Текст книги "Охота на гончую"

Охота на гончую
Михаил Кранц

© Михаил Кранц, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Белый воин

Глава I

– Вот же…

Воскресенье начиналось не лучшим образом. Сперва Николай битых полчаса не мог открыть дверцу старенькой, видавшей виды «тойоты». Когда это, наконец, удалось, возникла другая проблема – завести изношенный в хлам двигатель на тридцатиградусном морозе. Но вот машина, презрительно фыркнув, будто сама собой вырулила на привычный маршрут – мимо серых многоэтажных домов и деревянных трущоб Благовещенска, похожего на десятки, если не сотни типовых городов-близняшек, детей своего времени. И столь же одинаковыми, чуть ли не слитыми воедино, казались медленно всплывавшие в памяти аэропорты, вокзалы и даже лица. Такова была жизнь во всех ее проявлениях, легко предсказуемых, как повороты знакомой дороги.

Впрочем, Николай с ранних лет не питал надежд повстречать за очередным завитком тропы чудо чудное или, на худой конец, диво дивное. И уж подавно не грезил о сказочном замке, коне и блестящих латах. Даже в прекрасных принцесс не верил: в детстве не понимал, откуда они и зачем, а чуть позже на личном опыте убедился, что нет их в природе. И все бы хорошо, но только реальность, окружавшая Николая повсюду, интересовала его еще меньше. Кроме отдельных деталей, черт и еле заметных черточек, о которых едва ли должны думать люди, по крайней мере – люди нормальные.

Вот и сейчас он слушал, казалось бы, привычный рокот мотора. Не как водитель, способный определить на слух неполадки, а словно верующий – церковный хорал. Пускай не только в церкви, но даже в сектантской молельне от такой музыки наверняка бы шарахались. Слишком в ней много чужого, забытого черт знает когда. От первой грозы над берегом древнего моря, до рева монстров из прежних эпох. Будто с каждой сгоревшей частицей топлива освобождается память земных пластов, где она когда-то возникла. Дерево, попав в огонь, ведет себя еще более странно – ведь оно помнит прошлое мира людей. Быть может, поэтому люди часто всматриваются в пламя костра, но кто хоть раз попробовал вслушаться?

Чтобы прогнать пустые мысли, Николай включил допотопную магнитолу. И вздрогнул от неожиданного, прямо-таки убойного резонанса. Казалось, в унисон зазвучали дорога, мотор и мощный, несмотря на «севший» динамик, голос.

Кровь за кровь!

В том воля не людей, а богов11
  Здесь и далее – стихи М. Пушкиной.


[Закрыть]

Стало вдруг страшно. До тряски, до тошноты, до поросячьего визга, что грозил вот-вот вырваться из гортани. И главное – безо всякой разумной причины, отчего с каждой секундой делалось только страшней.

Здесь твой ад!

Ты знаешь – нет дороги назад…

И в этот миг Николай действительно ЗНАЛ.

Стрелка спидометра перевалила за сотню. Для старой, разбитой колымаги это было реальной угрозой, но Николай ничего не мог поделать с собой. Руки словно вросли в «баранку», нога – в педаль газа. Хотелось лишь одного – как можно быстрей проскочить этот чертов участок пути. Сквозь лес, мимо сопки, что ярко белеет вдали, как череп гиганта. За поворот над оврагом у самой обочины… Дьявол!

Большая черная птица – то ли канюк, то ли ворон – метнулась призраком, едва не влетев в лобовое стекло. Нельзя сказать, что Николай испугался сильнее, чем прежде. И все-таки неожиданность заставила растеряться, ослабить контроль – как раз на скользком, как городской каток, повороте.

Сбив ветхое заграждение, машина перевернулась в воздухе. Удар о склон Николай встретил в полном сознании. Мало того – сквозь треск металла и пластика по-прежнему уносилась в пространство музыка. «Пиратская» запись, скверная и беспорядочная, как мысли в окровавленной голове.

 
Я не хочу той пустоты
Я не хочу той чистоты
Я не хочу той высоты
Я не прошел всего пути!
 

