Текст книги "Ярослав Умный. Конунг Руси"

Волка же он оставил присматривать за Троей. Но не новым ярлом, а эпархом, то есть комендантом крепости, которая теперь находилась в прямом владении и подчинении консула. Плодить излишний феодализм оказалось опасно. Вон – на ровном месте проблемы нарисовались. Ну, если говорить по чести, не на ровном. Просто вот тут и сейчас этот нарыв прорвало. Но все одно – вони этой гнойной теперь будет…

Глава 7

864 год, 29 августа, Новый Рим

Ярослав поставил точку и, отложив кисточку, довольно потянулся. Большую работу закончил.

Именно кисточку. Он использовал для письма маленькую кисточку и тушь. Перо и чернила его бесили.

Как сделать нормальные чернила, он не знал, а местными пользоваться было крайне неудобно из-за того, что при письме они были очень бледными, набирая цвет со временем. А перья… М-да… Для письма использовались большие маховые перья крупной птицы. Ярослав их активно скупал у местного населения для выделки стрел. Но, отбирая из них более-менее приличные, пускал сначала на письмо. И было это еще тем подвигом. Вечная заточка, кляксы и прочая кутерьма. Приходилось учиться этому делу буквально с нуля, имея только какие-то общие концептуальные знания. Поэтому консул, конечно, упражнялся с этим делом, но предпочитал для письма маленькую кисточку и тушь. Да, не так удобно, как шариковой ручкой. Но намного удобнее, чем писать натуральными перьями и блеклыми чернилами.

В перспективе он хотел сделать нормальные металлические перья, чтобы хоть как-то облегчить свою участь. Но только в перспективе, потому что ювелиров для таких работ у него тупо не было. И взять их он нигде не мог. Василевс, несмотря на все усилия нашего героя и помощь его родственников, методично блокировал вывоз к Ярославу действительно квалифицированных ремесленников и редких специалистов. Даже кузнецов, столь важных для выживания поселения, и то удавалось доставать мало, со скрипом и изощренными уловками.

Но это все так… грустные мысли.

Важно то, что сегодня он закончил писать очень важную работу «Хроники первых дней Руси». Именно Руси. Но, в отличие от оригинальной истории, слово «Русь» выступало славянизированной версией аббревиатуры, производной от латинских слов «Romanum Universale Statum», что переводилось как «Римское универсальное государство». То есть RUS или РУС. Учитывая правило открытого слога, типичного для всех славянских языков тех лет, пришлось добавлять в конце гласную – краткую «и», смягчающую вторую согласную слова.

В этой хронике Ярослав с максимальной скрупулезностью восстанавливал события с весны 858 года по это лето, заканчивая повествование бунтом троянцев. При этом налегая на детали и точные числа, а также где-то едкие, но меткие формулировки и определения. Для чего он использовал не только свою память, но и какие-то записи, сделанные им еще на бересте. А еще он в своей хронике указывал имена и иной раз чуть-чуть да описывал личности людей, принимавших участие в его жизни все эти годы. Плюс делал краткие заметки геополитического толка для пояснения своих действий и пояснения причин тех или иных событий. Без открытого осуждения чего бы то ни было и кого бы то ни было. Очень спокойно, нейтрально и прагматично. Словно ученый, описывающий поведение популяции муравьев.

Книга вышла довольно приличная… да… хоть и рукописная. Причем местами он делал зарисовки всякие карандашом[29]29
  Деревянный карандаш современного типа изобрели в 1790 году в Вене. Делали их, смешивая растертый в порошок графит с глиной и водой, а потом обжигая. И после этого помещая полученный таким образом стержень в деревянный футляр. Графитовые же карандаши без деревянной рубашки известны с XVI века. Поэтому, зная это, он скупал у викингов, едущих торговать, «чертильный камень, но не уголь», что они везли в качестве товара или трофея из Британии. И делал для своих нужд крошечные партии карандашей. А доступ к гуттаперче, пусть и в жестко ограниченном количестве, позволял ему делать ластик и более экономно расходовать бумагу.


[Закрыть], обводя их впоследствии тушью. Получалось не всегда и не все хорошо. Но в целом намного лучше рисунков тех лет, не знающих перспективы и хотя бы основ анатомии.

