Текст книги "Группа особого назначения"

Глава третья

8

В назначенный час Санька был на месте. Он стоял в стороне от входа на рынок рядом с пожилой женщиной, торгующей семечками. Она не гнала его, когда он в очередной раз угощался, прихватывая пригоршней семечки из мешка.

Татьяна издали помахала ему рукой, и Санька, улыбнувшись, тактично сделал шаг навстречу. Но дальше не пошел, бросив взгляд на милицейский патруль на тротуаре. Их не поймешь, сегодня они добрые, даже не посмотрят в твою сторону, а завтра могут поймать и отвести в отделение. Такое чувство, что они даже едят через день.

Сегодня опять было холодно, мальчик опустил клапаны кепки на уши и зябко поводил плечами.

Здороваясь, Татьяна протянула ему руку:

– Как дела?

– Дела у женщин, – заявил Санька, пожимая новой знакомой руку.

Татьяна густо покраснела, опешив: ну и ну!

– Как твой друг? – спросила она, справляясь со смущением.

– Нормально. А вы не в милиции работаете?

– Если бы я работала в милиции, я бы взяла тебя за ухо и отвела в участок.

Беспризорник ухмыльнулся.

– Придется вам в очереди постоять. Вы будете вон за теми, – он указал рукой на патрульных.

– Саша! – Женщина взяла его за руку и отвела в сторонку. – Где ты так научился разговаривать?

– В лицее, – ответил пацан, но тут же осекся. По его лицу пробежала растерянность, и он пристально посмотрел на женщину. Но та, похоже, пропустила его объяснения мимо ушей. Или посчитала их очередной шуткой.

– Между прочим, я старше тебя, – напомнила она. – А со взрослыми так не разговаривают.

– Да, а представились вчера как Таня.

– Это был просчет с моей стороны. – Она передала ему полиэтиленовый пакет. – Я принесла тебе кое-что из одежды. Ты, друг, не хмурься, бери. Хочешь окончательно простудиться? Ты не думай, я ничего не покупала. Если хочешь, это гуманитарная помощь. Как тебе моя идея?

Женщина не давала мальчику вставить и слова, видя его недовольное лицо.

– Надевай, – Татьяна вынула из пакета толстую вязаную шапочку и не очень деликатно напомнила часть вчерашней беседы: – Я отвернусь, чтобы не видеть твои грязные волосы.

Санька улыбнулся.

– Вы думаете, на что я ее буду надевать?

И – снял с головы свою кепку.

Женщина даже не успела смутиться в очередной раз, она смотрела на хорошо вымытые волосы, отливающие золотом. Санька пришел словно на свидание с девочкой, и Татьяна только сейчас обратила внимание на его чистое лицо, руки с «аккуратно» обгрызанными ногтями. Даже синяк не так бросался в глаза. Пока она рассматривала мальчика, он натянул на голову шапку, в простонародье называемую «презервативом», и заглядывал в пакет. Вскоре он облачился в куртку, высокие теплые кроссовки и обмотал вокруг шеи шарф… Несмело поднял глаза.

Он смотрел на Татьяну, и ресницы его подрагивали. Ему было неловко, стыдно – перед собой и перед всеми, что он стоит прилично одетый, словно загодя подготовившись к встрече. Глаза его быстро наполнились влагой. Скрывая слезы, он вдруг прижался к женщине, и плечи его еще долго вздрагивали.

Уже не колеблясь, Татьяна взяла Саньку за руку.

– Пойдем ко мне домой.

Мальчик отстранился от нее. Она снова увидела его глаза и прочитала в них отказ. Он ни за что не согласится остаться в ее квартире. Тепло и уют ему только снились, он также, не колеблясь, принял бы приглашение, но боялся только одного – что вскоре его выгонят. И ему будет невыносимо больно. Унижения, которые он терпел от своих ровесников, от продавцов, бросающих ему подачки, – ничто по сравнению с изгнанием; почувствовать себя окончательно ненужным, оказаться у последней черты, за которой неверие, обман.

Своей маленькой душой он понимал, что порыв женщины искренен, но он может оказаться мимолетным, и он не хотел испытывать свою судьбу дальше. Он уже побывал в одном доме для сирот и сумел выдержать только месяц. Видно, не ту дверь он открыл, не те воспитатели достались ему; и воспитанники, встретившие его, были похожи на маленьких озлобленных зверьков.

