Текст книги "Бородино (сборник)"

Михаил Юрьевич Лермонтов
Бородино (сборник)

Л. Смилевска
Наследник Пушкина

Вам в школе, конечно, уже рассказывали про Михаила Юрьевича Лермонтова. Ты наверняка знаешь, что прожил он всего 27 лет (с 1814 по 1841 г.) и что это была короткая, но очень насыщенная жизнь. Имя Лермонтова всегда приходит в голову вторым после Пушкина, когда просят назвать великих русских поэтов. Сравнений и правда не избежать: оба удивительно талантливые, оба погибли молодыми и оба за отведённые им годы успели оставить в русской литературе след на многие века. И так же как с именем Пушкина прочно связаны Михайловское и Болдино, так с именем Лермонтова – Кавказ.

На Кавказе Лермонтову довелось побывать несколько раз ещё ребёнком. Говорят, там же он впервые по– настоящему влюбился. И это было редкое светлое чувство, ведь поводов для радости в детстве и юности поэта было немного. Он рано потерял мать, почти не виделся с отцом, а рос у бабушки – Е. А. Арсеньевой в имении Тарханы в Пензенской губернии. Бабушка, надо сказать, обладала крутым нравом: воспитывала мальчика в строгости, готовила к блестящей военной карьере. От природы наделённый мягким характером, Лермонтов очень страдал. Может, поэтому он вырос немного нелюдимым, бывал язвительным и заносчивым… Именно одна из отпущенных им острот приведёт поэта к смертельной дуэли с офицером Мартыновым.

В 1827 году Лермонтов покинул бабушкино имение Тарханы и отправился на учёбу в Москву. Он много писал, сперва подражая Гюго, Шиллеру, Байрону. Подражал он и Пушкину. Это неудивительно: Пушкин и сам начинал с подражаний великим предшественникам – Державину и Жуковскому. В то время Лермонтов написал такие известные стихотворения, как «Парус» и «Ангел». Но они не приносили славы вплоть до 1837 года, когда был убит на дуэли А. С. Пушкин. Смерть Пушкина разделила жизнь Лермонтова на «до» и «после». Получилось, что гибель одного великого поэта подарила России другого: именно гневное стихотворение-обвинение «Смерть Поэта» принесло Лермонтову народное признание – и, конечно, немилость Николая I. Ведь Лермонтов возлагает вину за гибель Пушкина не только на Дантеса, но и на всех, кто, по его мнению, руководил им, намекая в том числе и на царских вельмож. Поэта арестовали, а позже перевели служить на Кавказ. Там он много путешествовал, изучал фольклор, собирал легенды и предания, тогда же записал сказку «Ашик-Кериб».

Часто, даже чаще всего тема его стихотворений – это потеря. Герой Лермонтова теряет Родину, покой, свободу. Размышляет Лермонтов и о роли поэта в обществе. Поэт для него – не просто творец, но в первую очередь обличитель пороков и последний глашатай истины. Именно об этом известные стихотворения – «Поэт», «Пророк», «Дума». Лермонтов ищет и не находит нравственный идеал в современности, он обращается к героическому прошлому. Так рождаются знаменитые «Песня про царя Ивана Васильевича…» и «Бородино». Общество XIX века, по мнению поэта, губительная среда для сильных, цельных натур. Обвинительный приговор обществу звучит и в романе «Герой нашего времени», и в драме «Маскарад».

Взгляни ещё раз на портрет Лермонтова. Да, много грусти и в глазах поэта, и в его стихах. Погиб он на дуэли, вызванной пустячной ссорой. Его короткий творческий путь – немногим более 13 лет – закончился, едва начавшись. Но этого времени хватило ему, чтобы остаться в памяти потомков не только и не столько наследником Пушкина, что уже немало, но самобытным, ни на кого не похожим великим русским поэтом.

Бородино[1]1
  «Бородино́». – Стихотворение написано в 1837 г. к двадцатипятилетию знаменитой битвы у деревни Бородино, ставшей крупнейшим сражением войны 1812 года. 26 августа (7 сентября) на поле, в 125 км от Москвы, встретилось больше ста тысяч солдат с каждой стороны. Бой длился двенадцать часов и окончился с почти равными потерями. Несмотря на то что наступление армии Наполеона на Москву остановить не удалось, эта битва вошла в историю как русский военный подвиг.