Зачем он написал эту хронику? А затем. Это было программное произведение, позволяющее выстрелить пусть и не сегодня, так через несколько столетий…

«Эта история началась по весне 858 года от Рождества Христова, когда листья уже распустились и покрыли лес густой зеленью. Тогда в поселение, что лежало в верхнем течении Борисфена у начала волоки в Двину и далее в Восточное море, прибыл Василий, сын Василевса Восточной Римской империи Феофила из Аморейского дома, происходящего из славной Амории Фригийской и Кассии из эллинского дома Сарантапехос, берущего свое начало из славных Афин. Он взял себе имя славянское – Ярослав, что означало «могущий в славе», и с тем начал свою новую жизнь. Поселение это было известно под разными именами…»

Писал он на койне – высоком среднегреческом, так как из международных языков тех лет он теперь его знал лучше всего. Как-никак мама и другие греки постарались. Конечно, хотелось поначалу все написать на славянском языке в выдуманной им графике. Но книга эта была программной и очень важной для продвижения крохотной державки Ярослава на международной арене, поэтому приходилось соответствовать международным правилам… Славянский язык, даже в этой графике, не знал практически никто. А койне – все прилично образованные люди на западе Евразии, как, впрочем, и латынь.

Однако насладиться чувством удовлетворения от достижения результата Ярославу не удалось.

– Корабли! Корабли идут! По Днепру! – крикнул вестовой, вбегая в комнату, где работал консул.

– Что за корабли?

– Вроде ромейские.

– Много?

– Очень много! Много больше обычного!

– Как они вовремя… – тихо произнес Ярослав, тяжело вздохнув.

Опять что-то намечалось. Он в этом не сомневался. По идее в то время должны были прибыть корабли с просом, в рамках союзного договора. Да в удвоенном объеме, так как по прошлому лету из-за блокады хазарами его не удалось поставить. Но такая аккуратность со стороны византийцев Ярослава пугала. Он не настаивал на поставке упущенного за прошлый год, и они могли бы закрыть глаза. Отправили? Отправили. Дошло? Нет. Чья вина? Непреодолимых обстоятельств. Вполне нормально. А раз идут, да еще такой толпой, то явно что-то задумали. Снова…

Поэтому, взлохматив себе голову, он отправился одеваться и снаряжаться для их встречи. Да коня своего велел готовить. Таких дорогих гостей можно было встречать только в доспехах да с оружием.

Ополчение собирать консул не стал, ограничившись дружиной. Весьма недурно упакованной дружиной. Он ведь к этому времени и лучников сумел нарядить в кольчуги и свои типовые металлические шлемы. Из-за чего уровень стандартизации снаряжения его импровизированного легиона достиг очень высокого уровня, выгодно выделяя его на фоне любых местных войск. Даже превосходя в этом вопросе римлян эпохи расцвета, где стандартизация носила очень условный характер. И в войсках рядом могли стоять бойцы в лорике сегментате, лорике хамате и, например, лорике сквамате. И это было нормально. Ведь каждый легионер покупал себе снаряжение и вооружение сам в меру своих желаний и возможностей…

Легионеры же Ярослава блистали в этом плане. Стандартная кольчуга и стандартный шлем, слепленные по единым шаблонам и лекалам, впечатляли. Одинаковые щиты, раскрашенные по трафарету, только добавляли эффекта. Образ завершала одежда. Закрытые так называемые северные калиги с высоким голенищем на шнуровке, надетые на портянки, прекрасно сочетались со свободными штанами и стеганым халатом красного цвета, что выступали из-за защитного снаряжения. Кроме того, у всех имелся пояс с колющим мечом, напоминающим ранний римский гладиус, то есть греческий ксифос, которым традиционно сражались еще гоплиты царя Леонида.

В общем – красота.

И это только пехота. Конница тоже выглядела неплохо. По местным меркам так и вообще – замечательно.

Византийская делегация вышла на деревянный причал в довольно представительном числе. Возглавлял ее старый знакомый – магистр Мануил. Тот самый, который в свое время повздорил с верным помощником Ярослава – Трюггви. Мутная была история. Судя по всему, о любви и ненависти. Однако Мануил ее в тот раз эскалировать не стал, даже не явился к тогда еще конунгу, чтобы рассказать свою версию событий. Просто подразнил скандинава, и все.

