Текст книги "Помещик. Том 4. Сотник"

Глава 2

1554 год, 23 августа, Тула

Андрей плотно посидел-погудел с родичами, из-за чего включилась маленькая импровизированная машина времени. Как в той песне группы «Несчастный случай»: «Вчера была среда, сегодня понедельник». Не в такой радикальной форме, конечно. Но сутки точно ушли в небытие из-за того, что все болели. Тяжело болели. Так что Спиридон и Данила смогли только 23 августа поговорить со своими десятками, а потом заявиться к воеводе и сообщить о своём переходе под руку Андрея.

Как несложно догадаться, сотники, от которых они ушли, отреагировали бурно. ОЧЕНЬ бурно.

Сначала устроили скандал у воеводы, пытаясь надавить на него. Но тщетно. Вполне законное дело. Его такие движения не касались. Потом решили запугать Спиридона и Данилу. Но эти двое лишь улыбались, а потом намекнули на то, что вообще-то они угрожают людям, служащим под Андреем. И если они не хотят проблем – следовало бы объясниться. С Андреем.

Грубо говоря, этих двух сотников послали. И они пошли.

Но не вдвоём, а собрав делегацию, подтянув всех остальных сотников. Вдвоём они не решились. Десятники же все также увязались за ними. Поглазеть. Да уши погреть. И подумать, из-за чего делегация получилась приличная. И они сумели подловить парня, когда он с отцом Афанасием направился к Агафону обсудить дела.

– Что же ты творишь?!

– Я? – удивился Андрей. Осмотрелся по сторонам. Глянул даже под ноги. Переступил. И заметил, что нечаянно наступил на маленького лягушонка. – Ох… да неужели? Вам так жалко лягушонка? Удивили вы меня. Удивили. Но если хотите, можете торжественно предать его земле. Отец Афанасий, отпоёте?

– То тварь бездушная, её отпевать нет нужды, – сдерживая улыбку в усах, ответил священник.

– Ну тогда вы уж как-нибудь сами, – развёл руками Андрей, сохраняя максимально серьёзное лицо.

– Ты почто Спиридона с Данилой увёл?! – воскликнул один из сотников, когда парень уже было отправился дальше.

– Куда увёл? Когда увёл?

– Ты чего юродствуешь?! – наконец вспылил тот сотник, от которого ушёл Спиридон, очень сильно понизив его в силе и статусе.

– А как мне вообще на это вот реагировать? – обвёл он их рукой.

– Что это?

– Взрослые мужи подходят ко мне на улице и начинают нести всякий бред. Вы грибов каких скушали или ещё чего, дурнее?

– Что значит дурнее? – встрял отец Афанасий.

– Ну как? Скушай заячий помёт. Он ядрёный. Он проймёт. От него, бывает, мрут. Ну а те, кто выживает, те до старости живут, – процитировал Андрей сказ про Федота-стрельца, на ходу его чуть-чуть подгоняя под местный язык.

– Ты почто Спиридона с Данилой увёл?! – взревел вновь сотник, так как не мог никаких других слов подобрать, глядя на эту наглую рожу.

– Ты чего орёшь?! – встречно рявкнул Андрей. – Давно лицо не ломали?!

– Что?! – схватился тот рукой за саблю, но за ту руку его тут же уцепилось несколько человек. Чтобы оружие не обнажал и дурости не творил.

– Я же пришёл к вам. И чин по чину предложил сделать всё по-людски. А ты? Как ты поступил? Как вы поступили? Устроили пустую ругань. И в очередной раз показали, что вам срать на Царя, срать на полк, срать на город, срать на людей, что под вами ходят, да и вообще на весь люд православный срать.

– Да как ты смеешь?!

– Смею что? – подавшись вперёд, спросил парень. – Говорить правду в лицо? Правду говорить легко и приятно. Вот смотри. Ты – ленивая жопа. Ты – ничего не хочешь делать. Видишь? Гром и молния меня не поразили. Или ты думал, я опущу руки? Нет, – жёстко произнёс Андрей. – Я делал этот полк сильнее, делаю и буду делать, хочешь ты этого или нет. – А потом спросил, сильно смягчив тон: – Понял ли?

