Текст книги "Varia"

Отражение вообще, в объективном смысле слова, как репродукция, воспроизводство. Воспроизводство имеет тот космический смысл, что таким путем разлитое всеобщее превращается в актуальное, Из бесконечного запаса возможностей идет развитие действительного, которое: а) предполагает повторение, мимезис, воспроизведение; б) не является простым продолжением линии, хотя и не есть круг. Оно есть скорее род завихрения вокруг самого себя в поступательном развитии, причем эта действительность, образующаяся через воспроизводство в движении вперед, в свою очередь определяет, формирует дальнейшую возможность, которая становится уже определенной возможностью данной, как говорится, «системы».

Это – чисто объективное, онтологическое место мимезиса, воспроизводства, повторения. На этой основе вырастает и активность сознания, которое, как известно, «творит мир», но творит его под условием повторения, отражения действительности. Это повторение есть снова переход из возможности в действительность, актуальность. Повторяя объективный мир, сознание извлекает из него дремлющую актуальную всеобщность и посредством практического формирования человек делает ее реальной.

Таким образом, всякое новое сведение, извлеченное посредством опыта из природы, поступает уже в эту автоматическую систему сознания, которое повторяет себя – повторяя объективней мир. Вторичность сознания становится своего рода первичностью для нового опыта. Мимезис по отношению к внешнему миру приобретает род автономии, сознание воспроизводит свой собственный закон, который есть закон повторенной действительности. Диалектика восприятия и априори. Последнее как восприятие в его принципе, мимезис, достигший известной независимости, автономии воспроизводства. Это и есть творческая, производящая сила сознания. Точно так же и восприятие есть в известном смысле априори, оно подчиняется известным условиям, каковым условием является воспроизводящий смысл сознания. При этом возникают две формы тождества – одна в пользу повторения, другая – в пользу творчества, автономии. Разница между повторением и творчеством только в движении единства противоположностей, только между двумя формами тождества повторения и творчества, только в направлении развития.

Применим это к эстетической сфере. Возможно ли что-нибудь эстетическое без того, чтобы оно не было вторичным, что-то означало, повторяло, превращало разлитое всеобщее в актуально всеобщее! Словом, без творческого характера повторения? Попробуйте представить себе такое не вторичное, не повторяющее прекрасное. То, что Н. Гартман болтает о двух планах, есть именно наличие в восприятии эстетического сознания того, что прекрасное явление что-то отражает, является вторичным, двойным в своей основе (но вовсе не обязательно двусмысленным и символическим). Возьмите «прекрасное в природе», например красивую окраску насекомых, которая выдает их маскировочное отношение к среде, стилизует совершенно объективно красочные элементы среды. Шире того – самоотражение среды в пейзаже. Законченность прекрасного ландшафта есть именно концентрация или, если хотите, воспроизводство дремлющих элементов природы, актуализация их в некотором единстве. Природа подражает самой себе, поэтому возможно и подражание природе в пейзажной живописи. Прекрасное в человеческом теле есть также не что иное, как воспроизведение, повторение, отражение природы – все эти формы суть также отпечаток, более действительный, более органический и живой, тех отношений, сил, напряжений, явлений, которые человеческое тело воспринимает извне и которым оно придает род автономного существования, говорящего нам столь многое.

Подражание природе в искусстве есть уже следующая ступень актуализации дремлющих возможностей путем воспроизводства, мимезиса. «Умеющий копировать умеет и творить», – говорит Леонардо.

Нельзя решать те вопросы, которые не подготовлены, не поставлены предварительно мышлением. В постановке заключено и решение вопроса. Думать, что мысль может прямо спрашивать предмет, а не спрашивать предварительно мысль о предмете, это вздор, это не выводит нас из пределов эмпирико-рационального (или «метафизического») мышления. Мысль в известной мере исходит из мысли, а не из предмета. Рассуждения Канта – это повторение аристотелевского «живое из живого», «человек рождает человека». Когда нам кажется, что мы прямо спрашиваем предмет, мы являемся жертвой худших предвзятостей, неосознанных; лучше верно контролировать условия мысли. В этом правота Канта и его теории априори, которая позднее развилась в теорию генетизма (у Фихте) и диалектики. Короче говоря, здесь подчеркивается важность круга – курица из яйца, яйцо из курицы. Необычайная важность истории философии, история вопроса для самой теории. У Гегеля даже теория по существу сводится к истории вопроса, к истории мышления; мысль достигает абсолютной истины, когда она полностью возвращается к себе, сознает всю свою предварительную историю. Таково гегелевское развитие теории круга Канта.

Это – другая теоретико-познавательная сторона вопроса, о взаимодействии людей и обстоятельств, о воспитании воспитателя.

