Электронная библиотека » Михаил Королюк » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 23 мая 2014, 14:08


Автор книги: Михаил Королюк


Жанр: Историческая фантастика, Фантастика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– А? – оторвался я от созерцания. – А, любуюсь красивой девушкой.

– Дурак, – отрезала Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгородилась от меня листами с темами.

– Наверное, да, дурак, – помедлив, признал я и медленно отвернулся.

Точно дурак. Привык к общению с нагламуренными стервами за сорок…


Эльвира шла строго по алфавиту, и до звонка оставалось заслушать только меня и Чистякову. Кошмар моих школьных лет сидел через парту от меня, нахохлившись, подобно небольшой злобной птичке, готовой задолбить своим острым красным клювиком любого оступившегося на тропе знаний. Сегодня Эльвира была очевидно нездорова, и болезненный цвет носика объяснялся тем, что его ежеминутно терзали скомканным и безнадежно мокрым носовым платком. Казалось, воспаленные глаза вот-вот затянутся белесыми перепонками и она упадет со стула на пол, воздев к потолку окоченевшие лапки. Однако это все никак не происходило, время шло, очередь опрашиваемых сокращалась, а англичанка, собрав силы в кулак, продолжала методично потрошить нашу группу. Вот закончила запинавшаяся на последней трети текста Ирка Родина.

Эльвира качнула головой, позволяя сесть, поморщилась и после короткой паузы резюмировала:

– Four. Not confident and sequence of tenses as usual[3]3
  Четыре. Неуверенно и, как обычно, согласование времен (англ.).


[Закрыть]
.

Короткий взмах пера, и вот моя очередь идти на Голгофу.

– Moscow is the capital of our country, the Union of Soviet Socialist Republics…[4]4
  Москва – столица нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик… (англ.)


[Закрыть]
 – бодро начал я тарабанить выпавшую тему.

Англичанка ушла в себя, лишь изредка подергивая бровями на каких-то значимых для нее ухабах.

Две страницы печатного текста уложились в пять минут, и, финишировав, я опасливо замолчал. Эльвира сфокусировала на мне взгляд и, задумчиво пожевав нижнюю губу, выдала:

– Sit down[5]5
  Садись (англ.).


[Закрыть]
.

Авторучка нависла над журналом и, не ужалив страницу, легла на стол. Учительница с чувством высморкалась, чертыхнувшись вполголоса, и уставилась в окно. Класс в тревожной тишине наблюдал за сбоем в программе. Наконец, что-то для себя решив, Эльвира оторвалась от панорамы города и перешла на русский:

– Соколов, задержись на перемене. Чистякова, go on.

Последним из класса, бросая в мою сторону сочувственные взоры, вымелся Паштет. Дверь хлопнула, отсекая меня от воздуха свободы. Эльвира еще раз высморкалась, с некоторой неуверенностью покрутила в руках авторучку, как будто не знала, как приступить к разговору, потом решилась:

– За тему – «пять». – И после короткой паузы перешла в наступление: – Однако меня смущает один момент. У тебя изменилось произношение. За три дня! Мы в нашей школе ставим кембриджский вариант, а у тебя вдруг стало проскальзывать много американизмов. Я учу английскому уже двадцать пять лет и никогда о таком даже не слышала. Чем ты это можешь объяснить?

Она испытующе уперлась в меня гипнотическим взглядом. Ну да, чуда не произошло, пора извлекать из кармана заготовленную нелепицу.

Я замялся, изображая неловкость, разорвал взгляды и уставился в окно. Из нашего расположенного на чердаке класса открывается шикарный вид на город – как не полюбоваться?

– Ну, Андрей, я жду.

– Эльвира Хабибульевна… – уныло проныл я.

– Это я знаю, меня так уже полвека зовут. Дальше.

Хм… Вдруг немного лести поможет? Я изобразил удивление:

– Да не может быть! Я думал, значительно меньше… – и невинно захлопал глазками.

Эльвира болезненно поморщилась:

– Соколов, я не в том сейчас состоянии, чтобы твое пустословие слушать.

– Извините, – покаялся я.