[Закрыть]

 
– Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спалённая пожаром[2]2
  «Москва, спалённая пожаром…» – Армия Наполеона вошла в покинутую жителями Москву 2 (14) сентября 1812 г. В тот же день в городе тут и там вспыхнули пожары. Сгорели склады продовольствия и боеприпасов, в огне погибло немало исторических зданий. Зато французы, оказавшиеся в обгоревшем, разорённом и покинутом городе, никак не могли чувствовать себя победителями. И 7 (19) октября Наполеон был вынужден бесславно покинуть Москву.


[Закрыть],
     Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия
     Про день Бородина!
 
 
– Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
     Богатыри – не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то Господня воля,
     Не отдали б Москвы!
 
 
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
     Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
     О русские штыки?»
 
 
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
     Построили редут[3]3
  Реду́т – замкнутое военное укрепление, предназначенное для круговой обороны. Чаще всего в плане представляет собой четырёхугольник, образованный насыпью, за которой скрываются солдаты.


[Закрыть].
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
     Французы тут как тут.
 
 
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
     Постой-ка, брат мусью[4]4
  Мусью (искаж. «месье») – «господин», обращение во Франции.


[Закрыть]!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдём ломить стеною,
Уж постоим мы головою
     За родину свою!
 
 
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
     Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи[5]5
  Карте́чь – артиллерийский снаряд из множества мелких железных ядер. Использовали картечь для поражения противника на близком расстоянии (не более трёхсот метров).


[Закрыть]!»
И вот на поле грозной сечи
     Ночная пала тень.
 
 
Прилёг вздремнуть я у лафета[6]6
  Лафе́т – опора, на которой закрепляется артиллерийское орудие, например пушка.


[Закрыть],
И слышно было до рассвета,
     Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак[7]7
  Бива́к (от фр. bivouac – «лагерь») – стоянка войск под открытым небом.


[Закрыть] открытый:
Кто кивер[8]8
  Ки́вер – высокий военный головной убор с козырьком и плоским верхом.


[Закрыть] чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
     Кусая длинный ус.
 
 
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
     Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рождён был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражён булатом,
     Он спит в земле сырой.
 
 
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
     Умрёмте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
     Мы в Бородинский бой.
 

 
Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
     И всё на наш редут.
Уланы[9]9
  Ула́ны – и в русской, и во французской армии XIX в. лёгкая кавалерия, вооружённая пиками. Пики украшались яркими «значками» – флажками (их ещё называли флюгерами).


[Закрыть] с пёстрыми значками,
Драгуны[10]10
  Драгу́ны – тяжёлая кавалерия. Драгуны были обучены сражаться как в конном, так и в пешем строю. В русской армии в войне 1812 года драгуны носили каски с щёткой конского волоса поверху, в которой при ударе застревала сабля противника. А на касках французских драгун в то время были «конские хвосты», с которых сабля соскальзывала.


[Закрыть] с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
     Все побывали тут.
 

 
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена́, как тени,
     В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
     Гора кровавых тел.
 

 
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
     Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
     Слились в протяжный вой…
 
 
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
     И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
     Товарищей считать.
 
 
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
     Богатыри – не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не Божья воля,
     Не отдали б Москвы!
 

Парус

 
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?..
 
 
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнётся и скрыпит…
Увы, – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
 
 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
 

Утёс

 
Ночевала тучка золотая
На груди утёса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
 
 
Но остался влажный след в морщине
Старого утёса. Одиноко
Он стоит, задумался глубо́ко,
И тихонько плачет он в пустыне.
 

Молитва

 
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чу́дную
Твержу я наизусть.
 
 
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
 
 
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
 

Тучи

 
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.
 