Татьяна поняла мальчика и не стала настаивать. Произнеси она хоть слово на эту тему, и Санька вернул бы ей вещи, которые она ему принесла.

Они снова сидели за столиком в закусочной с устоявшимся духом водочного перегара. Трое мужчин с опухшими лицами нехотя пережевывали бутерброды с дешевой колбасой, пустыми глазами глядя на пластиковые стаканчики, на столе полупустая бутылка водки. В углу пристроился небритый тип неопределенного возраста, ждет, когда подростки лет семнадцати допьют пиво, чтобы забрать у них пустые бутылки.

Санька согласился на кулебяку, видимо, он очень любил ее, но наотрез отказался от бутерброда с копченой колбасой. Сегодня он ел нехотя, как троица за соседним столиком, правда, в его стакане лимонад, но он ничуть не слаще водки, которую глушат мужики. Он нехотя отвечает на вопросы Татьяны, слушает ее взволнованный голос и только один раз встрепенулся, когда она сказала, что работает в поликлинике.

– А у вас эфедрина нет? – спросил он.

Женщина насторожилась. Эфедрин можно употреблять как наркотик. Наркоманы выпаривают его, получая довольно-таки приличное наркотическое средство.

– А тебе зачем? – спросила она.

– Да говорю, друг болеет. Врачи прописали ему эфедрин, а денег на лекарство нету.

Она покачала головой. На некоторое время задумалась. Потом задала вопрос, который мог все расставить по своим местам:

– Эфедрина нет, но есть трамал. Подойдет? – Трамал употребляют как обезболивающее средство, ничего общего с эфедрином он не имеет, наркоманы также приспособились под него, делая выпарку.

– Подойдет, – кивнул Санька, не почувствовав подвоха. – Можете достать?

– Могу. Только вот это лекарство для взрослых, детям оно противопоказано. Сколько твоему другу лет?

– Ему уже можно, – заверил Санька. – Моему другу скоро… двадцать, – ответил он с некоторой запинкой.

– И он плохо себя чувствует? – продолжала допытываться женщина.

– Очень. Не встает последнее время.

Вот черт возьми… Татьяна, задавая наводящий вопрос, практически пообещала мальчику лекарства. Как теперь отказать? Сказать правду? Этим она только оттолкнет мальчика от себя, а сейчас ей просто необходимо узнать, где живет Санька и с кем. Вполне вероятно, что среди наркоманов, может быть, они заставляют его работать на себя. Даже больше: сам принимает наркотики.

– Вот что, Саша, – сказала она. – Трамал очень дорогое лекарство, лично мне оно не по карману, но случайно у меня где-то остались несколько ампул – три или четыре, не помню.

– Спасибо и на этом, – живо откликнулся мальчик. Как и вчера, он завернул вторую кулебяку в бумагу и положил в пакет. – Сегодня сможете принести?

– Посиди здесь, я вернусь через пятнадцать минут, – пообещала Татьяна.

– Работаете рядом или живете? – спросил беспризорник, насторожившись.

– Работаю.

– Я на улице подожду, – кивнул он, – на том же месте.

Все-таки он опасался, что она вернется не одна. Татьяна согласилась.

Принимая от нее маленький сверток, беспризорник быстро попрощался и также торопливо перебежал дорогу. Но все-таки остановился и махнул рукой. Женщина ответила ему и еще некоторое время стояла неподвижно.

9

Вечером она снова входила в квартиру Аксеновых. Увидев на вешалке короткую кожаную куртку Кавлиса, она захотела тотчас, не попрощавшись, уйти. «Прописался ты тут, что ли», – недовольно подумала женщина, встретив проницательный взгляд Николая.

– Здравствуйте, – довольно сухо поздоровалась она. – А Дмитрия Ивановича еще нет? – спросила она хозяйку.

– Скоро будет. Я передала ему, что ты хочешь с ним поговорить. Обещал не задерживаться.

– Может, мне завтра прийти? – Татьяна готова была отложить разговор на сутки, двое, но только без посторонних. Из категории «новый знакомый» Кавлис, сам того не ведая, уверенной рукой Татьяны резко был отброшен в «посторонние». А может, и догадывался, черт его знает. Смотрит, словно на мишень, видит только яблочко; и ведь не может не заметить, что оно разнобокое. Но виду не подает. Сукин сын!