– Дальше, дальше.

Я поковырял пальцем парту, шмыгнул носом и поднял на нее полные мольбы глаза:

– Эльвира Хабибульевна… Тут такое дело… Мне бы очень не хотелось, чтобы об одной моей проблеме узнали в школе и родители. Я могу рассчитывать, что сказанное мной никуда не уйдет?

– Это будет зависеть от сказанного, – ожидаемо ответила англичанка, впившись в меня взглядом. – Говори, Андрей, говори, переменка короткая.

Я еще раз ковырнул парту, глубоко вздохнул, понурился и начал излагать.

– Видите, – ткнул пальцем в шишак, – сильно ударился головой. У меня появилась ретрогадная амнезия.

– Ретроградная, наверное?

– Да, точно, ретроградная. К примеру, забыл, где и с кем сижу в классе, имена-отчества частично, клички… Но память постепенно восстанавливается. Периодически всплывает то, что забыл. Что-то аккуратно вопросами выясняю. Пока никто ничего не заметил. Мама об этом не знает, папа в командировке. В школе только один человек еще знает. Вот… – Я оторвал взгляд от парты и вперился в зрачки Эльвиры. – Судя по всему, английский тоже пострадал. И на это наложилось то, что мне вдруг стало интересно слушать радиостанции на английском языке всякие: новости, про культуру, науку, спорт… Я три дня, пока на справке был, «Ригонду» слушал, «Голос Америки» на английском в основном. Видимо, особенности произношения легли на временно освободившиеся места в памяти. Ничем другим объяснить не могу…

– Хм… – Англичанка задумалась, вертя в руках авторучку. – Интересная версия. И что ты там узнал, например?

– Э-э-э… После убийства Джумблата ливанские друзы вырезали жителей христианской деревни, около которой он попал в засаду. Убито около ста человек, в основном женщины и дети… Вчера в Конго президента убили… Сложное имя такое, не запомнил… У нас еще об этом не объявляли. Председатель конголезской партии труда. Какого-то Натана Щевранского все упоминали в связи с заседанием конгресса по советским евреям…

– Достаточно, достаточно, – торопливо остановила меня Эльвира. – Понятно. Хм.

Она ненадолго задумалась, болезненно щуря глаза.

– Ладно, – решительно подвела черту, – будем выбивать. Даже интересно. – Англичанка окинула меня хищным взором, словно решая, с какого места прямо сейчас начнется то самое «выбивание».

Я невольно поежился. Впрочем… Пусть выбивает, от меня не убудет. Кембриджское? Ха, нашли чем испугать. Я робко улыбнулся:

– Эльвира Хабибульевна, я пойду? Звонок скоро…

Эльвира поиграла бровями, шмыгнула еще раз, полистала свой журнал и напоследок зловредно сказала:

– А за четверть – «четыре». Пахать надо, Соколов, па-хать! Английский надо задницей брать. В слове засомневался – открываешь Мюллера и ищешь. И тут же заучиваешь всю словарную статью. А, что тут говорить. – Она с досадой махнула рукой. – Иди…


– Ну? Как?!

– На заднем дворе их много.

– Сейчас стукну! Вот дай только сапоги сниму.

– Считай до десяти, я пока спрячусь.

– Сейчас… дай только сапоги снять… сейчас… – Наклонившись, мама нервно подергала на сапожке заевшую молнию, потом нетерпеливо распрямилась и гневливо топнула: – Я тебя сейчас сама между половицами спрячу, паршивец мелкий, папа потом с микроскопом не найдет! Отвечай быстро, что по русскому, литературе и английскому?!

– «Три», «четыре», «четыре», – дурашливо вытягиваюсь в струнку и рапортую, радостно поедая глазами лицо начальства. Потом опускаюсь на колено: – Да не дергайся, сейчас расстегну… Вот, с лаской надо, с любовью…

– Так… – мама на глазах веселеет, – уже легче. Тему на что сдал?

– «Пять», – отвечаю гордо.

– По остальным что в четверти?

– То же, что и во второй.

