Текст книги "Фрунзе. Том 1. Вираж бытия"

В оригинальной истории после смерти Фрунзе наркомом стал Ворошилов. И он сразу тихо сел на попу ровно, не отсвечивая. Попытки же Тухачевского начать перевооружение потерпели в целом провал. Их заблокировал Сталин. И так продолжалось ровно до военной угрозы 1927 года, когда Иосиф Виссарионович запаниковал. Ибо даже весьма поверхностный и благостный для РККА анализ ситуации показал, что шансов на победу практически нет.

Тут же Михаил Васильевич уже успел его напугать.

Серьезно.

Так что, несмотря на нежелание усиливать опасную для него группу военных специалистов, лояльных по большей степени Троцкому, он охотно поддержал начинание. Ведь враг общий. Враг опасный. И он точно никого из них не пощадит. О том, как польские паны относились к коммунистам, ни у кого из присутствующих иллюзий не имелось. Да, такие люди, как Брусилов или Бонч-Бруевич, может быть, и пережили бы военную катастрофу. Но вот Сталина, Ворошилова, Зиновьева и прочих детей революции совершенно точно ждала смерть…

После совещания Фрунзе вышел на улицу.

Мороз приятно холодил.

Вся спина у него была мокрая от пота. Жарко, душно и страшно вот так битый час сидеть в банке с пауками. Смертельно опасными, талантливыми пауками, поднявшимися очень высоко из той кровавой каши, каковой была Гражданская война.

Он растер лицо.

Очень хотелось закурить и выпить. А потом еще и женского общества. Чтобы выпустить пар. Но вместо этого он отправился к себе в наркомат. Работать. Очень уж остро стоял вопрос. Очень уж напуганными и взволнованными выглядели эти пауки…

Глава 7

1926 год, февраль, 2, Москва

– Нашел этого? – спросил нервного вида мужчина с усами-щеточками, закурив папиросу.

– Нашел. В Смоленске прятался.

– Хотел границу перейти?

– Да. Документы уже справил. Но от нас не уйдешь.

– Чисто исполнил?

– Все концы в воду. Местных товарищей подключил. Пообщались. И тихо прикопали. Все чисто.

– Уверен?

– Уверен. Комар носа не подточит.

– Феликс заинтересовался этим делом. Сам знаешь, какие слухи по Москве ходят. Проверь все еще раз.

– Проверю. Все будет в лучшем виде.

– С этим… – скривился и сплюнул мужчина с щеточкой усов, – ни в чем нельзя быть уверенным.

Тишина.

– Молчишь? Кто там оказался такой умный, что догадался грабить квартиру?

– Грабить? – нервно сглотнул собеседник.

– Не притворяйся, будто не понял, о чем я. Нашел кого грабить.

– Так мы думали, что он того.

– Того. Сего. Выжил. Цветет и пахнет. Дым коромыслом стоит от его дел. И есть у меня чуйка – гибель жены он не оставит просто так. Копает. Как пить дать копает.

– Так мы все концы в воду. Чего там копать-то?

– А с Софьей ты не это мне говорил? И что же? Обосрались?

– Это… Так, может, и его, ну, того? Чтобы не копал. Землекоп х***в.

– Он не Софья. Он сам много кого прикопать сможет. В пятом году и далее не раз доказывал делом. Справишься?

– Справлюсь.

– Точно?

– Да у меня все готово. Все исполним красиво.

– Только без привлечения товарищей. Если Феликс узнает, он нам обоим дырки в голове просверлит.

– Разумеется. У меня кое-что интереснее задумано.

– Действуй, – нехотя произнес этот мужчина в серой шинели и несколько раз кивнул. Отчего забавно проявился его вздернутый нос заметных размеров. Он затянулся сигаретой еще раз. Отшвырнул ее небрежно, бросив на мостовую. И, воровато оглядевшись, пошел в здание…

* * *

– Михаил Григорьевич, проходите, садитесь, – поприветствовал Фрунзе вошедшего в кабинет Дьяконова. Того самого, который еще в марте 1916 года разработал для трехлинейки ружейную гранату. Вполне себе приемлемую и находящуюся на уровне тех лет. Да и потом много работал в схожем направлении, трудясь уже на благо Советского Союза.

