Текст книги "Группа особого назначения"

Напивался он часто. Пробуждаясь, пьяно ставил все по своим местам, обращаясь к мальчику: «Я каменщик – ты подсобник».

Саньку заметил офицер-связист Олег Танеев, чья дача была рядом со сторожкой. И сама воинская часть была неподалеку. Капитан несколько раз приглашал мальчика пообедать, расспрашивая его о родственниках. Однажды он спросил:

– Саня, знаешь, кто такие воспитанники?

О, мальчик это слово знал очень хорошо и не любил его. Однако офицер предложил совсем другое, неведомое пока Саньке.

– Сейчас во многих частях появились воспитанники – вот как ты, у кого нет родственников. Они живут по внутреннему распорядку части, несут службу, учатся. У нас пока таких нет. Хочешь быть первым?

– Что, и форму дадут? – удивился Санька.

– Конечно! Сапоги, ремень, все как положено. Командир части в отпуске, я согласовал этот вопрос с его заместителем. Ему эта идея понравилась. Желает познакомиться с первым воспитанником. Хочешь пойти в часть?

Еще бы он не хотел!

Санька всем понравился. Его накормили, вымыли в солдатской бане. Портной – Алик Абрамян, веселый черноглазый парень, за один вечер перекроил форму для первого воспитанника и самолично подшил белоснежный подворотничок. Сапоги, правда, оказались несколько великоваты, но в мысы натолкали бумаги. И Санька, одевшись, подтянув ремень с начищенной бляхой, сразу почувствовал себя настоящим солдатом. И еще пилотка. О, эта солдатская пилотка! Именно она окончательно преобразила маленького солдата.

Спать его определили в казарме первой роты, хотя за него происходила настоящая борьба, все хотели иметь воспитанника в своем подразделении. Саньку по-настоящему опекали, но от общепринятых правил не отступали. Как ни готовил себя молодой боец к утреннему подъему, но все ж таки проспал побудку. И тут же был «обласкан» старшиной роты прапорщиком Еремеевым:

– Курсант Шепелев! Вас что, команда «подъем» не касается?! А ну-ка – голый торс, и марш на зарядку!

И Санька – руки у груди, вместе со всеми делает зарядку. Раз-два, корпус вправо, рывок руками. Три-четыре – в другую сторону. Завтрак в солдатской столовой, кружочек масла на куске белого хлеба, рисовая каша, стакан горячего чая. Потом он учился печатать шаг, отдавать честь, вникал в абракадабру «раняйссь-ссырна-ранение-н-средину!» И интуитивно выполнял команду.

До тех пор, пока из отпуска не вернулся командир части. Полковник просто позеленел от бешенства, когда увидел марширующего на плацу Саньку. И – тотчас вызвал к себе заместителя подполковника Роговцева. Не вдаваясь в детали, коротко приказал:

– Чтоб духу здесь не было этого скомороха!

– Но, товарищ полковник… – заикнулся было Роговцев. Командир был непреклонен.

– В других частях пусть что хотят вытворяют, хоть ишаков по плацу гоняют. Мне проблем со срочниками хватает.

Саньке ничего не сказали, весь день вместе с Аликом он просидел в бывшей ленинской комнате, где отыскался учебник истории за десятый класс; и армянин усталым голосом читал и читал…

Вот как и сейчас в машине, Санька задремал. Проснулся от чьего-то прикосновения. Открыл глаза: перед ним стоял старшина Еремеев. Прапорщик лично принес обед для курсанта в роту, объяснив, что жаль было будить хлопца. А Саньке хотелось строем пройти в столовую вместе со всеми.

Вечером в роту пришел капитан Танеев, который больше всех переживал за мальчика, так как именно он привел его в часть. Но Олег пока не терял надежды, решив поговорить с командиром части. Полковник не принял его. Танеев решился на последнее средство: поговорить с командиром у него дома.

И вот, прихватив с собой Саньку, на которого с завистью смотрели ровесники на улице, Танеев направился к командиру части.