Но сотник промолчал. Он лихорадочно соображал, пытаясь подобрать слова для ответа. А они никак не шли в голову. Однако парень, выдержав очень небольшую паузу, решил ещё сильнее сбить его с толку и рявкнул:

– Понял ли?!

Тот кивнул. Молча.

– Ну вот и ладушки, – добродушно улыбнувшись, произнёс Андрей. И, пожелав всем присутствующим хорошего дня, отправился к Агафону. Отец Афанасий же засеменил за ним, нервно оглядываясь. Лица некоторых сотников не выражали ничего хорошего. Совсем. Они даже за сабли сами схватились. Но сдержались… но не решились…

Десятники же, что стояли чуть поодаль, реагировали намного спокойнее. Они скорее были задумчивы. Слова Андрея их тоже зацепили. В том числе и в плане перспектив. Но…

Однако уйти от проблем в тот день не удалось. Потому что у Агафона тоже всё началось не слава богу. К нему заехали гости-товарищи из Пскова…

– И вам доброго дня и крепкого здравия, – поздоровался с ними Андрей, отвечая на цветистую здравницу.

– Мы слышали, что через тебя можно купить славную краску, – произнёс Ефрем – упитанный и очень обстоятельный даже на вид мужчина.

– Друзья, – примирительно улыбнувшись, произнёс парень, – мы с вами обязательно это обсудим и обговорим. Но давайте делать всё последовательно. Я шёл к Агафону поговорить о наших с ним делах. И я сначала поговорю с ним. А потом, завершив это дело, обещаю, пообщаюсь с вами.

– Мы можем купить много краски.

– Не сомневаюсь. Но порядок в делах – голова всему. Прыгать как пьяная лягушка и хвататься за всё подряд – признак дурного воспитания. С Агафоном я УЖЕ веду дела. Вы же не хотите, чтобы, начав вести дела с вами, я отвлекался прежде вас на кого-то иного?

– Пожалуй, – вполне серьёзно произнёс Ефрем.

– Прошу, – произнёс приказчик Агафона, приглашая гостей в тенёк под навесом, где для них был уже накрыт стол. Само собой, после кивка самого купца.

А Андрей с отцом Афанасием и Агафоном прошли в помещение, где при свете нескольких ламп засели обсуждать финансы. Отец Афанасий в этом деле выступал как некий гарант деловой добросовестности. Дабы всё чин по чину было.

– Кто это? – тихо спросил парень, когда уединились. – Отчего не предупредил?

– С утра только приехали. Не успел, – виновато ответил Агафон, а сам глазки отвёл.

– Что?

– Что? – переспросил он.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Ничего.

Андрей внимательно на купца посмотрел. Но выдохнул, посчитав, что тот просто чувствует себя виноватым. И, плюнув, приступил к подсчёту денег от торговли краской, сахаром и светильным маслом.

По весне он привёз купцу примерно три килограмма сахара и тридцать четыре гривны[5]5
  Стандартная гривна в Московской Руси тех лет представляла собой новгородскую гривну массой около 204 грамм, то есть 34 гривны были равны 6 936 грамм или, считай, 7 килограмм.


[Закрыть] краски разных цветов, преимущественно, конечно, синей. И вот теперь хотел получить с них свою долю.

Полная цена одного грамма такой краски составляла от семи до десяти рублей. В зависимости от цвета. Но, понятное дело, «драть» по полной программе Андрей с Церкви не стал. А именно она выступила покупателем. Ещё до беспорядков в Москве. Так что Агафон «срубил» с неё после долгих торгов 42 тысячи 109 рублей 78 копеек и одну полушку.

По тем временам просто чудовищная сумма!

Вполне типичный залог за князя-боярина, который подозревался в желании отъехать на литовскую службу, состоял из порядка десяти тысяч рублей. А тут – сорок две тысячи! Но Церковь со времён Иоанна III отчаянно стяжала богатства и, среди прочего, контролировала бо́льшую часть солевого бизнеса. Почти всю. Так что могла, не сильно напрягаясь, достать и намного больше денег.

Одна из причин очень крепкого союза иосифлян-стяжателей с Царём заключалось как раз в том, что у них были деньги. Много денег. Больше, чем у Государя.

