Текст книги "Varia"

Михаил Лифшиц
Varia

Публикация: В.М. Герман, А.М. Пичикян, В.Г. Арсланов

Составление, предисловия, комментарии: В.Г. Арсланов

Издание подготовлено «Архивом Лифшица» и «Институтом Лифшица»

ООО «Издательство Грюндриссе»

e-mail: [email protected]

http://www.grundrisse.ru

© ООО «Издательство Грюндриссе»

© М.А. Лифшиц, авторский текст

© В.Г. Арсланов, составление, предисловия, комментарии, 2009

От издательства

Вниманию читателя предлагаются фрагменты из архива Михаила Александровича Лифшица (1905–1983).

Сделанные для себя записи, не предназначенные для печати, подтверждают наблюдение Пушкина: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

Книга состоит из трех частей.

Первая часть «Идеал всегда имеет некую реальность…» публикуется впервые.

Вторая часть «Сейчас вам кажется, что истины нет…» впервые была опубликована в журнале «Свободная мысль», 1992, № 6, с. 99–112.

Третья часть «Pro domo sua» впервые была опубликована в журнале «НЛО», 2007, № 88, с. 80–114.

Часть первая
Идеал всегда имеет некую реальность…

В 1992 году Л. Я. Рейнгардт познакомила меня с содержанием нескольких папок из архива Мих. Лифшица под общим названием «Varia». По материалам этих папок была подготовлена публикация «Сегодня вам кажется, что истины нет» (Свободная мысль, 1992, № 6), которая увидела свет благодаря доброжелательному отношению к Мих. Лифшицу первого зам. главного редактора этого журнала И. А. Дедкова. Попытка опубликовать в эти годы подборку из других папок архива под заголовком «Идеал всегда имеет некую реальность…» (слова Мих. Лифшица из публикуемой ниже заметки «Два прогресса») в одном из российских философских журналов не увенчалась успехом. Для настоящей публикации заметки из этой подборки заново проверены и снабжены небольшими комментариями. Вступительное слово к ним, написанное в 1992 году, в данном издании по просьбе издателей опускается.

Центральное место в публикуемых ниже заметках из архива Мих. Лифшица занимают вопросы теории познания, вернее то, что Мих. Лифшиц именовал онтогносеологией (онтологической гносеологией) – не в последнюю очередь потому, что эта теория является отражением нашей эпохи, пережитого страной трагического времени, его идеала, который, будучи и не воплощенным, имеет все же всегда, по словам Мих. Лифшица, «некую реальность».

Наряду с материалами из папки с названием «Онтогносеология» в подборку заметок включены записи из других папок архива Мих. Лифшица, так или иначе оттеняющие главную тему и дающие представление о круге проблем, интересовавших философа.

Названия публикуемых заметок принадлежат Мих. Лифшицу.

В заметках без названия в название вынесены первые слова заметки.

Примечания принадлежат составителю.

В квадратных скобках[] – вставка принадлежит составителю.

Многоточие в квадратных скобках[…] – опущенная составителем по причине неразборчивости часть текста.

Составитель

Varia

«Покровительственная окраска», благодаря которой выживают насекомые: одни имеют цвет листьев и стеблей, другие, живущие на коре деревьев, напоминают своей окраской кору, третьи, например некоторые бабочки со сложенными крыльями, очень похожи на сухой лист. Покровительственная окраска! Она необходима и в обществе, горе тому, кто ее не имеет.

Некоторые насекомые имеют, наоборот, очень яркую окраску. Эта окраска предупреждает птиц о несъедобности этих насекомых, ибо они имеют очень неприятную на вкус кровь («божья коровка»). Самое замечательное, что некоторые вполне съедобные насекомые маскируются при помощи яркой окраски под несъедобных. Это, однако, не всегда помогает, так как существуют птицы, которые поедают их с аппетитом.

Животным, находящимся в тех глубинах моря, куда еще проникает солнечный свет, нужны такие глаза, которые способны собирать рассеянные слабые лучи, и действительно у многих из них огромные глаза.