Мама повесила пальто и вспомнила, что хвалить вредно:

– По русскому – три балла, стыдоба-то какая! Как жить будешь с такой грамотностью? Начальство не будет уважать, коллеги станут смеяться за спиной, пальцем показывать… – запричитала она жалобно над моей судьбинушкой.

– Девушки любить не будут, – с тоской в голосе подхватил я скорбный перечень.

Мама сразу заметно напряглась:

– Какие девушки? Зорька твоя, что ли?

– Ну зачем обязательно Зорька… Это даже, совсем напротив, необязательно… Вообще девушки как биологический вид. Вот скажи, – с энтузиазмом развиваю тему, – ты в папин диплом с оценками когда заглянула – до моего рождения или после?

– Э-э-э… – ошеломленно тянет мама, – я?

– Ну да, мне-то зачем?

Она что-то такое вспомнила и порозовела.

– Ты это кончай выдумывать, оценки какие-то…

– Есть кончать с оценками! – довольно согласился я. – И вообще, что у нас сегодня на праздничный ужин планируется?

Мама пару раз озадаченно моргнула:

– Тьфу на тебя, язык длиннющий! Совсем заболтал. Ты не думай, что я тебе эту «тройку» так спущу! Ты у меня учебник наизусть учить будешь! Вот подожди, папа приедет…

И под эти ритуальные обещания мы переходим на кухню. Пройдя к столу, мама вытряхнула из матерчатой сумки добычу и азартно нависла над ней. Сероватая бумага распахнулась, и я увидел легендарную синюю птицу. Судя по застывшему в глазах выражению, она так и умерла непокоренной. Чем-то, то ли горделиво заброшенной вверх головой с топорщащимся гребнем, то ли свободно распрямленной позой, она походила на непреклонно прошедшую по жизни старушку-раскольницу. На кур двадцать первого века смахивала не больше, чем жилистая дворняга – на разожравшегося ротвейлера. Элегантно вытянутые тонкие синюшные лапки были обтянуты кожей с топорщащимися кое-где жесткими остями. Сквозь нее просвечивали тугие жгуты сухожилий и мышц, накачанных, видимо, за время предсмертного перегона строем из Сибири на Синявинскую птицефабрику. Судорожно скукоженные когтистые лапы молили о скорейшей отправке к задней стенке морозилки, где они упокоятся в жутковатом, навевающем мысли о Дахау, штабеле себе подобных до первомайского студня.

– Ты иди и дверь закрой, я ее сейчас опаливать буду, – озабоченно сказала мама, открывая форточку.

– Почем килограмм трофея? – поинтересовался я, разглядывая размашистый карандашный росчерк «два двенадцать» на углу обертки.

– Два тридцать.

– Меньше килограмма…

– А с чего им больше быть? Кормят впроголодь, а яйца всю жизнь неси. Бедняга – тощая, как цыпленок.

Мама засунула руку в курицу и начала что-то там нашаривать.

– Да, а у нас классы объединяют. Из двух наших восьмых делают один девятый, остальные – в училища и обычные школы, – поделился я главной новостью дня.

– Черт! Да разве ж можно такое под руку говорить?! Разорвала из-за тебя желчный пузырь, теперь горчить будет… – Мама огорченно рассматривала выдернутую из тушки печень.

– Дрогнули руки у Никиты Кожемяки, и порвал он шесть воловьих шкур, – речитативом продекламировал я.

– Да ну тебя, одно расстройство. – Мама наконец оторвалась от курицы и повернулась ко мне: – Так что там с объединением?

– На классном сегодня Тыблоко объявила. Сказала, что пройдут тридцать два лучших по среднему баллу ученика, мол, все будет честно.

Мама небрежно отмахнулась:

– Ну это понятно, как иначе-то?

Я задохнулся от неожиданности. Как может быть иначе?! Да легко, мать-перемать… Перед глазами внезапно поплыла красноватая пелена ярости, и я сцепил челюсти, чтобы из меня не вырвалась полыхнувшая ненависть. Вдох-выдох, вдох-выдох…

– Э, ты чего, Дюш?

