Текст книги "Битва за страну: после Путина"

– А ведь когда в две тысячи десятом его назначили почетным директором «Вест-нафты» – синекура на триста тысяч евро в месяц, он сумел объяснить, что именно от него очень многое зависит, – ехидно заметил Бриони.

– Вот именно! Мало триста тысяч в месяц. Как только его ни обхаживали! Понятное дело: экс-министр, не последнее рыло в своей партии, ко всем имеет подход. Чего ему ни дарили: и Кандинского, и саблю из Златоуста – со справками на вывоз пришлось натрахаться. Я еще в позапрошлом году принимал его у себя на Валдае, в баньке парились. Я ему по пьяни предлагал: хошь, прямо сейчас поедем, медведя застрелим? Хошь, прямо сейчас девку борзыми затравим, как у Достоевского?

– У Достоевского был мальчик, – уточнил Бриони.

– Какая, нах, разница? А он лежал на полке, мудями к потолку, и хохотал: «Рус-экзотик». Целовались потом, разве что не трахнулись. А теперь: «Если бы только от меня зависело». Надо было эту Европу в сорок пятом всю до Атлантики вы…бать, а потом еще раз.

– Время упущено, – вздохнул Бриони, явный модератор заседания. – Ладно, грустные новости с Запада понятны. Нас там никогда не любили. Любили только наши деньги. Васильич, какие ваши плохие вести с Родины?

Васильич неторопливо, почти без матюгов, рассказал о своих переговорах в новой президентской администрации. А переговоры шли на ту же тему, что и с коварным европейцем, потомком паладинов. От имени всей «Мельницы» Васильич прощупал почву: можно ли договориться? Внести какую-нибудь сумму в какой-нибудь новый фонд, этак миллиарда три евро. Пообещать слушаться, рулить бизнесом так, как скажет координатор от новой власти. А если скажет: уйди с площадки, то уйти по-хорошему, продав бизнес за честную цену, как когда-то Абрамович. Плюс – полная лояльность, никакого политического блудняка. Взамен – забыть, сколько денег осталось у «Мельницы». Разве не разумно?

Собеседник ответил: да, разумно. Но все равно шансов на вариант нет. Столбов как решил – 25 процентов, так и стоит на своем, без компромисса. И все козыри у него – данные о собственности «Мельницы», не утаишь. Еще раз предложил согласиться на четверть, даже удивился: у вас же, в среднем, пять миллиардов у. е. на человека. Ну останется один миллиард, все равно – мечта Остапа Бендера.

– Я даже материться не стал, – вздохнул Васильич, – просто его спросил: а ты сам мог бы за месяц все свое имущество сложить, продать и оставить себе четверть? Он только и ответил: у вас было четыре месяца.

Минута была наполнена матерными междометиями и проклятиями. Кто-то молчал, верно, подсчитывал, как он сможет из всей своей собственности за месяц выкроить четверть.

Когда собрание приумолкло, парторг-бриони не спросил даже, утвердительно заметил:

– Выходит, уважаемые товарищи по несчастью, как ни крути, а вариант остается только один. Плохой, некрасивый, опасный вариант, лучше которого мы ничего не найдем.

– Отставка под Шопена? – спросил кто-то. Бриони кивнул: пусть люди свои, пусть территория перепроверена на предмет «жучков», есть вещи, о которых вслух не надо.

– Слушайте, а почему его тогда… ну, когда он только лез в Кремль? – спросил Николаич, не самый богатый и знатный член клуба. Потому и не присутствовавший на нервных совещаниях прошлой осени.

Бриони ответил не сразу.

– Это сказать легко. На деле – не так. Всегда есть страх – отдача замучает. И потом, честно говоря, казалось – пронесет. Не псих, не отморозок, никого в Гаагский трибунал не сдаст. Сам насосется, друзей насосет и успокоится. А он и вправду отморозок.

– За месяц-то успеем? – спросил Николаич. Бриони пожал плечами: как получится.