Это относится к великим мыслителям темных или слабо освещенных времен – у них действительно огромные глаза. Умы людей более свободных и благоприятных времен можно сравнить с обычными средними глазами, которым легче достается видение и которые не нуждаются, таким образом, в огромном развитии.

Самоопределение человека в мире посредством фантастического ореола, окружающего действительные факты и отношения. Обратное тому, что есть (и утверждается, развивается) в жизни. Это – дополнение до 2d², до полноты, кот[орая] неизбежно утрачивается в каждом «утверждении», но не только теоретически, ибо речь идет также о более практических вещах – все дифференциации требуют «козла отпущения». Это – условное, символическое, приблизительное, насильственное решение неразрешимого. Оно должно иметь форму всеобщности, санкцию всеобщности. Отсюда необыкновенное развитие фантастического мира у детей и дикарей. Именно фантастическое, обратное тому, что есть, утверждает реальное, практически иное. Вот решение вопроса о том, живут ли первобытные люди в фантастическом или в реальном мире. Они живут в последнем, через оправдание и осмысление его посредством обратного. Роль мнимостей, которые, однако (в отличие от современной рефлексии), играют весьма реальную роль, подчеркивают, утверждают в культурной традиции факты реальной и логической[дифференциации, универсализации? – нрзб.] мира, подчеркивают то, что практично, реально, отличается от фантазии. Отсюда роль трикстера – общественная необходимость озорства, игры, образности. Отсюда гиперболизм – это подчеркивание обратного, условная плетенка на горшке… Отсюда вообще мир поэзии, волшебства, изобразительных образов (ср. Коран о тех, кто создает живое, не дав ему душу).

Скверная ложь в этом, старая азиатская ложь. Перенесение на государство семейно-родовых категорий есть самое грубое выражение не-демократизма, деспотизма. Ибо государство свидетельствует о развитии внешних отношений в обществе, связанных с развитием частной собственности] и обмена. Родственная же опека есть остаток старого, который в смешении с новыми явлениями цивилизации – государством – дает самый скверный гибрид. Эта патриархальность (например, даже в семье, отд[ельные] члены которой обособляются) есть вмешательство в частную жизнь, частная жизнь, что бы это там ни было, становится суррогатом личной самодеятельности, а государство, теряя свою публичность, как суррогат всеобщего, приобретает частный характер, становится прямой противоположностью нравственности, будучи представлен[о] в качестве воплощения таковой. Освобождение политики

от морали является до известной степени прогрессом и для политики и для нравственности.

Подозрительность часто бывает хуже тех пороков, на которые она обращена, ибо это порочность души. Как ни гадки национальные оскорбления, национальная щепетильность еще гаже. Плохо наступать другому на ногу, но когда вы еще не наступили, а вам уже кричат: «Шляпу надел и думает, что барин»… Дело в том, что подозрительность заключает в себе рефлексию, тогда как любой порок может быть наивен. Рефлексирующая подозрительность выказывает знакомство, и неплохое, человека с тем, что он подозревает.

Условность есть чрезмерная близость к изображаемому предмету, передача предмета предметными чертами. Например, кусок реальной парчи у примитива. Золото (например – Гольбейн). Толстой об употреблении золота в живописи. Чем более предметно, тем более условно. Добросовестный натурализм примитивов (Эгина и Парфенон – тыльная сторона статуй фронтонов). Что в пределе? Сам предмет, изображающий самого себя. Такое искусство существует. Это архитектура.

…Модель: развитие искусства возможно, как и развитие демократии, несмотря на враждебность капитализма искусству (и демократии).