– В ухе стрельнуло что-то… – Для убедительности я потер правое ухо. – Все, прошло. Так вот, меня сегодня с физры пораньше отпустили, и я с Тыблоком обедал. Она сказала, что у меня все о’кей, если не съеду в последней четверти сильно.

– Готовься, – сказала мама спокойно, – будем три шкуры с тебя спускать.

– Всегда готов! – вскинул я руку. Учебой меня теперь испугать сложно. Так бы вот всю жизнь учился и учился…


Долгожданный скрежет ключа в замке раздался, когда по «Времени» показывали награждение хоккеистов ЦСКА золотыми медалями. Я, впившись взглядом в экран, рассматривал молодые лица легенд – Харламов, Жлуктов, Фетисов, Цыганков, Петров, Михайлов, Викулов, Лутченко, Третьяк…

Мама, радостно взвизгнув, опрометью бросилась в коридор и повисла на папе, я терпеливо пристроился позади. Потом дошла очередь и до меня. Привстав на цыпочки, я вдохнул знакомый запах трубочного табака и подивился отсутствию привычной седины в бороде.

Оторвавшись, рассмотрел внимательнее. Папа молод, бодр, элегантен и окружен каким-то нездешним флером, слегка выпадая из советского антуража. Пожалуй, выражением глаз: сквозь радость встречи и облегчения от окончания дороги просвечивают легкое недоумение и какая-то светлая тоска по мельком увиденному, как у мальчонки-подпаска, издали посмотревшего на игры приехавших в имение на лето барчуков, – ему в эту сказку попасть не светит при любом раскладе.

Память выбрасывает на поверхность строки: «В глазах оленей призрачных горит, как дальний свет, та дикая Америка, которой больше нет». Ну нет и нет…

Я еще раз взглянул отцу в глаза и принял на себя еще один долг, которым так часто пренебрегал там. А для начала пусть испытает радость от дарения подарков любимым.

– Пап, пап! Мы по тебе скучали! Мама так вовсе места себе не находила – видишь, как меня в сердцах шлепнула? Признавайся, что ты нам привез?!

Папа, смеясь, обнимает нас вместе, потом пытается провести медицинский осмотр прямо в коридоре.

– Да все в порядке уже, – уклоняюсь я. – Все прошло, как с белых яблонь дым. Давай, сим-сим, открывайся, мама извелась вся!

– Да-да, – подключилась мама, нетерпеливо приплясывая, – иначе никакого ужина!

Папа обреченно потянул носом, потом начал, радостно блестя глазами, одаривать эксклюзивом. Ну да, по советским меркам – выше только звезды. Маме достались маленький флакончик какой-то туалетной воды, кусок ароматизированного мыла и что-то из предметов туалета. Она в ответ одарила папу восторженным поцелуем и с повизгиванием унеслась в комнату для примерки.

Мне же торжественно вручили брусок двухкассетного магнитофона, десять 60-минутных кассет «Super chrome», кассету для чистки головки, футболку с трилистником «Адидаса» и пять одноразовых шариковых авторучек «Bic».

– У-у-у, здоровски! Спасибо, пап, – старательно изобразил я восторг – практики лицедейства у меня в последние дни было предостаточно. – Ого, израильская! – Я указал на синюю шестиугольную звезду на этикетке футболки.

– Хм, – папа с сомнением посмотрел на политически неблагонадежную полоску ткани, – не заметил. Спороть бы ее надо…

– Зачем?

– Скажут, что экономически поддерживаем противника.

– Ага, туалетную воду от страны – члена НАТО можно, а футболку из Израиля – нет?

– Эх, Дюш, кто может знать заранее, что этим дубам в голову придет? На твою детскую демагогию всегда найдется демагог с тридцатилетним стажем, который со ссылками на Маркса с Лениным как дважды два докажет, что ты – враг народа и сионистский диверсант, да так ловко, что и сам в это поверишь.

– Ничего у меня не детская демагогия, а самая что ни на есть настоящая… Спарывать?

Папа еще раз взвесил на чутких внутренних весах все обстоятельства и махнул рукой:

– Оставляй. Только никому не хвастай, тогда можно будет сказать, что не обратили внимания.

