Текст книги "13 сектор. Следствие против знатоков"

Глава вторая

Проворочался всю ночь, не попробовал напитки из дьюти-фри, вскочил в шесть – за завтраком ни почитать, ни расслабиться. С Копенгагеном мне пришлось попрощаться. В половину девятого я вбежал в роскошный офис нашей компании. Вообще-то сотрудники попадают сюда с заднего крыльца, но мой кабинет находится в клиентской части, удобней входить через главный вход. Приложил пропуск. Турникет не сработал.

– Дядя Паша, – обратился я к охраннику, который с виду был таким же невыспавшимся, как и я, – что происходит?

– Вы, Ляксандр Михалыч, уж извините, но пустить вас не имею права.

– Почему?

Дядя Паша – человек пожилой, старой закалки, врать не умел, поэтому отвел взгляд. Было понятно, что заварушка ему не нужна. Он считал меня своим приятелем. Иногда я подкидывал ему книжки, а дядя Паша был до них большой охотник. (АС: не нравится вообще.) Особенно нравились ему детективы.

– Почему? – повторил я вопрос.

– Приказ Владимира Николаевича.

Владимир Николаевич Стукалин – человек специфический, мелкий бог нашей службы безопасности. Его фамилия говорила сама за себя, но особых столкновений у меня с ним раньше не было. Я просто старался обходить его по большой дуге. Во избежание.

Ежемесячно в списке людей, приходивших наниматься ко мне на работу, против одной-двух фамилий появлялась пометка «Нежелателен», и, если человек оказывался очень нужен, я задавал вопрос: почему? Мне показывали списки дальних родственников, которые не там и не с теми общались. «И что?» – спрашивал я. А Стукалин отвечал: «Есть же возможность…»

Объяснить, что потенциальная вероятность и факт – разные вещи, мне не удавалось.

Сейчас я лихорадочно думал: как быть?

– Дядя Паша, – сказал я охраннику, – я составлю акт о том, что вы отказываетесь допустить меня на рабочее место, завизирую заявление, пойду на почту и отправлю заказным письмом.

– Я ничего не могу сделать, у меня приказ. Мы люди подневольные, – тяжело вздохнул он.

– Вызывайте руководство.

– Руководства нет.

– Тогда я иду на почту?

– Сейчас посмотрю, что я могу сделать, – серьезно произнес дядя Паша, снял трубку и набрал номер.

– Владимир Николаевич, у нас осложнения. Когда вы будете?

Не знаю, что ответил Стукалин, но через две минуты он спускался сверху, похожий на разудалого красного колобка.

– Александр Михалыч, я не могу тебя пропустить, – развел он руками, – сам понимаешь.

– Я ничего не понимаю, но готов немедленно составить акт о том, что вы не допускаете меня на рабочее место.

– Черт с тобой, проходи в кабинет по моему пропуску.

Стукалин приложил пропуск к турникету для гостей. Я пошел на свое рабочее место. Там хозяйничала Людмила, которая по наследству переходила от одного директора к другому в качестве заместителя.

– Александр Михайлович, здравствуйте! Вы здесь? Сейчас восемь пятьдесят шесть. Удивительно, не в ваших это привычках, – фальшиво улыбнулась она и что-то спрятала за спину.

– Что там?

– Я не могу вам показать, пустяки это. Даже не так – пустячки.

Я присмотрелся. Из-за ее спины предательски торчала белая бумага с надписью «Акт».

Так, вся эта схема стала мне сразу ясна и понятна: после того как меня не допустили бы на рабочее место или я появился бы через час-другой борьбы с охранником, компания составила бы акт о моем опоздании – первое основание для выговора, а два выговора, как мы знаем по Трудовому кодексу, – увольнение. Кто-то взялся за меня всерьез. Зачем? С руководителями первого уровня так не поступают. Ну, если уж совсем не срабатываешься с новой командой – вызовут, предложат чаю, будут извиняться, пряча глаза. Потом начнут договариваться. А тут…

Я прошел в кабинет, включил компьютер. На экране высветилось: «Заблокирован. Обратитесь в службу безопасности».