Наталья подмигнула ей.

– Давай проходи, чаем напою. Коля тоже только что пришел, прямо с мороза.

Татьяна специально села правой стороной к Кавлису, чтобы тот постоянно мог видеть ее пятно.

Слава богу, Аксенов не заставил себя ждать.

– У нас снова гости, – сказал он, заглядывая в комнату.

– Куда ты в ботинках-то! – осадила его жена. – Нормальные люди разуваются, наверное.

– Вымоете, – сообщил Аксенов, снимая обувь. – Вас в доме две женщины. Кстати, не вижу вторую.

– На улице.

– А уроки сделала?

– Ну ты посмотри какой заботливый! – Наталья подбоченилась. – Ну чтоб тебе каждый день спрашивать про уроки. Нет, спросит только тогда, когда надо фраернуться перед кем-нибудь.

– Это что еще за разговоры?! – вскипел Аксенов. Его руки невольно сложили шарф вдвое, как ремень для порки. – Чтоб я не слышал больше таких слов!

– А ты чаще прислушивайся к дочери, она тебе и не такое скажет.

– Все? – Дмитрий сурово сдвинул брови.

Наталья мотнула головой и веско сказала:

– Все. Представление окончено. – И снова подмигнула гостье: – Таня, он в твоем распоряжении.

– Могла бы назвать меня по имени, – сердито проворчал Аксенов.

– Это наедине. – Хозяйка гордо удалилась на кухню.

С недоумением посмотрев на шарф в своих руках, следователь забросил его на вешалку.

Татьяна поспешила извиниться:

– Простите, Дмитрий Иванович, это все из-за меня.

– Зря ты так думаешь, Таня. Обычно мы так и разговариваем. Вот Николай может подтвердить.

– Он становится похож на тебя, – раздался голос из кухни. – Причем с большой скоростью. Скоро из двоюродного брата он превратится в родного, потом вы станете близнецами, и я начну вас путать.

Аксенов театрально простер ладонь: «Ну, что я говорил?» И высказался вслух достаточно громко:

– А ты скоро совсем материализуешься в бормашину – сверлит и сверлит.

– Могу дать совет, – снова откликнулась жена. – Правда, как врач-стоматолог не имею на это права. Почаще чисти зубы вдоль улыбки. И все пройдет.

Кавлис рассмеялся. Аксенов натянуто улыбнулся.

– Однако, – сказал он, – дело прежде всего. Что случилось, Таня?

Аксенов в следующем месяце собирался отпраздновать свое тридцатидвухлетие. Человек среднего роста, он имел, пожалуй, лишний десяток килограммов, и, как бы ни заверяла жена, они с Кавлисом были абсолютно разными людьми, как по характеру, так и внешне. От отца-прибалтийца Николаю достался спокойный и мягкий характер. Аксенов же обладал достаточно вспыльчивой натурой; и если на работе он успешно контролировал себя, то дома все выплескивалось при малейшем толчке. Хорошо еще, что жена научилась понимать его.

– Дмитрий Иванович, – начала Татьяна, – я к вам по поводу мальчика, Сани. Сегодня он попросил у меня лекарства для друга – вначале эфедрин. Потом с моей подачи – трамал. А оба этих препарата можно использовать как наркотик. Я боюсь, что он как-то связан с наркоманами, да и сам может принимать наркотики.

– Так, в общих чертах я понял. Теперь хочу спросить: в чем ты видишь мою помощь?

Татьяна растерялась. Она невольно посмотрела на Николая, словно искала у него поддержки, но тот никак не проявил себя. И она поняла, что зря пришла сюда. Можно было подниматься и уходить. И следователь не обидится, как всегда, поможет ей надеть пальто, услужливо распахнет дверь.

В чем я вижу его помощь… Складывается такое впечатление, что это любимый вопрос Аксенова, так он красиво высказал его, в нем все – и вопрос, и ответ, и отказ. Поворачивай как хочешь. Ловко. В лучшем случае ему действительно подскажут, и он решит, воспользоваться советом или нет. В худшем – если промолчат, оставит без внимания. Но и он окажется не в проигрыше. Так всю жизнь можно прожить, не думая, и в то же время не прослыть дураком.