– Здравия желаю, товарищ нарком, – произнес тот и чеканным шагом проследовал к указанному ему стулу. Поближе к Михаилу Васильевичу. Да и вообще – выглядел он подчеркнуто по-военному. Сказывалось и военное училище еще царского выпуска. И звание штабс-капитана. В общем, выправка имелась достойная.

– Что вы слышали о миномете системы Стокса[18]18
  81-мм миномет системы капитана Стокса разработан в 1915 году. Первый миномет, созданный по схеме мнимого треугольника, впоследствии ставшей классической. Его мина не имела стабилизатора. Именно он стал родоначальником всех современных минометов. Характеристики: калибр – 81,4 мм; вес – 52,5 кг; скорострельность – 25 выстрелов в минуту; дальность – 100–1000 м; вес мины – 3,2 кг.


[Закрыть]? Английском.

– Слышал немного. Будто бы это трехдюймовая мортира их. Разработана и поставлена на вооружение еще в годы Империалистической войны. Для огневого усиления солдат в траншеях.

– Вы с этим минометом когда-нибудь работали?

– Не доводилось. Только слышал о том, что вроде как эта мортира неплоха.

– Неделю назад в наркомате утвержден классификатор вооружений для того, чтобы не допускать путаницы. Стрелкового и артиллерийского. Он, понятно, до вас еще не доведен. Но гладкоствольная калиберная мортира там названа минометом, надкалиберная любая – бомбометом, а нарезная калиберная – собственно мортирой.

– Понял, – коротко кивнул Дьяконов. – Миномет.

– Мы на полигоне постреляли немного. Сравнили разные системы. И пришли к выводу, что система капитана Стокса самая интересная и перспективная. Вас я выбрал для того, чтобы в самые сжатые сроки изучить данный миномет. И подумать над тем, как устранить его недостатки. А потом, как следствие, подготовить доработанную конструкцию миномета Стокса-Дьяконова к серийному производству.

Бывший штабс-капитан хмыкнул.

Нехитрый прием. Понятный. Но в целом приятный. Тем более что при царе его не жаловали. Так что, поняв контекст ситуации, он решил напомнить о себе и в другом плане:

– Товарищ нарком, вы, наверное, меня выбрали не просто так. Слышали о моей винтовочной гранате?

– Слышал, но ее испытания показали неудовлетворительный результат. И дело не в вас, а в том, что сама идея винтовочных гранат в целом порочна. У них катастрофически низкая точность. Ими даже с полусотни шагов попасть в окно получается весьма неустойчиво. Но вы не переживайте. Идея богатая. У комиссии появилась мысль о том, что можно сделать. И если справитесь с минометом, то я ваше КБ озадачу как раз развитием этого вопроса.

– Что нужно сделать? – подавшись вперед, спросил Николай Николаевич. Слова о собственном КБ сделали дела намного больше, чем простенькая и незамысловатая лесть. Это было если не мечтой Дьяконова, то чем-то близким к тому. Ведь с 1921 году он трудился консультантом на Ленинградском заводе «Прогресс». Хотелось же ему совсем иного.

Фрунзе улыбнулся, заметив реакцию. И пододвинул ему папку, которая сиротливо ютилась на пустом столе.

– Здесь лежат сначала чертежи, снятые с миномета Стокса. Наши, метрические. Английских, понятное, у нас нет. Разумеется, сняли как могли. Плюс-минус. Все на бегу. Но конструкция простая, поэтому не думаю, что это на что-то повлияет.

– А дальше? – спросил Дьяконов, проглядывая листы.

– То, что мы хотим. В целом конструкция нас вполне удовлетворяет. От вас требуется только одно – повысить ее простоту и технологичность. Ну и снизить вес, если получится. Но главное – мина. Дело в том, что мина капитана Стокса не имеет стабилизаторов, из-за чего достаточно неустойчива в полете.

– Но здесь уже есть эскизы мины, – несколько удивился Дьяконов.

– Это наброски членов комиссии. Так сказать, мысли вслух, по опыту изучения иных систем. Вам надлежит их проверить или, если они будут выглядеть неудовлетворительно, разработать что-то взамен.

– Какие у меня сроки? Ресурсы?

– Сроки – чем быстрее, тем лучше. По ресурсам. А что и кто вам потребуется? Какое оборудование и так далее. Хорошо все взвесьте, обдумайте, и через пару дней жду вас на доклад. Заодно и сориентируете по срокам. Двух суток для оценки объема работ вам хватит?