Ведь тот пополнял свою казну, взыскивая подати да мыто преимущественно натуральными товарами. Плюс получал долю в формате кормления от тех или иных городов, а также сёл, которыми владел. Опять же, больше товарами, чем деньгами. Церковь же в эти годы являлась крупнейшей корпорацией Руси с серьёзным и весьма доходным бизнесом разного плана, из-за чего денег у нее имелось заметно больше, чем у Государя. Да и те же новгородские купцы в складчину столько бы не положили. Посему сорок две тысячи были для неё хоть и большой суммой, но вполне подъёмной. Она и вдвое больше могла бы дать. И втрое. Причём не надрываясь.

Эти деньги делились просто.

Двадцать одну тысячу 744 рубля Андрей отложил «поставщикам». Ну тем самым, мифическим, которые существуют только на словах. Так что формально – это не ему, но фактически…

Весомая сумма. Как в прямом, так и в переносном смысле. Ибо рубль счётный имел в себе 68 грамм достаточно чистого серебра, то есть, считай, полторы тонны серебра выходило.

От оставшейся части, которую решили считать прибылью, Государю уже передали 6 тысяч 788 рублей, чему тот был безмерно рад. Наличкой! Для него этот платёж оказался просто усладой для души.

Церковь после передачи пожертвования в пользу полка получила в лице отца Афанасия 1 тысячу 934 рубля. Причём эти он деньги получал лично, также лично неся ответственность за сотрудничество с Андреем, из-за чего наверх он мог ничего и не отсылать, пустив на развитие и укрепление веры на местах. В частности, по совету Андрея, – на строительство каменной церкви.

Сам Андрей в рамках доли от прибыли получил всего 967 рублей. Официально. Что само по себе даже для сотника – круто. Суммарно же, с деньгами «поставщикам», выходило 22 тысячи 711 рублей… И эти 967 рублей просто терялись на фоне общей массы.

Остальные купцы-компаньоны получали совокупно 10 тысяч. На всех. Что тоже было ОЧЕНЬ классно. Особенно учитывая их затраты и вложения.

На полк же от купцов, Андрея и отца Афанасия шло 678 рублей. Тоже немало. Деньги эти должны были храниться в храме и использоваться по единогласному решению старшин на нужды рядовых воинов полка. И только рядовых. Ну или какие-то иные подобные вещи.

Сахар ушёл намного дешевле. Всего лишь в четверть веса золотом. Что дало всего сто десять рублей. Сумма очень немалая, но на фоне цены, вырученной с краски, – ничто. От чего прирост она дала к долям совершенно незначительный. В пределах погрешностей.

Ещё меньше прибыли принесло светильное масло. Но прибыль с него через взаимозачёт Андрей давно потратил на поставки продовольствия да фуража в поместье. Так что о том он и не думал.

Считать все эти деньги было сложно, долго и мучительно. Да и по большому счёту невозможно. Ибо мелкие чешуйки крайне малопригодны были для этих целей.

Понятное дело, что в 1535 году мама Царя Елена Глинская провела реформу, упорядочив денежный оборот на Руси. И эта реформа была великим делом, ибо бардак до того стоял чудовищный. Но ни Елена, ни её советники ничего не смыслили ни в торговле, ни в экономике по вполне понятным причинам. Потому и порядок наводили без шибкого понимания.

Получилось всё так, как получилось. Словно в той присказке из советской экранизации приключений д'Артаньяна: «для Атоса это слишком много, а для графа де ля Фер – слишком мало». Потому как ценность даже полушки для розничной торговли была чрезмерной. В то время как для оптовой торговли копейка никуда не годилась, имея слишком малую ценность.

Вот и сейчас они даже не пытались считать монетки. Это сущее безумие могло растянуться на долгие дни. Ведь в сорока тысячах рублей насчитывалось четыре миллиона копеек. А там были не только копейки. Денег и полушек также хватало. Так что они взвешивали их на весах. Не деля, а проверяя за Агафоном заранее всё посчитанное и поделённое. Да не полушка в полушку, а плюс-минус ведёрко.

Купец-то, понятное дело, всё вдумчиво и со всем радением пересчитал. Особенно долю Царя. И оснований ему не доверять не имелось. Однако и Андрей, и отец Афанасий решили всё проверить. Хотя бы «на выпуклый глаз».

Посчитали.

Поговорили, обсуждая детали.