Результата в моем обращении, конечно, не будет – я общался со Стукалиным минуту назад. Я сел за стол и написал начальнику отдела информационной безопасности бумагу о том, что в связи с блокировкой компьютера не могу выполнять прямые рабочие обязанности, снял на личном ксероксе копии и занес их в секретариат гендиректора, а также в кабинет Стукалину.

– Не могу разговаривать, Александр Михайлович, – сказал он, уткнув нос в единственную бумагу на поверхности вдвое большего, чем у меня, но девственно чистого стола и старательно изображая занятость, – жди вызова. Вверх ногами у меня читается не очень хорошо, но разглядеть, что старательно изучаемый секретный документ был прайс-листом на роботы-пылесосы – как-то получилось. Стараясь не показывать, что нервничаю, я отправился в свой аквариум.

На площади перед моим окном мальчики и девочки шли в школу, милиция проверяла нелегальных мигрантов, не очень симпатичные модели раздавали рекламки. Они стоят здесь не первый день и всякий раз пытаются всучить мне какой-нибудь пробник, когда я выхожу из офиса. В сентябре еще можно устраивать рекламные акции на открытом воздухе.

Прошло четыре часа. Я набрал внутренний номер – в секретариате трубку не сняли. Сотрудники смотрели на мою дверь с опаской – а зайти боялись. Приближалось время обеда. Слышал я подобные истории. Быть вызванным в момент обеда не хотелось. Какие варианты? У нас есть вендинговый автомат. С тех пор как мы перенесли его в здание клиентского зала, доходы от него выросли в несколько раз. В этот день клиентам остался только кофе – все плюшки и ватрушки вместе с очень солеными чипсами и колбасками из автомата перекочевали на мой стол.

В восемнадцать ноль пять (мало ли как установлено время в системе автоматического учета) я собрался на улицу. Завтра решил прийти с увлекательным детективом и бутербродами, но наверху не выдержали – зазвонил телефон. Секретарша вице-президента произнесла строгим голосом:

– Александр Михайлович, поднимитесь к Сергею Геннадьевичу немедленно. Он сказал – немедленно.

Я пошел на второй этаж. В кабинет меня пустили не сразу.

– Подождите.

Хотелось сказать, что жду весь день, но понял: нервничать ни в коем случае нельзя, надо собраться, пересчитать узоры на паркете второго этажа, успокоиться. Минут через двадцать дверь открылась, оттуда показался Стукалин.

– Заходи, Александр Михайлович, разбираться будем.

Пол в кабинете был выложен фигурным паркетом– разноразмерными восьмигранниками. Черный цвет сочетался с янтарным. На отделку денег не пожалели. Расположенный прямо над моим, кабинет коммерческого вице-президента был гораздо серьезнее. На площадь выходило не окно, не стеклянная стена, а эркер. У предыдущего вице-президента подоконник эркера, симулируя важность его работы, был завален папками со счетами. Рядом с ними находился моднейший дирижабль – акустическое устройство для айфона.

А вот у нынешнего вице-президента, Сергея Геннадьевича Ефимова, на подоконнике стояло полтора десятка фотографий в изогнутых рамках, на которых позировал он сам и некоторое количество высокопоставленных лиц: одни были одеты в штатское, другие носили на плечах большие звезды, – но все до одного они отличались широкими щеками, хорошо известным мне типом глазок, повидавших на своем веку много разнообразного насилия, которое оставило в них свой характерный несмываемый след, и не сходящим с лица выражением абсолютной уверенности в собственных силах.

Моим руководителем Ефимов стал несколько месяцев назад. Сейчас он сидел спиной к своему шикарному эркеру, подчеркивая этим, по всей вероятности, то, что следить за суетой на площади ему некогда. Основной его работой было выступление в многочисленных комиссиях и подкомиссиях.

Волосы цвета старой, но очищенной от патины меди, с легким уклоном в рыжину, скрывали седину и подчеркивали выразительные черты его лица: хорошо вылепленный нос, голубые глаза, морщины, похожие на шрамы. Белокурая бестия на славянский лад, да и только. Орел. Или нет – лев зимой. Фигура и осанка пятидесятипятилетнего человека, не брезгующего удовольствиями, хорошо сохранились, более того – выглядели превосходно.