– Учитывая детальность проработки заказа – вполне.

– Отлично. Тогда не смею вас больше задерживать.

– А какой калибр? Его в точности повторить?

– Пусть будет ровно восемь сантиметров. Плюс-минус один-два миллиметра погоды не сделают, а называть станет проще…

Дьяконов попрощался и удалился. Следом поднялся и сам Фрунзе.

Он, завершив все оперативные встречи, собирался отправиться в санаторий «Сокольники», что разместили в 1922 году на бывшей даче Лямина. В парке Сокольники. И провести там пару дней в тишине. Без того, чтобы его постоянно дергали, отвлекая от разных важных дел. А точнее от плана развития и реконструкции РККА. Его требовалось продумать очень тщательно.

Михаил Васильевич вышел на крыльцо.

Хлопнула дверь.

Он вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся.

Шел небольшой снег. Но сырости не наблюдалось.

– Прекрасный денек! – огладив усы, озвучил он свои эмоции.

Урча двигателем, подкатил автомобиль.

Это был Studebaker Light Six 1924 года выпуска. Самая дешевая модель в линейке Studebaker 1920–1924 годов. Но Михаил Васильевич не брезговал.

Обычный добротный автомобиль. В целом ничем не примечательный. В отличие от некоторых деятелей советского правительства, он не стремился отжать себе самый классный, статусный автомобиль. Ни к чему это. Этот его вполне устраивал. Двигатель – рядная шестерка трехлитровая мощностью в сорок лошадей. Трехступенчатая коробка передач. Крепкий кузов – седан с четырьмя дверями. Что еще нужно? А то, что он неприметен, даже хорошо. Можно было внезапно оказываться в самых разных местах.

Он подошел.

Сам открыл дверь и сел на заднее сиденье.

Спереди разместились водитель и порученец. Последний хотел было открыть наркому дверь, но услужить не удалось. Не успел. Тот и сам шустро действовал.

– Трогай, – произнес Фрунзе и откинулся на спинку сиденья, погружаясь в свои мысли. Дорога по такой погоде предстояла небыстрая. Видимость дурная. И в принципе, можно было уже начинать работать в относительном покое.

«Студебекер» дернулся и мягко пошел, разгоняясь…

Дорога была медленной и, в общем-то, неинтересной.

Он лишь изредка поглядывая в окно, за котором проползали виды зимней Москвы. Снег, покрытый местами грязью, лежал огромными сугробами. Серые дома. Угрюмые люди, идущие по тротуарам, словно бы нахохлившиеся из-за поднятых воротников… Ничего нового…

И вот они выехали на Русаковскую улицу. Достигли железнодорожного моста. И…

Выстрелы.

– Гони! – рявкнул Фрунзе водителю.

Тот не задумываясь подчинился. И автомобиль стал ускоряться. Довольно бодро как по этим годам. Стремясь скорее проскочить под железнодорожным мостом и уйти из-под обстрела. Сам же Михаил Васильевич лег вдоль заднего сиденья. Он бы и ниже лег, в проход, да места там не имелось. Не поместился бы.

Пули продолжали стучать по обшивке.

Вот упал вперед порученец.

Вот вскрикнул водитель и упал на руль, а «Студебекер», вильнув, уткнулся в один из сугробов на обочине.

Фрунзе, словно ведомый непонятной силой, выскочил из автомобиля. И, прячась за большим сугробом, побежал к ближайшему зданию. К углу его кирпичной кладки. За которой планировал укрыться от нападающих. Собраться с мыслями. И решить, что делать дальше. Потому как в машине оставаться было явно очень опасно.

К этому времени снег усилился. И дальше полусотни метров почти что и не было ничего видно. А автомобиль проскочил наверное за семьдесят после моста. Так что, люди, открывшие огонь по авто, явно упустили из виду эту метнувшуюся к зданию серую тень.

Вот он добежал.

Свернул за вожделенную каменную кладку. Прижался к ней спиной, пытаясь выровнять дыхание и прислушаться. До машины было всего каких-то двадцать шагов. Едва ли больше. Так что кое-как на слух можно было оценить приближение противников.