– Я не знаю.

Сейчас ей пора повториться, сказать, что мальчик в тяжелом положении, недавно его избили и так далее, а потом снова выслушивать сочувствия, те же советы типа «выкинь…», «раз и навсегда…». Но этот вариант ее не устраивал.

Так зачем же она пришла? Чтобы мысленно нахамить в общем-то хорошим людям, которые всегда относились к ней с симпатией? Похоже, так. Что из того, что они не видят проблему там, где для нее она просматривается довольно четко. Это называется разными взглядами на вещи, и если начать костерить всех, кто не поддерживает твою точку зрения, совсем скоро останешься в одиночестве.

Нет, последнее время я стала какая-то злая, как старуха, так невозможно. Просто есть вещи, с которыми нельзя идти в люди, их надо держать в себе, никому не показывая. Увидят – засмеют. Обругают – еще больше озлобишься.

В этот раз она категорически отвергла предложение Николая проводить ее домой. Хватит, напровожались.

– Нет, Коля, одна я доберусь быстрее. Вы плохо знаете наш город. И людей, – добавила она, выходя из квартиры.

Кавлис покачал головой. Татьяна ошибалась, людей бывший майор спецназа изучил хорошо, видел таких, которые могут присниться только в кошмарном сне. И других, может быть, не идеальных, но неповторимых – это точно.

10

Несмотря на неудобное для отпусков время – октябрь, холодный, как в 1917 году, сержант Зубков написал заявление на отпуск. Его отпустили. И он коротал время у себя дома, поджидая гостей каждую секунду. Часто, черт бы ее побрал, приходила Даша Котлярова, и они ждали вместе. С одной стороны, он был ей благодарен, при ней, возможно, его не убьют – изобьют до неузнаваемости – да. С другой – он по-прежнему ненавидел подругу, которая стала причиной его теперешнего положения. Он не узнавал себя. И Дашу. Она оказалась сильнее его, не сдавалась, что-то говорила о треклятых долларах, которые будут принадлежать только им, это сейчас они как бы в подвешенном состоянии, а когда пройдет время…

Он плохо слушал девушку. Чем больше проходило времени, тем меньше у него оставалось шансов. И если бы Даша говорила совсем другое: «Сознайся, я подтвержу, что тот парень первым напал на нас, а ты защищался. Тебе поверят – ведь ты милиционер! Тебя простят – ведь ты сознаешься», – то в конце концов Зубков сдался бы под ее натиском и, прихватив с собой «дипломат», посидев на дорожку, отправился бы в родное отделение милиции.

Раньше, когда Зубкову приходилось присутствовать в залах судебных заседаний, он всегда смеялся над последними словами подсудимых, что, мол, они и так понесли суровые душевные наказания, никакой суд не в состоянии вынести такого приговора, который подсудимый вынес себе и уже несет его непосильный гнет. Сейчас он понимал таких людей, так как стал таким же. Он уже наказал себя, да еще ждет приговора. И отчетливо видел в зале судебных заседаний сопливого милиционера: тот сидел и пренебрежительно скалился, не веря Зубкову, который что-то бормочет со скамьи подсудимых о душевных муках.

Как же он влип!..

И выхода нет. Разумом понимал, что единственный приемлемый вариант – явка с повинной. Но на суде будут присутствовать десятки знакомых, и самое обидное то, что все они будут улыбаться.

Иногда Зубков напивался, в таком состоянии он был готов встретить серьезных людей, которые набьют ему рожу; отчасти в нем просыпался трагик, который пьяно гремел: «Людей! Хочу серьезных людей немедля!»

Но они что-то мешкали. Может, дают вкусить ему все прелести его теперешнего состояния? Нет, они, конечно, люди серьезные, но далеко не дураки. И снова пьяно звал он серьезных недураков побыстрее явиться к нему. Когда они заберут «дипломат» с деньгами, он крикнет: «И Дашу, Дашу заберите с собой!»

Он начал потихоньку сходить с ума. Чертовы деньги! Чертовы преступники – довести милицию до такого состояния!..