– О’кей. А себе что взял?

– Да ничего. Что там брать-то на эти недельные командировочные? Да еще подарки для работников ЦК надо было купить, а то в следующий раз на конгресс могут и не послать… Хорошо хоть им немного надо, тех же авторучек «Bic» вязанку да шоколадку начальнице.

– Занес уже?

– Угу, сегодня прямо из аэропорта туда и заехал. Прошелся по кабинетам, поулыбался, раздал да выклянчил у теток проездной на самолет до Ленинграда, а то бы только завтра поездом приехал. Со Старой площадью надо дружить…


Я разложил привезенные подарки на своем столе: магнитофон, стопку кассет, пучок шариковых авторучек, вражескую футболку – и разглядывал, постепенно наливаясь злостью. Нет, не понимаю… С какой стороны ни посмотри, все равно не понимаю. Ладно, были люди идеи. Но ведь многие отказались от своей страны ради возможности покупать такое барахло. Похоже, нас развели, как индейцев Северной Америки, за горсть бус и несколько зеркалец.

Вскинул глаза на свое отражение в темном стекле. Лица не видно, только контур упрямо наклоненной вперед еще детской фигуры. Эх, малыш… Куда ты лезть собрался? Это колесо тебя разотрет и не заметит. Может, ну его на фиг?

Глава 4

Воскресенье 20 марта 1977, 9:35

Ленинград, Измайловский проспект

Отодвинув от стены «Ригонду» и разложив мануалы, я уже полчаса терзал мозг, пытаясь понять, как поженить отечественный выход CШ-5 и непонятную распайку на входе двухкассетника. С ходу запись не пошла – значит, несовместимость, надо перепаивать переходник. В гадской западной инструкции про разводку ни слова. Можно, конечно, пойти методом перебора, у СШ-5 всего три контакта используется, но все равно вариантов получается немало.

– Воскресенье – день веселья, песни слышатся кругом! С добрым утром, добрым утром и хорошим днем, – насмешливо пропело радио.

Я посмотрел на него недобрым взглядом и задумчиво почесал затылок. Что-то нет желания полдня перепаивать контакты… И опять хочется есть. Это просто напасть какая-то – голод приходит к молодому растущему организму по несколько раз на дню, как по расписанию. Скоро там мама завтрак приготовит? Нервно выдернул паяльник из розетки, задвинул на место «Ригонду» и, проскользнув мимо мучающего пружинный эспандер отца, пошел на разведку.

– Ты что пришел? Рано еще, позову, – попыталась выдворить меня мама.

– Учиться, – соврал я, не моргнув глазом, потихоньку прокрадываясь к столу с вареной колбасой. – А то только и умею, что чайник вскипятить, макароны сварить и консерву открыть. Давай говори, что делать.

– Куда руки потянул, проглот! Аппетит испортишь, положи, поло… Все, больше не бери. Иди сюда, на, три сыр.

– Мой аппетит невозможно испортить, на нем знак качества негде ставить. – Довольно жмурясь, я проглотил кружок колбасы и пристроился к терке.

Мама тем временем поставила на огонь большую сковороду и бросила на нее добрый кусок сливочного масла, граммов так на сто. Поверх мягко легла сероватая гора крупнокалиберных макарон. Божечки мой… Где ты, здоровое питание, в каких далях?

Дзинь… Доставка. Ага… У нас в СШ-5 схема 2-3-5, земля, левый и правый, а там 2-1-4 стандартно должно было. В голове проявилась схема распайки переходника. По-ня-тно…

Меня начала бить крупная дрожь, пришлось бросить сыр и вцепиться в столешницу. Невидяще уставился на мелкие потеки масляной краски на стене и принялся считать про себя от десяти в обратном порядке. Уф… Покосился на маму: ничего не заметила – увлеченно строгает в стопку бутерброды. Взял сыр и начал сосредоточенно тереть. Вжих… вжих… вжих. Очень медитативное занятие, но руки все равно дрожат.