Доставка таких денег – дело непростое, поэтому Андрей решил пока свою долю оставить на подворье у Агафона. Тем более что тот нанял себе крепкую охрану из двух десятков бойцов.

Вышли.

Два часа минуло.

Потерев лицо, Андрей отогнал дурные мысли о создании банка. Светить пока деньгами, полученными для «поставщиков», как своими он не желал. Да и вообще думал сделать ещё две-три поставки и перейти на другие источники заработка. Пока, во всяком случае. Чтобы это «первоначальное накопление капитала» не всплыло.

Псковские купцы терпеливо ждали, степенно вкушая холодный квасок с ледника и беседуя. Однако выход всей честной компании заметили и тут же отреагировали. Видно, притомились в ожидании.

Андрей посмотрел на них и мысленно поморщился.

Связываться с ними не хотелось. Ведь они были конкурентами гостей торговых из Новгорода, с которыми парень уже вёл дела. Это с одной стороны. А с другой – торговые возможности Новгорода к 1554 году были в немалой степени ослаблены. Дело в том, что в 1494 году закрывался Новгородский двор Ганзы. Его, конечно, открыли вновь в 1514-м, но торговые связи оказались уже порушены. Более того, они перешли в Псков, который на этой вражде немало расцвёл, поднялся и укрепился.

Через Нарву оживилась торговлишка. В целом слабая. Потому что из Пскова много товаров-то не вывезти. К нему самому их везти неудобно. Однако на безрыбье и рак за мандарин сойдёт. Так что Псков к 1554 году был главной площадкой для торговли не только с Ганзой, но и Ливонией, а вместе с тем и шведы стали в него чаще захаживать, ибо невские и волховские пороги здесь не наблюдались. Что, как несложно догадаться, вызывало изрядное раздражение в Новгороде.

Та ещё задачка.

Андрей ещё раз потёр лицо, сгоняя с него усталость, направился к ним за стол.

– Ну что, други, давайте поговорим? Что вы желаете?

– Торг с тобой вести.

– Светильным маслом?

– Краской.

– Так её ныне Церковь всю скупает.

– Скупала, – усмехнулся Ефрем. – Ты разве не знаешь, что на Москве творится?

– А что там творится?

– Волнения. Сильные волнения. Митрополита нынешнего пытаются сковырнуть. И, судя по всему, смогут.

– И что это меняет?

– Сильвестр, который протопоп, и его сторонники подняли дела старинные. Ещё восходящие к тем годам, когда правил дед нашего Царя. Слышал ли о ереси жидовствующих?

– А что там слышать? Осудили же её на Поместном соборе.

– Так осудили то, что о ней сказали, а не то, что на самом деле было. Началось-то там всё с того, что священники новгородские отказались причастие принимать, не признавая через это архиепископа. Что он-де за деньги поставлен, а не за веру. И пошло-поехало. О симонии слышал ли?

– Слышал, – кивнул Андрей. – А что, разве епископов-архиепископов как-то иначе ставят?

– Типун тебе на язык! – воскликнул отец Афанасий.

– А что не так? Вон, Патриарх наш, что в Царьграде сидит, чтобы стать таковым, должен сколько золотых монет заплатить. Тысячу али больше. Не помню. Разве сие не есть симония?

– Так куда ему идти супротив воли царя магометан?

– Это меня должно волновать? – наигранно удивился Андрей. – Для меня как для прихожанина и христианина как сие выглядит? Купил он должность? Купил. Значит, симония. Посему и мыслю – ежели в нашем патриархате такое установлено на самом верху, то разве же надобно осуждать тех, кто внизу поступает вслед за Патриархом? Нет ли в этом лицемерия и двуличия?

– Разумно, – хмыкнул, прищурившись, купец. – Но дело не о том. На Москве ныне волнительно. И митрополиту с епископами не до краски. Им вообще ни до чего. Сказывают, что только вмешательство Царицы спасло их от расправы толпы. Так что на будущий год вряд ли они смогут купить краску.

– Что думаешь? – обратился Андрей у отца Афанасия.

– Зерно истины в словах Ефрема есть, хоть мне и горько это признавать. На Москве ныне очень погано.

– Да уж… не позавидуешь Царю-батюшке, – покачал головой Андрей. – Ещё и эти Авгиевы конюшни разгребать.