Вот, тяжело дыша, подбежала к «Студебекеру» какая-то компания. Громко топая. Словно слоны…

– Чу… – недовольно протянул один из незнакомцев. – А где фраерок-то?

– Да черт с ним! Где рыжье!?

– Неужто уволок?

– Да куда он уволок? Он вон – подранок, – махнул он рукой в сторону угла дома, где снег был измазан кровью. Прямо по следам.

Но, к счастью, это была кровь не Фрунзе, а водителя. Прыснула на него из пробитого плеча.

– А вдруг уволок?

– Так проверь!

Медлить Фрунзе не стал.

Он уже успел достать свой Colt 1911.

Взвел его. Снял с предохранителя. Принял правильную стойку с двуручным хватом пистолета. Выдохнул. И шагнул приставным шагом за край каменной кладки. С ходу открывая огонь.

Бам-бам.

Бам-бам.

Бам-бам.

Стрелял он как в тире.

Да, у этого тела подходящих навыков еще не имелось. Во всяком случае, на должном уровне. Равно как и рефлексов, наработанных тысячами и тысячами выстрелов. Но все равно получилось недурно. Тем более что нападающие явно не ожидали отпора.

Бил он двойками.

Первой же свалил один из силуэтов. Тут же перенес прицел на следующий. Тот, что находился к нему ближе по азимуту. Чтобы время не терять. Благо, что при нормальном хвате двумя руками и устойчивой позиции переносить прицел на новую цель и быстро стрелять было легко и просто.

Эти персонажи, конечно, открыли беспорядочную стрельбу в ответ. Но быстро стихли. Первые двое легли, даже не успев пикнуть. А остальные – палили «в ту степь», убегая. Впрочем, несмотря на это, они сумели Фрунзе даже ранить. Слегка. Царапнув пулей по ребру. Именно что царапнуть, только повредив кожу.

Он же, отстреляв магазин, сбросил его прямо на снег и, не медля ни секунды, поставил туда запасной. Его он предварительно заткнул за пояс, чтобы скорее вытаскивать. Нажатием пальца снял затвор с задержки. И продолжил стрельбу. Все-таки последний нападающий оказался шустрый. И его на бегу подбить оказалось не так-то просто. Тем более что и дистанция быстро увеличивалась.

Опустошив второй магазин, нарком вновь перезарядился. Осмотрелся. И пошел к машине, будучи настороже.

Двое наповал. Один тяжелый умер прямо у него на руках. Еще один – не жилец. Вот – лежит, хрипит с пробитым легким. Сорок пятый калибр разворотил грудную клетку дай боже. А пятый выл, схватившись за ногу. Ту по касательной зацепил нарком, вырвав кусок мяса тяжелой пулей. Подбежав, Михаил Васильевич пробил ему сапогом по лицу. Затыкая. И, связав ремнем, вернулся к раненому водителю.

Порученца наповал. Пуля попала ему прямо в лоб. А вот водитель был жив. Благо, что рана оказалась не тяжелой, а скорее неприятной. Ни артерия, ни кость вроде как не были задеты. Так что, по-простому перевязав его, чтобы остановить кровь, Фрунзе вышел на дорогу.

Машин было немного.

Выбирать не приходилось. И он, расстегнув шинель, чтобы обнажить френч с парой орденов Красного Знамени, шагнул навстречу проезжавшему грузовику. Перегораживая путь. Пистолет же никуда не девал, так и держал в руке. Хоть и не наводил на водителя и вообще им не угрожал.

Тот остановился.

Михаил Васильевич подошел к бледному как полотно водителю и его товарищу, что сидел рядом.

– Я Фрунзе. Нарком. На мою машину напали. Мне нужна ваша помощь. Убитых и вон того раненого надо погрузить в авто. И помочь довести до ГПУ.

– ГПУ… – тихо проблеял водитель, явно не желавший связываться с этой организацией.

– Мой водитель ранен. Я его перевязал. Положу на заднее сиденье. И сам поведу авто. Вы за мной с этими «подарками». У ГПУ выгрузим, и я вас отпущу…

Эти двое нервно кивнули. Куда деваться-то? Тем более что после представления они вспомнили портреты, напечатанные в газетах. И сходство между тем и этим лицом явно имелось. Да и два ордена Красного Знамени не фунт изюма. Такие просто так кому попало не дают.