Дверь открыл сам полковник. Он снова изменился в лице. Поиграв желваками, он кивнул капитану: «Зайди», а Саньке бросил:

– А ты стой тут!

Бравый командир, строгий, как и положено.

Курсант лихо козырнул и остался стоять на площадке. Вначале он не вслушивался в голоса, которые довольно громко раздавались из-за двери, но вот его насторожили слова полковника. Губы Саньки дрогнули; и чем больше он слушал, невольно стоя по стойке «смирно», тем больше дрожал. Слова полковника резко контрастировали друг с другом: выкидыш и сиротинушка, набор грязных слов. И последнее, которое тупой бритвой садануло мальчика по сердцу: «На х. никому не нужен».

Слезы текли по щекам Саньки, когда он у дверей командира части торопливо снимал с себя подогнанную Аликом форму, сапоги. Но не бросил все это, а аккуратно положил под дверью. Сняв пилотку, он последний раз дотронулся до красной звезды. И в трусах и майке бросился вон из подъезда.

Может быть, Олег Танеев искал его, Санька об этом не ведал, в сторожке дачного массива он больше не показывался, «сладкая» жизнь для него закончилась. Не знал он и как теперь верить людям, взрослым. По сути, его не обманули, но дали понять его место в этой жизни одной короткой фразой: «…никому не нужен».

Но, оказывается, нет. Он просто не мог не поверить Николаю, Тане, что с ним может повториться что-то подобное. Наверное, такое случается только раз в жизни. А если нет? Он даже не знал, как он снова переживет предательство. Наверное, не переживет.

И вот он дремлет в машине, едет на Большую Песчаную, скоро войдет в квартиру, которая когда-то была густо заселена.

* * *

Кавлис открыл дверь и посторонился. Санька, тяжело вздохнув, занес ногу. Но Николай остановил его.

– Даму нужно пропустить первой.

Мальчик торопливо встал по другую сторону.

– Как сквозь строй, – улыбнулась Татьяна, входя в квартиру.

– Ну, теперь ты.

И Санька сделал шаг. Очень большой шаг в своей жизни.

Квартира Алексея Ремеза…

Бойца спецподразделения «Черные беркуты». Это его фотографию на стене сейчас рассматривает Татьяна. Чуть склонив голову набок, она вглядывается в мужественное лицо морского пехотинца. Позавчера Николай сказал, что живет в квартире своего погибшего друга.

– Это он? – спросила она, словно они и не прерывали разговор.

– Да, это Леша.

– Молодой…

– Через три дня ему должно исполниться двадцать пять лет… Мне эта квартира дорога как память. Из всех родственников, которые остались у Алексея, самой близкой оказалась его троюродная сестра, живет на Алтае, родине Алексея. Я предложил ей переехать в его квартиру, но она отказалась. За девять лет службы в спецназе у меня на счету не оказалось достаточной суммы, чтобы купить эту квартиру, Дима помог и друзья. Деньги отослал Лешиной сестре.

Кавлис взял мальчика за плечи.

– Посмотри, Саша, на этого человека. У него было по-настоящему большое сердце. Он погиб у меня на глазах… Когда-нибудь я расскажу вам об Алексее Ремезе. А сейчас приводим себя в порядок, готовимся к роскошному ужину. Как старший по званию распределяю обязанности. Саня, ты яростно трешься мочалкой в ванной. Таня отправляется на кухню. Холодильник, шкафы, раковина – все в твоем распоряжении.

Вот так они перешли на «ты». Хорошо перешли, ознаменовав это очень важным событием.

– А ты что будешь делать? – улыбнувшись, спросила Татьяна.

– Меня ждут магазины «Детский мир» и продовольственный. Машины у меня нет – пока я без работы и весь в долгах, так что ждите меня только через час-полтора. После ванной закутай нашего малыша в простыню и помести на кровать. Дай в руки какую-нибудь книгу.