И Даша стала совершенно ненормальная. Слава пьяный, а она подсовывает ему учебник: «Правоохранительные органы. Вопросы и ответы»! Учись, мол, Слава, скоро тебе сдавать экзамен, не забыл, что ты учишься на юрфаке? Действительно – стерва! Ничего святого за душой. А родители хорошие. Хотя кто это сказал? Может, такие же, видел-то он их всего один раз. Но приветы передают через дочь регулярно, спрашивают, почему он не заходит.

– А ты возьми и скажи, почему я не прихожу!

– Не психуй, все еще образумится.

– Пошла к черту! Ты мне надоела!

– Все?

– Все.

– Бери учебник и занимайся.

Нет, надо было пристрелить ее, привезти в гараж, заставить вытащить из собственного тела пулю и выкопать себе могилу. Так, когда я с ней познакомился? Слава, вспоминая, подошел к настенному календарю и жирно заштриховал дату – четвертое сентября этого года. Демонстративно повернулся к девушке: глаза шальные, блестят, волосы всклокочены, шариковая ручка в руках подрагивает. Даша сидит перед открытым «дипломатом», тонкие пальцы перебирают деньги. Она поднимает глаза: в них все, включая любовь к деньгам и Славе – в самом прямом смысле слова.

Глава четвертая

11

Грузчик в грязном полинявшем халате, надетом поверх телогрейки, катил тележку по проходу рынка, монотонно выкрикивая: «Дорогу!» Рядом семенил Санька, поддерживая коробки. Они развезли товар по секциям, и рабочий, поделившись с мальчиком деньгами, загнал тележку на склад.

На выходе Саньку уже поджидали два пацана лет четырнадцати. Один из них ухватил его за отвороты куртки.

– Ты опять здесь крутишься? – угрожающе произнес он. – Тебе сколько раз говорить, чтоб ты исчез отсюда? Опять хочешь по соплям получить?

– Смотри, как он вырядился, – добавил второй и наступил грязным ботинком Саньке на ногу. – Откуда такие шмотки? Брат с Севера приехал?

Санька побледнел, поняв, что сегодня ему снова быть битым, но смело сказал:

– Да, брат приехал. Убери ногу.

– Чего?!

– Что за шум? – проходя мимо, осведомился парень лет двадцати, в работу которого входило обходить прилавки и собирать с продавцов дань. Паренек был из местной братвы.

– Да вот, – ответил один подросток, заискивающе глядя на братка, – крутится тут мелочь всякая. Никак до него не дойдет, что тут все занято.

– Точно, – авторитетно подтвердил парень, останавливаясь, – территорию надо делить, а то порядка не будет. – Его никогда не привлекали к «большим» разборкам в бригаде – слишком мелок для этого, по сути, «шестерка», одни только разговоры, и ему интересно было посмотреть на разборки маленькие.

– Понял, ты?.. – Подросток сделал ложный замах рукой, вторая готова была сорваться с места.

Санька невольно зажмурился…

Но никто его не ударил. Он услышал стон и открыл глаза.

Перед ними стоял высокий человек в короткой куртке, без шарфа и головного убора. Взгляд его был холоден. Такой запросто мог приехать с Севера. Он крепко держал подростка за руку.

– Нечестно – трое на одного, – произнес он, отпуская руку.

– А ты кто? – встрял браток. Но внутренне напрягся. Это не его дело – следить за порядком на рынке, но сорвалось маленькое представление.

– Я – самая большая неприятность в твоей жизни, – стандартно пояснил Кавлис. Он взял дрожащего Саньку за руку. – Ты можешь еще пару секунд посмотреть на меня, – добавил он. – Третья окажется для тебя роковой.

Самоуверенность незнакомца «сборщику податей» не понравилась, он действительно мог найти приключений на свою задницу. Крутых на рынке – как семечек в стакане. Он быстро вспомнил свои обязанности и резко отвалил.

Пацаны тоже посчитали за благо удалиться. Но один из них издали показал Саньке кулак.

– Ну что, пошли? – спросил Николай, улыбаясь мальчику.

«Вот и все, – подумал Санька, – снова в приемник».

Этот мужик был похож на милиционера. Один раз его «взяли» подобным образом на автовокзале. Подошел мужик в штатском, подмигнув, ухватил за руку и поволок в дежурную часть при вокзале. А мальчик просто смотрел, как пацаны играли на игровых автоматах. Потом компанию ему составили еще пять беглецов. Дальше – уже знакомая дорога в спецприемник.