И, решив что-то для себя, вышли, начав помогать.

Подъехала еще одна машина. Фрунзе и ее остановил. Кратко описал ситуацию и отправил в ближайшее отделение ГПУ. Чтобы предупредить.

Третья машина. Ее он отправил за врачом, чтобы приехал в ГПУ для оказания помощи.

Четвертая. Ее он направил в наркомат.

Ну и так далее.

Все это делал открыто, спокойно, четко. Без нервов.

Раненый уголовник же, видевший и слышавший это все, лишь тихонько выл. Как потом показал допрос – он Фрунзе в лицо не знал. И если бы знал, на кого нападают, не пошел бы. Но им дали наводку, что в такой-то машине с таким-то номером будет ехать один нэпман после выгодной сделки. С большой суммой золота…

Глава 8

1926 год, февраль, 2, Москва

Новость о происшествии на улице Русаковской облетела Москву в самые сжатые сроки. Фрунзе специально постарался сделать так, чтобы придать делу максимальную огласку. А то ведь после покушения на него в больнице имени С. П. Боткина, шум если и шел, то тишком и шепотком. Чего оказалось совершенно недостаточно для задумки наркома.

Понятное дело – сарафанное радио не задушишь и не заткнешь. Но слухи были слишком уж осторожными. Более того, потихоньку затихали. Люди в целом уставали эту тему обсуждать и переключались на иное. А данное происшествие подходило лучше всего для политического пиара. Сам-то Михаил Васильевич в жизни на подобную инсценировку не пошел бы. Но раз уж так случилось – грех не воспользоваться. Тем более что он ожидал двойного удара, то есть подстраховки на случай провала. Как и в прошлый раз.

Часа не прошло, как все московские газеты и журналы уже направили своих корреспондентов. Дабы прояснить ситуацию. И в больницу, куда отправили водителя. И к сотрудникам ГПУ, начав их откровенно нервировать. Ответить-то им нечего. И с журналистами работать они не умели со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.

Сам Дзержинский узнал о стрельбе где-то через пару минут после того, как водитель, отправленный Фрунзе, достиг ближайшего отделения ГПУ. И так подорвался, устремившись к месту событий, словно крылатая ракета. Он о них, правда, еще ничего не знал, но та скорость и ловкость, с которыми он огибал ландшафт, были вполне сопоставимы.

Его авто едва не въехало в подъезд. Резко затормозило, разгоняя прыснувших от дверей журналистов. И, бодро выскочив из авто, Феликс Эдмундович буквально ворвался в помещение. Кратко опросил присутствующих там сотрудников и быстрым шагом прошел в комнату, где находился Фрунзе.

Дверь.

Энергичный рывок.

И вот перед ним предстал уже Михаил Васильевич, которого бинтовали врачи. Он специально настоял на том, чтобы те сначала оказали медицинскую помощь раненому бандиту. Дабы тот случайно не умер раньше времени. Тем более что у него все одно была царапина.

Врач скосился на Железного Феликса, но даже и не подумал дергаться. Спокойно закончил свою работу. Помог Фрунзе одеть одежду. Собрал свои вещи и вышел.

Все это время Дзержинский нервно курил.

Молча.

– Что случилось? – наконец произнес тот, когда дверь закрылась. – Вся Москва на ушах!

– Ничего особенного. Просто на мою машину напали. Порученец убит наповал. Пуля в лоб попала. Водитель ранен в руку. Меня вот – слегка задело.

– Кто напал?

– Уголовники какие-то. Я присутствовал на первом допросе задержанного. Ничего внятного. Судя по его словам, их кто-то навел на мой автомобиль.

– Навел? Кто?

– Увы, – пожал плечами Фрунзе. – Осведомитель был известен тому бандиту, что умер. Может, этот и врет. Но тут даже если выбить признания, все равно после всей этой шумихи осведомитель заляжет на дно. Или в бега отправится. Или заказчик покушения его сам убьет.

Феликс молча покивал.

– Они считали, что в автомобиле едет нэпман с крупной суммой денег. Золотом. К делу они готовились загодя. Третьего дня перебрались на хату поближе к дороге. Я как раз три дня назад оформил себе двухдневный отпуск для отдыха в санатории «Сокольники».

– Что? – оживился Дзержинский.