– Нет! – успел выкрикнуть Николай, прежде чем громко хрустнули ребра, и пламя, взревев, охватило смятый в лепешку салон.

* * *

«Ну вот, и съездил на тещину дачу!» – мелькнуло слабым всполохом под черепной коробкой. Спустя минуту-другую Николай уже стоял на ногах, целый и вроде бы невредимый. Хоть и в чем мать родила, но, может, в мире ином так принято? В трансцендентной сущности здешнего бытия Николай поначалу не сомневался. Здравый смысл подсказывал: после такой петли Нестерова даже в кино не живут. Пытаясь развеять страх, Николай хохотнул над собственной жалкой шуткой и тут же осекся. Смех походил на скрежет – будто лезвием по стеклу.

В конце концов, оглядевшись, Николай был вынужден отбросить заупокойную версию. Слишком уж мало отличалось увиденное от грешной земли. Даже проклятый овраг никуда не делся, и теперь его склон исправно закрывал Николаю обзор. Машина, правда, исчезла – вместе с дорогой и снегом, что прежде лежал метровым слоем повсюду. Зато наверху, словно из непривычно теплого воздуха, появились два низкорослых, одетых в бесформенные лохмотья субъекта. Оба вполне могли принадлежать к местной китайской диаспоре и выглядели отнюдь не лучшими ее представителями. Тот факт, что один из бродяг натягивал длинный, грозного вида лук, Николай сперва игнорировал, сочтя полнейшим абсурдом.

– Хэй, саган! – крикнул другой оборванец.

«А говорок-то странный», – удивился мысленно Николай, когда-то стажировавшийся в Поднебесной.

– Совсем обнаглели, косые, как у себя дома! – добавил он вслух. – Нет, чтоб по-русски…

– Хэй?

Лучник недвусмысленно вскинул оружие, целясь точней, и лишь тогда Николай осознал угрозу. Другой так же просто, без обиняков, поманил пальцем. Трудно сказать, почему Николай воспринял это, как должное, не боролся и не бежал, смирился, позволив увести себя в неизвестность. Ведь жизнь и свободу личности он ценил превыше всего. Но первой скорее можно было лишиться при сопротивлении, а потеря второй казалась временной, легко разрешимой проблемой. Уж больно не походила эта парочка на «крутых» бандитов. Да и что с него взять? Избитые пивом почки на трансплантацию? В буквальном смысле гол, как сокол, а требовать выкуп за простого российского инженера не смешно даже. Стало быть, разберутся и тут же отпустят – дело пяти минут.

Николай с радостью ухватился за эту мысль, благо иных после пережитого шока еще не предвиделось. Быть может, потому и поднялся, как миленький, по крутому склону, держа руки над головой. Хоть и тяжело было, зато понятно без перевода – готов подчиниться и, если надо, содействовать… В себя он пришел лишь когда сыромятный, пропахший потом ремень до боли стянул запястья.

На берегу ждала припрятанная в камышах лодка. Без мотора, без паруса. И без единого гвоздя в обшивке, насколько можно было судить. Шла эта посудина даже на веслах удивительно резво, почти не качаясь на крутой амурской волне. А за рекой, возле самой воды раскинулось целое стойбище – шатры, повозки, десятки стреноженных лошадей и привязанных к толстым жердям верблюдов. Трещали костры, дым тянулся к сумрачной стене леса. Торговцы в диковинных одеяниях чинно расхаживали вдоль берега, покуда стражники с копьями наперевес охраняли товар. Живой и двуногий. Иногда говорящий – если хозяин снисходил до вопросов.

– Саган! – указал на Николая один из его похитителей, словно этим было все сказано.

Следующие минут пять Николая тыкали кулаками в живот, щупали ему ребра, дергали за волосы, смотрели зубы… Разодетый в пух и прах желтолицый толстяк – не иначе главный в этом таборе – бурно жестикулировал, торгуясь за необычного, рослого и светловолосого пленника. Охотники за людьми отвечали тем же – ни дать ни взять брокеры на фондовой бирже.