Не должны ли мы предполагать наличия некоторой ступени «первоначального накопления»⁵, которая все же указывает нам на ограниченность движения бесконечности in giro⁶? И затем развитие на собственных основах, «автономное», в котором уже курица из яйца и яйцо из курицы?

Отсюда м[ожет] пр[оистекать] ограниченность позиции онтологии – возвращение к intentio recta⁷, чистой предметности. Справедливые сомнения кантианцев.

Не забыть и в критике модернизма.

До некоторой] степени железо добывается из старых кроватей. Бесконечность, неисчерпаемость предметного мира, но – через форму – не через отрицание рефлексии.

Поэтому важнейший источник расширения нашей теории – история философии, а также ответ на каверзные вопросы, поставленные в изощренной враждебной полемике. Вообще – необходимость предварительной постановки и обработки вопроса мышления, мысль от мысли, не прямо от действительности. Но именно этим путем и прямо от действительности, если верно поставлен контроль самосознания – иначе говоря, диалектика.

Априори Канта и иррациональное

Мы действительно воспринимаем и постигаем лишь то, что соответствует всеобщим формам созерцания и рассудка. Но это не субъективное или не вполне субъективное условие, ибо то, что мы воспринимаем, не является безусловно новым в самой природе, безусловно случайным, безусловно иррациональным, безусловно бессмысленным, неразумным, неидеальным. Факт познания основан на объективном условии разумности, всеобщности, идеальности природы. Следовательно, дело заключается в отыскании этого условия, этого априори объекта или объектов априори, которые следует все же отличать от простого опыта, в чем и заключаются уроки Канта.

Либо полный иррационализм, контингент-ность факта – либо родственность, сходство между сознанием и бытием, как отражение мира отражается в нем, его непротивопоставленность разуму и смыслу. Это – две возможные позиции. Положительно то, что промежуточность трансцендентального метода более невозможна.

Правда, здесь тоже относительность – чистая логика – тавтология – бессмысленное и пустое тождество заключительных] глав гегелевских сочинений. Но и фактическое, реальное, не-тождественное – относительно.

Кантовская идея априори, хотя и неправильно выраженная, но все же впервые так ясно высказанная идея обусловленности сознания – контроля над ним, самосознания – в то время как и в старом материализме и в старом скептицизме сознание оставалось без всякой перспективы к самому себе, абстракт[но] безусловным. У К[анта] впервые – сознание есть сила, кот[орая] имеет объективную обусловленность, не просто находится под внешним влиянием, не просто и эпифеномен. Его собственная «структура», [структура] организма[сознания], следов[ательно] и возможность развития. Оно стало предметом рассмотрения, quasi-объектом, не извне усваивающим закономерность мира, а подлежащим ей.

[…] Что же касается априорных синтетических суждений, чистого априори, то здесь речь идет о возможности вывода из апперципируемой всеобщности, взятой как квази-предмет, квази-для-себя-бытие, посредством второй абстракции заключенного в ней всеобщего содержания, того самого, которое служит «началом» накопления, оценки и анализа опытных данных. Это второе, более «чистое» абстрактно-всеобщее может дать нечто как бы совершенно независимое от опыта, и притом в двух смыслах: либо концепцию не встречающейся в реальном опыте чистой всеобщности как эйдоса, как квази-предмета, напр[имер], математический треугольник; потенциальное выступает здесь как актуальное. Парадокс заключается в том, что такая очищенная всеобщность, лишенная всякого соприкосновения с эмпирией, может привести к созданию или, точнее, выделению, ибо человек ничего не создает заново, каких-нибудь чистых элементов, в таком виде не встречающихся в природе. Может привести также к новому синтезу элементов, какого нельзя наблюдать в природе, – синтетические материалы. Таким образом, этим доказывается, что априори не просто идеалистическая выдумка, что она имеет реальное содержание. И не только в том направлении, что основой его является генетическое, родовое содержание для-себя-бытия, превращенное в общую форму, но и в том отношении, что эта общая форма может создать самой себе реальный противообраз. Нечто подобное существует, без сомнения, и в нравственной области: превращая во всеобщую форму родовое условие для-себя-бытия, то есть чего-то фактически реального, мы не только создаем ключ к его развитию (воспитание), но и можем создать, вернее, выделить из общего течения человеческих дел некий реальный противообраз этой всеобщей формы нравственности и собственно каждое нравственное решение, каждый нравственный поступок как таковой, где он выступает как своего рода проблема «прецедента»! Чистый элемент есть именно такой противообраз априори данной нравственной формы, некое создание, не наблюдавшееся в опыте, не являющееся просто результатом самостоятельного и относительно-нового нравственного вывода. Это – то, что Ясперс называет решением в «пограничных ситуациях» или «крайних положениях».