– Я отдал распоряжение своему секретарю перенести все свои встречи и совещания с указанных дней, а также зарезервировать для меня номер в санатории. Работы очень много. И когда тебя дергают постоянно, сложно на чем-то сосредоточиться. Вот я и отправлялся – побыть в тишине и поработать над планом реконструкции РККА.

– Секретарь, значит.

– Не факт. Я мог выехать в санаторий разными маршрутами. Я уже посмотрел карту. К санаторию было несколько магистральных подъездов с удобными местами для засад. О том, что я выезжаю от наркомата и двинусь именно по Русаковской улице, стало ясно буквально за несколько минут для начала движения.

– Кто об этом знал?

– Всего несколько человек. Я уже сообщил о них сотрудникам ГПУ. Они отправились их проверять. Я также отправил людей на ту хату уголовников – осмотреть все и обыскать. Плюс на телефонную станцию. Промежуток времени небольшой от моего выезда до нападения. И выяснить, кто куда звонил из наркомата и прилегающих домов, не так сложно. По выявленным адресам можно будет потом отработать. Хотя телефонистки могли и не запомнить, кто куда звонил. Столица. Звонков много. Но мало ли. Вдруг повезет?

– Прилегающим адресам?

– А почему нет? Общую информацию о факте бронирования номера они могли узнать по разным каналам. Даже из самого пансионата. Уверен, там суета и толчея. И все знают о том, что я приеду. Просчитать вероятные маршруты – невеликая сложность. Так что, посадив своего наблюдателя в ближайшем доме к наркомату, можно отслеживать поездку.

– И возле квартиры могли тогда сидеть.

– Разумеется. Но их не вычислить. Судя по всему, кто-то координировал деятельность уголовников. Кстати, по звонкам, которые поступали на хату, я тоже попросил собрать сведения. Вряд ли на нее звонили напрямую. Опасно. Скорее всего, наблюдатель сообщил координатору, и тот выдвинул уголовников на позицию.

– Понимаю. Согласен, – закивал Дзержинский. – Тебе бы в нашем ведомстве работать.

– Я бы с удовольствием. Дело архиважное. Но кто армией-то станет заниматься? Там ведь тоже бардак и разброд с шатаниями. Силком заставляю себя спать. Работы безумно много. А еще деятельные дураки… бюрократы…

– Везде одно и то же… – мрачно констатировал Феликс, обреченно покачав головой.

– Ты плохо выглядишь.

– Сплю мало. Да и Пятаков с компанией совершенно достал. Он душит ВСХН, саботирует все, что может. А тронуть нельзя. Еще и Каменев со своей бюрократией.

– Каменев просто загнан в отчаянное положение. Заложник ситуации. А вот Пятаков… то да. Слышал о том, как Каганович на Украине воет?

– Нет. А что там?

– Сцепился с местными товарищами.

– А… это…

– И Пятаков из их компании. И не только он. Ох, чую, скоро искры той драки и до Москвы доберутся. Каганович упорный и упрямый. Просто так не отступит. Да только украинская партийная организация слишком важна для единства всей партии. Задачка. М-да. Ты бы отдыхал больше.

– Когда отдыхать-то? Я просто завален работой.

– Сердце не выдержит, и умрешь. А кто ГПУ управлять будет? Ты же видишь – мне их пинками пришлось направлять. Совсем своего дела не знают. Ты уйдешь – и все. Кранты.

– Так уж и кранты?

– Мне сейчас РККА нужно срочно приводить в боеспособное состояние. Это не только работа с людьми, но и производство. С ним, я думаю, ты сам знаешь, как все обстоит. Вот я выборочно по одному заводику прошелся намедни. Составил список людей из числа технической интеллигенции, которые за последние пару лет оказались под ударом. И опять же выборочно проверил.

– Проверил?

– Запросил дела. Мне не отказали. Все-таки моего наркомата заказы выполняли эти люди. И внезапно оказалось, что в пяти случаях из пяти дела как такового не имелось. Либо донос, либо донос и признание. Доказательств же – ноль.

– А признание разве не доказательство?