Коню было ясно, что продавцов и покупателя разделяет непроходимый языковой барьер. Да и внешне криминальный дуэт выделялся среди окружавших китайцев. Николай понял это, едва сумел приглядеться внимательней. Один, скорее смуглый, чем желтый, имел вполне европейские черты лица. Другой, с гораздо более светлой кожей, явно был полукровкой, хоть разрезом глаз и смахивал на азиата.

Николай больше не удивлялся – элементарно сил не было. И даже праведный, пусть и запоздалый гнев кипел вяло, не грозя выплеснуться через край. Как и в той, прошлой жизни, когда директор родной конторы велел собрать паспорта работников перед выборами в Госдуму, дабы отдали голоса в нужные руки. «Себе дороже!» – успокаивал Николай бунтующий дух.

Лишь одна случайная фраза на миг вывела его из ступора. Когда обе стороны пришли, наконец, к согласию, китаец отсчитал серебро и, помедлив, вполголоса бросил вслед отчалившей лодке труднопереводимое проклятие «грязным хунну». Странное это слово – должно быть, название жившего за рекой народа – отзывалось в сознании эхом, будило что-то вроде генетической памяти. Топот несметных, бешеных табунов, звон железа, огонь, реки крови…

Николаю пришлось зажмуриться, чтобы прогнать наваждение. И как он дошел до жизни такой, что испугался парочки жалких оборвышей? Вот уж кому повезло! И на него случайно наткнулись, и рядом китайцы эти – не первый день, небось, местным глаза мозолят. Прием невольников у населения, цены договорные, мать их… Хотелось верить, что все-таки здесь не Чечня, и кто-нибудь наверху примет меры, опасаясь международной огласки. Страх и усталость мешали Николаю до конца осознать, куда он попал.

Глава II

Следующим утром рабов подняли с холодной сырой земли, сняли путы и древками копий загнали в реку по пояс – мыться. На мгновение у Николая возникла шальная мысль уйти вплавь, сперва нырнув и задержав воздух в легких как можно дольше. Но эту идею пришлось отмести сразу. Не таким уж хорошим он был пловцом, хоть и получал когда-то юношеские разряды. К тому же в лагере Николай видел луки. Огромные, наверняка дальнобойные – и на середине реки достанут.

Николай вылез на берег и спешно завернулся в какую-то рваную, никому не нужную тряпку. Другой одежды в ближайшем будущем не предвиделось, и все же это было лучше, чем ничего.

Есть пришлось, понятное дело, руками. Из одного большого, на всех, котла, скорей похожего на корыто. Чтобы не возникала давка, и каждый мог приобщиться к кормушке, стража все теми же крепкими древками поддерживала порядок и очередность. Пару раз, когда ситуация выходила из-под контроля, в воздухе громко свистела плеть, и все возвращалось на круги своя.

О происхождении липкой, безвкусной мешанки, предназначенной в пищу, задумываться явно не стоило. Однако ее вполне хватило на целые сутки, до следующего «шведского завтрака». Рабов не морили голодом, ведь они стоили денег. Своего рода экономическая стабильность. Достаточная, чтобы невольник был твердо уверен в завтрашнем дне – таком же, как сегодняшний и вчерашний.

– Ду ю спик инглиш? Ай эм… – украдкой пытался общаться Николай с товарищами по несчастью.

Получалось смешно. Должно быть, английский, как международный язык, здесь не котировался. Да и китайский пленники, хоть и выглядели типичными азиатами, понимали с трудом, намного хуже самого Николая. Хозяева, как он слышал, называли этих людей ухуань – ничего не говорившее ему слово.

Путешествие вдоль реки продолжалось еще неделю, с гораздо меньшим успехом, чем прежде. Купцы приобрели троих пленников с той стороны, да стража поймала двух зазевавшихся рыбаков с этой. Местность становилась все более дикой, безлюдной, и было ясно, что делать хозяевам здесь уже нечего. Окружавшая тишина вдруг наполнилась непонятной тревогой. Николай буквально чувствовал ее на ощупь – словно дотрагивался до змеиной кожи. Странное напряжение усиливалось, пока не повисло в воздухе, грозя превратить рабское стадо в неуправляемую толпу.