– Еще вопрос можно? – продолжил неугомонный Николаич. – Если наше уважаемое собрание прошлой осенью, простите, бзднуло решить проблему, когда он был обычный гражданин, лидер непонятной партии, то сейчас-то, когда у него в кармане и ФСО, и ФСБ, и сам-то он живет в Кремле… Не маловаты ли шансы?

– И да, и нет, – философски заметил бывший парторг. – Тогда, дурацкой прошлой осенью, вокруг него была стена понадежней кремлевской. Толпа фанатов, готовых за него сдохнуть. Причем – без кавычек. Реальных психов и отморозков, рвавшихся во власть. Скажу по небольшому секрету: и «казачка» заслать пытались, и перекупить тех, кто поближе к телу. Не вышло. Засуетились поздно, а там у них такой уже драйв пошел – до власти рукой достать. Под таким наркозом человек предложения не воспринимает.

– А сейчас?

– А сейчас, по скромным, отрывочным сведениям, прежнего монолита уже нет. Власть взята, наркоз прошел. Столбов пока еще никого в миллионеры не произвел и не планирует, поле для торга открыто. Вот сейчас-то, может, и сдадут.

* * *

15.00

«„Вертушка“ комфортной не бывает», – в очередной раз подумал Столбов. Эту нехитрую истину, рожденную еще в Афгане, он проверял неоднократно. Вертолет может быть маленьким или большим, нашим или импортным, наследием советских времен или изящной штучкой прошлогоднего выпуска. Все равно самый комфортный вертолет – это самолет.

Но взлетно-посадочной полосы под аэропланы в Кремле не было. Поэтому до «Шереметьево-2» приходилось добираться вертолетом. Там ждала канцлер Германии.

Вообще-то, госпожа Канцлер летела в Китай, и остановка в России была для нее отклонением от маршрута. Значит, есть о чем поговорить.

В переговорные апартаменты Столбов прибыл за пять минут до приземления гостьи. Внутреннюю комнату недавно обновили, избавили от прежнего державного пафоса: к чему он на неофициальной встрече? Аэропорт – это аэропорт; гул постоянно взлетающих самолетов не давал расслабиться, кресло – изящная реплика мебели времен барокко – казалась сиденьем в зале ожидания, а в мозгу пиликал звоночек: не на твой ли рейс объявили регистрацию?

Канцлер объявилась со спецназовским проворством, минут через десять после посадки. Неофициальный визит церемоний не предполагал, но все же Столбов отметил: торопится, время даром не теряет. Встречались они впервые.

Без переводчика не обошлось. Пусть российский лидер и подтянул свой английский, все равно с толмачом проще, беседа не застопорится от необходимости найти нужное слово. Секретных тем сегодня не предполагалось.

Гостья предложила беседовать стоя, Столбов согласился. Ей лететь еще добрую половину Евразии, насидеться успеет.

Началось с комплиментов.

– Ваша борьба с коррупцией оказалась большим, чем разговоры, – с улыбкой сказала она. – На днях я побывала на съезде Восточной инвестиционной палаты. Говорят, что в России что-то изменилось. Гранды, хозяева автомобильных концернов и производители труб ничего не заметили, зато бизнесмены поменьше – довольны. Они всегда были откровенны: чтобы в любой российской области был успех, необходимо браться за дело, если на открытие проекта можно пригласить губернатора и начальника ФСБ. Да и то такое сопровождение спасало от побор только на этапе создания проекта. Когда завод начинал работать, приходилось предусмотреть фонд для взятка. Теперь вице-президент палаты герр Шмидт сказал, что можно вкладывать деньги, даже не пригласив на открытие губернатора.

– Бизнес доволен и готов вкладываться? – спросил Столбов.

– Герр Шмидт – старый лис бизнеса, – продолжила канцлер, уже без улыбки. – Он впервые оказался в России, еще когда Брежнев начал продавать газ в Западную Европу. Поверьте, он знает русского чиновника так, что может читать лекции молодым русским бизнесменам. Он считает: ваши чиновники ждут. Они хотят понять, насколько вы опасны. Точно так же они ждали три года, когда пришел Путин. Потом они поняли, что новый президент опасен только для строптивых олигархов.