– Нет, конечно, – грустно улыбнулся Фрунзе. – Если человек слаб духом, то его легко заставить подписать все что угодно. А если перед этим хорошенько обработать в камере, то он ради прекращения этих мучений и публично во всем признается. И в том, что лично перебил всех мамонтов в палеолите, и во взятии Бастилии, и так далее. Человек слаб. И признание, по сути, не является доказательством. Слова нужно проверять. Вдруг он себя оговаривает, чтобы кого-то выгородить? Или еще какие обстоятельства имеются?

– Тебя послушать, то они все невинные овечки, – недовольно скривился Дзержинский. – Революция должна себя защищать.

– Без всякого сомнения, – согласился с ним Фрунзе. – В том числе и от вредителей, очковтирателей и прочей подобной братии. Ознакомившись с делами, я вернулся на производство. И пообщался с людьми. Выяснилось, что в первом случае на старшего смены написал донос его подчиненный – рабочий. Ему не нравилось, что тот шпынял его за брак и явку на работу в пьяном виде. Новый начальник смены был в курсе инцидента и просто игнорировал этого деятеля, который стал теперь бездельничать и ходить королем. Мы с тобой падаем от усталости, а он филонит. Каково? Его, кстати, я в пьяном виде застал у станка, который он намедни испортил. Чтобы из-за простоя ничего не делать. В который уже раз. Ну а что? Зарплата идет, наказать нельзя, а работы нет. Чем не сказка? Во втором случае – это был донос заместителя, который таким образом подсидел своего начальника. В третьем…

– Довольно, – отмахнулся Феликс с явным раздражением.

– Я потому и говорю – уже сейчас творится какой-то кошмар. Просто потому что ты перегружен и не можешь этих деятелей нормально проконтролировать. А что будет, если ты умрешь? Очковтирательство и фабрикация дел превратятся в основную практику? ГПУ войдет в смычку с уголовниками и станет их силовым крылом? Или …

– Чего ты добиваешься? – прорычал Дзержинский, перебивая собеседника.

– Я хочу, чтобы ты занялся своим здоровьем. Потому что мне страшно от одной мысли о том, какая вакханалия начнется, если ты уйдешь.

– Я слышал твое выступление на съезде. Ты умеешь нагнетать.

– Нагнетать? Ты, верно, шутишь! Пять дел, взятых мной наобум, оказались сфабрикованы! Обычное очковтирательство! А ведь эти клоуны наверняка отчитались, что поймали вредителей или даже шпионов. В то время как по факту покушения на меня ничего не сделано. Советского наркома хотели убить – а эти пни не мычат, не телятся уже два месяца. Жену мою убили. Что сделано? Ничего. Квартиру ограбили. Опять глухо. Теперь вот новое покушение…

Дзержинский сверкнул глазами, поиграл желваками, но промолчал.

– Я боюсь. Не за себя. За дело наше. Потому что вижу – враг поселился в самом сердце революции. А ты себя целенаправленно в гроб загоняешь. Ты что творишь?! Ты на себя в зеркало давно смотрел? Ты честный и ответственный коммунист. Ты разве не понимаешь, что тебя специально сводят в могилу? Сначала нагрузили как лошадь. Ты, конечно, очень работоспособен, но всему же есть предел! А дальше…

– И что же дальше? Ты продолжай.

– Продолжать? Дальше будет все проще и одновременно сложнее. Убить главу ОГПУ сложно. Ты тертый калач. Бдительный. Так что враги зашли с другой стороны. Начали травить тебя морально. Изводить. Сживать со свету в прямом смысле слова. Ведь как только ты ляжешь в землю, ряду товарищей, которые совсем не товарищи, будет кратно проще проворачивать грязные делишки… В том числе – твоим подчиненным. Которым такой начальник совсем не нужен! Им бы кого менее принципиального и сговорчивого. Серьезно. Займись собой. На тебя смотреть больно. Феликс – это война! Новая, серьезная война. Черт побери! Ты нужен мне! Потому что я ничего не сделаю с армией без тебя. Или ты думаешь, что они не сорвут производство и научно-конструкторскую деятельность? Уже срывают! Я только копнул – и такое говно. Проклятье! Это просто проклятье какое-то… Сделать революцию. Победить в Гражданской. И вот так все просрать…

– Мне не дают отставку с поста председателя ВСНХ, – тихо и мрачно произнес Дзержинский, для которого это все было очень больной темой.

– Найди толкового зама. Поставь вопрос ребром. Все что угодно. Если нужно – я тебя поддержу.