Санька сделал попытку вырваться, но незнакомец держал его крепко.

– Я все равно убегу, – твердо пообещал мальчик.

– От меня не убежишь, – успокоил его Кавлис.

– Я убегу, – снова заверил беспризорник. – И не от таких убегал.

Николай рассмеялся.

– Может, я особенный.

– Особенными бывают только плавленые сырки и майонез, – объяснил Санька.

Кавлис покачал головой:

– Да, брат, ты за словом в карман не лезешь.

– Я вообще по карманам не лазию.

– О… – покачал головой Николай. – В школе по-русскому у тебя была двойка.

– Ну вы такой проницательный, сил нет! Давайте, ведите меня, мне быстрее убежать надо. На Пятигорскую повезете?

– На Большую Песчаную, – последовал странный ответ незнакомца.

Санька нахмурился.

– Что-то я не слышал, чтобы там приемник был.

– Там, брат Санек, все есть: и приемник, и телевизор.

– И решетки на окнах, – добавил мальчик, стараясь идти в ногу с остроумным незнакомцем.

– А вот решеток нет, брат.

– Что вы все – брат да брат… – недовольно пробурчал мальчик. – Нет у меня никаких братьев. А такой, как вы… лучше вообще одному.

– Как это нет? Я слышал, как ты говорил про брата, который одежду тебе привез.

– Это мне сеструха подогнала. Можете у нее спросить.

Санька вдруг нашел выход из трудного положения. Вернее, ему показалось, что с помощью своей новой знакомой он сумеет выкрутиться. Он замедлил шаг и перешел на официальный тон:

– Слушай, командир, у меня точно сеструха есть, недавно объявилась, в больнице работает. Ну давай к ней зайдем, тут рядом. Давай, а?

Кавлис остановился, задумавшись. На его лбу проявились глубокие морщины. Пока в его планы не входила встреча с Татьяной.

– Не знаю, как и быть… Рискнуть, что ли?

– Рискни, командир, ну чего тебе стоит.

Глаза Саньки сделались просящими, однако он снова насторожился, «командир» как-то легко согласился. Может, человечный попался?

– В какой больнице работает твоя сестра? – спросил Николай.

Санька воспрянул духом.

– Она одна тут, пошли. – На всякий случай проверил хватку мужика – хорошая хватка, вырваться можно, только оставив кисть в его руке.

Николай продолжил опрос.

– У сестры есть фамилия?

Санька чуть не ответил «манда кобылья», но вовремя спохватился.

– Есть, есть, – горячо заверил он, не зная продолжения. Однако экстремальная ситуация снова подсказала выход. – Только я ее не знаю.

– Как это?

– Да вот так! Замуж она недавно вышла, – выкрутился беспризорник, – сменила фамилию. Мне сказать не успела. Так что искать ее будем по приметам. У нее на щеке здоровенная родинка, – пояснил он.

– Значит, родинка.

– Да, с ваш кулак будет.

– Родная сестра-то?

– Еще бы! Одна кровь! Сами увидите.

Первым делом Санька потянул Кавлиса к регистратуре. Николай, улыбаясь, отдал инициативу мальчику. Тот встал на цыпочки и, заглядывая в окошко, уверенно стал наводить справки.

– Мне Таню, рецепт подписать. У нее вот тут родинка, забыл, в каком она кабинете работает.

– Двести четвертый, – ответила регистраторша, взглянув в расписание. – Сейчас ее смена.

Санька облегченно выдохнул:

– Ну вот, нашел. В двести четвертом кабинете работает сестра, как раз ее смена.

Возле кабинета скопилась очередь человек в шесть, пациенты дружно накинулись на Николая:

– Куда вы без очереди?!

Санька приложил к груди руку.

– Мы не на прием. Он, – мальчик указал на провожатого, – вообще в кабинет не зайдет.

– Все равно врача отвлекать будете.

– Так я к медсестре!

Беспризорник требовательно потянул руку, его глаза говорили: «Ну из кабинета-то, наверное, я не убегу».

Кавлис разжал ладонь.

Санька шмыгнул в кабинет.

Татьяна, увидев его, ахнула:

– Саша!.. Ты как тут оказался?

Мальчик быстро приблизился к ней.