Наш малыш…

Татьяна попробовала эти слова как бы на вкус и даже задрожала от возбуждения, словно ее кожи коснулись губы Николая, его руки. Татьяна вспыхнула; и она боялась проницательности Кавлиса, ведь позавчера вечером он точно угадал, что она будет смотреть ему вслед. А сейчас ей показалось, что он прочел ее мысли. А может, это она прочла его собственные?

И Николай сделал, казалось, невозможное. Он приблизился к женщине, положив ей на плечо руку, и нежно поцеловал в губы. Провел ладонью по ее волосам, чуточку задержав ее на шее.

Горячая ладонь прожигает насквозь. Его близость кружит голову, отдается хмельными толчками. И Татьяна еле различила его слова:

– Я постараюсь не задерживаться.

А Саньке «наш малыш» не очень понравился. Он несколько смутился от проявления «телячьих нежностей» Тани и Николая, но не пропустил ни одного их взгляда, движения. Когда за Николаем закрылась дверь, а Таня резко опустилась на стул, он пошел в ванную. Но скоро вернулся.

– Таня, там колонка, я не умею ее разжигать.

– А?..

– Ну все понятно, – сказал Санька. – Придется научиться самому.

Глава пятая

13

Виктор Толкушкин совершил роковую ошибку, набрав номер телефона своей подруги. В то время, когда отсутствовал Санька, Виктор, опираясь на лыжную палку, пробовал ходить. С первыми же шагами в голове меркло от боли, но он упорно, чувствуя, как передвигаются внутри изувеченного колена осколки кости, делал шаг за шагом. И прикидывал, хватит ли ему сил подняться наверх, дойти до дверей котельной и преодолеть еще с десяток метров до телефона.

Ему просто необходимо было позвонить Елене, сказать ей, что он жив. Он мог бы попросить Саньку сделать этот звонок, но Лена может не поверить, ее сразу насторожит незнакомый, тем более детский голос, и она почувствует подвох. Единственный выход – звонить самому.

Интересно, думал он, как отреагировал на детский голос Сергей Марковцев, на голос, предложивший ему срочно убраться из города? По идее, Сергей должен внять угрозе, но факт, что звонил не сам Виктор, урезал эту угрозу наполовину.

Санька, выполняя просьбу друга, даже не догадывался, кому звонит. Также он был в абсолютном неведении, что Виктор в его отсутствие тренируется в ходьбе, искренне удивляясь, почему так долго не заживает его рана.

Но вот вчера, когда в определенное время мальчик не появился, Толкушкин понял, что помощь Саньки ему больше не нужна. Он в течение пяти минут, обливаясь потом, ходил по бетонному полу. Тогда он решил, что эту ночь он как следует отдохнет, а завтра около четырех часов, когда закончатся занятия в лицее, поднимется наверх. Зайдет в котельную, похожий на типичного бомжа – давно немыт, трехнедельная щетина походит на бороду, в руках бутылка водки, которую Санька по его просьбе купил еще на прошлой неделе.

Конечно, объяснима и причина его появления: есть водка, не с кем выпить, на дворе холодно, забрел вот на территорию лицея погреться. Дежурный кочегар от выпивки не откажется; и уж, конечно, разрешит позвонить. А там, через час-другой, приедет Ленка, заберет его. Но повезет не к себе домой, у нее по-прежнему может быть опасно, найдет место, у нее будет время подумать.

Лена…

Они знают о ней. Это большая глупость со стороны Виктора. Но если б можно было заглянуть вперед, он бы и словом не обмолвился ни Качуре, ни Ещеркину, ни самому Марковцеву. Но с Леной они ничего не сделают. Конечно, если они не последуют его совету, переданному через мальчика. Первое время она будет под постоянным наблюдением, в этом не приходилось сомневаться, приставят к ней пару человек. Но прошел почти месяц, тут всякое можно предположить, например – нет больше в живых Виктора Толкушкина. Или ради огромных денег бросил даже подружку.

Почти месяц…

Несомненно, они понимают, что Виктор может выжидать, даже делает это, но месяц – очень большой срок. А в его положении главное – даже не осторожность, что тоже немаловажно, а скорость. Но он, противореча логике, сделал все наоборот. Правильно или нет, подскажет время.