Но есть еще второй смысл: это – воображаемые миры, создаваемые путем абстрагирования от абстракции реального мира. Здесь принцип квази-предметности выступает в чистом виде. Разумеется, соприкосновение с реальностью есть и здесь. Во-первых, эти квази-предметы соответствуют реальным всеобщностям, не имеющим, не входящим в эйдические формы, слишком общим, разлитым и неопределенным – отношениям и ситуациям, состояниям и т. д. Все это кристаллизуется в абстракции, исчисляется, формализуется. Но созданные небывалые миры математической фантазии имеют и другое соприкосновение с реальностью – они представляют собой ее конварианты, ее возможности, переменные, и в этом смысле абстракция получает здесь свой фантастический противообраз, подобный реальному образу, но отклоняющийся от него на все возможные значения некоторой переменной. Общее с поэтической фантастикой, но отсутствие наглядности, ибо поэтическая фантастика держится ближе к конкретному эйдосу. Эти воображаемые математические миры, или, как уже сказано выше, способны к созданию своего рода противообразов, моделей невиданных предметов, или, если речь идет о самых чистых созданиях математического воображения, являются определенными квази-конкретными способами уловления всеобщего в его разлитой, неопределенной, не-актуальной форме. Эти миры реальны, как доказывает их практическое значение, но реальны не непосредственно, а реальны в иной модальности, недоступной предметному для-себя-бытию, формированию чего-то «наглядного». Вот почему они нуждаются в опосредствовании для того, чтобы быть созерцаемыми, для того, чтобы получить реальную форму чего-то предметного. Сие относится и к изучению микро-физических «объектов». Вот почему наблюдение их возможно лишь косвенно, через посредство.

Каким образом интуиция предмета может идти впереди предмета?

Вот каким образом: поскольку существуют quasi-предметы, не являющиеся еще собственно] предметами. «Очевидность» м[ожет] б[ыть] внутренней. Первое предполагает реальную «кажимость», второе – quasi-кажимость, очевидность абстракции, это и есть априори. Эта интуиция предмета абстракции может идти впереди реального предмета, хотя интуиция реального предмета не может идти впереди предмета. Но предмет абстракции не есть предмет в конкретном смысле слова. Это абстрактная всеобщность, «лошадность» или «мариность» (если речь идет о девушке по имени Марина, имеющейся в одном экземпляре). Даже если геометрия рассуждает о треугольнике, то это лишь неточность слов, в действительности она имеет в виду «треугольность» как essence. Предметы в смысле современной онтологии все таковы, как «мариность». Если теперь сделать их предметами внутреннего его созерцания, то получится априори, идущее впереди предмета, ибо мы перешли от действительного к возможному, потенциальному, следовательно, в этой абстракции, внутри создаваемой, могут быть какие-то «чистые элементы» или новые «синтезы», какие не встречаются в природе. В общем, абстракция и возможность имеют своим предметом то, что не является вообще или не является еще предметом в эйдическом, след[овательно], в действительном смысле. Наиболее широкие из этих абстракций возможности суть формы и категории Канта, а процедура ихустанавливается, абстрагирование абстракции. Если, вместе с современной наукой, пройти путь «формализации» более конкретных предметов, то открывается более широкая область априори (чем занимается феноменология), иначе говоря – формального изучения существенной стороны определенного круга явлений, что может принести некоторые не наблюдаемые ранее решения, как бы извлеченные из самой мысли. И в самом деле, это есть способ изучения входящих в конкретное целое, но не всегда укладывающихся в форму особенного эйдоса элементов единичного и неопределенного всеобщего (потенциальная бесконечность).

Это оказалось путем, посредством которого стали возможны открытия ненаблюдаемых вещей. Интуиция предмета идет впереди предмета. Это становится сколько-нибудь принципиальным только в двух случаях: а) когда речь идет о чистых элементах, не встречаемых в таком виде в природе (это – «аналоги» абстракции в современном мире), новых, искусственных «синтетических» материалах; б) когда речь идет о явлениях, кот[орые] принципиально не могут быть наблюдаемы.

Все это несет на себе печать абстракции и непредметного, относится к области реализованных возможностей, к чисто потенциальному миру, кот[орый] по-своему, без особенного посредничества объединяет единичное и всеобщее. Это отношение парадоксально.

Истина есть сходство нашего сознания с объектом. – Верно, но также и несходство с ним. Необходима дистанция, иначе слишком большая близость должна затемнить независимое существо дела, либо вследствие чрезмерной наглости субъекта, либо вследствие того, что объективная ситуация надвигается на нас и подавляет субъект, либо, наконец, вследствие связи первого и второго как агрессии и кары.

Открывающееся здесь сходство истинного знания и несходства его с объектом, кот[орый] должен предстать в своей собственной истине, есть тождество, предполагающее всю систему развития, lege artis⁸, включая истинное и экстремальное тождество сходства и несходства. Сходство сходства и несходства субъекта и объекта – такова суть дела.