Заработало! Восторженно матерюсь про себя, по лицу ползет довольная улыбка. Мать-мать-мать, заработало…


Захлопнул за родителями дверь и, повернувшись, прислушался к пустой квартире. Ни-ко-го. Отлично, никого не хочу сейчас видеть и слышать. Пусть родители катаются себе на катке – час до стадиона Ленина, час оттуда, там еще часа три. Замечательно, а мне надо причесать мысли.

Возбужденно прошел в свою комнату и попытался набросать план первоочередных дел. Ни фига не получилось, мысли скачут, как стая растревоженных белок. Чертыхнувшись, полез под душ. Минут пять массажа горячими жесткими струями – и я уже почти человек. Ладно, план подождет, это я погорячился, сначала надо определиться с целью. Пока не было брейнсерфинга, думать о ней было рано, но теперь пора.

Заварил по правилам, до пенки, краснодарский чай и, устроившись с ногами в кресле, погрузился в воспоминания.


Перестук колес, полутьма купе, запахи затянувшейся вечеринки. Колышутся неясные тени, напротив – самый главный собеседник в моей жизни.

– Во-первых, я не кто, а что. Явление в процессе… – Он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, – самосборки. Я – тень, которую отбрасывает в прошлое одно вероятное явление, частью которого может стать человечество.

– Забавно, – подумав, откликаюсь я. – А парадокса в такой самосборке нет?

– Нет. Способность к самосборке – мой атрибут, поэтому парадокс не возникает.

– Шулерство какое-то, – ворчу я.

– Так только кажется. Впрочем, это не особо и важно. Суть в другом. Одним из условий моей реализации является формирование человечеством определенной общественной формации. В этом – мой интерес. К сожалению, это маловероятный исход. Поэтому я инициирую запуск альтернативных временных потоков, пытаясь достичь результата хотя бы в одном из них, этого будет достаточно.

– То есть они все-таки есть, альтернативные временные потоки?

– Да, когда я их создаю.

– Хм… – приподнял я бровь. – И, наверное, вы хотите предложить мне поработать на вас в одном из таких потоков… Так?

– Вы поняли абсолютно верно.

– Осталось понять, хочу ли я, чтобы эта редкая формация случилась. Может, человечеству лучше обойтись без нее?

Собеседник грустно усмехнулся:

– Если человечество не погибнет, то эта формация обязательно возникнет. Проблема в том, что пока не получается не погибнуть. Но решение возможно, иначе бы я здесь сидеть не мог.

– Погодите-погодите, не понял… – Я потрясенно замотал головой. – Что значит «не получается не погибнуть?»

– То и значит. – Лицо его болезненно дернулось. – В базовом, нулевом потоке и во всех временных потоках, которые я уже создавал и наблюдал, человечество погибает примерно на этой стадии развития. Мой опыт подсказывает, что и здесь опять произойдет нечто подобное в течение ближайших ста – ста пятидесяти лет.

На словах о «ближайших ста» первой выскочила радостная мыслишка: «На мой век хватит, не так много мне и осталось». Я гадливо стряхнул ее и внимательно посмотрел на Владимира. Что я могу знать о его мотивах? Говорит ли он правду? К чему меня подталкивает? Зачем?

– Два вопроса. Мм… Даже не знаю, с какого начать… Первый – если вы имеете возможность активно вмешиваться, то что мешает действовать самому? Судя по всему, ваши возможности весьма велики. Ведь так? И второй вопрос – отчего человечество гибнет? Есть какая-то единая причина или всякий раз по-новому?

– Увы. Мои возможности фундаментально ограничены. Я не могу лично оказывать значимое воздействие на события в созданном мной временном потоке. И не могу, кстати, создавать произвольное количество реальностей. Число возможных альтернативных реальностей зафиксировано одной из констант универсума. Да, оно значительно, несколько десятков тысяч, но около восьмидесяти процентов попыток мной уже использовано. Безрезультатно.