Роскошные японские часы на руке Толкушкина показали ровно 16.00. Пора. Он, глубоко выдохнув, взялся за палку. Легко дойдя до двери, порадовался: особой боли не ощутил. Так же, едва касаясь больной ногой пола, преодолел пару первых ступеней.

Стоп!

Теперь чуть отдохнуть – и снова в путь…

Сделал неловкое движение, колено, казавшееся пластилиновым, тут же дало о себе знать…

Отдыхал ровно пять минут, спешить некуда, главное – не загнать себя.

Он выбрал оптимальный темп, стук палки о ступени походил на щелчки метронома. К концу пути, все более воодушевляясь, он уже гнал из своего тела боль, и она послушно покидала искалеченную ногу.

Открыв дверь, Виктор осмотрелся, с видимым наслаждением втягивая бодрящий морозный воздух. Появилось желание стоять долго, щурясь отвыкшими от дневного света глазами на синее небо, краем глаза ловить лучи склонившегося, словно в раздумье, красноватого солнца. Взять пригоршню снега, умыться, покатать во рту ледяной шарик, чувствуя, как тот тает, но не теряет своей освежающей прохлады. Под конец, когда тот станет совсем крохотным, проглотить его.

Виктор Толкушкин снова возвращался к жизни. Он не похоронил ее, сидя в подвале, но забыл ее вкус. А он оказался таким простым – обыкновенный вкус снега, пьянящий, вскруживший голову.

Он долго мял в руке снег, пока тот не стал сероватой спрессованной массой. Заломило зубы, онемел язык, пресный вкус разлился во рту, заставляя закрыть глаза. Вот оно, обезболивающее средство…

14

Прежде чем захлопнуть за собой дверь квартиры, Санька вернулся, чтобы еще раз проверить, выключил ли он газ. На всякий случай совсем обесточил телевизор, вытащив вилку из розетки. Посмотрел на часы: начало пятого. Николай ушел из дома полчаса назад, обещая вернуться к шести. И Санька к этому времени вернется, встанет у двери. Дорогой ему предстояло решить: врать Николаю или сказать правду. Обманывать не хотелось, хотя причина налицо: вышел на минутку посмотреть почту, а дверь захлопнулась.

Нет, не пойдет. Выходит, он вышел за почтой одетым, как на Северный полюс. Можно сказать, что он и так простужен, боится сквозняков в подъезде. Но это «чисто взрослая» отговорка, Коля ни за что не поверит.

А что, просто вышел погулять во двор, от подъезда не отходил. Точно: захотел познакомиться с соседскими пацанами. И не спускал с подъезда глаз, то и дело бегая на этаж.

Это сойдет.

А лучше сказать правду.

Вообще, Санька не любил врать, обманывая только в крайнем случае, когда сама правда казалась ложью. И он должен честно начать новую жизнь. Да и Таня знает про его друга, что он болеет, разве он не вправе навестить его? Конечно, способ не очень удачный, как-то украдкой, но все это от прежней жизни, – привычка, что поделаешь, приходится соблюдать осторожность. Но все это пройдет. В следующий раз, как и полагается, он спросит разрешения.

Эх ты! Мелочь забыл захватить. Придется теперь пешкодралом добираться до лицея. Раньше, когда ему случалось ездить на городском транспорте, билета с него кондукторы не требовали, за километр было видно, кто он такой. А сейчас – прилично одетый, с пакетом в руке – могут и контролерам сдать.

* * *

Нога по-прежнему не слушалась, но и болеть перестала. Виктор уверенно открыл дверь котельной. Ощущение свободы вмиг пропало, едва его ноздрей коснулась здешняя душная атмосфера. Обрушившаяся на него жара подействовала угнетающе; но взгляд, брошенный на телефонный аппарат, успокоил его.

Дежурный кочегар – худощавый мужчина лет сорока с усталым лицом – надолго задержал подозрительный взгляд на штанине брюк незнакомца, порванной в районе колена, с засохшими, кофейного цвета пятнами, похожими на запекшуюся кровь.