Сергей Геннадьевич был одет в обычный светлый Zara. Он никогда не носил ничего остромодного, объясняя: «Самое модное в человеке – фигура. На мне Zara сидит так, как на вас Ermenegildo Zegna никогда не будет». И был прав.

Начальник окинул меня недобрым взглядом с прищуром, который сделал его лицо значительно старше.

– У тебя две минуты, пиши заявление. Это для тебя сейчас лучший выход.

– С какой стати, Сергей Геннадьевич? В чем вы меня обвиняете? У меня плохие бизнес-показатели?

– О них мы поговорим отдельно. План у тебя не вполне амбициозный, вот и показатели хорошие.

– А рост в восемь раз с начала года – не амбициозно?

– На твоем месте да с такого низкого старта я мог бы в сто раз лучше сделать. Впрочем, это к делу не относится. Либо заявление, либо уголовка.

Я уже понял, что работать в компании больше не буду, поэтому уходить надо спокойно и обстоятельно. Хотят уволить – окей, будем расставаться. Чего цирк-то устраивать?

– Так в чем дело? – спросил я.

– Ты пытался кинуть компанию на два миллиона с лишним.

– Каким образом?

Сергей Геннадьевич был «до исторического материализма» – то есть, тьфу, до капитализма – милиционером. И свои привычки сохранял.

– Ты кто такой, чтобы я с тобой разговаривал и вообще что-то объяснял?

– Я один из директоров этой компании, – ответил я, будто отстранился от места, где все еще работал, употребив «этой» вместо «нашей». – И если вы хотите что-то мне сказать, то будьте любезны соблюдать приличия.

– Сегодня ты в тюрьме будешь ночевать.

– «Будете». Кроме того, вы понимаете, что если я сегодня туда попаду, то завтра вы встретитесь со мной там же?

– Сергей Геннадьевич, что же так жестко? – сказал стоявший сбоку Стукалин. – Давайте поговорим с Сашей. Может, он по глупости так сделал, вот и вляпался?

Сейчас Стукалин примитивно разыгрывал схему плохого и доброго следователя, но подлинный характер Владимира Николаевича был известен всей компании, особенно несчастным секретаршам. На доброго следователя он никак не тянул.

– В чем дело? В чем вы меня обвиняете? – снова спросил я.

– Ты застраховал одну и ту же машину два раза. Точнее, пытался застраховать. Вот запись! – почти закричал Сергей Геннадьевич.

– Я свою машину страховал один раз. Зачем мне два? Вот машина, она стоит у нас, из окна видно. Вот оформленные.

– А это показания сотрудницы. Она говорит, что ты машину две недели назад застраховал. Ты думаешь, что спокойно можешь украсть у компании деньги, разыграв похищение? Или катастрофу, с полной утратой товарной стоимости?

С авариями, в которых машина превращалась в гору искореженного железа, действительно часто мухлевали как любители, так и профессионалы. Первым предстояло знакомство с мальчиками Стукалина, потом милиция и суд. Участи вторых никто не знал. Ходили слухи, что их покрывает кто-то из непростых людей.

– Сергей Геннадьевич, будьте любезны называть меня на «вы» и по имени-отчеству.

– Не буду, Саша. Пиши заявление об уходе по собственному желанию или садись в тюрьму.

Дело было плохо. Я понимал, что речь идет не о простом увольнении. То, что работать с Ефимовым мне остается недолго, было ясно с того момента, как он пришел в компанию. Он был убежденным сторонником теории о том, что во всех бедах виноваты исключительно масоны. Я, по мнению «некоторых ученых», на пятьдесят процентов относился именно к этому разряду людей.

Недавний разговор о том, сколько выгоды приносит работа руководителем прямых продаж и обустройство нового контакт-центра – и что все приличные люди делятся – не оставлял сомнений в том, что в списке приличных меня нет.

Однако я всё-таки ждал бонус в размере трех окладов и отдыха на островах. Хотел опробовать описанный в интернете туристический рай, потому что дальше Европы я не был.

– В последний раз спрашиваю: будешь подписывать? – стукнул по столу Сергей Геннадьевич.