Едва караван рабов удалился от берега, тревожный шепот разом умолк. Купцы и стража заметно повеселели, словно путь к месту, где надлежало продать невольников, был усыпан цветами и устлан бархатом. Впрочем, ходили они такими путями-дорогами наверняка не впервые, и потому имели все шансы доставить товар без каких-либо происшествий, в целости и сохранности. К своему стыду, Николай в глубине души был рад этому. Жить все еще очень хотелось, даже в плену.

Топкие тростниковые заросли сменились обширными редколесьями. Двигаться стало намного легче, и все же долгие переходы в связке с парой сотен людей, безразличных почти ко всему, выматывали Николая полностью. Несмотря на все усилия стражи, рабы часто шли беспорядочно, а не друг за другом, как было приказано. И падали, спотыкаясь о толстый пеньковый канат, привязавший каждого к двум ближним соседями. Тем временем погонщики из кожи вон лезли, понукая строптивых верблюдов, которым не больно-то нравилось тащить на себе шатры, припасы и прочий скарб. Дозорные проносились мимо на взмыленных лошадях – во все стороны, откуда могла исходить угроза.

Шум стоял дикий, вонь – как в зверинце. Полчища комаров и слепней покрывали все звонким, кусачим туманом. Так продолжалось, покуда солнце, будто стыдясь увиденного, не убегало за горизонт. В пути кормили перед ночевкой – все той же бурдой из корыта. Приправой был аромат жареного на костре мяса, долетавший со стороны хозяйских шатров. А впереди ждала ночь под открытым, усеянным звездами небом. Самое время для размышлений – если бы только хватало сил…

Во сне тревога вернулась. И выросла в ужас – черный и беспросветный, как полночь вокруг. Чьи-то убийственной силы руки (лапы? челюсти?) больно стиснули туловище. Но не причинили вреда – лишь подняли над землей, вверх по звездной тропе, туда, где кончаются пространство и время. Где бездна, плач и срежет зубов… Или надежда, что оставил входящий?

Задыхаясь, в холодном поту, Николай едва сумел разомкнуть вдруг отяжелевшие, будто налитые свинцом веки. Лежа навзничь, он смотрел в неподвижные глаза-звезды – и они заглядывали в него. Ничто не нарушало заведенный Богом порядок, лишь странный, призрачный свет огромного метеора словно росчерком пересек небосклон. И сгинул так быстро, что Николай сомневался, видел ли его в самом деле. А следом – далекий, едва различимый звук. То ли проходящая стороной гроза, то ли ветер принес откуда-то эхо собачьего лая.

– Тянь-гоу! – сдавленно прошептал рядом один из невольников. – Шэнь!

Николай кое-как разобрал слова на исковерканном даже по его меркам китайском. Но смысла в них отыскать не смог, а расспрашивать не хотелось. Дух небесного пса? Бред! Все персонажи здешних легенд вместе с прочими загадками мира не стоили оставшихся часов сна. А утром пришлось позабыть обо всем – вконец измотавший путь не оставил сил даже для памяти. Прошлое с первых дней сознательной жизни казалось лишь четкой последовательностью шагов, как бесконечной, так и бесцельной. Из ниоткуда. Сквозь ничто. В никуда.

* * *

К полудню Николай едва волочил ноги. И когда все рабы в связке как один рухнули наземь, увлекая его за собой, сперва пришло облегчение. Что бы ни случилось, это был шанс отдохнуть. Щекой он чувствовал дрожь горячей земли под копытами, свист и крики бешеной ярости ветром неслись над ним.

Слегка приподняв голову, Николай вдруг увидел, что низкорослый крепыш, еще недавно шагавший рядом, корчится, извивается в залитой кровью траве. Молча, как червяк под колесами. Из пробитого насквозь горла в двух местах торчала стрела.