Толкушкин проследил его взгляд, улыбнувшись, приподнял лыжную палку.

– Разбил ногу на прошлой неделе, – пояснил он.

– Ну и?.. – Кочегар ждал продолжения. По идее, он мог сразу попросить незваного гостя покинуть помещение котельной, но его взгляд переметнулся с ноги парня на карман куртки, где он узрел горлышко непочатой бутылки. Водка, мгновенно определился он. Поэтому ждал продолжения.

– У тебя стакан есть? – спросил Толкушкин.

– Найдем, – откликнулся кочегар. – Присаживайся. – Теперь самое время проявить себя сердобольным: – Как это тебя угораздило?

– Гололед, – объяснил парень, глядя на стол: телефон находился на расстоянии вытянутой руки. – О бордюр грохнулся.

– Да, – посочувствовал дежурный, протирая стакан бумажной салфеткой. – «Климатологи» никогда вовремя не сообщают о гололеде. Только когда кто-нибудь сам из них не хлопнется.

– Закусить найдется? – поинтересовался парень, выставляя бутылку на стол.

– Как не быть?.. На работу постоянно с «кусками» хожу. Открыть, что ли? – спросил он, указывая на бутылку.

– А что ж еще с ней делать! – рассмеялся Толкушкин. – Тепло у тебя тут, уютно, связь, – кивнув на телефон, спросил: – Работает?

– А как же!

– Позвонить можно?

– Рубль! – пошутил кочегар, наливая в стакан водку. – Первым выпьешь?

– Пей ты, – отозвался Толкушкин, снимая трубку.

– Через восьмерку звони, – предупредил рабочий. И, скривившись, очень медленно опорожнил содержимое стакана.

Парень, даже не посмотрев на него, цифра за цифрой набирал знакомый номер.

Все, раздался первый длинный гудок. Невольно в ногах зародилась слабость, передаваясь рукам, трубка у уха пришла в движение.

– Эка, как тебя!.. – удивился кочегар, подвигая парню наполненный наполовину стакан. – Вмажь, сразу полегчает.

Виктор кивнул. Он услышал голос Лены: до некоторой степени обезличенный, записанный на пленку автоответчика: «Вы звоните в квартиру Елены Окладниковой. В настоящее время меня нет дома. Вы можете оставить сообщение после звукового сигнала».

Неужели Ленки нет дома? Тогда придется звонить ей на работу.

Автоответчик ждал сообщения. После непродолжительных колебаний Виктор произнес:

– Лена, привет. Если узнала меня, жди моего звонка.

И тут же услышал ее до боли знакомый голос:

– Алло?

Дома… Забыла отключить автоответчик.

Тело стало безвольным, трубка – непомерно тяжелой.

– Лена, это я, Виктор.

Пауза.

– Да я это, не молчи.

То же самое предлагал девушке широкоплечий парень, приставив к ее горлу нож. Второй списывал цифры с экрана определителя.

– Витя! – ее голос прозвучал взволнованно.

Иначе и быть не могло.

– Я, Ленка! Жив, чуешь? – Покосившись на кочегара, добавил: – Ноги чуть не лишился.

– Витя… – девушка замолчала.

Толкушкин подумал, что она плачет.

И снова не ошибся.

– Да не реви ты! Срочно приезжай за мной, я продиктую тебе адрес. С тобой-то все в порядке?

«Черт… Этот вопрос надо было задать в самом начале».

Острие ножа еще сильнее вдавилось в кожу девушки, из-под него показалась кровь.

– Да, со мной все хорошо. Куда приехать, Витя?

Она предавала любимого человека, но иначе не могла. Эти двое, что стояли рядом с ней, сломали ее, у них были очень хорошие средства подчинить ее себе. В течение трех недель они не отходили от нее ни на шаг, чувствовали себя в ее квартире как дома, ею пользовались – как вещью, когда хотели.