– Нет, не буду.

– А ты понимаешь, что мы всем расскажем, как ты пытался нас кинуть?

– Я про компанию тоже много знаю…

– Вот это ты зря сказал. Ты давно ног не ломал?

– Вы, кажется, что-то о тюрьме говорили? Вот так туда и попадают.

– Ты и попадешь.

В качестве аргументов предъявлялись две записи в базе и показания нашей ВИП-продавщицы Дашеньки.

Через полтора часа Владимир Николаевич побледнел от усталости и произнес:

– Мы возвращаемся к одному и тому же десять раз. Добавим аргументов?

– Добавим, – кивнул Сергей Геннадьевич.

Стукалин посмотрел на меня:

– Вот еще одно заявление. Ты с ним не на два года сядешь, а на все пятнадцать.

Сергей Геннадьевич перекинул заявление через стол. Я прочитал его и понял, что эта парочка подготовилась к разговору очень хорошо. Моя сотрудница Дашенька Морозова, украшение офиса в Барвихе, обвиняла меня в изнасиловании. Бумажка, конечно, липовая, но…

– Слушайте, что вы мне чернуху лепите?

– Саша, а ты по фене ботаешь? Интересно, откуда такие познания. Заранее готовился? Я пойду пока кофе попью, – выдохнул Сергей Геннадьевич и обратился к Стукалину, – а ты с этим уродом посиди и погляди, чтобы он заявление об изнасиловании не сожрал.

Он вышел из кабинета.

– Саша, ты же понимаешь, ополчилось на тебя начальство, милый, – примирительным голосом начал Владимир Николаевич. – Конечно, заявление – херня полная. Какой из тебя жулик? Насильник какой? На лице все написано. Послушай совет на будущее от старого мента: если кто-то предложит влезть во что-то сомнительное – не влезай. Это мы можем, тебе нельзя. Что позволено Юпитеру…

«Ого, совсем не ожидал от него подобных познаний. Quod licet Jovi… Какие у нас умные безопасники пошли», – подумал я.

– Ты подпиши по собственному и уходи. Сергей Геннадьевич все равно не отстанет, он на тебя обижен, сам знаешь. Уйди тихо, или волчий билет тебе гарантирован.

– Владимир Николаевич, ни за что! Ну уйду я, подпишу – дальше что? Обвините меня в изнасиловании?

– При нормальном адвокате мы не докажем. Да и Даша это заявление не то чтобы писала. Но ты не думай, если что – подпишет, я ей звонил. А вот мошенничество мы тебе вклеим. Так что либо заявление, либо…

– Пойду в свой кабинет.

– Извини, но это уже не твой кабинет. Вот тебе приказ об увольнении – по утрате доверия. Распишись.

– Не буду. Мало того – обжалую в суде. А к директорам моего уровня утрата доверия – вообще не применима. Это только для руководителей компаний.

– В суд ты, конечно, попадешь, но несколько позже.

Владимир Николаевич достал мобильный:

– Заходите.

В дверях появились трое – огромный бритоголовый мужик в кожаной куртке и два милиционера, которые казались миноносцами рядом с крейсером.

Глава третья

Полы следственного управления были покрыты дешевым, криво уложенным ламинатом. Надо мной нависла двухметровая гора мускулов, увенчанная громадным черепом, обритым наголо. И мозгов, небось, как у деревянной ложки.

– Майор Беляев! – громогласно представился он, затем открыл папку с надписью «Дело» и начал писать. – Лекарев Александр Михайлович. Временно неработающий.

– Как неработающий? Я топ-менеджер крупной страховой группы.

– Вы с позором уволены. Так что – временно неработающий.

– Я никакого приказа не подписывал, буду оспаривать в суде. И в чем я виновен?

– А я откуда знаю? Это вы мне расскажите.

– С какой радости?

– Если вы отказываетесь подробно описывать свои действия, то, значит, вам точно есть что скрывать, – серьезно заявил Беляев.

Прежде я с подобной логикой сталкивался только в книгах. Но получение реального опыта общения с милицией не радовало.

– Мне нечего рассказывать, – улыбнулся я.

– Если нечего рассказывать – тогда пишите, что отказываетесь от показаний.