Не помня себя, Николай орал за двоих. Неистово, по нарастающей, будто стрела терзала его самого, с каждым движением дергаясь и ворочаясь в ране. Страх, накопившийся гнев, фантомная боль – черт знает что еще выплеснулось наружу. Но оставаться прежним Николай уж точно не мог. Что-то сломалось в нем – не иначе прутья невидимой клетки, удерживавшей иную, прежде скрытую половину души. Стиснув зубы, он замолчал и встал на ноги.

Всадники мчались во весь опор, охватив караван кольцом смерти. С криками, слышными издали, на скаку подымая тучи пыли и стрел. И вновь громкий свист, леденящий кровь в жилах, стоны людей, рев бешеных от боли верблюдов… Но Николай и представить не мог, на что способен ответный удар.

Стражники вовремя спешились, встали в круг, и это дало им преимущество. Теперь их огромные луки могли бить прицельно, разя без промаха конную лаву врага. Вожак орды в приметной барсовой шкуре стал первой мишенью. Нелепо взмахнув руками, он вылетел из седла. За ним упали десятка два его воинов. Еще один залп накрыл удиравших, и те, кому повезло спастись, исчезли за стеной пыли. Вслед им сквозь ругань и смех прозвучало знакомое слово «хунну», на этот раз уже с явным презрением. Должно быть, кочевников здешних равнин боялись гораздо меньше, чем их северных родичей.

Даже Николай мог видеть все недостатки стрельбы на скаку, хоть выглядели грабители поначалу эффектно. Пожалуй, на испуг взяли бы, да только не всякого. Землю вокруг усеяли стрелы, однако ущерб каравану был невелик – лишь несколько раненых людей и животных. Большинство сумело продолжить путь. И только раб с переполненным кровью горлом остался лежать позади, умирая в муках. Николай прежде не знал, что с такой раной конец приходит не сразу – если пусть изредка, но все же есть возможность дышать.

Стражники поленились добить несчастного, хоть каждый наверняка это сделал бы для загнанной лошади. Так Николай окончательно выяснил, кто он теперь такой, и что за судьба его при случае ожидает. И еще понял, что скоро не сможет терпеть.

– Хотите домой? – осторожно спрашивал он вполголоса, «простукивая» соседей по связке. – Кто помнит дорогу обратно?

Здешний язык во многом не походил на тот, что Николай слышал прежде, пересекая границу. И все же проблема была не в различиях. Казалось, рабы понимают его с полуслова, но что-то не дает им выйти из ступора. У каждого взгляд мутный, отсутствующий, как у фанатика в религиозном экстазе. Мол, только богам решать, кому быть на воле, кому – в плену.

«Безнадежны… – подумал с горечью Николай, окинув взглядом людское стадо. – Придется одному когти рвать – экстрим по-русски!»

Путь устремился в гору, и вскоре борьба с земным тяготением заставила сосредоточиться на других проблемах.

Глава III

– До Хами добираться месяц, если не больше. А то и вовсе сгинем, небесный пес не появляется на пути зря! Неужто в Давани можно продать рабов выгодней, чем на юге?

– Да говорят же тебе – война! – перебил купец начальника стражи. – Видел дым от самого горизонта? Это хунну жгут города вдоль Великой Стены. Ты глуп, раз хочешь с тремя десятками воинов пройти старой дорогой.

– Любой из нас, сяньби, в бою стоит дюжины грязных выродков!

– Их тысячи, и помощи ждать неоткуда. А в западные царства идти хоть и дольше, зато безопасней. Я удвою жалованье за каждый день пути – так и скажи своим. Пусть выполняют приказ и не лезут не в свое дело!

Николай подобрался к спорящим совсем близко, рискуя нарваться на плеть. Любая информация была для него ценней золота, да что там – воды и пищи! Хотя и слух, и зрение подсказывали: надежды на успешный побег нет.