Теперь же он вышел на причал в компании с какой-то довольно ладной молодой женщиной, что держалась к нему очень близко. Судя по возрасту, годящейся ему в дочери. А к юбке той особы жался светловолосый и голубоглазый паренек лет пяти-шести, совершенно не похожий на нее внешне.

Ярослав скосился на Трюггви и присвистнул.

– Мать, мать, мать… – привычно отозвалось эхо.

– Что ты говоришь? – словно очнувшись ото сна, спросил Трюггви, не отрывая взгляда от этой женщины и паренька.

– Это та самая Глафира, о которой ты говорил?

– Да…

– А этот парень…

– Это мой сын! – воскликнул Трюггви с видом совершенно придурковатым.

Подошли.

Пообщались.

Мануил поздравил Ярослава со славной победой, спасшей от великих бедствий не только его людей, но и жителей всей Ромейской державы. А также с благоразумием в вопросах политики, ибо его союз с хазарами был очень своевременным и правильным. И сообщил, что Василевс не отклоняется от слов договора и высылает ему поставки проса за текущий и предыдущий годы, как они и уславливались. А также, понимая те сложности, с которыми консул сталкивается, защищая интересы ромеев в этих глухих лесах, шлем еще помощников, сверх оговоренных.

– Ремесленников?

– Так и есть.

– Опять плотников, гончаров да ткачей? – чуть поведя бровью, спросил Ярослав.

– А разве тебе они не надобны?

– Надобны. Конечно, надобны. Но меня немного удивляет такая избирательность. У Василевса есть задумка превратить Новый Рим в новый мировой центр по производству амфор?

– Эти ремесла очень важны для жизни простых людей.

– И я благодарен Василевсу за них. Мои люди для меня важны. И я приложу все усилия к тому, чтобы их жизнь была легче и лучше. Не подумай, дорогой друг, что я осуждаю или недоволен. Моей благодарности нет границ. Эти ремесленники мне очень помогут. Но и любопытство, присущее всем людям, имеется. Вот я и спрашиваю. Василевс щедр. И мне хотелось бы узнать, возможно, у него есть какой-то план?

– Наш Василевс, – специально оговорился Мануил, внимательно наблюдая за реакцией Ярослава, – разделяет твое человеколюбие. И мыслит только о том, чтобы люди, что волею Всевышнего оказались под его рукой, жили благополучно.

– Надеюсь, Всевышний услышит его молитвы и все задуманное им удастся в полной мере, – уклончиво ответил Ярослав. – Я же со своей стороны приму его людей и постараюсь сделать так, чтобы они занимались любимым ремеслом без всяких помех.

Мануил кивнул с едва заметной смеющейся улыбкой на лице. И они перешли к следующим вопросам. Когда же все закончилось, Трюггви не выдержал и воскликнул:

– Ты же сказал, что убил его!

– Я соврал, – невинно пожав плечами, ответил Мануил. – Разве я мог убить собственного внука?

– А ты… ты… ты… ты ведь жена другого мужчины. Зачем ты приехала? – спросил Трюггви у Глафиры.

– И тут я соврал, – ответил за нее Мануил. – Моя дочь отказалась выходить замуж за кого-либо, кроме тебя. А раз тебя посчитали убитым, то и вообще ни за кого. И пообещала наложить на себя руки, если я насильно ее отдам замуж.

– Но…

Глафира же, не говоря ни слова, подошла к Трюггви и обняла его. Да что там обняла? Просто повисла на нем. И зарыдала.

– Мама, мама… – громко спросил паренек, подойдя и дергая ее за юбку. – Ты чего? Кто тебя обидел?

– Никто, милый. Никто. Это я от счастья. Вот. Папа твой жив оказался…

Ярослав наблюдал за этой сценкой воссоединения семьи и вымученно улыбался. Иногда переглядываясь с Мануилом, выглядевшим победителем. Шутка ли? Верного человека у него переманил. Да так, что и не встрянешь. Трюггви за это время довольно сильно сблизился с Ярославом и во многом ему помогал. Прежде всего взвалив на себя функции, близкие к начальнику полиции. Командовал патрулями. Помогал дознания проводить и расследования. И чем дальше, тем больше погружался в эти дела, обрастая собственным влиянием.

– И что теперь? – спросил Ярослав Трюггви, поймав его вечером для беседы с глазу на глаз.