– Я не отказываюсь. Могу отвечать на ваши вопросы. В чем вы меня обвиняете?

Майор удивленно посмотрел на меня:

– Есть заявление вашего руководства. На основании моей проверки будет решаться вопрос о возбуждении уголовного дела. Я сотрудник милиции, а не прокуратуры, обвинять вас ни в чем не могу. Так что рассказывайте, как и что было.

«Не такой майор и тупой, каким хочет казаться», – пронеслось в моей голове. – Надо быть вдвойне осторожным, ведь я даже не знаю, что сделал».

Я вздохнул и снова спросил:

– В чем конкретно вы меня обвиняете?

– Еще раз. Я вас не обвиняю. Объясните, пожалуйста, почему вы пытались застраховать свой автомобиль два раза.

– Это не так. Я пытался застраховать его один раз. Наличие такой записи в базе говорит только об одном: что в программе какой-то сбой или, что крайне маловероятно, по Москве передвигаются две очень похожие машины, которые застрахованы в одной и той же компании.

– Все может быть, – холодно заключил майор. – Конкретно вас обвиняют в том, что вы два раза застраховали свой автомобиль.

– Да это бред собачий! Спросите наших сотрудников, – не выдержал я.

– Ваши сотрудники показывают, что вы уже приезжали страховать автомобиль.

– Предъявите показания.

– Я не обязан предъявлять вам их показания. По сообщению руководства вашей компании, сотрудница страховала ваш автомобиль неделю назад.

– Мне они об этом тоже говорили, но это, извините, какая-то бредятина, – пожал я плечами.

– Не ругайтесь, пожалуйста, в кабинете. И вообще пишите объяснительную.

– Что я должен объяснять?

– Что с вами случилось, то и пишите. Как в фильме «Место встречи изменить нельзя». У вас полчаса.

Я откинулся на спинку кресла, расслабился, осмотрел кабинет. Что-то писать придется. Судя по тому, как все только что происходило, объяснительная нужна для занесения в протокол. Надо собраться с мыслями.

Стол у майора подержанный, а вот кресло – вполне приличное, почти как мое. Соседний стол в кабинете тоже был обшарпанным, но на нем стояла пепельница из венецианского стекла, в которой, вместо окурков, лежали ключи с логотипом Mercedes. А кресло рядом – из дорогой бежевой кожи. Сосед майора в следственном управлении мало в чем себе отказывает. Мысленно просчитывать размеры зарплат – моя давняя привычка, которую, наверное, стоит считать следствием профессиональной деформации.

Впрочем, роскошью стол моего собеседника не блистал: чашки с отбитыми краями, канцелярские папки, совершенно стандартный компьютер… А Беляев честный, похоже. Есть стереотип, что все милиционеры берут взятки. Или это не стереотип? Истина, как всегда, где-то рядом.

Любопытный календарь стоял на столе у майора – фирменный, рекламирующий нанотехнологии, с изображением Анатолия Борисовича Чубайса. На каком мероприятии майору его вручили? Неисповедимы пути, по которым передвигается подарочная полиграфия в столице. За календарем валялась какая-то книжка. Обложка показалась знакомой, но разглядеть ее не получалось.

Надо что-то писать. Я собрался с мыслями и приступил.

«Объяснительная записка.

Двенадцатого сентября я, Александр Михайлович Лекарев, был доставлен в следственное управление без предъявления конкретных обвинений.

Могу сообщить следующее: шестого сентября этого года я сделал попытку застраховать свой автомобиль джип, госномер такой-то, в компании, в которой я работал. При попытке страхования возникли непредвиденные технические сложности. Причины своей доставки в следственное управление я не понимаю. Прошу занести в протокол».

– Помните, майор, у Гашека: «Единственным вашим спасением от строгой и справедливой кары может быть только полное признание. У следователя Берниса был «свой собственный метод» на случай утери материала против обвиняемого. Но, как видите, в этом методе не было ничего особенного, поэтому не приходится удивляться, что результаты такого рода расследования и допроса всегда равнялись нулю»?

Я цитировал по памяти. Любимых авторов я запоминаю почти дословно.

Майор побагровел.