Уже который день караван шел, не встречая даже грабителей. На много километров вокруг не предвиделось ни людей, ни жилья. Здесь, за стеною гор, посреди бескрайней пустыни Гоби, стража, казалось, должна наконец-то ослабить бдительность. Нападать было некому, да и рабы не могли бежать – разве что на верную смерть от жажды и голода. Но по ночам, как и прежде, несли караулы, а днем, в дороге, невольников еще крепче связывали друг с другом. Словно хозяева после тревожных ночей и дней никак не могли успокоиться, предчувствуя новые беды. Что-то похожее ощущал Николай – уже не впервые с начала пути.

На ночь укрылись в пустом, почти занесенном песками городе. Должно быть, он простоял так не один век. Забытые войны, давно исчезнувшие племена превратили его в руины. Даже Великая Стена не всегда спасала от огня и железа. А поселившийся за пределами укреплений и вовсе был обречен.

– Здесь жили изгнанники, верные прежним богам, – во всеуслышание оповестил купцов кто-то из стражи. – Нет хуже места. Говорят, вокруг до сих пор бродят те, кого они призвали с небес.

Ему не ответили – было уже все равно. Надвигалась буря, и только остатки людского жилья могли послужить защитой. А Николай вдруг подумал, что стражники утомлены, испуганы неизвестностью, и дисциплина в караване хромает на обе ноги. Этим следовало воспользоваться, но как – пока было трудно представить.

Первый песчаный вал, хлестнув, будто плетью, взвился над сумрачными развалинами. Спустя миг земля и небо слились в мутную, ревущую пелену, окровавленную лучами заката. Песок легко проникал сквозь трещины в кладке саманного кирпича, набивался в шатры, под одежду, порой мешая не только видеть, но и дышать. И все же это было намного лучше, чем оказаться в настоящем аду за стенами мертвого города. Вот только очень хотелось пить – как Николай понял, не ему одному.

– Эй, рабы! – перекрывая шум бури, заорал стражник. – Чистить колодец, живо! Ты, – заскорузлый палец уперся в грудь Николаю, – полезешь вниз. Пошевеливайся!

В узкой, глубокой, кое-как укрепленной камнями шахте Николай сперва ощутил облегчение. Живительный холод и долгожданная тишина… Песок, с диким воем метавшийся наверху, здесь падал редко, чуть слышно, как снег морозной безветренной ночью. Огненный всполох выхватил из темноты дно – сухое, в трещинах, заваленное по краям песком и кучами щебня.

Спустившись, Николай воткнул факел в щель меж камней. Снял охватившую тело петлю и крикнул, чтобы подавали все остальное. Номером два на веревке спустили корыто – то самое, из которого ели рабы. Другое универсальное приспособление всех времен и культурных народов – лопату – просто швырнули следом.

И Николай стал копать. Молча, стиснув зубы, уже не задумываясь, что после придется есть из корыта, куда бросал мусор и грязь. Как он и ожидал, с первой попытки не удалось раскопать «жилу» – место подъема грунтовых вод. Посылая наверх одно переполненное корыто за другим, он чувствовал, как тисками сжимает беззащитное тело холод. Босые, загрубевшие ноги теперь и вовсе будто окаменели. Чуть позже началось легкое покалывание в ступнях – плохой признак.

Николай вспомнил, как чистил когда-то колодец на даче. Не босиком, в дырявых обносках, а в теплом, добротном ватнике и в сапогах с двумя парами шерстяных носков. До «жилы» дойти терпения все-таки не хватило. Помог тесть, с которым работали попеременно – в узкой яме не развернуться вдвоем.

Сверху прикрикнули – трудись, мол, не прохлаждайся. Спохватившись, Николай дернул веревку, и рабы потащили корыто вверх. Всего лишь короткая передышка, чтобы погреть руки у пламени факела…

Вскоре Николай почувствовал, что не выдержит. А если и выдержит – вряд ли оправится по пути. Его списали как самого слабого, устававшего слишком часто, а значит, обреченного все равно. Оставят среди песков, дрожащего от озноба и харкающего. Стервятникам на прокорм. А караван пойдет себе дальше: время – деньги, и прибыль должна перекрыть урон.

Ладони до боли сжали короткую рукоять лопаты. Рвануться бы по веревке наверх, да приголубить кое-кого железным «штыком», по-десантному, как не раз видел в фильмах! Бред – кругом до черта вертухаев с оружием. А сил больше нет, и взять негде.