– Не знаю, – серьезно ответил он. – Я не смогу от нее отказаться… от них. Но и доверять мне теперь ты не сможешь.

– Она ромейка из аристократии, и через нее на тебя станет ее отец влиять. Хочешь – не хочешь, а они намного искушеннее в этом вопросе, чем ты.

– Согласен, – угрюмо кивнул Трюггви.

– И что делать будешь?

– Я хочу остаться.

– Остаться?

– Я не хочу, чтобы мой сын рос в Миклагарде[30]30
  Миклагард – одно их скандинавских названий Константинополя.


[Закрыть]. Там слишком много грязи. Слишком много интриг. А здесь он сможет вырасти мужчиной, а не изворотливой интриганкой, лишь внешне подобной мужчине.

– А что до службы твоей?

– Я могу принести тебе великую клятву на храмовом круге, именем трех богов в присутствии свидетелей. Поклявшись, что ежели нарушу ее, то сгинуть мне навечно в Хельхейм. Я благодарен тебе за доверие. За возможность жить спокойно без вечных походов. За дело, что ты мне поручил. И я не хочу его бросать.

Ярослав внимательно посмотрел на Трюггви. В том не было даже легкого оттенка лукавства. Глаза смотрели прямо и твердо. Не мельтешили. Усомнись консул сейчас в его словах, и все, между ними пробежит кошка, и неизвестно, чем все это закончится. Доверься? И жизнь Ярослава окажется под ударом. Теоретическим. Гипотетическим. Но ударом. Однако после почти минутного колебания он произнес:

– Хорошо. Присылай своего сына, будет учиться с моим.

– Конечно! Спасибо! – радостно воскликнул Трюггви.

– И с клятвой не тяни. И да. Ежели Мануил или его люди начнут тебя к чему-то склонять, ты сразу не отказывайся. Отвечай уклончиво. Он ведь не для себя будет стараться. И я хочу знать, какие планы у Василевса. Может, через это их и узнаем…

Глава 8

864 год, 11 сентября, окрестности Нового Рима

Ярослав сидел на своем Буцефале и наблюдал, как легионеры загружали в обозный фургон последние мешки картошки. И это было великолепное зрелище! Его первый гектар картофеля! Он просто светился, ничуть не скрывая своего удовольствия…

– Ты слышал, что у нашего Трюггви проблемы? – тихо спросил Добрыня, что сидел подле него и откровенно скучал.

– Проблемы? – повел бровью Ярослав.

– Он тебе еще не рассказал?

– Нет.

– О! – довольно потер руки Добрыня от предвкушения. – Он ведь с той ромейкой, с Глафирой, в церкви обвенчался тайно. Еще тогда. В Константинополе. И она в том отцу открылась. Оттого он ее насильно замуж и не выдал. Сынок-то их с Трюггви, выходит, законный.

– О как! – удивился Ярослав. – А наш герой-любовник вернулся к себе домой и там еще раз поженился?

– Именно! И по всему выходит – обманул он свою вторую супружницу. Ибо она никак не могла быть ему женой, но лишь наложницей. Девка обиделась люто. Да и родичи ее тоже. Говорит, что после завершения сбора урожая родичи ее приедут, чтобы с Трюггви серьезно поговорить. И переживет он этот разговор или нет, никто не знает.

– Он вообще-то мне служит.

– Служит, – кивнул Добрыня. – Но обычай-то он нарушил. И ему за это отвечать. А тебе бы не встревать. Ежели ему голову и открутят, то за дело. Люди не поймут.

– За дело, – кивнул Ярослав, нахмурившись.

Это ведь Глафира не знала, жив ее муженек или нет, а Трюггви прекрасно знал о том, что вот там-то его супружница живет. И, вероятно, ребенок. Он ведь когда спасался бегством, она была с животиком. Так что солгал в клятве. Перед богами солгал.

– Может, вирой обойдется?

– Может, и обойдется. Девка ладная, но хваткая. Главное, чтобы они с Глафирой раньше времени друг другу глаза не выцарапали. Или Трюггви нашему глотку не перерезали в порыве страсти. Ромейка-то баба тоже непростая. Кремень, а не баба!

