподвижна и расслаблена… А кольцо качается… Взад-вперед… И смещается, незаметно, но смещается… А рука расслаблена… Взад-вперед… Взад-вперед… Расслаблена… Рука расслаблена… Взад-вперед… Взад-вперед… Восемь, девять, десять. Просыпайся, Синти.

– А? – Она ошалело моргнула и пошевелилась, разминая затекшее тело. – Какого черта?

– Все хорошо, – отмахнулся Карл. – Отдыхай.

«Козел!.. – догадалась Синти. – Нет, ну какой козел!»

Тут она вспомнила, чего именно боялась, и сердце ухнуло вниз. Медленно-медленно, осторожно-осторожно обвела взглядом присутствующих. Слава богу, на нее никто не смотрит. Стоят у стола и разглядывают какой-то рисунок.

«Уфф… Кажись, пронесло. Но как развел, скотина… – Девушка с уважением посмотрела на Карла и сладко потянулась, вставая. – Ох и ни черта себе! Четыре с половиной часа прошло!»

– Ну, что удалось из меня выжать? – Синти попыталась просунуться между мужчинами.

– Вот полюбуйся. – Фред протянул плотный шероховатый лист. – Фоторобот получился.

Сначала Синти показалось, что это фотография, лишь потом дошло, что в руках у нее карандашный рисунок.

– Ух… Обалдеть! Здорово как! А кто рисовал?

– Я, – устало улыбнулся Джордж.

– Фантастика! А меня нарисуешь?

– Синти, – одернул ее Фред. – Смотри на портрет. Вспоминаешь?

– Неа… Говорю ж, мельком взглянула. – Она еще раз прошлась взглядом по рисунку и протянула разочарованно: – Да… Мало. Фиг по такому найдешь.

– Уходящий профиль называется, – пояснил Джордж. – Да, лицо видно сбоку и чуть сзади. Щека, глаза, брови, а основание носа прикрыто скулой… А вот ухо было открыто, и ты запомнила его качественно. А между прочим, форма ушной раковины индивидуальна и с течением жизни не меняется. В отличие от черт лица подростка.