– Может быть, мне кого-нибудь расстрелять? – развел руками Столбов.

Переводчик на миг запнулся, но Столбов кивнул – валяй дословно. Канцлер – почти советский человек, шутку поймет.

– Я на пути в страну, где эта мера общественного порицания применяется довольно часто, – ответила канцлер. – Коррупцию в Китае не вывели, но, конечно, она не такая наглая, как мне жаловались те, кто работает с Россией. Кстати, в Китае на вас мне тоже будут жаловаться.

– На наш скромный протекционизм? – спросил Столбов.

– Да, на него. Не скрою, для меня лично он оказался бо́льшим сюрпризом, чем ваша борьба с коррупцией. Вы решили поиграть в закрытый рынок?

– Что поделать, – ответил Столбов, – я же обещал, что ВТО нашей промышленности вредить не должно. Германии как раз грех жаловаться: вы производите то, чего Россия не делает сама, а таким товарам – зеленый свет со спецсигналом. Китай, да… Автомобили – пожалуйста, наш автопром им пока не конкурент. А вот с текстильными товарами другая ситуация. Нам нужно спасти свою промышленность.

Официантка принесла крепкий кофе с мелкими крендельками – изящный повод сменить тему разговора.

– Хотя бы в Китае на меня не будут жаловаться по поводу Бурбура? – спросил Столбов, прихлебывая кофе.

– В Китае не будут, – улыбнулась канцлер, но тут же продолжила без улыбки: – Я тоже не хочу жаловаться, но очень бы хотела узнать, почему вы предоставили убежище диктатору, свергнутому своим народом?

«Эк фразочку-то загнула, будто меморандум зачитала», – подумал Столбов. И ответил так:

– Все просто. Это наш сукин сын, а мы в ответе за всех кого приручили, даже за сукиного сына. Мы его когда-то кормили: оружие, кредиты, он голосовал за нас в ООН. Так что теперь мы отвечаем за его жизнь. Да, мы его вывезли на самолете в Россию и не выдадим по любой повестке. Считайте наше поведение сталинским коварством. Или, напротив, традицией нации Толстого и Достоевского – призываем милость к падшему. Как вам удобно, так и считайте.

Канцлер молчала, только кивала. Не в знак согласия, а констатировала: я услышала.

– А вы не боитесь, что отношения с его страной разорваны навсегда?

– Нет. Революционный энтузиазм пройдет, и его буйный народ поймет, какую услугу мы ему оказали. Сейчас бы его расстреляли, и у всей нации возник бы комплекс Чаушеску. Пусть подождут лет десять. Может, опять захотят выбрать в президенты. Или не выбрать. Но с трупом вариантов меньше, его можно только торжественно перезахоронить.

Канцлер помолчала. Допила кофе.

– А если завтра такая же история случится с Уго Чавесом? – наконец спросила она.

– И его примем, – беспечно ответил Столбов. – Если он не направится в Китай. Ведь китайцы вложили в Венесуэлу в три раза больше, чем мы.

– Пекин его не примет, – без тени улыбки сказала канцлер. – Китай для этого достаточно прагматичная страна.

– Россия тоже. У нас своя национальная модель прагматизма.

Скользкую тему оставили. Поговорили о культуре, о будущих фестивалях.

На прощание Столбов спросил гостью:

– Правильно ли я понял – вы спросили про Барбура и Чавеса по поручению всего ЕС?

– Да. Считайте, это был вопрос от Европы.

– А как относятся в Европе ко мне? Вообще, ко всему, что произошло у нас с прошлого декабря?

Канцлер помолчала. А потом улыбнулась совсем искренне и неофициально.

– Как ваши чиновники и наши бизнесмены вместе взятые: боятся и надеются. Кроме того, я пару раз слышала: «Похоже, мы скоро поймем, чего Россия хочет на самом деле».

– Согласны?

– Я согласна.

Это была не последняя фраза беседы. На прощание канцлер протянула Столбову записку. Ее он прочел лишь в самолете.

Текст был русским, написан чернилами, без ошибок:

«Наши спецслужбы предупредили меня: в вашем ближайшем окружении есть предатель. Остерегайтесь».