– Нечего мне тут большевиков цитировать, – процедил он сквозь зубы, еле сдерживаясь.

– Вот и все, собственно.

Я придвинул листок майору.

– И что тут? Фигня какая-то. Ты думаешь, я тебя насквозь не вижу? На себя посмотри. Тоже мне, директор! – почти заорал Беляев. – Менеджер, который возомнил себя бизнесменом. Пойми, бизнесмены – это те, кто в девяностые под пули лез, они серьезные люди, могут себе позволить, а вы – клерки хилые, вы работать должны. Какая зелень, какие зарплаты по триста штук? Ребята, вы за еду работать должны и работодателей благодарить. Вы это понимаете? Донельзя вы оборзели за последние десять лет, зажрались и туда же поперли – аферы проворачивать. Нет, если ты аферист, то рискуй честно, станешь миллионером. А вот это ваше мелкое кусочничество… Ненавижу ваше семя крапивное.

Так, многое начало проясняться. Майор-то либертарианец. Да и книжечка-то у него на столе знакомая. Никак «Атлант расправил плечи»?

– Товарищ майор.

– Не называйте меня товарищем майором, я гражданин майор.

– Это почему еще?

– Потому что вас, коммунистов, ненавижу. Каждый клерк – коммунист.

В каком-то смысле так оно и есть. Но только если нас, клерков, врачей, инженеров, за людей не считать и зарплату нам платить по принципу «Ты не сдох еще? На вот тебе», то мы эти деньги ни на товары, ни на услуги не потратим. Бизнесу выгодно, когда страна живет хорошо. Это в Европе уже сто лет как поняли. Только либертарианцам это неясно. Так что на допросе я буду считать себя коммунистом. И вести соответственно.

– Но по закону обращение – «товарищ майор».

– Что-нибудь еще добавить можешь?

– Зовите меня просто на «вы».

– Я могу тебя и на «вы» называть. Даже должен так. Но что от этого изменится? Ты попался на попытке мошенничества. Что надо? Еще не знаю, но разберусь.

– Окей, – кивнул я, – задавайте конкретные вопросы.

– Я три часа задаю вопросы. А ты не отвечаешь. Так что протокол – и в камеру! Вытяни руки.

Я послушался, и тут же на меня были надеты наручники.

– На основании чего в камеру? У меня есть шесть часов. Кстати, я хочу позвонить адвокату.

– Сделаешь по истечении процессуального срока.

– И каков процессуальный срок?

– Сам должен знать.

– И каков?

– Двенадцать часов. В течение двенадцати часов можешь звонить, а сейчас отдохни до утра.

– Но вы понимаете, что я подам жалобу?

– Кто попадается, вспоминает про жалобу. Ты мне еще прокурора вспомни.

– Прокурора вашего могу не вспоминать, хотя кое с кем в прокуратуре Москвы знаком…

(Ну да, действительно знаком, мало ли кто у меня страхуется. Пользы с этого знакомства – никакой. Но объяснять майору не будем, а к слову очень удачно пришлось.)

– Да ты меня никак запугиваешь? Меня, офицера милиции?

– Я никого не запугиваю, только говорю, что если я не могу призвать вас соблюдать закон, то хотя бы соблюдайте инструкции.

– За что я вас, менеджеров, не люблю, так это за въедливость, – майор выдохнул. – Ладно, оформим сейчас протокол, иди домой.

– Что значит «иди домой»?

Он снял с меня наручники.

– Оснований тебя задерживать – точнее, вас – у меня нет, раз уж вы у нас такой умный и начитанный. Поэтому сейчас рассмотрим показания и будем решать вопрос о возбуждении уголовного дела. А загранпаспорт есть?

– А как это вас касается?

– Не вздумай сбежать за границу.

«Так, – подумал я, – а подписку-то он мне не оформляет, значит реально все, что со мной происходит, – всего только наезд сверху. Собственно говоря, даже догадываюсь, чей. Нельзя ли поговорить со Стукалиным? Он же любит собирать на всех компромат, а здесь полдела, считай, сделано, заказчик понятен. Может, я еще и выплыву».

– Как я домой пойду? У меня с собой ничего нет, бумажник в куртке остался, довезите.