Здесь явно выступает момент борьбы и даже классовой борьбы. Он сосредоточен в понятии вопреки: «борьба против самодержавия тоже действительна, след[овательно] разумна» (Герцен). Ср[авните] Ленин – «под гнетом рабства, крепостничества, капитализма…»

Но ведь сама эта борьба, это вопреки рождается благодаря, рождается как момент антитезы, отталкивания. И все величие положительного в том, что оно есть определенное отрицание отрицания, но – distinguo³! – не столь полная власть отрицания, не полное тождество вопреки и благодаря, потому что одно дело голое отталкивание, антитеза, другое дело рождение вопреки из благодаря более гармонич[еским] образом. Ограниченное, несущее в себе безграничное. Здесь в пользу гегелевского «творческого ничто» можно сказать только, что:

1. Это положительно-ограниченное не дано все же сначала, а рождается обратным путем, нащупывается, хотя, собственно, только оно представляется материальным бытием не абстрактно, а в действительном смысле (слабость абстрактного] материализма, для которого материя дана просто заранее, хотя она лишь абстрактно заранее, след[овательно] только после на деле, в действительности, т. е. в развитии).

2. В эпоху Гегеля антитеза, отталкивание и диалектическое отрицание отрицания еще не выделились практически, наглядно. Поэтому у Гегеля нет ни будущего, ни различия между анархическим иреволюционным отрицанием. Этот момент развился позднее (в идеологии уже Штирнер, Ницше).

Абстрактно-революционное отрицание неизбежно должно перейти в столь же абстрактное утверждение, «позитивность». Ленин уже видел это!

Пример, конечно, Китай! Смотрите, как сочетается самое абсурдное отрицание культуры и всего «буржуазного» с бешеным национализмом и даже империализмом.

Но – любопытный вопрос! Как [нрзб.] проследить изменение, протекающее в этих антитезах? – Ибо тысячелетия рабства дают подъем абстрактного отрицания, но та новая «позитивность» и то новое рабство, которое из нее вытекает («добровольное»), уже шаг вперед, уже другое. Таковы все реставрации…

Онтогносеология

Ad vocem⁴ Николай Гартман и его решение вопроса теории познания. Вообще «реализм» подобного рода.

Бытие есть нечто объединяющее субъект и объект, и то и другое есть. Может ли это служить основой специально для обоснования возможности познания и для обоснования возможности взаимопонимания между объектами, как думает Гартман?

Действительно, и то и другое есть, но как бытие субъект и объект не могут представлять собой общее поле с точки зрения познания, это есть общность факта. Отсюда тенденция к отрицанию познания или, вернее, сознания вообще, сознательного своеобразия мысли, что ведет к современной амфиболии рефлексивных понятий, то есть к парадоксу: мысль есть факт, но сама мысль об этом есть все же мысль.

Другой и в самом деле убедительной основой для теории познания является то, что связывает субъект и объект не с точки зрения их фактичности, бытия, ибо в плоскости бытия их общность преграждается весьма ощутимой разницей между единством материальных объектов и единством духовного мира. Здесь будет царствовать Кант, и вы ничего не поделаете.

То, что связывает субъект и объект не с точки зрения бытия, есть разумное содержание, закономерность разума, которая есть и в материальном бытии, есть и в духовном. Субъект и объект тождественны только в одном отношении – в отношении логоса. Вопрос заключается только в том, представляет ли это тождество фактическое тождество бытия или его нужно понимать именно как тождество в разуме, в разумном содержании. Первый путь есть путь объективного идеализма, путь Гегеля и всей классической немецкой философии. Здесь совершается ошибка, собственно говоря, близкая к ошибке Гартмана, вернее, ошибка последнего есть просто продолжение старого идеализма. Ошибка эта состоит в том, что тождество в разуме, в разумном содержании, в логосе действительности принимается за тождество объекта и субъекта в смысле бытия, в смысле фактическом. Гартман только обнажил, как, впрочем, это сделал уже Дюринг, эту софистическую основу идеализма.

Другой путь – это признать, что разумное содержание есть только разумное содержание, только логос, закономерность, не само фактическое бытие, хотя она есть. Разница фактического бытия в его материальности. Разница между материей и ее законом, устройством, формой – есть основа дальнейшего развития между объектом и субъектом. Существует тождество не между субъектом и объектом, а между логическим законом бытия, его разумностью и нашим разумом. Точнее говоря, наш разум есть повторение, концентрация, особое выражение разумности мира.