Хотелось завыть от ярости – мутной, бурлящей, словно вода, что внезапно хлынула в поисках выхода. И выход нашелся – совсем не тот, какого следовало ожидать.

* * *

– Смотрите! – донесся вдруг чей-то вопль.

Призрачное сияние, хлынув сквозь плотную завесу бури, вцепилось в край неба над головой. Долго, раскатисто хохотал гром, а после стало как никогда тихо. Даже ветер ослаб, постепенно сходя на нет. А каравана и вовсе не было слышно: то ли ушел, то ли сгинул. Остались лишь Николай, замерший на дне колодца по грудь в воде, и сгусток бледного света над миром – тянь-гоу, небесный пес, громовая звезда…

Знакомый ужас был как боль после долгой анестезии. Хотелось нырнуть с головой, лечь в мягкий, затягивающий песок и больше не подыматься. Ведь все равно из руин не выйти – по крайней мере, живым. Говорят, холод может облегчить смерть, а там, наверху, такой поблажки не будет. Но почему бесчувственное, рыхлое, как снег, тело будто само потянулось вверх, с трудом цепляясь за скользкую от грязи веревку, за малейшие выступы и неровности? Разве не сказано было, что выхода нет?

Перевалив через край колодца, Николай тяжело рухнул на жесткий, как точильный камень, песок. И тут же вскочил, забыв про усталость и боль во вновь обретавших чувствительность мускулах. Слишком враждебным, чужим было все вокруг. Разум по-прежнему метался в поисках подходящей норы, но древний инстинкт приказывал встретить угрозу стоя.

Казалось, до срока наступила заря – последняя в этом мире. Именно так Николай представлял себе Апокалипсис, знакомый по фильмам и книгам. Но вряд ли он хоть на секунду сумел бы вообразить то, что ринулось из набиравшего яркость облака света.

Гладкая, антрацитово-черная туша величиной с кита, покрытая сетью молний и густым, будто мех, дымом, повисла над самой землей. Бог знает, как она это сделала – ведь крыльев не было и в помине. Похожая на пещеру пасть оскалила уйму длинных и острых зубов, но пара огромных глаз-лун вдруг уставилась на Николая со странным, осмысленным выражением. Такое может прочесть хозяин в глазах собаки, проснувшись утром с похмелья. Мол, извини за лай, тебя сперва не узнать было. Пускай ты и слаб, и глуп, и пахнешь на редкость отвратно – все равно для меня ты Вожак, и никак иначе!

Было бы даже смешно, не оставайся приветливый, чуть лукавый взгляд немигающим взглядом хищника.

«Удачной охоты, старший!» – раздался в мозгу человека все тот же голос, что мигом раньше звал на верную гибель. Чудовище начало медленно подыматься. Волна горячего, пахнущего озоном воздуха чуть не сбила с ног – Николай из последних сил удержал равновесие. Он все еще не мог позволить себе упасть перед зверем на спину, как добыча.

Вскоре тянь-гоу, резко прибавив скорость, исчез в небесах, и мерцающий след протянулся за ним сквозь полночь. Где-то невдалеке рвануло – так самолет обгоняет звук. Затем – еще и еще, пока земля под ногами не зашлась гулкой, беспрерывной дрожью. Когда все стихло, Николай долго не мог поверить, что по-прежнему жив.

* * *

На караван Николай наткнулся уже поутру, блуждая в лабиринте мертвого города. Зрелище было не для слабонервных. Развалины, где, не сумев удрать, сбились в кучу люди и перепуганный скот, будто накрыло авиабомбой. Треснувший камень, вывернутая наизнанку земля… Ткань, металл, остатки плоти людей и животных – все превратилось в черный от копоти мусор. На уцелевших костях виднелись отметины крупных зубов.

Николая вырвало на пустой желудок, но даже горький вкус желчи не перебил голод. Хотелось жить, пускай в одиночку среди проклятой пустыни. На пределе, цепляясь за каждый ничтожный шанс, но все-таки жить. А значит, как можно быстрей раздобыть пищу, и, главное – воду.