Помолчали.

Долго.

Наверное даже слишком долго.

– Зачем ты наорал на следователя? – наконец тихо спросил Дзержинский.

– Наорал? На какого?

– Ты приходил к нему в начале ноября из-за жены. Мне сказали, что ты орал на него так, что окна тряслись.

– Он же тут недалеко сидит. Так?

– Так.

– А поедем.

– Зачем?

– Поедем. Поговорим. Я не хочу выглядеть голословным. Тем более что тут пока полчаса у нас есть. Успеем.

Феликс подозрительно прищурился, но согласился.

Они вышли. Сели в авто Дзержинского и отправились в отделение, где тот самый следователь и сидел. Должен был сидеть.

Прибыли быстро.

Искомого человека не обнаружилось. С утра не было. Так что получилось тщательно опросить весь персонал. Включая уборщиц. Особенно уборщиц. А чтобы эксперимент был чистым, вопросы же задавал Дзержинский лично. Фрунзе же сидел в уголке за шкафом и прикидывался ветошью так, чтобы его не видели люди.

И итог главу ОГПУ поразил.

Люди не смогли подтвердить эпизод в начале ноября, когда некто сильно кричал в кабинете того самого следователя. Точнее, кое-что вспомнили, хоть и не то. Указав на единственный эпизод шумного скандала в начале ноября. Но тем «некто» выступал второй заместитель Дзержинского Генрих Ягода. Он вообще лютовал и матерился, словно пьяный боцман. Из-за чего люди подумали, будто бы следователя не только с должности снимут, но и расстреляют. Прямо на месте. Но обошлось. Только следователь этот в командировки стал часто ездить. Вот и намедни вернулся.

– Видишь? – спросил Фрунзе, когда все закончилось, и они вышли на крыльцо.

– Вижу, – раздраженно произнес Феликс Эдмундович, невольно растерев между пальцами папиросу. Отбросил ее. Достал новую и снова ее испортил. Сумел прикурить лишь третью.

Михаил Васильевич же молча наблюдал за ним, не мешая. Пока наконец не произнес:

– Я хочу создавать при РККА военную разведку с контрразведкой. Для этого нужен учебный центр. Планирую для этих целей приглашать опытных следователей. Самых матерых. Из той же Германии или еще откуда, чтобы научить наших ребят правильно проводить оперативные мероприятия.

– Дело хорошее, – кивнул Феликс, скосившись на наркома.

– Так давай общий центр создадим. Дешевле и проще выйдет. Ученых туда еще привлечем, чтобы разработать методики разные. Например, для определения самоубийства и самострела. ОГПУ в деле?

– Когда ты этим заняться планируешь?

– Мне нужен еще месяц-другой. Если Политбюро утвердит план развития РККА – то этим делом и займусь.

– Ясно. Как начнешь – дай знать. А пока у меня будет чем заняться.

– Ты только за здоровьем следи. Спи хотя бы по шесть часов в сутки. Лучше восемь. И какие-нибудь отвары попей из той же валерианы да пустырника.

– Я займусь этим, – нехотя ответил Феликс.

– Обещаешь?

– Обещаю, – и замолчал, глядя на очередного сотрудника, проходившего мимо в здание.

– Фанатизм никогда не даст окончательной победы, – очень тихо произнес Фрунзе, когда тот ушел. – От фанатизма устают. Фанатики могут победить. На первых порах. Но они никогда не удержат победы, потому что они устают от самих себя.

Дзержинский, удивленно выгнув брови, скосился на собеседника.

– А разве это не так? Посмотри вокруг. Приглядись к тому, как живут руководители Союза. Не все, но уже многие. Я вот на служебном автомобиле весьма скромном езжу. Ты тоже. А иные? Ярмарка тщеславия прямо какая-то. Одеваются еще куда ни шло, хотя и франтов хватает. У некоторых гимнастерка бывает пошита из такой ткани, что иной рабочий за годовую зарплату не купит. Но это полбеды. Ты к ним домой зайти. Музей, а не квартира.

– Знаю, – мрачно произнес Дзержинский, нахмурившийся, словно туча. Он в 1925 году уже выносил предложение для ЦК ограничить использование служебного автотранспорта в личных целях. Но его завернули. Да и вообще он немало раздражался происходящим.