Обоснование возможности знания дано в нем самом. Мы не можем выскочить за пределы мысли – это у Канта не ложно, и стремление преодолеть это со стороны современных иррационалистов есть совершенный вздор, который по-дурацки развивает именно ту амфиболию, которую Кант считал устраненной, а материализм преодолевает по-своему. Преодоление этой амфиболии Канта не в развитии ее на иррационалистический лад, не в фактизации сознания (подобно тому, как в старом варианте амфиболии реальный мир логизировался), а в том, что мы не можем мыслить иначе как посредством мышления, мы не можем, следовательно, определить закономерность мира иначе как закономерность, не можем понять разум иначе, кмаразумное содержание. Это – тавтология, но спасительная. «Я мыслю – следовательно, я существую». Если понимать это как вывод, будто мышление является самой природой моего существования – здесь нет логической убедительности. «Я гуляю – следовательно, я существую». Это – тоже достаточное основание для констатирования факта существования. Но я мыслю, следовательно, у меня есть свойство констатировать факт моего существования, а гуляние не есть такое свойство. Оно нуждается в другом свойстве, которое и есть мышление. Если же у меня есть свойство не только быть, но и мыслить бытие, то «я мыслю, следовательно, бытие мыслимо». Мыслимость бытия есть его объективное свойство, и это объективное свойство мы можем вывести логически из того факта, что мы мыслим. И это единственный последний логический вывод в пределах логики, в пределах мысли. Дальше начинается простая жвачка. Если же вы скажете, что я мыслю, быть может, не имея данных о том, что бытие мыслимо, то ответ ясен: само сомнение в возможности знания, мышления – есть мысль, есть знание.

Выскочить из мысли нельзя так же, как нельзя выскочить из факта. Вот где уместно соображение о том, что мысль есть, как и бытие. Но она есть как мысль, следовательно, бытие мыслимо. Во всем этом есть элемент старой онтологии, старого тождества бытия и мышления, но – как уже указывалось выше – с той разницей, что бытие и мышление тождественны не в бытии, не фактически, а в логосе, в разумном содержании того и другого, в бытии же они различны и грань между ними есть.

Здесь можно вспомнить Ленина, его мысль о том, что разница между объективным и субъективным не чрезмерна.

Вопрос заключается в том, не переносится ли, таким образом, затруднение с границы между сознанием и бытием на границу между материальным бытием и его разумным, логическим содержанием, или, если хотите, формой? Но это решается легче, ибо проклятая пропасть субъективного мира и внешней реальности – позади. Здесь мы целиком в области объективного или, вернее, в той области, где объективная мыслимость без затруднений переходит в субъективную мысль – как в смысле исторического развития, так и в смысле объективного содержания. Этот вопрос решается так, как его решали еще натурфилософы Возрождения против Аристотеля.

Неполная индукция, n + 1 как скептическое доказательство того, что в природе вещей нет причинности, нет вообще ничего из наших закономерных понятий и что все сводится к ее более или менее приблизительному описанию, более удачному выбору слов…

Действительно, индукция есть потенциально бесконечный, всегда неполный ряд. Но законченность наших суждений покоится на переходе из количества в качество, на актуальной совокупности, на бесконечном, которое дано сразу. Не прерывается ли бесконечный ряд, не «сосчитан» ли он в каждом пункте. Не является ли каждая из его величин сама по себе пределом бесконечного ряда? Если перенести это понимание в область индукции, то не прерывается ли непрерывное течение опыта законченным синтезом везде, где мы можем прийти к определенным выводам?

Эти законченно синтетические моменты индуктивного ряда – прерогативные инстанции Бэкона, и на них основано наше познание как целое, начиная с познания качества.

Кант и Фихте перенесли актуально-бесконечное в мир нашего сознания, сделав его априорным, но все вокруг нас есть актуально-бесконечное, каждое качество, каждая «суть бытия», как говорит Аристотель.