– Ну почему? – тихо спросил Ярослав, подняв голову к небу. – Ну почему все вокруг идет через задницу? Хоть что-нибудь удалось бы сделать сразу и хорошо. Так нет…

Добрыня же хохотнул и, тронув свою лошадку, решил проехаться, размяться. Заодно и осмотреть округу. Разговор был исчерпан, и консул теперь по своему обыкновению должен был подумать. Он вообще любил это дело. И хоть и ругался, но получалось у него много всего. Очень много. Скажи ему, Добрыне, десять лет назад, что все в этих краях так изменится – не поверил бы. Да и сам не мыслил, что не токмо в войско пойдет, но и конницей предводительствовать станет. Об этом он даже не мечтал…

Ярослав же чуть подумал о Трюггви и плюнул. Все одно – пока родственники не приедут, ничего толком не придумаешь. Нужно понять – как они отреагируют и, вообще, как настроены будут. И, чуть поморочив голову себе этими житейскими глупостями, консул Нового Рима вновь вернулся к мыслям о хозяйственных делах.

Как в оригинальной истории правители Руси развернули свою бурную деятельность? Просто завоевали окрестные племена, отжав их у других владельцев, прежде всего у хазар, и так же, как и предшественники, обложили данью. Дело-то нехитрое. Но и дань была очень небольшая. Жили местные скудно и бедно. А сил и средств на удержание этих просторов уходило много. Хуже того, очень долго держалось противопоставление русичей, то есть тех, кто служил своему князю, и тех, с кого этот самый князь сдаивал ресурсы в виде дани. Та еще история. И Ярославу она категорически не нравилась, так как не способствовала единству и продуктивности местной популяции жителей.

Из-за чего консул Нового Рима не стремился любой ценой взять под свою руку всех славян окрест. Тут и лишние кофликты с хазарами, и с племенами этими, и продуктивность так себе. В общем – плохая идея. Поэтому он работал иначе – постепенно вовлекая жителей племен в деятельность своего крошечного государства и ассоциируя их с ним. Делая их неотъемлемой частью, а не просто данниками. Опирался он на три основных способа интеграции: на торговлю, на привлечение сезонных рабочих и на привлечение людей в поселения на постоянной основе.

С торговлей все просто и понятно. Он в Новом Риме производит ремесленные товары плюс выступает логистическим узлом на торговом пути. Из-за чего через него можно реализовывать товары как на Балтике, так и на Черном море. Причем, в отличие от своих коллег из оригинальной истории, Ярослав не занимался работорговлей вообще. Это там Русь выступала поставщиком шкур, меда, воска и рабов. Бесконечные военные походы князя по усмирению покоренных племен открывали для этого источника доходов обширные перспективы. Здесь же этого не было. Зато шло наращивание ремесленного производства, а также ярмарочной культуры.

С размещением выходцев из племени на постоянное поселение в Новом Риме или иных поселениях его державы проблем не было. Благо, что желающих хватало. А вот с сезонными рабочими все было непросто.

Основным поставщиком этих «гастарбайтеров» были восточные кривичи. Но и из других соседних племен приходили охочие как в частном порядке, так и целыми артелями по пять-десять человек. И Ярослав с ними заключал договор. Письменно. Но его зачитывали прилюдно, и участники ряда бились рука об руку. Именно эти рабочие, сбитые в стройотряды по десять-двенадцать человек, были задействованы на обустройстве волоки, расчистке полей и так далее. И если первые сезонные рабочие приходили трудиться исключительно за металлические изделия, то позже стали требовать не только прокорм на время работ, но и зерно в качестве платы. Где-то только его, а где-то комбинируя запрос с металлическими изделиями. Из-за чего вопрос продовольственного обеспечения все еще очень маленькой Руси никак не желал решаться, несмотря на все предпринимаемые усилия. Ведь количество привлеченных, пусть и неквалифицированных, рабочих рук росло от года к году, и росло весьма серьезно.