– А что это за конюшни такие? – поинтересовался Ефрем.

– У древних эллинов в своё время жил герой – Геракл. Безмерной силы воин. Как-то поспорил он с одним из царей эллинских, что сумеет за один день убрать его конюшни, в которых стояли тучные стада годами. И посему считалось, что очистить их невозможно. Не за один день, а вообще. Очень уж великими были эти стада.

– И что Геракл?

– Так он канавку прокопал небольшую и пустил воду ближайшей реки в стойла. Те воды и смыли весь навоз и многолетнюю подстилку. Даже не за день, а быстрее.

– Ха! Ловко!

– Ловко, – согласился Андрей. – С тех пор и стали сказывать про Авгиевы конюшни как про удивительно загаженное место.

– Так ты что, считаешь дела Церковные загаженным местом? – взвился Афанасий.

– Скажи, отче, а почему у тебя тут никаких волнений нет? Может быть, ты делаешь что-то не так? Может быть, ты не ставишь за взятку архиепископов? Или ещё какими паскудными делами не промышляешь?

Отец Афанасий промолчал, нахмурившись и недовольно глядя на Андрея. Но промолчал. После слов о симонии Патриарха, которую он не мог оспорить и как-то оправдать, он решил не продолжать дебатов. Лишь держа в уме по вечеру отписать Царю письмишко с новыми деталями. И митрополиту… возможно…

– Так что, – нарушая неловкую паузу, произнёс Ефрем, – Церковь на будущий год, скорее всего, ничего не купит. Ей не до того будет.

– Но я веду дела с гостями торговыми из Новгорода. Зачем мне продавать через вас?

– Потому что у меня хорошие связи. И я могу много что тебе достать через немецких купцов.

– И коней добрых? Из Нидерландов. Я слышал, что там особых лошадей разводят, смешивая горячих гишпанских жеребцов с местными здоровяками.

– Добуду.

– Ливонцы ведь не пустят.

– У ливонцев нет единства, – улыбнулся Ефрем. – У них правая рука не ведает, что творит левая. С комендантом Нарвы я сговорюсь. А чаяния иных нам в таких делах без разницы.

– Мне ведь не один конь нужен. А хотя бы десяток или более. И лучше, чтобы хотя бы с парой кобыл. Чтобы разводить можно было.

Ефрем задумался. Крепко задумался. Погрузившись в свои мысли.

– Даже не сумневайся. Фохта мы уломаем, – наконец произнёс один из товарищей Ефрема.

– Какого ещё Фохта?

– Да Шнелленберга, – с хорошим выговором произнёс этот купец, – коменданта Нарвы. Но денег сие будет стоить не малых.

– Точно?

– Слово даю, – нехотя произнёс Ефрем. – Ежели положишь ему должную деньгу – он глаза закроет. И людям своим велит смотреть в сторону. А с купчишкой одним, с Гансом Шмульке, я сговорюсь. Он как раз сказывал, что может добрых коней достать. Ещё и надсмехался, пёс, что у нас-де на блохастых осликах ездят.

– Он не далёк от правды, увы, – сказал Андрей, совсем иначе взглянув на этих купцов. – Ну что же? Давайте поговорим о торге. Сколько и какой краски, а главное, когда вам нужно? И только ли краски?..

Вышел Андрей от Агафона уже под вечер.

И с удивлением обнаружил сидящих у забора на лавочке Дмитрия и Ерёму – двух сотников, которые поддержали его на том собрании у воеводы.

– Ого! А вы чего тут сидите?

– Не видишь? Отдыхаем, – фыркнул Ерёма, расплывшись в улыбке.

– А что, более отдохнуть негде?

– Так ты далеко. А нам поговорить нужно.

– А чего вы вдвоём? Остальные где?

– Пьют. Обидел ты их.

– На обиженных воду возят.

– Может и так, но будь осторожен. Могут гадость какую тебе учинить.

– А вы?

– А мы с тобой согласные, – произнёс Дмитрий, вставая. – Сам ведь помнишь, по душе нам твои слова пришлись.