– Наши служебные машины – не такси. Сам дойдешь. В конце концов, центр города.

Я внимательно прочитал протокол, отметил безукоризненность его заполнения, расписался, получил изъятые ключи, мобильник и вышел. Вызывать такси не хотелось, тем более дома не было денег. Ничего, сентябрь, на мне рубашка, пиджак твидовый, пройду до работы три километра, а с утра попробую договориться с безопасниками о нормальном человеческом уходе.

Руки чесались и в прямом, и в переносном смыслах: во-первых, не люблю, когда меня оскорбляют, во-вторых, наручники. До сегодняшнего дня мой опыт общения с ними был кратким и забавным. Одна из моих девушек была, по выражению коллег, «глубоко в теме». Во время нашего недолгого романа я приобрел наручники с розовым мехом. Толком попользоваться наручниками мы не успели, и, расставшись с той девушкой, я о них забыл. До поры до времени.

Как-то раз мой приятель, адвокат Лажечников, решил пробежать городской квест[4]4
  Бег с препятствиями и загадками. Очень рекомендую всем читателям. Можно, например, начать с «Бегущего города».


[Закрыть] со своей тогдашней девушкой. Попросил у меня наручники со словами: «Александр, твоя дурная слава бежит впереди тебя. Наверняка – у тебя есть». «Конечно», – ответил я. Часа через четыре мне позвонила консьержка и, давясь от хохота, сообщила, что в подъезде сидит странная парочка в розовых наручниках. Ребята ухитрились одновременно потерять и ключ, и мобильник. Чтобы освободиться, им пришлось пройти едва ли не половину Москвы – разумеется, в наручниках. А второго ключа, кстати, у меня не было…

Воспоминание оказалось не лишним, надо позвонить Лажечникову. Пускаться в такое плавание без адвоката не стоит.

Мысли смешивались. Я стал напевать разные песенки из моей юности, чтобы успокоиться. Получалось еще фальшивее, чем обычно.

Спустя полчаса я бодрой трусцой добрался до своего офиса. Звонок – и спустя пять минут заспанный охранник с книжкой Донцовой в руке открыл мне дверь. Этого я знал хуже.

– Что вы трезвоните, Александр Михайлович? Что вам ночью не спится?

– Забрать надо кое-что, документы у меня в кабинете.

– Да, коне…

Охранник осекся.

– Александр Михайлович, не велено вас пускать. Ни под каким видом.

– Что значит «не велено ни под каким видом»? Я руководитель первого уровня в этой… – тут я заставил себя подавиться эпитетом, – …компании.

Не люблю излишне пафосные выражения, но иногда использую. Я достал пропуск-вездеход.

– Вот. Видите? Меня положено пускать. В любое время.

– Александр Михайлович, вчера вечером сообщили, что вы в компании больше не работаете. Ваш пропуск аннулирован. Вы хотите, чтобы меня тоже уволили? Простите, никак не могу вас пустить. Приходите завтра, вызывайте Владимира Николаевича, поговорите.

Я остался на ступенях теперь своего уже бывшего офиса. Без денег, без документов, хорошо хоть с ключами от квартиры. Хотя нет, почему это без денег? Пошарил по карманам, обнаружил в пиджаке платиновую кредитку, недавно ее мне всучили на фоне долгих отношений с Альфа-банком, но лимит всего сто пятьдесят тысяч. «Все будут показывать обычную, а вы – платиновую. Сразу ясно: серьезный человек» – примерно так говорили сотрудники банка всем клиентам. Эта карточка давала приличные бонусы «Аэрофлота». Сам не заметил, как стал выбирать из четырех компаний, которыми можно полететь куда-либо из России, одну – аэрофлотовскую. Кстати, количество миль на счету уже позволяло мне пару раз слетать в Париж и обратно или один раз на Кубу.

Хорошо, что сегодня за завтраком в аэропорту я сунул кредитку в пиджак. То есть деньги у меня все-таки есть. И на зарплатном счете лежит приличная сумма. Правда, доступ к нему – в бумажнике, а бумажник в куртке, а куртка в кабинете, а кабинет охраняет цербер. Ладно, завтра выручу.