– Ну вот и молодчина! – обрадовался Толкушкин. – Приезжай в лицей, Олимпийская, 16. Заезжай прямо в ворота, машину поставь возле котельной, я сам выйду. Все, Ленка, целую, жду.

Дежурный кочегар, откровенно удивленный телефонным разговором, с большим интересом посмотрел на неопрятного молодого человека, который не мылся по меньшей мере месяц, забыл, что такое бритва, зубная щетка и так далее… За ним должна приехать подружка на машине! Не иначе она работает водителем на «Ка-700». Или на катке. Слегка захмелевшие мозги выдвинули новую версию: в ворота въезжает подъемный кран, по лестнице спускается крановщица выше среднего возраста и попадает в объятия своего ряженого.

А Елена Окладникова сейчас корчилась на полу. Спинка стула ломала ей горло. Надавливая всем весом на стул, на нее равнодушно смотрел широкоплечий парень. Он раскачивал стул из стороны в сторону, и полированная спинка уже ломала позвонки девушки. Второй в это время скомкал бумажку, на которой был записан номер телефона котельной, и положил ее в карман. Освободил автоответчик от пленки.

Они жили в этой квартире три недели, «наследили», где только можно – и как тут не наследить. Широкоплечий Вадим Ещеркин вылил на кухонное полотенце этиловый спирт, обмотал полотенцем лампочку на люстре, предварительно сняв плафон, и щелкнул выключателем. Оба приятеля быстро покинули квартиру. Они дождались, когда в оконных стеклах квартиры Елены отразились языки пламени, и поехали в сторону лицея. За рулем сидел приятель Ещеркина Олег Качура.

15

Санька, как всегда очень осторожно, оглядываясь по сторонам, прошел мимо центральных ворот, – на территорию профессионального лицея компьютерных технологий, расположенного на Олимпийской улице, 16, ему нужно было попасть с противоположной стороны. Он ловко преодолел заснеженный участок напротив силовой будки и продвинулся еще дальше, к старой кочегарке, сейчас переоборудованной под склад. Сразу за ней – продолговатое здание новой котельной, вплотную примыкающее к кухне.

Дверь в дренажное отделение днем всегда была открыта, обычно ее закрывали после семи часов вечера. И если до этого времени не попасть туда, то останешься ночевать на улице. Санька один раз опоздал, ему пришлось провести ночь в соседней девятиэтажке возле силовой установки лифта. Мальчик в ту ночь почти не сомкнул глаз, одолевали мысли о больном друге, вдруг он подумает, что Санька бросил его? А когда все-таки проваливался в неспокойный сон, кто-то вызывал лифт, и мальчик усталыми глазами смотрел на барабан лебедки, который сматывал и наматывал на себя стальной трос.

Их убежище было довольно просторным. Плохо только, что обогревалось оно исключительно сверху, от труб парового отопления, проходивших поверх подвального помещения. Бетонный пол всегда был холодным. А еще можно было включать освещение – сбоку от входной двери торчал настенный патрон и выключатель; лампочку Санька купил в магазине. Но включать свет можно было только вечером, когда дежурный закрывал дверь дренажной, иначе через дверные щели можно было заметить свет, проникающий из помещения, которым никогда не пользовались. Вентили на трубах отсутствовали, под склад оно не подходило, слишком неудобный путь для транспортировки – по двум лестничным маршам, в обход насоса и довольно широкого приямка.

Санька никогда бы не догадался, что на территории лицея можно найти такое сносное убежище. Он вышел на него чисто случайно. Облавы практически исключались, но все равно друзья постоянно были начеку.

С Витей они были знакомы всего три недели. Парень никогда не распространялся на тему – откуда у него пулевые ранения. На голове рана не очень опасная: содрана кожа, повреждено ухо, – но вот другая рана оказалась страшной: пуля разбила коленную чашечку. Санька нашел парня возле забора лицея, земля под ним пропиталась кровью. Он слабел на глазах, делая бесплодные попытки перелезть через забор. Мальчик остановился в нескольких шагах от него, не решаясь подойти, но парень, завидев его, подозвал:

– Эй, пацан… Помоги мне. Зацепило, зараза…

Глаза у Саньки вылезали из орбит от натуги, когда он практически на себе тащил раненого к котельной. Учебный день закончился, на территории лицея никого не было, но парень с опаской поглядывал на окна. Мальчик успокаивал его:

– Не бойся, никто не увидит. Вон наша дверь, – указал он рукой. – Пока посиди, я посмотрю, открыта или нет.