Владимир помолчал, задумчиво подвигал рюмашку и тихо продолжил:

– Я каждый раз присутствую при конце. Каждый конец ужасен по-своему. Видел, как фанатики конструировали и запускали абсолютно летальные вирусы со сверхдлинным инкубационным периодом и воздушно-капельным путем заражения. Традиционные ядерные армагеддоны – я наблюдал их тысячи раз. Климатическое и сейсмическое оружие, вышедшее из-под контроля. Пошедшие не так эксперименты, в результате которых кора планеты сминалась, как пластиковый стаканчик под колесами машины. Локальные изменения физических констант или метрик пространства. Человечество очень изобретательно в поисках новых видов сеппуку. Единственное, что оно не может, – это выжить.

Быстро кинув в себя содержимое рюмки, он чуть поморщился и поднял полный страдания взгляд:

– А я… Все, что я на самом деле могу в каждом отдельном временном потоке, помимо его запуска, – это шунтировать информацию против градиента времени. Перенос личностной матрицы в прошлое – это информационное шунтирование. Предоставить возможность из прошлого обращаться к знаниям будущего – тоже. Все. На этом мои возможности заканчиваются.

– И все-таки… – концентрируюсь на четкости формулировки, – изменю вопрос: каждый раз, как я понял, катастрофа носит случайный характер. Но тысячекратно произошедшая случайность – закономерность. Должна быть общая причина тому, что на данном этапе социального и технологического развития реализуется именно такой исход. Вы не могли об этом не думать… Итак, ваше мнение?

– Вы делаете ошибку, думая обо мне как о личности. – Сидящий напротив грустно усмехнулся. – Я – пока не личность, я – возможное явление потенциально более высокого масштаба, чем отдельная личность. Разговаривая с вами, я лишь имитирую разум. На самом же деле я использую уже существующие в этом мире логические конструкции и аргументы, личностные маски. К сожалению, я не могу создавать новые аргументы и умозаключения, иметь собственную личность. Пока.

– Однако… тест Тюринга вы бы прошли успешно… Поздравляю. – Я задумался, ища возможность выдоить дополнительную информацию. – Хорошо, предположим, что это так… Но наверняка в других временных потоках катастрофы не были в большинстве случаев абсолютно неожиданными. Наверняка было их предощущение и мыслители искали ответ на мой вопрос. Какие были выдвинуты концепции?

– Увы, ответ на этот вопрос был бы информационным шунтированием из других временных потоков. Я не могу это делать, есть фундаментальное ограничение. Только из вашего текущего настоящего в ваше прошлое. Зато я могу делегировать управление этим шунтом. Используя здешние метафоры, можно назвать такую способность брейнсерфингом.

– Что за зверь? – Я заинтересованно подался вперед. Плюшки? Это я люблю.

– Представьте, что разумы всех живущих сейчас людей – это серверы, к которым вы можете адресовать любые запросы. Вам в прошлом будут доступны все существующие в момент вашего ухода отсюда знания, понимания и навыки. Различие между знанием и пониманием объяснять?

Я на несколько секунд задумался:

– Знания – это знания, а понимание – их взаимосвязи?

– Примерно так. Грубо говоря, понимание – это когда вы можете дать ответ на сценарий «что, если» напрямую. Это опыт практического использования знаний. Давайте теперь объясню, как этим брейнсерфингом пользоваться. Есть два режима запросов. Первый – адресация неопределенному кругу. Такой запрос может исполняться достаточно долго, и в полученной информации надо разбираться, сортируя, приводя в порядок и очищая от противоречий. Есть смысл его использовать только для поиска очень редкой информации, известной очень небольшому кругу людей, причем они – не с вершины пирамиды власти. Во всех остальных случаях разумно идти по цепочке сверху вниз, ища известных экспертов, и далее потрошить их знания, понимания и умения…


Да, инструктаж в вагоне был недолог. «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Похоже, он наугад работает. Или нет?

Я задумчиво потеребил губу. Была там одна скользкая фраза… Двусмысленная. Про невозможность шунтирования из параллельных потоков. «Знаю, но сказать не могу». Ну предположим… И что мне это дает?