Сходство нас, intellectus, и предмета – основная черта истины, но… – несходство тоже черта ее, ибо все же одно дело мысль – другое дело ее внешний объект. Мысль должна оставаться собой, и она остается собой там, где не знает этого (первый полюс сознания). Там она стихийна, inner directed⁹, хотя и материально обусловлена.

P.S. Обычно «естественная] установка», etc., рассматривается как чистое прозрачное стекло, скорее в духе истолкования мысли рационализмом] XVII века. На самом же деле чем наивнее реализм, тем больше в нем идиоматической стихийности, несходства с моделью, даже «иероглифизма» при полном убеждении, да и факте сходства.

Мысль должна осенить, но это возможно лишь благодаря внешнему толчку, каким м[ожет] б[ыть] исключительное явление, или, по крайней мере, что-то прочитанное о нем, или, наконец, случайная ассоциация мысли, в основе которой лежит та же говорящая ситуация.

Люди – кандидаты истины. Но их кандидатура всегда может быть отвергнута ею.

Отброшенные кандидатуры дают себя подавить силой реальности. Оригинальный союз субъекта с реальностью – когда мысль, принимая в себя все содержание ее, в то же время остается независимой от нее, на известной дистанции от нее, то есть опирается на какие-то благоприятные для этого обзорные пункты.

[…] Война забивает и надламывает одних, закаляет и просвещает других – как и всякий кризис в жизни человека или в истории народов… Одно дело – поглубже вдуматься в причины и значение[…] войны… Другое дело – дать войне подавить свою мысль, перестать рассуждать и анализировать под гнетом ужасных впечатлений и их мучительных последствий или свойств войны.

Самосознание. Это и значит – быть теоретиком (в отличие от отброшенных «кандидатов»). Рациональное зерно каждой ситуации.

Написано, как по рецепту Ницше. Ложь – бунт против истины.

Любопытно: сумасшедший, притворяющийся сумасшедшим.

Очень ясно, что возможности страстно влекут нас. И что это влечение тем острее, чем преступно, то есть чем больше они приходят в противоречие с границами, с условной невозможностью.

Ложь как возможность неподчинения истине, ибо истина есть дисциплина, подчинение ума действительности.

Ложь родственна принципу фантазии как типу относительности.

На этом основана идея восхваления лжи у Ницше. Бунт против истины.

Счастье и уменье, истина, мастерство, логика. Соотносительность их. Тождество и две формы их единства. В основе – счастье, кот[оторое] мы нащупываем, и дальше уже начинается культура. Возможна, однако, культура счастья, и это, кажется, цель теории познания. Исключить момент счастья в целом невозможно, но и отказать человеку в способности культивировать его также нельзя. Все это в теории знания, в нравственности, в праве.

Видимо, это связано с теорией двух полюсов – материального и формального. Материальный полюс – счастье, факт.

Когда человек засыпает, хранящиеся в его памяти образы вещей начинают дикую пляску, сочетаясь часто невероятным образом или во всяком случае независимо от обычной дневной перспективы субъекта. Снимается он сам как преграда для свободной жизни восприятия им картин. Другое дело, что связь образов тем более зависит от его тела, от положения рук, головы, но она не удерживается рамкой внешнего восприятия. Здесь, как обычно, преобладание материального или, точнее, членного, совпадает с гипертрофией фантазии во сне (так и во всяком темном сознании imagination¹⁰). Однако само по себе это явление говорит о независимости содержаний умственной жизни от нас. Вот когда они показывают свою автономию!

Схема: Преодоление экрана

Преобладание объекта отражения

Чем более преобладает материальное начало микрокосмоса, тем более фактично, спиритуально начало внешнего мира, макрокосма (в его воображении). Сон как прообраз архаической поэзии и искусства.

Чем более реально воспринят воспринимаемый нами мир в его материальном бытии и отношениях, тем более абстрактна, идеальна мысль. Это – полюс виртуозности, мастерства как мышления, так и «подражания действительности» в искусстве.

Каждая сторона (сон, фантазия и явь) по-своему идеальна и материальна.

Это перекрещиванием относится и к посредствующему звену между субъектом и объектом – искусственной среде и средствах общения.

Табу – запрет. Природа его в исключении. Что-то носит исключительный характер. Бессмыслица с рациональной точки зрения только подчеркивает важность этого открытия, сделанного человеком.

Табу превращается] в sacre – символику исключительного. Всеобщее должно опираться на исключение из обычного. Правда, в некоторых табу имеется содержание обычного, типического, например, что-то запрещается женщинам etc. Все же чистое или нечистое, про[фанное? – нрзб.] или священное – все равно опред[елейный] род исключается.

Образование всеобщего через положительное[…] (Позднейшее представление о безразличии к всеобщему – полная противоположность.