 
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
 
 
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чу́жды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
 

«Когда волнуется желтеющая нива…»

 
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зелёного листка;
 
 
Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
 
 
Когда студёный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, —
 
 
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога…
 

Осень

 
Листья в поле пожелтели,
И кружа́тся, и летят;
Лишь в бору поникши ели
Зелень мрачную хранят.
Под нависшею скалою
Уж не любит меж цветов
Пахарь отдыхать порою
От полуденных трудов.
Зверь отважный поневоле
Скрыться где-нибудь спешит.
Ночью месяц тускл и поле
Сквозь туман лишь серебрит.
 

«Выхожу один я на дорогу»

1

 
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
 

2

 
В небесах торжественно и чу́дно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?
 

3

 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
 

4

 
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
 

5

 
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.
 

Из Гёте

 
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
По́лны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.
 

«На севере диком стоит одиноко…»

 
На севере диком стоит одиноко
     На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
     Одета, как ризой, она.
 
 
И снится ей всё, что в пустыне далёкой,
     В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утёсе горючем
     Прекрасная пальма растёт.
 

Листок

 
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот, наконец, докатился до Чёрного моря.
 
 
У Чёрного моря чинара[11]11
  Чина́ра – восточное название платана.


[Закрыть] стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зелёные ветви лаская;
На ве́твях зелёных качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-деви́цы.
 
 
И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
 
 
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудрёных и чу́дных».
 
 
«На что мне тебя? – отвечает младая чинара, —
Ты пылен и жёлт, – и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал – да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
 
 
Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море».
 

Три пальмы
Восточное сказание

 
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высо́ко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зелёных листов,
От знойных лучей и летучих песков.
 
 
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студёной
Ещё не склонялся под кущей зелёной,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
 
 
И стали три пальмы на Бога роптать:
«На то ль мы роди́лись, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!»
 
 
И только замолкли – в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонков раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шёл, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
 
 
Мотаясь, висели меж твёрдых горбов
Узорные по́лы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И чёрные очи оттуда сверкали…
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
 
 
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, поражённый стрелой;
И белой одежды красивые складки
По пле́чам фариса[12]12
  Фари́с (араб.) – всадник.


[Закрыть] вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копьё на скаку.
 
 
Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их весёлый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро пои́т их студёный ручей.
 
 
Но только что сумрак на землю упал,
По ко́рням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их со́рвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до у́тра огнём.
 
 
Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван,
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.
 
 
И ныне всё дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит —
Его лишь песок раскалённый заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
 

Два великана

 
В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далёких чуждых стран.
 
 
За горами, за долами
Уж гремел об нём рассказ,
И померяться главами
Захотелось им хоть раз.
 
 
И пришёл с грозой военной
Трёхнедельный удалец, —
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.
 
 
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел – тряхнул главою…
Ахнул дерзкий – и упал!
 
 
Но упал он в дальнем море.
На неведомый гранит,
Там, где буря на просторе
Над пучиною шумит.
 

Кинжал

 
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
 
 
Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза – жемчужина страданья.
 
 
И чёрные глаза, остановясь на мне,
Исполнены таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.
 
 
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду твёрд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
 

Кавказ

 
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
           Люблю я Кавказ.
 
 
В младенческих ле́тах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
          Люблю я Кавказ.
 
 
Я счастлив был с вами, ущелия гор,
Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
          Люблю я Кавказ!..
 

Желанье

 
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Дайте раз по синю полю
Проскакать на том коне;
Дайте раз на жизнь и волю,
Как на чуждую мне долю,
Посмотреть поближе мне.
 
 
Дайте мне челнок дощатый
С полусгнившею скамьёй,
Парус серый и косматый,
Ознакомленный с грозой.
Я тогда пущуся в море,
Беззаботен и один,
Разгуляюсь на просторе
И потешусь в буйном споре
С дикой прихотью пучин.
 
 
Дайте мне дворец высокой
И кругом зелёный сад,
Чтоб в тени его широкой
Зрел янтарный виноград;
Чтоб фонтан не умолкая
В зале мраморном журчал
И меня б в мечтаньях рая,
Хладной пылью орошая,
Усыплял и пробуждал…
 

Родина

 
Люблю отчизну я, но странною любовью!
     Не победит её рассудок мой.
           Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
 
 
     Но я люблю – за что, не знаю сам —
     Её степей холодное молчанье,
     Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
     Люблю дымок спалённой жнивы,
     В степи кочующий обоз
     И на холме средь жёлтой нивы
     Чету белеющих берёз.
     С отрадой, многим незнакомой,
     Я вижу полное гумно,
     Избу́, покрытую соломой,
     С резными ставнями окно;
     И в праздник, вечером росистым,
     Смотреть до полночи готов
     На пляску с топаньем и свистом
     Под говор пьяных мужичков.
 