– Вот мы и решили, – также вставая, добавил Ерёма, – что с тобой нам по пути…

Глава 3

1554 год, 10 сентября, вотчина Андрея на реке Шат

Решив все необходимые вопросы в Туле, Андрей отправился домой – в свою вотчину. Прихватив заодно и свою сотню – всех тридцать восемь вооружённых мужчин. Иначе он не мог поступить по разным причинам. И главной среди них выступала охрана. Двадцать четыре тысячи рублей – очень большая сумма и огромный соблазн. Такой большой, что на него легко мог позариться не только татарский бей, но и какой-нибудь соседний полк. Так что, среди прочего, по договорённостям с отцом Афанасием и купцом Агафоном было решено молчать о конкретных суммах, отчитываясь только перед Царём и партнёрами. Ну и всю сотню пришлось задействовать, спрятав сундучки с деньгами среди других товаров. Для чего Андрей закупил, например, много необработанной крицы. Она ведь всё равно была нужна.

Понятно, что в городе догадывались, что Андрей получил крупную сумму. Но их ожидания ограничивались семью-девятью сотнями рублей, которые можно было высчитать исходя из взноса в полк. И эта сумма не шла ни в какое сравнение с реальным положением дел…

– А чего ты своё подворье в Туле не поставишь? – спросил отец Афанасий Андрея, когда тот с ним прощался. – Я рад, что ты останавливаешься у меня. И всегда приму. Но сотник уже не мальчик. Ему своё подворье иметь нужно. Да и деньги есть. Пора бы уже.

– А где его ставить, отче? В кремле мне земли не выделят. Там всё занято.

– Как не выделят? – удивился Афанасий. – Надысь с воеводой толковали о том. Тебе предложили там строиться, а ты отказался.

– На том клочке земли мне не развернуться. Только будку собачью ставить разве что.

– Будку? – ещё больше удивился священник. – А сколько тебе нужно?

– Много, отче, много. Сам же видишь – дела закипают, из-за чего в кремле своего я не получу. Обид или каких-то глупых надежд на то у меня нет. Там просто мало земли. А вне кремля – дело небыстрое и очень непростое. Подворье ведь ставить нужно укреплённое, на тот случай, если татары с большим войском придут. Сам говоришь – не мальчик уже, а ставить новое взамен пожжённого раз за разом именно что удел малышей неразумных.

– Ой ли?

– Давно бы туляки в складчину земляной вал вокруг посада поставили. Большой. Чтобы татарам неповадно было нажитое непосильным трудом жечь да грабить. Но я с тем возиться не хочу. Мне и с полком бед хватает.

– Хм… А если вне кремля, то где бы ты хотел его поставить?

– Да на старом городище, – произнёс Андрей, имея в виду то место, где позже возникнет сначала поселение мастеровых оружейных, а потом и завод Демидовых, переросший в последствии в ТОЗ.

Понятное дело, что в 1554 году там даже ландшафт был другой.

Само древнее городище, построенное на слиянии Упы и Тулицы[6]6
  В старину реку Тулицу именовали Тулой, откуда и название города.


[Закрыть], оставили уже в середине XII века, перенеся крепость и город на левый берег Упы. Туда, где и ныне стоял кремль. Правый же берег использовался только в хозяйственных целях – для огородов и покосов. И так дела обстояли до 1595 года, когда оружейных мастеров из Дедилова по указу Царя Федора Иоанновича переселили в Тулу и разместили на слиянии Упы и Тулицы.

В те годы там большого острова ещё не было, просто потому, что он искусственен. И появление его связано с хозяйственной деятельностью Никиты Демидова в конце XVII века. Но то уже совсем другая история.

– А не боишься там селиться?

– В кремле мне всё одно места не хватит.

– А чего не тут, на этом берегу Упы?

– Раздолья нет. Да и река мне малая нужна. А там Тулица течёт – самое то.

– Зачем?

– Плотину там поставлю да колесо водяное для нужд мастеровых. И стену земляную поставлю для защиты от татар. А её лучше на стрелке воздвигать. Легче и защиты больше.

Андрей не врал.

Он просто не договаривал, планируя развернуться на этой площадке похлеще Никиты Демидова. Говоря про плотину, он держал в уме знаменитый Демидов пруд с зеркалом в 40 гектаров. Он ведь покрывал преимущественно болотистые ничейные земли. Посему и вопросы к нему вряд ли возникнут. Наоборот, все только обрадуются, если он изведёт болото, столь близко лежащее к Туле.