Поэтому помощь Василевса с просом была очень своевременной. Как и ожидающиеся по осени корабли из Фризии. Им по весне очень понравилось торговать с Ярославом. Шутка ли? Прекрасная тигельная сталь стоила не только очень дорого, но ее и тупо не было в желаемом количестве. Везли-то ее из земель халифата, причем в очень ограниченном количестве. А тут – вон сколько. Перепродажа ее в крупнейший оружейный центр на Рейне, где в те годы, например, делали основную массу мечей Европы, сулила очень приличную прибыль. Вот купцы Фризии и заинтересовались нешуточно. Сколько зерна они привезут – бог весть. Но божились, что не меньше десяти коггов. С чем, они пока не знали. Что лучше уродится, с тем и придут. А если получится, то еще сколько-то соленой сельди привезут – тоже подспорье. Ее можно было бы и на Балтике закупать. Но почему нет? Разница в цене была несущественной, а торговые связи с Фризией и Саксонией Ярославу казались очень важными и перспективными.

Однако что поддержка Византии, что фризских купцов не выглядела чем-то надежным. Поэтому весь 864 год сезонные рабочие, местами при поддержке легионеров, занимались расчисткой полей для будущего года. И весьма преуспели в этом.

Так что если весной три сотни легионеров в героическом рывке сумели расчистить и подготовить под посадку четыре поля по гектару каждое, то осенью таких стандартных полей уже было СУЩЕСТВЕННО больше. Более того, между ними уже прорубили просеки грунтовых дорог и в нужных местах деревянные мостики соорудили через ручьи и мелкие речушки. Так, чтобы типовой обозный фургон проходил…

– А может, того? – вырвал Ярослава из размышлений о хозяйственных делах Добрыня, что незаметно вернулся.

– В каком смысле, того? – не понял его консул.

– Может, отдать Трюггви на съедение родичам второй жены?

– Глафира глянулась? – улыбнулся Ярослав.

– Да ну, – отмахнулся Добрыня, но по лицу было видно – врет.

– Хочешь и тебе ромейку подыщу?

– Ромейка ромейке рознь.

– Ты командир конницы у меня. Сам понимаешь – не абы кто. Я родственникам напишу – подыщут тебе девицу.

– Смугленькую и курчавую! – оживился Добрыня.

– Смугленькую и курчавую, – улыбнувшись, ответил Ярослав. – Только ты уж Трюггви нашего пожалей. Любят они с супружницей друг друга. Зачем их разлучать? Вот – сколько лет прошло, а все чувства теплятся. Явно – не просто так все.

– А вторая что же?

– Дурак он. Вот и вторую завел. Но за это ему придется ответить сполна.

Добрыня промолчал, скосившись на Ярослава. Да и что тут сказать?

Наш же герой легонько пнул коня в бок и пустил шагом. Вслед за уезжающим фургоном с картошкой.

Ее вывозили в специально построенный возле Нового Рима погреб. На возвышении. Да такой, чтобы можно было зимой перебирать. И тепло держалось. И водой не заливало даже в паводок или сильный дождь.

Да и для зерна удалось построить несколько специализированных амбаров. Один-то Ярослав возвел в самой крепости. Плюс еще запасной в его ближайшем пригороде.

Там все было устроено просто и банально, но крайне необычно для тех лет.

Это был длинный двухэтажный сарай из землебитных стен с двухскатной высокой крышей.

На нижнем этаже у него был сквозной проезд с распашными воротами, чтобы через него свободно мог пройти фургон. Там, слева и справа от этого проезда, располагались деревянные бункеры из пиленых оструганных досок для зерна. Приподнятые над землей, они имели пол с заметным наклоном и выпускное отверстие снизу, закрываемое задвижкой. Так что набирать зерно в мешки, корзины, горшки и прочие емкости не составляло труда.

Второй этаж был не менее интересен. Там был такой же проезд для фургона, но с решетчатыми парапетами. Такие же распашные ворота. Только к ним шел еще подъемный помост для въезда. Чтобы фургон, груженный зерном, мог туда спокойно въехать и разгрузиться, ссыпая зерно из мешков сразу в бункеры. Сверху.

Возможно, подход Ярослава был излишне заморочен, но он хотел так. Чтобы в случае необходимости можно было быстро разгрузить или загрузить зерно и люди спину лишний раз не рвали. Да чтобы на земле не лежало. Да проветривалось. Да не мерзло. Да кошкам было просто за грызунами охотиться.

Само собой, у столь важного объекта всегда был пост. Круглосуточно. В любую погоду. И не маленький. Десять человек! Частью из легионеров, частью из ополченцев, активно привлекаемых к защите столь важного имущества. Ведь без еды им всем не жить. И за сон на этом посту секли нещадно и прилюдно. Как и за сон на посту у колодцев Нового Рима.