Молитва

 
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
 
 
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Тёплой заступнице мира холодного.
 
 
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
 
 
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
 

Ангел

 
По небу полуночи ангел летел,
     И тихую песню он пел;
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
     Внимали той песне святой.
 
 
Он пел о блаженстве безгрешных духо́в
     Под кущами райских садов;
О Боге великом он пел, и хвала
     Его непритворна была.
 
 
Он душу младую в объятиях нёс
     Для мира печали и слёз;
И звук его песни в душе молодой
     Остался – без слов, но живой.
 
 
И долго на свете томилась она,
     Желанием чу́дным полна;
И звуков небес заменить не могли
     Ей скучные песни земли.
 

Нищий

 
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
 
 
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую му́ку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
 
 
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
 

Поэт

 
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
     Клинок надёжный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал —
     Наследье бранного востока.
 
 
Наезднику в горах служил он много лет,
     Не зная платы за услугу;
Не по одной груди провёл он страшный след
     И не одну порвал кольчугу.
 
 
Забавы он делил послушнее раба,
    Звенел в ответ речам обидным.
В те дни была б ему богатая резьба
     Нарядом чуждым и постыдным.
 
 
Он взят за Тереком отважным казаком
     На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
     В походной лавке армянина.
 
 
Теперь родных ножон, избитых на войне,
     Лишён героя спутник бедный,
Игрушкой золотой он блещет на стене —
     Увы, бесславный и безвредный!
 
 
Никто привычною, заботливой рукой
     Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарёй,
     Никто с усердьем не читает…
 
 
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
     Своё утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
     Внимал в немом благоговенье?
 
 
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
     Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
     Как фимиам[13]13
  Фимиа́м – благовоние, которое жгут при богослужениях.


[Закрыть] в часы молитвы.
 
 
Твой стих, как божий дух, носился над толпой
     И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
     Во дни торжеств и бед народных.
 
 
Но скучен нам простой и гордый твой язык,
     Нас тешат блёстки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
     Морщины прятать под румяны…
 
 
Проснёшься ль ты опять, осмеянный пророк!
     Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
     Покрытый ржавчиной презренья?..
 

Пророк

 
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
 
 
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
 
 
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
 
 
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звёзды слушают меня,
Лучами радостно играя.
 
 
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
 
 
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
 
 
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
 

Смерть поэта

 
Погиб Поэт![14]14
  «Погиб Поэт!..» – Стихотворение написано в 1837 г. и посвящено смерти Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837), убитого на дуэли Дантесом. Пушкин вызвал его на дуэль, чтобы защитить честь своей жены – Натальи Гончаровой.


[Закрыть] – невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь… он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
 
 
Его убийца хладнокровно
Навёл удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
 
 
И что за диво?.. издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что́ он руку поднимал!..
 
 
И он убит – и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый[15]15
  «Как тот певец, неведомый, но милый…» – Имеется в виду Владимир Ле́нский – герой романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Оне́гин». Ленский приревновал Ольгу Ла́рину к Онегину, вызвал обидчика на дуэль и был убит.


[Закрыть],
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сражённый, как и он, безжалостной рукой.
 
 
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
 
 
И прежний сняв венок – они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
     Но иглы тайные сурово
     Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шёпотом насмешливых невежд,
     И умер он – с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
     Замолкли звуки чудных песен,
     Не раздаваться им опять:
     Приют певца угрюм и тесен,
     И на устах его печать.
 

* * *

 
     А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
     Таитесь вы под сению закона,
     Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники[16]16
  Напе́рсник (уст., поэт.) – любимец, фаворит.


[Закрыть] разврата!
          Есть грозный суд: он ждёт;
          Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
          Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
          Поэта праведную кровь!