Разница между эмпирическим познанием и «априорным» есть, но это разница объективная, разница между «средним членом» ряда и прерогативной инстанцией как пределом. В известном смысле и эта разница относительна – ведь каждая величина есть предел. Но это должно привести нас лишь к тому, что существуют классические величины определенного порядка.

Кантовско-фихтевская априорность равняется объективным классическим инстанциям нашего познания, актуальным бесконечностям действительного мира. Их анализ должен начаться с трансцендентальной эстетики, но с пространства ли и времени или с качества? Це дило треба разжуваты.

Отношения модальности в материальном и духовном мире. Перекрещивание возможности и действительности, «разлитой» всеобщности и целого в истории природы и человека, переходящей в «систему мира» с общественной практикой в центре как переходом из материального и духовного и обратно, с бесконечным пересозданием мира. Повторение модальности в духовном творчестве (искусство и научная мысль) и наиболее разреженная разлитая всеобщая оболочка мира как целого в науке, так же как соответствующая ей разлитая бесконечность элементарной материальной природы в реальном мире.

Соотношение между разлитыми всеобщностями и актуальными-целыми. Например, в обществе: коллектив и личность, его выражающая, в природе: абстрактные, разлитые всеобщности и конкретные. К первым относятся математические и механические, химические и органические «классы», тогда как вторые – мир вещей и индивидов.

Далее, снова – общество, как разлитая всеобщность и личность, ее выражающая, как целое. Другие степени целого – «идеальные личности» – формации, классы, нации, как в природе колония полипов предшествует индивиду.

«Общественность» в природе – явление, предшествующее индивиду, а не следующее за ним. Вот что обычно не учитывается. Поэтому и общественные явления, напоминающие «общественность» в природе, напоминающие колонии полипов, – суть также рецепция прежней ступени. Угол зрения для анализа общественности муравьев и пчел. Иллюзия соединения индивидов, тогда как на деле – настоящая индивидуальность здесь отсутствует и у более высоких животных эта общественность либо не развита вовсе, либо развита гораздо слабее.

Если, таким образом, разлитые всеобщности находят себе выражение в целых, то, в свою очередь, целые становятся носителями более высоких форм разлитой всеобщности: действительность переходит в возможность, и без этого перехода нельзя мыслить себе движение от ступени к ступени…

Перекрещивание путей от возможного к действительному и от действительного к возможному…

Что выше личности? Что основательнее элементарной материи?

Мне кажется, что это так: личность является выражением общества, она же становится и носительницей духовно-всеобщего в искусстве и науке. В этих областях могут быть рецепции низшей ступени. Например, в науке – рационально-эмпирическая сфера; это – возрождение того, что до личности, что собственно может быть отдано кибернетике, хотя и здесь налицо сходство с духовным творчеством в собственном смысле слова.

Искусство и наука, в свою очередь, представляют нам отношение целого и разлитого в области духовного творчества. Они невозможны без оптимального сочетания того и другого и являются выражением такового содержания, но с преобладанием того или другого. Так решается вопрос о первенстве.

Дальнейшее соотношение разлитого и целого теряется в бесконечности созданий духовного творчества, бесконечности равной и равно неисчерпаемой по отношению к бесконечности материальной природы.

Не лишенное основания в современной онтологии, взятое в основном у Аристотеля, состоит в дополнении отношения материального и духовного отношением модальности, которое проходит через оба мира, так что наиболее действительной является центр мира – область органического, индивидуального и общественного – («объективного духа»). Неверно только, что все это охватывается понятием «бытие», безразличным к материальному и духовному, хотя переход между ними дан в общественной практике, которая в «центре мира» становится посредствующим звеном его бесконечного пересоздания.

Здесь намечен также необходимый переход от общего анализа движения противоположностей с их тождеством, образованием единств и дифференцированием – к модальным ступеням. Ибо уже выделение оптимального единства есть переход к действительности с ее автономным взаимодействием.