Разумеется, повторять ошибку Демидова Андрей не собирался. И земли перед заполнением пруда он планировал подготовить. Расчистить. Углубить. Да и потом чистить, благо, для пруда с чистым дном без коряг и плавным понижением уровня это не представляло никаких технических сложностей.

– Хорошо, – после некоторой паузы кивнул отец Афанасий. – Я постараюсь сговориться. Не думаю, что кто-то будет против. Особливо если ты ещё и укрепление там какое поставишь.

На том и сговорились.

Видимо, требовалось время, чтобы согласовать такие вопросы. Ведь Андрей явно заявил определенные претензии на размах, и священник это понял. А значит, вряд ли такой вопрос станут решать на местах…

Но стройка в Туле – дело далёкое. Вряд ли раньше следующей весны к таким делам получится приступить. А вотчина – вот оно, уже насквозь родное.

Парень подъехал к деревянному мосту через реку Шат и едва не заслезился. Откуда такие эмоции? Он не знал ответа на этот вопрос. Однако чувства были. И сильные.

Их заметили.

Издали.

И встречали. Выехал Пётр с небольшой свитой сопровождения. Он так всё лето и просидел в вотчине, выступая своего рода начальником охраны и командиром сводного гарнизона в одном флаконе.

Марфа ждала в крепости.

– Жив, – радостно произнёс Пётр, подъехав к Андрею ближе.

– Не дождётесь, – так же радостно оскалился он.

– Мы уж тут слышали про битву. Агафоновы люди на лодках приходили. Сказывали. Не сильно тебя помяло?

– Коня убили.

– А я-то смотрю, нет его… м-да… Добрый конь был.

– Дорогой…

А пока они болтали, купеческие лодки «парковались» возле деревянного причала. Его ещё оборудовать и оборудовать. Но пока и это годилось, облегчая и фиксацию лодок, и их разгрузку.

Марфа вышла из ворот земляной крепости, держа ребёнка на руках.

Её муж вернулся.

И она при этом пережила эмоции, близкие к катарсису. Потому что в эти времена женщина без мужчины была никем и звали её никак. Особенно в той ситуации, в которой их семья оказалась. А тут такие новости. Серьёзная драка. Ранен. Везли на носилках. Медицина в эти годы была малорезультативна, скорее помогала преставиться, нежели выжить, поэтому она переживала не на шутку. И теперь, увидев мужа живым, довольно бодрым, да ещё на коне, испытала целую гамму позитивных эмоций.

Он подъехал ближе.

Лихо соскочил с коня. Поморщившись от раны. Ногу ему в том бою у Селезнёвке всё-таки зацепило.

– Как ты? – тихо спросил парень, обняв жену так, чтобы ребёнок оказался между ними.

Малыш немного запищал. Но почти сразу притих, начав ощупывать ручкой лицо отца. Его он узнавал и тянулся к нему, хотя в этот раз и не признал с первых секунд.

– Слава богу, не хвораю. Да и сынок наш здоров. Кушает, какает, спит, кричит, в общем, ведёт полноценную, насыщенную жизнь.

– Я рад, – вполне искренне произнёс парень и, чуть подавшись вперёд, поцеловал её. Отчего сын запищал, так как его слегка прижали их телячьи ласки.

– У меня для тебя сюрприз.

– Сюрприз? Что-то случилось?

– Пойдём, – произнесла она и пошла в глубину крепости.

Андрей отдал поводья своего коня кому-то и последовал за ней.

Они зашли в одну из подсобок. И подошли к чему-то накрытому холстиной.

– Сними.

– Что это?

– Сними и увидишь.

Муж послушался её. Откинул холстину и от удивления присвистнул. Перед ним на станке располагался самый что ни на есть обычный ковёр с узором «белая роза», типичным для южного Дагестана. На юге Дагестана уже в XII веке ткали ковры, опираясь на персидскую технику и традицию. Однако наивысшего расцвета это ремесло достигло к XIX веку, когда сформировались центры и узоры, ставшие известные на весь мир.

– Откуда сие?

– Я сделала.

– Ты?! – немало удивился Андрей. – Пояснишь?