– Да уж… опять беда, откуда не ждали, – рассматривая мешки с картошкой, произнес Ярослав. – А ты говоришь, Трюггви. Пустяки это, а не беда. Разберемся как-нибудь. Чай, не безумные берсеркеры приедут.

– Что случилось? – обеспокоился Добрыня.

– По этому году мы уже все запасы еды в хранилища крепости не поместим. А что будет в будущем году? Вон сколько полей расчистили.

– Так и жрут все в три горла. Да работников ты берешь изрядно. Так что это не беда. Быстро все опустошат.

– А если хазары вновь придут? Сразу после сбора урожая. Они ведь займут все, что вокруг крепости лежит. И все разграбят.

– Да ну… – отмахнулся Добрыня. – Мы надысь их так приголубили, что они еще долго не сунутся. Да и ты сам сказывал – им не до нас.

– Всякое может случиться, – чуть помедлив, произнес консул. – Хазары могут не выдержать давления огузов и половцев, что на них натравливает Хорезмшах. Возьмут да подчинятся халифату. И тогда сила там, на Волге да Дону, получится великая. И этой силе мы будем совсем не к месту. Хазары, подкрепленные могуществом огузов, половцев и бойцов из Хорезма, могут прийти к нам в дом и все тут порушить.

– А такое может случиться?

– Всякое может случиться, – пожал плечами Ярослав, повторившись. – И нам нужно быть готовыми к этому. А мы все вот так… под стенами ставим. Без прикрытия. Рисково. Очень рисково.

– Так что делать?

– Как что? Новую стену. Вторую. Теперь уже ее вести дальше от первой, захватывая больше земли. Чтобы и хранилища новые там спокойно встали. И кузнечные мастерские. И прочее. Да и конюшни большие где-то нужно размещать. В общем, опять хлопоты.

– Хорошие ведь хлопоты.

– Хорошие, – кивнул Ярослав. – Но я по будущему году хотел работничков направить дальше поля расширять да волоку обустраивать. А придется, судя по всему, всех на крепость направлять. Одно хорошо, леса в этом году добре заготовили да к городу свезли. Там в штабелях он просохнет и на лето в дело пойдет.

– Меня пугает это… – помолчав, произнес Добрыня.

– Что?

– То, как Гнездо растет… хм… Новый Рим. Еще семь весен назад – крупное поселение было. Да. Но более сотни ополченцев в строй поставить не могло. А сейчас? Оно выглядит, как чудище какое, что жрет, гадит да растет. Больше людей требуют больше еды. Больше еды требует больше земли за стеной. А больше земли дает поселиться большему количеству людей. Это выглядит ужасом без конца и края.

– Не все так плохо, – по-доброму улыбнувшись, произнес Ярослав. – Всему есть пределы. И поверь, здесь они очень небольшие.

– Небольшие?

– По меркам державы ромеев времен ее расцветов наш Новый Рим – просто укрепленная деревушка либо мелкий городишко. Самый что ни на есть ничтожный. Здесь и сейчас он да – величина. Ничего крупнее нет в округе. Но это здесь и сейчас. Просто потому, что остальные люди живут по лесам в землянках малыми селищами да деревушками. Все ведь познается в сравнении. М-да. После большой стены нам будет чем заняться.

– И чем же?

– Другие поселения строить. Чем не дело? Да и тут – стены ведь земляные. А это нехорошо. Каменные ставить надо. Да нынешнюю крепость перестраивать. Ведь ее роль изменится. Сильно изменится. Она уже станет не каструм, в лесах диких стоящий, а детинец, что в сердце могущего укрепления стоит. Многое поменяется.

– Вот с этим соглашусь, – кивнул Добрыня. – Многое поменяется. Многое уже поменялось. От былой жизни праотеческой почти ничего и не осталось. Разве что в лесах, вдали от тебя. Ныне все по-новому. Только и успеваешь диву даваться. Куда ни плюнь – всюду не так, как раньше. Прям злость берет…

Ярослав промолчал.

Он прекрасно знал, что такое футуршок и какие проблемы несет. Знал, но как-то упустил из виду. И этот разговор с Добрыней его немало напряг. Если уж столь приближенный к нему человек дергается, то каково остальным? Как бы его безудержное новаторство боком не вышло…