– Тихо! – предупредил он, оглядываясь на дверь. – Замели меня. Мент со мной пришел, я сказал ему, что ты – моя сестра. Выручай, а? Я для тебя все сделаю. Ну нельзя мне сейчас в приемник, никак нельзя. Друг один останется, у него ноги не ходят, помрет человек.

– Хорошо, – сказала Татьяна, поднимаясь из-за стола. – Что я должна сделать?

– Подтвердить – и все. Мент вроде бы не гнилой попался. Но лох, поверит сразу.

От стоматологического кресла раздался женский голос:

– Так вот ты какой, Саша… – На него глядели улыбчивые глаза врача.

– Ага, – подтвердил он, бросив на стоматолога мимолетный взгляд. – Давай, Танька, выручай. А вечером куда-нибудь сходим.

Аксенова, включившая было бормашину, выключила ее, руки врача подрагивали.

– Про мою фамилию будет спрашивать, – сказал Санька Татьяне, – скажешь Шепелев. Ты – тоже, запомни, – погрозил он пальцем. – Но только ты недавно вышла замуж, поняла? И сейчас у тебя другая фамилия.

Татьяна застыла на месте.

– Твоя фамилия Шепелев?

– Ну да. А ты что, букву «ш» не выговариваешь?

– Так я тоже Шепелева.

– Не может быть… – мальчик часто заморгал глазами. – А может, мы родственники?

Некоторое время постояв в раздумье, Татьяна вышла из кабинета. Санька обратился к Аксеновой:

– Во влип!.. – И покачал головой. – А вы зубы вырываете?

– Удаляю, – поправила его врач. – А что, у тебя зуб болит?

– Не у меня, у моих друзей. Им бы все зубы повырывать. Без наркоза.

То, что случилось дальше, Санька никак не ожидал. Открылась дверь, и в кабинет вошла Татьяна. Вслед за ней мент с разочарованным лицом. Качая головой, тот произнес:

– Что ж ты, Саша, обманул меня?..

Санька обмяк. Он укоризненно посмотрел на Татьяну: «Эх, сеструха, сеструха… Сдала… А ведь все сходилось, даже фамилия одна, врать не надо». И снова стал искать пути к спасению, он еще не сдался. На худой конец врачиха могла сойти за его мать. Но от этой мысли Саньку стал разбирать смех. Но он мигом посерьезнел. Было бы лето, он бы сиганул прямо со второго этажа в открытое окно – он легкий, не разобьется, но сейчас зима, окна не только закрыты, но и проклеены бумагой.

Он примерился на мента, как матадор на быка, и неожиданно кивнул ему:

«Ну что?»

Тот пожал плечами.

У Саньки внезапно разболелись все зубы. Появилось желание сесть в стоматологическое кресло и позволить врачихе рассверлить их все сразу. А пока она сверлит, потихоньку стянуть баночку с мышьяком и накормить мента ядом.

Что же делать?

Все молчали. Больше всех пациент с разинутым ртом в кресле. Тот запросто мог сойти за его деда. Больше в кабинете никого не было.

А может, мент тоже Шепелев?

Нет, скорее всего Скорохватов.

Санька громко шмыгнул носом, его взгляд метался от одного к другому. А если надавить на жалость? Заплакать? Ну уж нет! Не дождетесь! Правда, вчера он не сдержался и заревел, как девчонка. Но то произошло помимо воли. Саньке на какое-то время Татьяна напомнила мать, от нее исходило тепло, она была добрая, ласковая. И он обнял ее. Через толстую шапку чувствовал ее горячие ладони, и ему казалось, что она тихо прошептала: «Сынок…»

Сейчас она рядом. Мальчик не держал на нее зла, в нем зародилась и тут же пропала легкая обида, совсем как к матери, когда она, по его мнению, несправедливо наказывала его. Он никогда надолго не обижался на мать, не ходил с надутыми губами, бровей не хмурил. Он любил ее. Вдвойне, потому что, сколько себя помнил, рядом с ним была только она, больше никого.

Эти воспоминания он перенес на Татьяну и вдруг понял, что ему не обязательно «давить на жалость», еще чуть-чуть – и он действительно заплачет. Она смотрит на него, в ее взгляде сквозит сожаление. Но может быть, еще не поздно? Стоит только поговорить с этим человеком. Ведь он, в сущности, неплохой мужик, иначе не стоять бы сейчас Саньке в этом кабинете.