Марфа огляделась. И только после того, как удостоверилась, что их никто не подслушивает, продолжила:

– Одна из моих бабушек была из селения Микрах, – начала Марфа. – Я к ней малышкой часто ездила в гости. А в том селении издавна ковры ткали. Разные. И такие вот мягкие – с ворсом, и гладкие. И меня, малышку, бабушка тоже учила. Я ведь вокруг неё вертелась. Так что узлы вязать я научилась раньше, чем читать-писать. Потом бабуля умерла, да и я повзрослела, и мой интерес угас. Думала, что забыла. Но нет… это, научившись раз, уже не забудешь.

– А сейчас решила вспомнить?

– Да. Сам видишь – станок очень простой. Никаких хитростей. В Микрах этими делами раньше в каждой семье промышляли. За год по несколько ковров каждая женщина плела. И для жизни, и на продажу.

– Вот такие?

– Нет. Это не ковёр, а скорее коврик, – улыбнулась Марфа. – Маленький. Я с ним за месяц управилась. Причём не сильно утруждаясь, других ведь дел хватало.

– Интересно, – произнёс Андрей и провёл рукой по ворсу весьма недурно сделанного ковра. Простой рисунок был достаточно контрастен даже при тех слабых, природных красках, которые применила супруга. – А чем же отличается мастерица от новенькой в этом деле? Тем, что она работает с простыми узорами?

– Нет. Только скоростью вязания узлов. Опытная мастерица может за год делать с десяток обычных ковров, а то и больше. Такой новичок, как я, – два-три, край четыре.

– Ты уже начала кого-то учить?

– Обижаешь, – улыбнулась она. – Конечно. Как из Тулы пришли к нам девицы, я выбрала из них тех, что по натуре своей подойдут для такого ремесла. Внимательные, спокойные, собранные. И посадила их учиться. Показывала. Проверяла. Давала объём работы. Ремесло нехитрое, его и ребёнок освоит в самые сжатые сроки, но муторное, поэтому не каждая может их ткать постоянно. Один-два для себя – одно дело, а на продажу… многим проще купить.

– Сколько этих девиц у тебя?

– Четырнадцать девиц. Но их за станок пока всех не посадишь. Ниток нет. И с краской беда. Сам видишь – всё бледно. А ты свои все увёз.

– С краской решим.

– А с нитками?

– С этим сложнее, – произнёс Андрей, задумавшись.

На Руси в XVI веке не существовало внятного производства тканей. Никаких. Ни плетёных, ни валеных. Во всяком случае, организованного и хоть сколь-либо значимого.

Из-за этого многие женщины, особенно селянки, умели вручную выделывать пряжу, а потом из неё что-то изображать на простейших ткацких станках. Причём, что приятно, имелись даже прялки почти нормального вида. Рогулька, колесо, педаль и всё такое. Понятно, не у каждой семьи имелась подобная прялка, но в гнезде родичей одна такая точно наблюдалась. И почти каждая девочка к совершеннолетию умела уже ей пользоваться.

При этом совсем недалеко от Тулы находилось Касимовское ханство со столицей, что стояла прямо на Оке. Вассальные владения Иоанна свет Васильевича.

Мысли о Касимовском ханстве Андрея в целом немало оживили. Оно как-то выпадало из поля интересов парня. А зря. Очень зря. Очень интересное место и совсем недалеко.

Строго говоря, население ханства к 1554 году уже перешло к оседлому образу жизни, из-за чего не имело развитого скотоводства. Однако связи у Шах Али имелись весьма и весьма немалые. По своей сути Касимов представлял собой этакий портал между Русью и Степью, поэтому через Касимовский торг можно было закупать шерсть, шкуры, рога и прочее. Кстати, небольшой рынок рабов там тоже в эти годы имелся. Но славянами там практически не торговали. Разве что вывезенными с Литвы. В основном «дети севера» разного фасона, да в меньшей степени выходцы с Кавказа, который в XVI веке терзали в этом плане ничуть не меньше Руси.

Парень вышел из своего кратковременного ступора и посмотрел на жену:

– Для ковров не нужна тонкорунная шерсть?

– Совсем необязательно. Строго говоря, даже верблюжья сойдёт, хотя её, конечно, не окрасить и придётся подбирать по тонам или смешивать с крашеной овечьей.

– Очень интересно… очень… Ты представляешь, сколько они стоят?