* * *

17.00

Статья 18 Конституции Российской Федерации гласит: «Права и свободы гражданина являются непосредственно действующими». Но, как известно, права и свободы действуют сами по себе не чаще, чем машина ездит без шофера. Другое дело, когда есть гражданин, готовый дать правам и свободам непосредственное действие.

Таковых граждан в новой, столбовской России оказалось довольно много. Каждый месяц, восемнадцатого числа, они собирались на Пушкинской площади, чтобы заявить на всю страну о своих претензиях к власти. Средство было: по распоряжению правящего режима неподалеку от терпеливого Александра Сергеевича находилась телекамера для трансляции по «России-24».

В прошлый раз свобода в прямом эфире кончилась на восьмой минуте – дракой. Сегодня оппозиция вроде бы договорилась и акция в рамках «Стратегии-18» должна была пройти мирно. Микрофонное время разделили три главных оппозиционных блока: «Объединенные гражданские силы», «Левый альянс» и «Русский реванш». Хотя «граждан» было существенно больше, но на вчерашнем заседании координационного штаба порядок выступлений разыграли в «камень – ножницы – бумага», в «орлянку» и даже погадали на Конституции. Вышло, что первым к микрофону выходить ОГС, потом левакам, далее – реваншистам. Огээсники возрадовались, реваншисты удовлетворенно заметили: за нами последнее слово, а левые уверенно заявили: после нас вся страна переключит телевизор, все равно никто лучше не скажет.

Конечно, были и другие претенденты на микрофон. Но главные оппозиционеры решили оставить политической мелюзге не больше пятнадцати минут. Пусть сама решает: установить очередь или толкаться.

До прямого включения оставалось всего ничего. Ни переносных барьеров, ни металлоискателей на площади не было. После смены кремлевской власти столичная мэрия внезапно прозрела: на митингах терактов никогда не бывало и зачем дополнительные барьеры, причем в полном смысле слова? Поэтому народ вольготно толпился в сквере, топтался по еще заснеженному газону. Омоновцы поглядывали на них из припаркованных автобусов: у них был приказ вмешиваться только после начала «большой драки» – ее должны были определить офицеры, внедренные в толпу.

По договоренности с телевизионщиками ни ведущего, ни оператора возле камеры и микрофона не было. Так, считай, шли люди по улице, нашли камеру и давай говорить, что вздумали.

Аппаратуру, к слову, брали у коллег с телеканала «Моя планета», рассчитанную на съемки в тайге и джунглях, чтобы аппаратура выжила бы и в медвежьих лапах, и попав в водоворот обезьяньей свадьбы.

Прямой эфир начался. Два десятка «гражданских силовиков» выстроили защитный коридор – пусть лидеры спокойно отговорят свои четверть часа. Говорить приходилось прямо в микрофон, и все равно до телезрителей доносились выкрики политически озабоченных граждан, не вошедших в один из трех альянсов: «Где ваша демократия?!». А также: «Где ва ша справедливость?!» и «Вы патриоты или пидоры?!».

На этом невежливом фоне и начал речь председатель ОГС, молодой политик Слава Мылов.

– Здравствуйте! Прежде всего, спасибо тем, кто пришел сегодня на эту площадь. Радостно видеть людей, которым небезразлична судьба гражданского общества.

Короткая ораторская пауза.

– К сожалению, больше радоваться нечему. Мы поверили в очередной раз. И в очередной раз были обмануты. Что изменилось? Я включаю телевизор и опять вижу Путина. Пусть теперь он не целует девочек в пупок и не бороздит поля на новых комбайнах, а только выпускает диких животных, меня это ну совсем не радует. Он должен не выпускать барсов из вольера, он должен был занять место Ходорковского. Шконка освободилась – пжалста, Владимир Владимирыч! Ладно, с Путиным договоренность. А как с остальными? Когда будет большой и показательный процесс над ворами и мошенниками прежнего режима? Когда?!

Реплика сорвала заслуженные аплодисменты. Хлопали и левые, и реваншисты. Что-то одобрительное покрикивали даже недопущенные ораторы.

– У меня, как и у многих граждан, есть подозрение, что это неспроста. Путинизм сохранился, только поменял первое лицо. Мы все ждали суда над негодяями и восстановления допутинской политической системы. Вместо этого мы получили царя, который совещается с отставными офицерами и уже скоро произведет их в генералы и фельдмаршалы. Полиция получает новые права, продолжается клерикализация, общество готовится к наступлению на гражданские свободы. Будут закрыты границы с нашими братьями по СНГ! Людей пересчитают, как скот! Наша победа украдена!

– Где конструктив?! – донесся чей-то крик.

– Он прост, – повысил голос Слава. – Во-первых, отмена всех политических законов, принятых преступным режимом Путина, после захвата власти в двухтысячном году. Во-вторых, создание переходного общественного правительства, контролирующего нынешнего президента. В него войдут видные политики, экономисты, общественные деятели, способные предложить России модель цивилизованного развития. Если господин Столбов согласится на эти условия, я готов считать себя членом партии «Вера», как прошлой осень. А пока…

Слава огляделся, глубоко вздохнул и сказал, пытаясь (неудачно) подражать Станиславскому:

– Не верю!

Раздались сдержанные аплодисменты.

– А поверим мы только при одном условии…

Но условие озвучено не было. Микрофон взял сопредседатель ОГС Андрей Борисович, диссидент с полувековым стажем, сидевший еще при Хрущеве. При Брежневе его покарали психиатрией и выдворили. При Ельцине он вернулся и с тех пор жил в России, критикуя власть со всем запалом праведной ненависти свободного гражданина, живущего в вечно несвободной стране.

– У меня принципиальное несогласие с коллегой. Как говорил мудрый Омар Хайям: «Ты лучше голодай, чем, что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало». Сегодня войти в правительство Столбова – это хуже, чем быть вместе с кем попало. Это значит сотрудничать с людьми, на руках которых кровь невинных жителей Афганистана и Северного Кавказа, с людьми, которые гордятся своим советским прошлым. Идти на сотрудничество с такой компанией – не просто сделать ошибку. Это, как говорили у нас на зоне – ссучиться.

– Простите, – растерялся Слава, – а как же Ходорковский? Ведь он же согласился…

– Ссучился, – радостно констатировал Андрей Борисович. – В тюрьме себя сохранил, а как вышел на волю – пошел на недопустимый компромисс. И это относится к каждому, кто будет сотрудничать с новой властью, не добившись от нее принципиальных условий.

– Андрей Борисович, – взмолился Слава, – у меня еще две минуты, потом вы.

Однако Андрей Борисович выпустить микрофон уже не мог просто физически. Он сжимал его, как окруженный боец последнюю гранату, и тараторил, будто включил запись:

– Российская власть должна морально переродиться. Покаяться за прежние преступления путинизма, ельцинизма, сталинизма и царизма. Только при этом условии сотрудничество с ней не сделает человека нерукопожатным…

Если Слава на словах был почтителен, то его руки действовали по своей программе. Он пощекотал Андрея Борисовича под мышкой, выхватил микрофон.

– Уважаемые собравшиеся. Мой уважаемый коллега озвучил…

Андрей Борисович и сам вцепился в микрофон. Создался паритет: никто не мог продолжить выступление, оба вежливо боролись.

Группа прикрытия, создавшая живой коридор, разделилась. Одни оказались сторонниками Славы, другие – Андрея Борисовича. Осторожно толкая друг дру га, граждане пытались разъединить борцов.

Разлад в рядах либералов не ускользнул от «Левого альянса». Сначала в рядах старичков и старушек с красными гвоздиками на пальто возник ропот: «Сами не говорят и другим не дают». Потом революционная молодежь решила действовать. Она образовала клин, способный с разбега пробить омоновскую цепь, не то что почти распавшийся ряд либералов. Поэтому Слава, уже уверенный, что микрофон у него в руках, увидел, что переходящим трофеем гласности завладел Сережка Молодцов, агитатор и главарь всей столичной радикальной комсомолии.

– Ваше время кончилось! – заорал он так, что проснулись голуби на чердаке киноцентра «Россия».

– У нас еще четыре минуты, – возмутился Андрей Борисович.

– Ваше время кончилось еще в семнадцатом году! – столь же громко уточнил Молодцов. – Дорогие товарищи, российские трудящиеся, как видите, эти господа так и не смогли решить с девяносто первого года, кто лучше – Гайдар или Явлинский. Что лучше – дикий капитализм или лицемерный социал-демократический обман трудящихся. Именно эти люди привели к власти и Путина, и наемника международно-националистического и олигархического капитала – Столбова. Его задача – приватизировать и продать все, что не было отнято у народа при Ельцине и Путине!

Говорить Молодцову было нелегко. Одной рукой он удерживал микрофон, другой – отбивался от окружавших его либералов. Товарищи по партии пытались создать надежное кольцо, но оно то и дело прорывалось объединенными гражданами, тянувшими руки к Молодцову.

– Что мы можем делать сейчас? – резко выкрикивал он, размахивая микрофоном. – Очень много. Устраивать забастовки, пикетировать предприятия, на которых особо цинично нарушается Трудовой кодекс. И всегда быть готовыми нанести решительный удар по олигархическому капитализму и его ставленникам в Кремле. Поднимется мускулистая рука рабочего класса…

От начала свободного митинга прошло лишь восемь минут, но «Русский реванш» решил, что оппоненты будут делить микрофон целый час. И вмешался. Реваншисты понимали, что им придется прорывать слоеный пирог из либералов и леваков. Поэтому применили домашнюю заготовку: трое членов «Опричного царства», явившиеся на площадь не только с метлами, но и конные, разогнались и с диким гиком доскакали до микрофона. За ними ударил пехотный клин, правда, застрял в визжащей толпе, прыснувшей в сторону от лошадей.

Молодцов не успел договорить про мускулистую руку рабочего класса, как его обожгли арапником, а микрофон оказался у «опричника» – Семена Громова, известного в ЖЖ под ником grom-pogrom.

– В Кремле новый царь! – заорал Гром-погром. – Кто он? Гроза-государь или расстрига-самозванец? По делам узнаете их! Столбов, где твои дела? Почему демонские капища на Красной площади не разорены? Почему Русь живет по безбожному календарю и пишет красным алфавитом? Почему сергианство и экуменизм не осуждены? Почему жидовствующие на свободе? Когда начнем экзекуции и депортации?

Список претензий был большим, но зачитать до конца его не удалось. Крепкий физически либерал и мускулистый комсомолец сволокли всадника с коня, выкрутили из рук микрофон.

После этого к источнику гласности рванулись все. Вырывали микрофон из чужих рук, подносили к губам, но тут же теряли, почти ничего не произнеся.

Тот, кто не хотел драки, или не добрался к эпицентру, вдруг забеспокоились и даже начали по мере сил освобождать пространство. К микрофону неспешно и неотвратимо пробивалась арт-группа «Каллы» – «самые чистые художники в навсегда запачканной стране». Судя по пластиковой канистре, в которой плескалось нечто коричневое, они приготовили очередной «каллаж».

– Дамы и господа! – громко сказал Светлый Воин – лидер группы, конечно же, в белом плаще. – Сегодня мы совершим символическое прощание с гавнорашкой.

Он поднял пульверизатор, направил на толпу. Настала такая тишина, что было слышно, как хлюпнул насос.

Гром-погром, так и не сумевший забраться в седло, выхватил из ножен достаточно качественную реплику старинной сабли, с диким ревом оказался возле «калл» и перерубил клинком шланг.

– Вандал! – возмутился Светлый Воин.

Происшествие стало сигналом для ОМОНа – драться можно, но без холодного оружия. Вздыхая и матерясь, сотрудники вывалились из автобусов и двинулись цепью к толпе.

* * *

17.30

– Может, это лучше давать в записи? – сказала Татьяна.

– Аппетит испортило? – спросил Столбов.

– Не без того. Но мы-то ладно, ведь дети увидят.

Столбов развел руками. Еще в прошлом декабре, сразу после победы, он обещал свободный микрофон с телекамерой и прямой трансляцией по государственному каналу митинга непарламентской оппозиции. Похоже, из всех обещаний это оказалось самым выполнимым.

Хотя – как сказать. Трансляцию пришлось отключить на двадцать пятой минуте, когда свободное выражение политической позиции перешло в кромешную драку.

Про аппетит было сказано к месту. Президент только что отобедал. Впереди было едва ли не самое важное дело дня. В графике оно обозначалось как заседание рабочей группы при президенте.

Татьяна, знавшая историю, сравнивала эту группу с Избранной радой Ивана Грозного. Или Негласным комитетом Александра I. Совещание без официального статуса. Люди, которым доверяют.

Само собой, рабочую группу никто не учреждал. Она стала продолжением заседаний предвыборного штаба. Конечно же, не большого заседания, а его пост-финала: все разошлись, кто-то остался на особо важный вопрос. К тогдашним шести людям прибавились еще шестеро. Вот и вся рада.

Татьяна тоже была законным участником группы. И оставалась до сих пор. Для себя решила так:

«Войду в третий триместр – тогда перестану ходить на совещание». И подумала: «Столько различных отказов запланировано на этот самый триместр: не совещаться, не шариться в инете, не ругаться с мужем – лидером страны. Удастся ли?»

* * *

17.55.

– Только не говорите «привет, покойничек». Утром уже слышал, – сказал Столбов, входя в кабинет. Немногочисленное собрание чуток посмеялось. Максим Николаевич, которого Татьяна называла не иначе как Макс, даже подошел к Столбову, пригляделся, удовлетворенно заявил, что тот отбрасывает тень – значит, не нежить.

– Ну, раз все – работаем дальше. Кто там у нас первый. Иван? Давай, огорчай.

Совещались за овальным столом – не то, чтобы круглым, но принцип тот же. Поэтому, если не было особо важной темы, говорили по часовой стрелке.

Первым выступал Иван Афанасьев, президентский представитель в Федеральном собрании, а на таких вот собраниях еще и ответственный за статистику.

Татьяна подружилась с Иваном Тимофеевичем, или просто Ваней, едва ли не с первого дня сотрудничества со Столбовым. Дело не только в схожести функций: он – аналитик, капитан по информации, она – пресс-секретарь.

Иван, как и многие столбовцы, до середины 90-х носил погоны – разведчик, подрывник, с советскими, российскими и афганскими наградами – «Уже не помню, я больше разминировал или грохнул». Не особо болтлив, но едва разговор отходил от дел, выдавал фейерверк шуток и баек, из которых одна-другая знакомы каждому, кто тусовался с грушниками. Зато находился и эксклюзив – было и такое, именно со мной. Высокий, загорелый даже зимой, громкий, Иван умел за секунду стать тихим, серьезным и даже пугающе строгим. За круглые очки и старомодный костюм депутаты прозвали его «профессором».

– Начнем с Госдумы, – приступил Иван. – Там ничего интересного, потому что все хорошо. Все прошло в первом чтении: и новый закон об игровых зонах, и сниженный бензиновый акциз, и тюремная реформа. Я в следующий раз им предложу, как в анекдоте про Сталина, кремлевскую стену зеленым покрасить. Не будет возражений.

– Со стеной понятно. А насчет казино не возмущались? – уточнил Столбов.

– Не, – махнул рукой Иван, – чуток поворчали единороссы, да коммунисты, как всегда. Коммунистам я сказал, что новая система казино – метод перераспределения национального богатства в пользу общества. А «медведки» побухтели, но тихо. У меня есть файл со списком депутатов, что по выходным в минское казино летают. Единороссы там на первой позиции. Кстати, Саня, спасибо за информационную поддержку.

Саня, а именно Александр Костылев, генерал космических войск, новичок Избранной Рады, высший спец по спутниковой разведке, кивнул.

Законопроект об игорном бизнесе оказался одной из самых смелых и простых инициатив нового лидера. Суть его была в том, что обычные средства возбуждения азарта, вроде игровых автоматов, приравнивались практически к наркотикам, и за вовлечение в игру несовершеннолетних полагалась весомая тюремная кара. Зато элитная рулетка – традиционное казино – получило право на существование не только в четырех игровых зонах России, как разрешал прежний закон, но в любом населенном пункте. При условии, что игрок старше двадцати одного года и заплатил тысячу рублей за вход. Плюс десятипроцентный налог на выигрыш. И само собой, лицензия у заведения – до второго нарушения за год.

– Тот, кто деньги заработать умеет, – пояснил Столбов, – пусть тратит, как хочет. А если дурной папаша сыночку-балбесу и после двадцать первого дня рождения деньги дает – тоже пожалуйста, чем больше в бюджет вернется – чем лучше.

Дума, из которой недавно вернулся Иван, пока что не спешила стать местом для дискуссий. Пусть прошлогодний победитель – партия «Вера», – взяла в ней лишь чуть больше основной соперницы, «Единая Россия» посыпалась еще до первого заседания. Половина единороссов потеряла партбилеты и вступила во фракцию «Веры». К ним присоединилось и немалая толика коммунистов – ленинская совесть подсказала им, что партия-победитель за трудовой народ. Плюс прочие перебежчики. Подавляющее конституционное большинство сложилось с пугающей простотой. Столбову пока еще ни разу не пришлось приходить в парламентский комплекс, уговаривать депутатов.

– Теперь буду огорчать, – продолжил Иван. – Переходим к статистике. Как всегда, кроме сегодняшних данных, краткосрочные прогнозы. Статистики – люди пуганые, и если говорят, что плохо, значит, еще хуже. Начну с финансов. Международные резервы – пятьсот шестьдесят пять миллиардов долларов, с начала года уменьшились на полпроцента. Впереди серьезное сокращение бюджетных поступлений. Насчет слагаемых, сами понимаете: когда одновременно снижены топливный акциз, страховые взносы и налог на прибыль, то ожидаемая бюджетная недостача порядка восьмисот миллиардов.

– Надеюсь, рублей? – спросил бывший милиционер Кирилл Степанов.

– Рублей. Ну, плюс еще бегство капитала, правда, замедлившееся, но все же. Так что, несмотря на труды фонда «Возвращение», по первому полугодию нас ждет дефицит до половины триллиона.

Прочие статистические новости от Ивана не радовали. Безработица слегка, но подросла. То ли народ слишком уж загулял после победы Столбова прошлым декабрем, то ли – еще вероятнее, малые и большие хозяева начали смелее выгонять наемный персонал. Плюс еще и ожидаемое сокращение управленцев на десять процентов. Срок еще не настал, но кто-то оказался на бирже труда уже сейчас: губернаторы, надеясь сохраниться, беспощадно чистили администрацию, стремились отчитаться пораньше.

Существенно подросла преступность, но как именно, статистика не сообщала. А как иначе, если милицейским чинам точно дали знать: за лживую отчетность выговором не отделаешься. И даже отставкой не отделаешься.

– И, наконец, сократилась нефтедобыча. Немножко, но ощутимо. Это такой саботаж, вернее, итальянская забастовка – работа по правилам.

– Правила уточним, национализации – будут, – сказал Столбов. – Ладно, спасибо за плохие новости. Таня, расскажи, как граждане реагируют на бедствия.

Татьяна, помимо пресс-секретарских мучений, отвечала и за социологию. Ее доклад, микс из нескольких исследований, тоже порадовать не мог. Рейтинг доверия к Столбову упал на семь процентов – ладно, с кем из новых президентов не бывало? Материальное положение, по мнению опрошенных граждан, ухудшилось на три процента – спишем на статистическую погрешность. К сожалению, на нее не спишешь ответ на вопрос: «Есть ли у вас чувство защищенности вашей жизни?». Пессимистов, сравнительно с декабрем, стало на восемь процентов больше. На пять процентов прибавилось тех, кто готов участвовать в акциях протеста. Учитывая, что в прошлом декабре, сразу после столбовской победы, число таковых свелось к нулю, закономерный откат.