Мутная жижа, наполнившая колодец, была вполне годна для питья, стоило лишь пропустить ее через ткань. Во всяком случае, Николай хотел в это верить. С едой вышло хуже – почти все исчезло или обуглилось дочерна. Оставались лепешки и твердый, сухой, как вобла, урюк, разбросанные караванщиками в суматохе. Удалось даже соорудить нечто похожее на укрытие из обрывков хозяйских шатров. Только теперь можно было надеяться на спасительный отдых. Авось удастся побороть надвигавшуюся болезнь – Николай все сильней ощущал ее приближение.

На третий день мокрая тряпка, что берегла тело от палящего солнца, показалась холодной, как лед. Крупная дрожь заставляла стучать зубами, корчиться под дырявым навесом, забыв про еду и сон. Да и пить уже вряд ли стоило, хоть не было сил удержаться. Вода в колодце стала соленой и горькой, быть может, поэтому окружающий мир порой менялся до неузнаваемости.

– Ты не забыл? – пронеслось в хороводе безумных видений. – Стая не ждет одного, даже если он слаб или ранен. Пора!

– Кто здесь? Откуда? – для тонущего во мгле, едва способного хоть на что-то рассудка вопросы были удивительно правильными.

Казалось, невидимый гость устало вздохнул.

– Не все ли равно? Стоит тебе вернуть здравый ум, как между нами вновь ляжет пропасть. Неодолимая – до поры. А пока слушай. И запоминай, не то пропадешь тут, как остальные. Их не жалко – все они были рабами, даже те, кто покупал и стерег. Мясо для моих гончих. Но ты…

На мгновение голос умолк, как бы сомневаясь.

– Впрочем, надо еще доказать свое право. Ступай вдоль гряды, сможешь – найдешь людей и пресную воду, нет – значит, я ошибся в тебе. Ты сам это выбрал. Очень, очень давно…

Николай был уверен, что никакая сила уже не сдвинет его, полумертвого, с места. Но ветер швырнул горсть песка ему прямо в лицо. Удар вышел сильным и хлестким, будто пощечина. В ярости Николай вскочил, опрокинул навес, пытаясь достать кулаком невидимого обидчика. И понял, что твердо стоит на ногах, хоть если вновь упадет, то больше не сможет подняться. Шаг, другой, третий… Надежда казалась призрачной, но все было лучше, чем сдохнуть, не отомстив.

Ступни беспощадно жгло, будто каленым железом. Гряда камней на дне пересохшей реки то и дело терялась из виду. Горло пылало, перед глазами плясали цветные круги. Вспомнились недопитые за всю жизнь стаканы, бутылки, фляги. Кровавый фонтан из пробитой глотки раба. А еще – странное ощущение детства, когда, чуть живой от любопытства и страха, ждешь, что в окно постучится сильный и мудрый зверь, закрывая небо когтистой лапой. И он придет, обязательно, как ночь вслед за днем.

Песок хрипло ухнул под тяжестью огромного тела. Совсем рядом – Николай мог дотронуться до мохнатого бока рукой! Наступившие сумерки скрадывали очертания твари, и это лишь усилило страх. Но чудище с громким топотом пронеслось мимо – добыча ждала впереди. С десяток его сородичей уже метались вокруг освещенного костром лагеря. Вряд ли они могли убивать, как тянь-гоу – ужасом и сжигающей молнией – но в силе и скорости не уступали вновь налетевшей буре.

Что было дальше – Николай помнил смутно. Рев, голоса людей, огонь и темно-красное марево. Горстка безумцев, крутивших длинные палки, не подпуская зверье. И собственный, дикий, неуправляемый разумом крик вожака, гнавшего прочь подвластную стаю. Только бы не упасть, не показать слабость, покуда косматые, похожие на двуногих медведей твари не скрылись из глаз!

Кто-то заботливо подхватил обмякшее тело, казалось, готовое рассыпаться на куски.