Идти домой не хотелось. После милиции, охраны и пешей прогулки необходимо было встряхнуться. Я отправился в стрип-клуб «Распутье», жемчужину столичного стриптиза. Он – главная причина того, что у меня нет дорогой машины, в моем загородном доме всего пять комнат, а живу я в двушке, которую купил еще в период кризиса, когда был простым маркетологом в американской компании.

В столице сейчас много стрип-клубов. Замечательная и знаменитейшая сеть «112», «Эгоист», франшиза американского «Носорога», «Дежавю». Их число увеличивается год от года. Нефтяные деньги привлекают в Москву много разношерстного народа, в том числе и милых девушек, которые быстро понимают, что гораздо лучше зарабатывать пять тысяч долларов в месяц танцовщицей в стрип-клубе, чем восемьсот долларов – на начальной позиции в офисе.

В «Распутье» – в заведении, за дверью которого, по мнению французского поэта, стыдливо остается ангел, сотрудницы оставались с гостями один на один. Золотоволосая официантка Юля принесла мне коньяк. Она не из тех, кого публика называет Барби, – у нее чересчур осмысленный взгляд. Я заметил это еще три месяца назад, когда за моим предложением уединиться последовал вежливый отказ, который не был кокетством или игрой на повышение. С тех пор я иногда заходил в клуб, заказывал гранатовый сок, предлагая ей станцевать, получал улыбку, пожелания хорошего настроения и «спасибо, но нет». Чаевые превышали стоимость сока, но оно того стоило.

Приват-танцем в стрип-клубах называют личный танец девушки в особом закрытом помещении, где можно увидеть ее полностью раздетой. Потрогать вам не предложат, хотя, конечно, многие из постояльцев подобные желания высказывают, и часто небезуспешно. Цена за их осуществление – от пятидесяти долларов. Стрип-клуб – не бордель, по крайней мере, в рамках самого помещения. Если вам удается уговорить сотрудницу клуба заняться чем-то большим, то спустя какое-то время менеджер зала принесет вам счет, где окажется коктейль стоимостью долларов двести или триста. Плата за то, что девушка проведет вечер вне клуба. Она пишет заявление об увольнении по собственному желанию. Никаких претензий к клубу быть не может. На следующий день трудовой договор возобновляется. Закон есть закон.

Но с первой же секунды Юля дала понять, что она не такая, приват-танцы ее не интересуют. Собственно, даже те официантки, которые не делают ничего эротического, после смены в крупном стрип-клубе уносят домой тысяч по десять-пятнадцать. В хорошие дни, если повезет.

«Распутье» – крупнейший клуб города – построен с размахом. При первом, втором, третьем и четвертом взгляде кажется, что клиентом здесь может быть только олигарх. На самом деле траты не так велики. Владельцы заведения сильны в бизнесе. Даже в кризис запустили сеть стрип-клубов по спальным районам города. Цены там были ниже, а девушки симпатичнее. Туда поступали на обучение те юные леди, которые считали, что танец в «Распутье» – вершина карьеры. Сеть функционировала лет пять, а затем была продана одному из поклонников – нефтяному олигарху. После чего сильно поскучнела. Зато нравы там стали свободнее.

Я консультировал эти клубы по бизнес-процессам. Как ни смешно – они там такие же, «как у больших». С тех пор получил золотую карту в «Распутье» – и меня заносило туда много чаще, чем я мог себе позволить. Клиентский сервис – штука обоюдоострая. Сам заведуя клиентским сервисом, я знал: люди покупаются на преувеличенно хорошее отношение. Так и здесь. Стоило мне получить ВИП-карту, как я начал ставить себя на одну доску с сильными мира сего. Мне приходилось встречаться с ними на переговорах и конференциях – разницу в наших костюмах можно было заметить только сантиметров с двадцати: несколько иная фактура пуговиц, более крепкие нитки, лучше отстроченный шов. Знающий человек, конечно, заметил бы. Кстати, в среде стриптизерш существует выражение – по-моему, лучшая иллюстрация к существующей системе отношений с клиентурой: «Лучше получить двести долларов из рук олигарха, чем триста – из рук менеджера».