Мальчик перевел взгляд на своего провожатого. Ну чего тебе стоит? Ведь все тебя просят, посмотри на врачиху, на сестру… Мало тебе, загляни в рот больному.

– Саша, – дрогнувшим голосом произнесла Татьяна, – познакомься: это Николай, мой знакомый. Но честное слово, я не знала, что он придет за тобой. Ты веришь мне?

Знакомый?..

Санька тяжело сглотнул. Может, его все-таки отпустят. Да нет, наверняка отпустят. Вон врачиха пустила слезу, неужели не проникнется человек. И ведь с самого начала знал, что Таня – не сестра ему, приметы выложил, про родинку рассказал, что в больнице работает, а пошел.

И вдруг Саньку прострелило: не милиционер это. Нет, не мильтон, точно. А кто же тогда? Ведь бритоголовый парень, который собирает оброк на рынке, шарахнулся от него, как от мента. Вернее, от его взгляда и слов. О, Санька видел его глаза: почти черные, насмешливые и в то же время какие-то усталые. Сейчас они смотрят на него по-другому, стали еще чернее, усталости – больше.

Тогда кто же ты?

Санька перебрал всех: Таня была для него сестрой, врачиха подходила на роль матери, пожилой мужчина в кресле – на деда; а этот… Почему же его пропустил Санька, а ведь он несколько раз назвал его братом.

Санька совсем запутался. Ему захотелось остаться одному, пусть даже в приемнике-распределителе, и не видеть ничьих лиц. Почему весь этот сложный ком обрушился на него? Почему еще вчера он был один, но более-менее спокоен, почему он долгое время не думал о родственниках, а сейчас перебрал всех, захотел вдруг иметь их. Ситуация… Но не в ней дело, устал он, он еще маленький, а борется за жизнь не хуже взрослого; и не каждый взрослый человек выдержит то, что испытал Санька.

И он забился в сильных руках Кавлиса. Николай, словно предчувствуя эмоциональный всплеск мальчика, мгновенно оказался рядом и прижал к себе…

Что творится с Санькой последнее время? Суток не прошло, а он во второй раз попадает в объятия. И слышит извиняющийся голос Таниного знакомого:

– Дошутился… Прости, Саня, это я виноват.

О чем он говорит? Да за это тысячу раз простить можно.

12

Санька едет в такси. Его везут на Большую Песчаную. В машине тепло, пахнет куревом, от Николая исходит терпкий аромат одеколона. Его сильная рука обнимает Саньку за плечи.

По другую сторону мальчика – Таня. Украдкой он бросает на нее взгляды, видя ее большую родинку, и такое чувство, что знает он ее давно-давно, только вот вспомнить не может, откуда.

Санька смирился, он поверил этим людям, они его не бросят, и он из маленького мужичка стал стремительно падать снова в детство. Рядом с сильным Николаем и Таней почувствовал себя маленьким мальчиком, каким и положено ему быть в его девять лет.

А что дальше?

Вот теперь на этот вопрос он уже не мог найти ответа, на него знают ответ только взрослые, которые сидят по обе стороны от него. Все правильно. И у него язык не повернется поблагодарить их. Почему – тоже не знал. Это все равно что заехать другу по уху.

Зимой путь всегда кажется длиннее; путь домой – всегда короче.

Санька задремал. Он тихо сопел носом, привалившись к Николаю. Шапка сползла с одного уха, и он стал похож на спящего гномика.

Наконец-то расслабился. Раньше не спал, а забывался сном, вздрагивая от постороннего шума, и дрожал от предчувствия облавы. И только одному человеку он рассказал, как летом ему почти повезло.

Летом Санька помогал сторожу на дачном массиве охранять дачи. Сезонная работа, хорошая, сладкая. Не за деньги, просто так, за угол в сторожке, за кормежку. Мальчик однажды был пойман этим же сторожем на даче, где угощался зелеными яблоками, и тот, проникшись к сироте, взял его себе в помощники. Но Санька так и так делал набеги на участки, однако теперь в его действиях проявился определенный «человечный» график. Он никогда помногу не рвал клубники с одной грядки – всего несколько штук, и переходил на соседний участок; быть у воды, говорил ему начальник, и не напиться?!