Наблюдаю, меланхолично помешивая сахар в стакане, за малолюдным проспектом. Некоторых людей уже узнаю. Вон, к примеру, однорукий дедок трется у водочного магазина с утра пораньше – я его здесь и вчера видел, в допотопном пальто «привет из пятидесятых» с воткнутым в карман рукавом. Дворничиха в тулупе, лениво с ним переругиваясь, неторопливо метет тротуар. Метла из прутьев, а не из ставшей уже привычной синтетики. Мамаша куда-то ведет двойняшек. По будням она тащит их в детский садик напротив собора. Кстати, садик – с изучением английского языка в старшей группе, есть в СССР и такие.

Я оторвался от окна и опять начал выписывать круги по кухне.

А дает мне это понимание: зная причину, «явление» может выбирать из исполнителей и точек бифуркации. Выбор меня, страны и времени сам по себе кое о чем говорит. И тогда менять историю следует в соответствии с тараканами в моей голове. Ничего мудрить не надо, мой первый порыв – самое оно. Осталось теперь его исполнить.

Прошелся по кухне, проверяя логику. Очевидных косяков не видно. Значит, можно начинать планирование с учетом имеющегося ресурса. А пока мне надо стать эдакой маленькой серенькой мышкой под веником, слиться с фоном. Обычный советский школьник – смогу ли я хорошо отыграть эту роль?


Понедельник 21 марта 1977 года, 11:40

Ленинград, Измайловский проспект

– Ой… Привет, Тома! – оторопело смотрю я на девушку, с которой нос к носу столкнулся в полутемном тамбуре хлебного магазина. – Сто лет жить будешь.

– Здравствуй, – свысока кивает она и направляется мимо.

– То-о-ом, – тяну я в спину, глядя на полупустую матерчатую сумку у нее в руке, – ты домой или дальше по магазинам? Если дальше, то пошли вместе, я тоже отсюда обход начал.

Она оборачивается, на лице – раздумье.

– Вместе весело шагать по просторам, – бросаю с серьезным видом аргумент.

Тома фыркает, потом, чуть подумав, согласно кивает:

– Ладно… Я на улице постою.

Странно это все… Вроде и не мальчик, но откуда такая радость? Почему понятное желание понести ее сумку превращается в мучительные метания в поисках подходящих слов?

Надавил вилкой на черняшку – свежайший. Взял еще теплый, чуть маслянистый брусок, понюхал – и сладковатый ржаной запах вытеснил все мысли. Торопливо отламываю уголок и хрущу чуть кисловатой корочкой обдирного. В сумку, туда же горчичный батон. У кассы перечислил лежащее в сумке, расплатился и торопливо пошел к выходу.

Спускаясь, задержался на последней ступеньке.

– Господи, ну скорее бы вырасти. Так хочется взглянуть на тебя сверху вниз. – Со вздохом сделал еще один шаг, и вот я снова сантиметров на семь короче Томы. Тоска смертная. – Ну какие у тебя планы по закупкам?

– Молочный еще и овощной. Картошка и морковь. – Тома с некоторым сомнением взглянула на меня.

– Угум-с… – Я задумываюсь над выстраиванием оптимального, с точки зрения моих интересов, маршрута. – Значит, мы сделаем так, – начинаю командным голосом. – Сейчас идем в молочный, потом ты заскакиваешь к себе и оставляешь купленное, потом заходим ко мне, я тоже оставляю, пьем чай и идем в овощной.

На «пьем чай» мой голос предательски надломился, не выдержав внутреннего напряжения, и я дал позорного петуха.

– О боги! – Я раздраженно закатил глаза к небу.

Тома деликатно ткнулась мордочкой в воротник пальто, пряча усмешку.

– Ужасный возраст, – поделился я с Томой своими переживаниями. – Пошли. Держись за меня, скользко. – Протягиваю ей руку.

Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно… Ладно, пойдем длинной дорогой:

– Что читаешь?

И мы двинулись, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это же уму непостижимо – сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А ее переход от Ремарка к Экзюпери – это вообще верх нелогичности!

На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила на высоченный поребрик:

– Подожди чуть-чуть… Полюбуюсь, очень красивый вид отсюда.

Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.

Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким воском под устремленным в будущее взглядом. Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит: «Dance me to the end of love», и я слегка киваю в такт мелодии.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 | Следующая
  • 4.1 Оценок: 11

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации