Текст книги "Особый приказ"

Михаил Митрофанов
Особый приказ

Пролог

«Земля эта страдает от набегов верлов. Поэтому каждое лето на берега Имии выдвигается большое войско для охраны границы. Предприятие это затратно, но ущерб от набега будет еще страшнее. Порой мне кажется, что постоянный выбор из двух зол – главная трагедия этой земли»

Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»

В начале лета в Степи все уже успевает отцвести, и вместо буйства красок до самого горизонта тянется сплошное, состоящее из множества оттенков зеленого, море. Любой, кто первый раз окажется в этих местах, хотя бы на миг забудет о своих делах и заботах и посмотрит вдаль, где закругляется земля на горизонте, где безбрежная зелень сходится с таким же бесконечным, вымытым до синевы небом. Посреди этого простора двое конных выглядели точками.

Сами всадники были молоды, а вот кони их – не очень. Оружие, одежда и доспехи выдавали в них небогатых служилых людей – тружеников войны, которые каждое лето рассыпаются дозором по границе Степи и лесов. Ехали они небыстро, время от времени всматриваясь вдаль. Солнце припекало с самого утра. Когда оно к полудню набрало силу, жара стала и вовсе невыносимой. Вокруг стояла полуденная подслеповатая тишина, в которой, несмотря на все старания, не виделось ничего необычного.

– …А она мажет ей губы кашей и говорит: «На, куколка, покушай и горе мое послушай». Нет, ну ты понимаешь? Как в сказке! И эта куколка набитая, с ладошку мою размером, встает и идет. Нет, ну ты понимаешь?

– А дальше что было? – Гаврила утер пот со лба.

– А что? Мачеха громче всех орала, чтобы ее забрали. Ну, ее спрашивают: «Кто научил?». А она говорит: «Старушка рассказала». Нет, Гаврюша, ты понимаешь?

– Понимаю, что тут непонятного.

Игорь не мог помолчать хотя бы четверть часа. Как с самого выезда он начал чесать языком, так и не останавливался, вставляя «нет, ты понимаешь?» через каждые два-три предложения. С другой стороны, в молчании ехать было бы совсем тоскливо.

Что хуже – холод или жара? Гаврила определился с ответом на этот вопрос год назад, когда впервые выехал в Степь и ощутил на себе здешнее знойное лето. От холода можно хоть как-то спастись. От жары спасения нет – только вода, но кто же в дозоре будет купаться? Гаврила привстал на стременах и всмотрелся вдаль.

– Это же такая вещь, от которой люди пугаются по-настоящему. Колдовство! Его и от Корпуса побаиваются, а тут какая-то пигалица говорит, что ее непонятно кто научил. Нет, ну ты понимаешь, как там все всполошились? Это ж не домовой какой! Это же могут быть, – Игорь понизил голос – демоны. Ну народ и забегал.

– Прямо забегал? У нас бы просто посадили девчонку под замок и дождались бы Особого приказа.

– Это у вас, под Владимиром, дождались бы, – как-то даже обиженно буркнул Игорь. – А у нас глухомань. Леса густые, а дороги узкие. И колдун у нас один на городок. Навидались… всякого. Поэтому и боятся больше.

Гаврила увидел, как Игорь скривился. Его щекастое, по-детски пухлое лицо застыло, как будто он вспомнил что-то очень обидное. Повисла неприятная тишина, которую нарушал только стук копыт.

– Грустно это, – сказал Гаврила, когда пауза стала совсем долгой.

Лучше уж слушать бесконечное «ну ты понимаешь?», чем молча вариться под солнцем.

– Очень! – оживился Игорь. – Хоть и охотятся у нас, хоть и стреляют нечисть по лесам, да только меньше ее не становится. Ну или люди так думают. Страх, ну ты понимаешь, просто так не выветрится.

Гаврила помолчал. Он пару раз видел тварей из-за грани, и один раз видел их совсем близко, гораздо ближе, чем хотел бы. Сильнее всего в его память врезалась полная неестественность, инаковость существа; оно двигалось, оно было смертельно опасно, и оно одним своим видом внушало оцепенение.

– Я тебе скажу так, Гаврюша. Тут даже хорошо. Рядом Камень-на-Имии, вокруг поля, леса, опять же, не особо густые. Разве что пуща, но даже если там что-то и живет, то сюда не высовывается. Людей я не боюсь, а вот нечисть всякая… ну ты понимаешь, лучше бы ее не видеть никогда. Хорошо, что она не выходит в степь. Лучше верлы, чем гости. Они хотя бы люди, с ними все понятно. Я как вспомню… за спиной непонятно кто. Впереди толпа.

– А ты что?

– А ничего. Пообещал, что первого, кто подойдет, зарублю. А через четверть часа колдун пришел…

– А что потом стало с девочкой? – спросил Гаврила.

– А что с ней станет? Наш, городской, сказал только, что колдовство не опасное. Потом Особый приказ ее увез. Ну ты понимаешь, им всегда колдуны нужны. Выучат, думаю. Ей сейчас лет двенадцать должно быть уже.

– А тогда было?

– Девять.

Гаврила представил себя лет в пятнадцать в дверях купеческого дома. Впереди – толпа людей, озлобленных от въевшегося за годы страха. Еще неизвестно, что хуже – мужики с дрекольем или визгливые кровожадные бабы, которым больше всего хочется крови, но обязательно так, чтобы ее проливал и за нее отвечал кто-то другой. Где-то далеко, в минутах ходьбы – единственный на весь город маг, который может разобраться. Рядом – никого. А позади девочка-колдунья, про которую никак не понять: то ли защищаешь ребенка от навета, то ли в доме сидит такое, что лучше сразу зарубить. Прав был Игорь, прав: лучше верлы, чем такой выбор и такие сомнения. С ними все просто и понятно. С нечистью пусть разбирается Особый приказ.

Игорь ненадолго замолчал, и снова повисла неприятная тишина. Гаврила не мог отделаться от какого-то странного, противного предчувствия. Слишком тихо вокруг, слишком мало живности попалось на пути. Да и Игорь тоже болтает чуть больше обычного. Все это по отдельности легко объяснить, но все вместе, сдобренное жарой и близостью верлов, угнетало и давило на нервы.

– Игорь, – наконец, попросил Гаврила, – расскажи еще что-нибудь.

– Да что там рассказывать… тот еще у нас край, и дело не в глухомани, а в том, что помнится очень многое. У нас даже ребенок знает, что если тебя зовут куда-то идти, надо спросить: «Куда мы идем?». Тогда морок растает. Если на человека смотреть краем глаза, увидишь настоящий облик. Ну ты понимаешь, привычка уже въелась. У меня вот дед видел, как в речке плещутся не русалки какие, а самое настоящее змеево отродье. Не, я тебе говорю, за два года в степи такого не видел и слава богам… Глянь-ка, что это там?

То, что в дальней траве кто-то лежит, Гаврила понял по куче воронья. Большая, в несколько десятков птиц, стая кружилась над одним местом, почему-то не рискуя садиться.

– Значит, говоришь, не бывает такого в Степи, да? – спросил Гаврила.

– Нет. Не бывало. До сих пор не бывало, – Игорь шумно втянул воздух; его лицо побледнело.

В небольшой ложбинке лежали два изуродованных тела. С неестественной отстраненностью Гаврила отметил множество деталей: кровь уже давно свернулась, многие кости сломаны и местами обглоданы – на большой бедренной кости четко видны два ряда зубов. У одного трупа на груди три глубокие раны, как от больших когтей. Голова второго лежит отдельно в паре саженей.

– Не бывает такого в Степи, да? – повторил Гаврила, не отводя взгляд от месива.

Стая ворон могла не опускаться к еще живому. Даже когда занервничали привычные ко всему лошади, оставались зыбкие сомнения в том, что они с Игорем увидят в ложбинке. Но хищных зверей, трехпалых, с массивными когтями, с двумя рядами зубов, просто нет. Такими могут быть только твари.

Гаврила осмотрелся. Залитая солнечным светом степь казалась ему мрачной и зловещей. Он вздрогнул; как будто холодная рука сдавила сердце. Вокруг – ни шевеления. Только вороны наверху продолжали виться над телами. Из-за хриплого карканья стаи Гавриле почудились тяжелые шаги где-то сбоку. Он резко развернулся в седле, но увидел все то же поле и чистое небо.

– Уходить надо, и очень быстро, – Игорь по-птичьи вертел головой. – Сейчас его рядом нет, птицы бы иначе не прилетели. Но может прийти на убоину. Ну ты понимаешь! Ходу, ходу!

Глава 1

«Во власти царя Лодомерии не только его подданные, но и церковь, и маги. Даже охота на порождений Бездны идет не по зову сердца, не под покровительством церкви, но по приказу царя. Воистину, властью над своим народом царь Лодомерии превосходит всех владык света».

Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»

Все дело в том, как именно им отдали приказ: явиться в Камень-на-Имии не «как можно скорее», а «до вечера шестнадцатого числа». С двумя конями на человека они двигались быстро, и у них оставалось в запасе полтора дня. Поэтому Изяслав и скомандовал выследить тварь, про которую ему рассказали в деревне по пути – уж очень она подходила под описание.

– Большой. Очень высокий, бурый такой, – говорил староста, и его козлиная бородка мелко тряслась. – Каждую ночь воет, сначала из-за деревьев, а вчера уже к частоколу подходил. Мы и стреляли, да он даже пуль не испугался…

На опушке действительно нашлись отпечатки трехпалых лап. От самого свежего следа они и двинулись вглубь. Лес – кусок огромной непролазной чащи, который протянулся большим языком на юго-восток – был диким и нехоженым. Там, где пятеро шли друг за другом по звериной тропе, другие люди давно не появлялись. Эти люди были настоящими детьми своего века, жестокого и страшного. Когда они появились на свет, вокруг каждой деревни стоял частокол; когда они делали первые шаги, их отцы и деды ждали очередного набега; с самого детства они привыкли считать любой огонь вдали за пожар. Некому было им рассказывать о тех временах, когда вокруг не было нечисти. Они не боялись ни богов, ни демонов; чудовищные твари Нижнего мира для них были не воплощенным кошмаром, а противником, которого можно и нужно бить. По лесу к шагала команда демоноборцев Особого приказа.

Цепочка следов равномерно тянулась по земле. Пес ворчал и рвался вперед. Гость даже не пытался сойти с тропы. Умов еще раз проверил «дудку» – похожий на флейту пробник. Ни капли чужого волшебства. Гость именно уходил, а не спрятался в засаде. Даже если он мог скрыться от прибора, ни одной твари не удавалось обмануть мелкую живность – она замолкала и пряталась, стоило гостю показаться поблизости.

Шаг за шагом охотники двигались по следу. Умов постоянно проверял пробник, но не находил ни единого намека на присутствие гостя. Что-то должно произойти – или тварь выдохнется, или вечером Изяслав прикажет возвращаться. Плохо только, что в лесу темнеет раньше.

Наконец, когда до вечера осталась пара часов, не больше, лес вокруг них замолчал. Птицы и мелкое зверье исчезли – рядом нечто чужое, вызывающее у них подсознательный страх. Глухое ворчание пса не прекращалось – рядом что-то крупное. «Дудка» Умова показывала присутствие чужеродного волшебства – рядом или очередной шрам растерзанной земли, или чужая тварь. Все вместе это означало только одно – чудовище где-то рядом. Пятеро человек остановились у самого края оврага. Цепочка следов вела ниже. Скорее всего, где-то на склоне чудище и сидит в засаде, ожидая, когда под ним пройдут люди.

Пока что все шло как по писаному. В крови играло уже знакомое, уже понятное чувство – смесь ожидания, напряжения и рвущегося откуда-то из глубин сознания страха. Все ближе та единственная минута, ради которой они несколько часов шли по следу. Изяслав приказал жестом: «Осматриваемся».

Или Умову показалось, или в самом деле кустарник впереди пошевелился. Он еще раз посмотрел на отпечатки лап. Тварь шла быстро, помогая себе передними конечностями. Судя по глубоким вмятинам от когтей, рост у нее не меньше сажени. Нет, такое чудище спрячется не в любых кустиках. Где же оно? Ясно, что близко, но где его искать среди старых деревьев? Хотя бы с какой стороны оврага?

– Он недалеко, – еле слышно сказал Изяслав, будто чудовище могло его услышать и понять. – Там дальше дно уходит вниз, не будет гость прыгать с такой высоты.

Умов догадывался, как можно попробовать выманить тварь. Если «подудеть» – пропустить через пробник немного своей волшебной силы – вечно голодное чудовище может потерять самообладание и выйти к охотникам. Ключевое слово здесь «может». Умов покусал губу – предложить или нет? Изяслав и так знает про этот способ. Лезть вперед с ценной идеей или нет? Пока он размышлял, Изяслав успел принять решение.

– Внимание, – скомандовал он. – Умов, видишь вон те ели на левом склоне? Ударь туда.

И там, между двух елей, далеко, саженях в десяти, огромная куча, похожая на муравейник, взорвалась, из нее вырвалось что-то огромное, худое, бурое, как старая кора, и прыгнуло вперед, растопырив лапы с длинными когтями. В тот же миг пес зашелся хриплым, яростным лаем.

– Костлявый!

Чудовище напоминало невероятно тощего, сутулого человека, который отрастил себе неожиданно толстые руки ниже колен. Непропорционально длинные передние лапы заканчивались тройкой внушительных когтей. Отвратительная полусобачья морда существа скалилась, и Умов ясно, как при дневном свете, увидел огромные клыки и злобные красные глазки Костлявого. Монстр быстро, по-змеиному двинулся вперед. Умов как-то отстраненно, будто не о нем шла речь, подумал, что Костлявый бежит точно на него.

Он не успел даже осознать испуг; Умов не показал твари спину, но быстро сделал несколько шагов назад. Тело действовало само, складывая давно заученные знаки заклинания. Прямо на ходу Костлявый споткнулся, будто его со всей силы огрели по загривку гигантским кулаком, но удержался на ногах, растопырив свои длинные лапы. Люди ударили вместе, слаженно. От первого копья чудовище увернулось, изогнув свое худое тело. Второй выпад оно отбило передней лапой. Третье копье распахало его предплечье. Изяслав ударил четвертым, и его совня оставила на бедре чудовища глубокую рану, из которой тут же хлынула густая темная кровь.

Костлявый заверещал; страшно, пронзительно, на одной ноте. Он успел замахнуться громадными когтями, но Умов уже заканчивал новое заклинание. Знакомое покалывание в пальцах, легкий треск – и Костлявый вздрогнул, по его телу пробежала судорога. Чудовище дернулось, вскинуло лапы, но его движения потеряли былую змеиную стремительность. Люди набросились на него снова. Костлявый продолжал верещать, когда пес вцепился в его ногу. Он не замолчал и тогда, когда сразу несколько копий воткнулись в него и свалили тварь на землю. Он затих и перестал вырываться только когда его добили несколькими ударами.

Умов молча снял шапку и вытер пот со лба. Его тряхнула запоздалая дрожь. Костлявый валялся в пяти шагах от волшебника; еще несколько минут назад это израненное тело могло одним движением лапы распахать живот взрослому человеку. Ни одна тварь не прощала ошибок, и каждый раз после охоты Умов задумывался; постоянно не делать ошибок просто невозможно…

– Свет, скорее свет давайте! – Умов вздрогнул, услышав голос Изяслава.

Не ошиблись и не ошиблись, работа не ждет. Повисшие над телом чудовища огни сияли холодным мертвенно-бледным светом. От темной, плотной кожи, похожей на змеиную чешую, исходил тяжелый смрад, в котором чувствовался запах серы. Умов погрузил палец в рану твари и осмотрел кровь на свету. Темно-зеленая.

– Кровь зеленая, серой пахнет, – Умов поднял палец. – Совсем недавний.

– Это видно, – кивнул Изяслав. – Но когда он тут появился? Можно ли найти капище?

– Придется смотреть, – Умов расстелил на землю отрез ткани и начал выкладывать инструменты.

С тушей чудовища пришлось возиться долго. Когда Умов закончил, солнце уже начало садиться. Изяслав не рискнул оставаться в неразведанном лесу ночью, и охотники отступили в деревню, унося с собой голову, когти и лоскут кожи Костлявого. Там они и заночевали, перебросившись лишь парой слов со старостой.

Когда пятерка людей вновь вошла в лес, летнее солнце еще не успело высоко подняться. На опушке Умов на мгновение отметил, что сейчас, в утреннем свете, их окружало сказочно красивое место, а не царство мечущихся теней. Потом, с первым шагом в чащу, это чувство ушло; осталось только незаконченное дело. Люди размеренно шагали, снова вытянувшись в цепочку, продвигаясь к заранее намеченной цели. Но если бы посторонний человек мог сейчас понаблюдать за ними, то он бы уверенно сказал, что эти люди давно вместе. У них не было общей формы или символики. Но общим было выражение их лиц, их манера двигаться, их немногословность. Они шли, почти не разговаривая, и выглядели не просто давно знакомыми людьми и даже не группой первопроходцев, а командой, спаянной жесткой дисциплиной. Было в их облике что-то от хищников; они двигались терпеливо и неумолимо.

В этот раз Иван Умов шел первым. Это был высокий, еще молодой мужчина с лицом, над которым природа особо не мудрила, обеспечив его высоким лбом, прямым носом и бородой, чтобы хоть как-то сгладить простые черты физиономии. Он казался сутулым и уставшим, но что-то в его облике заставляло поверить, что он пройдет не одну версту в таком же темпе и с тем же угрюмым выражением лица. Сразу бросались в глаза синий кафтан – статусная одежда волшебника. Кроме него, на Умове были прочный плащ, крепкие сапоги и плотные штаны – те вещи, которые надевает мужчина в походе.

Время от времени он снимал с пояса пробник. Тогда Иван замедлял шаги, водил прибором по сторонам и смотрел, до какой отметки дойдет чистый белый свет. После проверки Умову иногда приходилось поворачивать. Пробник, настроенный на Костлявого, показывал, в какой стороне находится капище, на котором вызвали тварь. Люди идти напролом могли не всегда, и поэтому Ивану приходилось сверяться с прибором раз в несколько минут.

Место, к которому они шли, появилось как-то по-простому, без мрачных предзнаменований. После нескольких часов марша люди вышли на очередную поляну. Кроме густой травы они обнаружили серую кляксу утоптанной земли, в центре которой возвышался деревянный столб. Умов поднял взгляд. Над его головой сквозь кроны деревьев просвечивало бескрайнее синее небо, по которому плыли облака. Капище не выглядело мрачным, оно не угнетало своим видом, оно не распугало всех животных – волшебник увидел на краю поляны пару птиц. «Со времени обряда прошло не меньше двух-трех дней», – отметил Умов.

Иван посмотрел в сторону. Пес сидел смирно, высунув язык. Зверь напоминал своего хозяина; Богдан тоже выглядел спокойным и при этом готовым сорваться с места. Умову показалось, что Богдан принюхивается. Иван не сразу понял, что Богдан просто глубоко дышит, и его ноздри, покрытые старыми следами оспы, раздуваются с каждым вдохом. Человек и его собака молча ждали указаний.

– Здесь? – спросил Изяслав.

– Это здесь, – подтвердил Умов, повернувшись на голос. – Капище прямо перед нами.

Изяслав помолчал. Он посмотрел на идола и только потом снова повернул голову к Ивану.

– Оно не выглядит новым. Я не верю, что здесь недавно был вызов.

– Я тоже, – негромко сказал Умов, глядя на командира снизу вверх. – Но пробник вывел нас сюда.

– Петр? – быстро спросил Изяслав.

– Непонятно, как такое вышло, но ошибок не было…

– …Или их не заметили, – Изяслав шагнул вперед, на поляну. – Идемте. Лютый, Богдан – берете пса и осматриваете окрестности. Петр, на тебе поляна. Умов, на тебе – идол. Действуем.

* * *

Умов, наверное, уже в десятый раз провел рукой по идолу. Ничего не произошло. Обычное старое дерево; пальцы скользили по нему, и не ощущали ничего, кроме бороздок от вырезанных символов. Никаких следов колдовства Иван не чувствовал. Никакого покалывания в пальцах, даже слабого возмущения магии. Иван хмыкнул; перед тем, как касаться истукана руками, он устроил полноценную проверку, которая показала то же самое. Все глухо. Можно было не водить пробником над деревом, а сразу втыкать его прямо в драконью морду, которая скалилась прямо на уровне глаз. Ничего бы не изменилось.

Иван вздохнул и осмотрелся по сторонам. В нескольких шагах от него священник Петр медленно двигался по утоптанной серой земле. Судя по его лицу, у него все было так же пусто и печально, как и у самого Умова. Иван почувствовал, как его начинает медленно грызть червячок сомнения. Все сделано правильно, капище вычислено, но результата-то пока нет. Вдруг он ошибся? Он знал, что ошибиться попросту не мог, но мало знать. Надо еще понять, почему на месте, где недавно явилась тварь из Нижнего мира, нет ни крохи волшебной силы?

Изяслав стоял у края капища, как вкопанный. Умов достаточно хорошо его знал, чтобы понимать: он нервничает. Не лезет в чужую работу, но терпеливо ждет результатов. За год совместной службы волей-неволей научишься понимать такие вещи.

Умов пришел в уже собранную команду. Остальные четверо знали друг друга несколько лет. Они хорошо сработались, но им был нужен новый волшебник, и командование прислало выпускника Южной крепости. Слабым, глупым или безответственным Иван не был – такие просто не выживают за два лета на Реке, если их не отсеют еще раньше. Но все равно при первом знакомстве между ним и остальной четверкой пролег если не ледок, то легкая изморозь. Эта изморозь растаяла после первого по-настоящему серьезного дела.

При первой встрече Петр и Умов не очень понравились друг другу. С Иваном все было более-менее понятно. Он пришел со стороны и в Особом приказе до этого не состоял. Выучился в Южной крепости? Так любой волшебник учился в одной из крепостей. Был на Реке? Так все стояли на границе. С точки зрения Петра, Умову еще предстояло доказать свою полезность. Иван почти сразу понял, что имеет дело с бескомпромиссным и категоричным человеком.

Воинствующий священник не выглядел богатырем. Ростом он был чуть ниже Умова и выглядел заметно младше. Гладко выбритое лицо и короткий ежик волос только усиливали это впечатление. К Петру очень подошло бы слово «юноша», если не обращать внимания на выражение его лица и манеру держаться. Уже потом Иван увидел, как священник двигается и насколько хороша у него реакция; как Иван и ожидал, первое впечатление оказалось обманчивым.

Священник и волшебник встретились взглядами и, не сговариваясь, покачали головами. Пусто.

– Совсем глухо, – сказал Петр. – Ничего пока не вижу. Ни следа. У тебя как?

– Так же, – ответил Умов. – Следов призыва нет. Ошибки быть не могло.

– Не могло, – согласился священник. – Значит, надо делать ивановскую пробу. Но я бы подождал, пока закончат остальные.

Петр многозначительно повел головой в сторону, откуда доносился лай пса.

– Я бы тоже, – кивнул Иван. – Не хочется тратить серебряную пыль без толку.

* * *

Тело лежало не особо далеко от капища, но нашли его не сразу. Умов поморщился; он видел немало покойников, он даже привык их видеть, но приятного в таком зрелище все равно было мало. Самое главное – огромную рану на шее – нельзя было не заметить. Вот она, разгадка всех странностей этого капища. Костлявого призывали на крови; с демонами это всегда хорошо работало. Не нужно было тратить время и силы, чтобы пробить барьер между мирами – кровь всегда приоткроет дверцу в Нижний мир.

Оставалось неясным, как именно подчинили Костлявого, если на капище нет ограждающих глифов. Их можно было нарисовать на земле или принести с собой – Умов на ходу придумал сразу несколько версий. Но охотников этот вопрос почти не волновал.

Восстановленный обряд давал шанс выявить почерк волшебника, который его проводил. Весь выход в лес многочасовым маршем и осмотром капища был затеян только ради этого. Будет почерк – будет лучше понятно, кого искать. Магов, которые совершенно одинаково колдуют, не бывает. Даже самое простое заклинание у двух волшебников выглядит хоть немного, но по-разному.

Иван отправился к идолу, как только он понял, что человека, тело которого они нашли возле капища, принесли в жертву. Заупокойная молитва – это дело священника, не его. Умова гораздо больше волновало то, что он увидит после пробы, чем их находка. Там, в кустах, лежал не близкий и даже не знакомый ему человек; еще один мертвец, не первый, которого он видел, и точно не последний.

* * *

Изяслав пробежал взглядом по бумаге.

– Все-таки нашлось? – спросил он, посмотрев на Умова.

– Нашлось, командир, – ответил Иван. – У меня получилось снять пробу.

Изяслав медленно кивнул и перечитал записку еще раз. Умов поймал себя на мысли, что он успокоился только сейчас. Иван знал Изяслава уже год, но все равно чувствовал в такие моменты легкий холодок.

Это Лютый с Богданом могли остаться в своих деревнях. Изяслав, Петр и Иван были из другого теста – из служилого сословия. Их троих объединяло общее знание, полученное с самого детства. Они проживут жизнь на государевой службе. Они будут воевать. Они будут служить до самой смерти. Но и внутри сословия имелись свои границы. Петр и Иван были похожи; они оба родились в небогатых дворянских семьях. Изяслав Всеволодович Игнатов был боярским сыном. Его отец получил имение не как жалование из царских рук, а по наследству.

При взгляде на Изяслава как-то по-новому, гораздо глубже и шире осознавалось значение слова «богатырь». Игнатов выглядел так, как будто пришел прямиком из старых былин: русый, бородатый, огромный, он был на целую голову выше Умова. Требовалось некоторое усилие, чтобы поверить в то, что этот человек не только носит доспех, как рубаху, но и ловок, как кошка. Изяслав родился для войны и вырос на войне. Когда Умов сидел над книгами, Игнатов впервые оказался на Реке. Он убил первого врага в тринадцать лет – в то время, когда будущих волшебников только-только подпускают к простым заклинаниям. Игнатов был старше и Петра, и Ивана на два года жизни и на десяток лет войны.

Он умел сражаться, он умел командовать и он мог заставить себе подчиняться. От него веяло холодом и какой-то незыблемой уверенностью. Изяславу почти не нужно было показывать свое превосходство. Оно просто ощущалось; его породили честолюбие, сила, умение и происхождение. Этому невозможно было научиться – такой урок можно только прожить. Именно поэтому Умову казалось, что Изяслав старше его не на два года, а на десять.

* * *

Солнце уже поднялось над горизонтом. Его лучи подсвечивали слой облаков; вдали, у самой земли, насколько видел глаз, расстилалась широкая и длинная красноватая полоса. Сразу над ней громоздился еще один широкий пласт темных, сине-серых, облаков. И только потом начиналось светло-голубое небо, которое на фоне двух тяжелых полос казалось чуть ли не белым. Солнце уже светило, но еще не припекало. Пять человек при заводных конях ехали так же, как и шли прошлым утром по лесу – размеренно и спокойно, разве что лошадиные ноги несли их быстрее, чем собственные. Они отправились в путь перед самым рассветом, чтобы не пришлось двигаться по жаре.

Во главе колонны Изяслав вез прапор. Небольшой черный флаг с двумя хвостами показывал, что едет не просто боярин со свитой, а охотничья команда Особого приказа. Все пятеро двигались молча. Умов размышлял о вчерашнем деле: перед его глазами стояли таблицы, хроники и серебряная пыль, надежно запечатанная в пороховнице. Стремительная фигура Костлявого и его оскаленная морда уже ни капли не занимала его разум; голова чудовища и несколько полос его кожи покоились в седельном мешке. Конь время от времени фыркал – слабый запах демона беспокоил его гораздо сильнее, чем Ивана. Умов прикидывал, кто мог призвать тварь и что ему покажет анализ пробы. Он почти не смотрел по сторонам; его не волновали ни виды природы, ни люди, которых они изредка встречали по дороге.

Только когда перед ними появилась Имия, Иван отвлекся и поднял взгляд на широкую реку. Там, на другом берегу начиналась Степь, зелено-золотое море, почти не тронутое человеком; то самое место, где кончилось детство Умова. Где-то там, на другой стороне, сейчас стоят заставы и рыщут конные разъезды. Для них Имия – это просто Река, а степь – не фантастически красивая равнина, а поле долгой войны.

Демоноборцы постояли минуту и двинулись вдоль Имии – главного водного пути страны и нынешней границы. В Рутении, где каждую весну и осень сухопутные дороги превращаются в непролазную грязь, река становится настоящим спасением. Полтораста лет назад Имия целиком лежала в рутенийских границах. Тогда по ней и ее притокам можно было почти безопасно пройти от столицы до самого Малого Тетиса. На другом берегу моря, у пролива Морские Ворота, стояла Аклоната, названная царицей городов мира. Сейчас путь между двух столиц был почти позабыт, царь-город превратился в бледную тень былого великолепия, а через сто верст вниз по течению начиналась земля, на которой царь уже не мог распоряжаться.

Умов не просто изучал историю – он ее любил. Дела минувших дней вдохновляли его; предкам было трудно, но они справлялись. Задачи, с которыми он сталкивался сейчас, уже пытались решить раньше, и он знал, к чему это приводило.

Он считал, что судьбу нынешней Рутении определили три события. Первым было вторжение из-за Имии. Из Великой Степи пришли верлы, о которых раньше доходили лишь туманные слухи. Десятки тысяч воинов хлынули на рутенийскую равнину, и все прошлые набеги степняков показались свечкой против полуденного солнца. Княжества погибали одно за другим; через два года, когда верлы двинулись дальше на запад, почти вся Рутения лежала в прахе и пепле.

Так умерла древняя Рутения. Так те, кто в ней жил, познали страх. Но своим отчаянным сопротивлением они смогли удержать хотя бы часть свободы. Когда верлы вернулись в низовья Имии, они обложили княжества данью. Ханы решили, что выметенные подчистую земли, люди на которых готовы драться до последнего, не стоили затрат на их окончательное покорение.

Шла долгая ночь новых бессчетных княжеских междуусобиц. Ливы продвигались на восток, покоряя новые княжества. Верлы слабели, но все еще оставались грозной силой. На два века жители рутенийской равнины были почти забыты. Тогда, на исходе второго века и произошло второе и главное событие, повернувшее рутенийскую судьбу.

Всеволод был вторым сыном великого князя. Отец его, хоть и собрал под руку несколько княжеств, оставался вассалом хана. Он родился колдуном и учился в Аклонате. Но его старший брат погиб, и молодой волшебник оказался наследником. Когда он садился на трон, в ста верстах от его столицы стояли ливы. Верлы требовали дань. Младшие братья и остальные рутенийские князья оспаривали его власть.

Сорок лет правил Всеволод, князь-чародей. Все, что накопили его предки, он использовал наилучшим образом. Казалось, что он знал все и все предвидел. Ливы отброшены далеко на запад. Верлы разбиты, и их мурзы потянулись на службу великого князя. Он создал свод законов и крепости магов, в которых учили не хуже, чем в Аклонате. В глухом углу мира, на земле, открытой всем нашествиям, родилась империя, и криком новорожденного государства стал рев боевого рога.