Санька осторожно потянул дверь на себя. С еле различимым скрипом она открылась. И он целых два пролета надрывался от непосильного живого груза. Под конец парень, дрожа всем телом, волоча ногу, сам толкнул последнюю дверь и потерял сознание у порога.

Санька не знал, что делать с ним. Первая мысль – сделать перевязку. Как и чем? На улице было холодно, мальчик уже поддевал под брюки хлопчатобумажные тренировочные штаны. Не долго думая он снял их. Они были довольно ветхие, так что порвать их на полоски труда не составило.

Поднять выше колена набухшую от крови штанину не получилось. Санька, расстегнув ремень, стянул с раненого брюки. Мальчик не представлял, какие бывают ранения, а тут его даже затошнило. Превозмогая отвращение и страх, он потянул из раздробленного колена какой-то острый предмет. Ему показалось, что он тащит из ноги пулю. Но это оказался осколок кости.

Парень, застонав, пришел в себя.

– Молодец, – прошептал он, увидев приготовления Саньки. – Перетяни ногу повыше раны. Саму рану не трогай, пусть подсыхает.

Мальчик выполнил указания и молча смотрел на парня. Дверь открыта, через нее струится сумрачный свет.

– Слышь, пацан… Тебя как зовут?

– Санька.

– Меня Витя. Ты где живешь?

Мальчик пожал плечами.

– Здесь.

– Понятно… – кивнул Толкушкин. – Нужно дверь закрыть.

– Да сюда никто не зайдет.

Однако дверь закрыл. Одному куда ни шло, если его обнаружит дежурный кочегар, но вот с раненым… Что ж, придется сидеть в темноте.

Так и прошла первая ночь Саньки и его нового друга. Тот стонал, бредил, постоянно просил пить. Боясь свалиться в приямок, мальчик то и дело спускался по металлической лесенке, набирал в бутылку воды. Вода была грунтовая, чистая, беспризорник сам постоянно пил ее.

К утру парню слегка полегчало, он понял, что продержался эту ночь только благодаря Саньке. И тот не ушел, сидел рядом.

– Санька, я тебя потом отблагодарю. У меня есть деньги, много денег, но сейчас я их достать не могу. И ты не сможешь. Я попрошу тебя, пока я не встану на ноги, быть рядом. Тебе трудно, я понимаю, но мне необходимо выжить. Ты никому не должен говорить про меня. Если узнают, где я, нам обоим хана.

Санька не мог бросить больного человека. Он рассказал Витьке про распорядок работы котельной, когда можно приходить, когда уходить. Парень нуждался в хорошем питании, и мальчик из кожи лез, стараясь достать побольше денег. А еще нужны были лекарства – обезболивающее, антибиотики, рана постоянно гноилась, видно, попала инфекция.

– Санек, при случае достань хоть таблетки. А хорошо бы трамал или баралгин.

Мальчик запомнил названия.

– А еще какие?

– Да мы из любого выжмем все, что надо. Эфедрин подойдет. Я знаю, что нужно с ним делать.

Витька буквально умирал от боли. Вдвоем с другом они приспособили вместо шины пару дощечек, сделали перевязку, страдания парня стали немного меньше; он благодарными глазами смотрел на Саньку, который самоотверженно выносил за ним нечистоты.

И вот однажды он не сумел прийти. И как же обрадовался Витька, когда на следующий день снова увидел Саньку.

– А я думал, все, бросил меня мой друг.

– Витя, – мальчик приложил к груди руку. – Никогда!

Сказал просто, ведь он-то знает о том, как плохо быть брошенным.

На следующий день их знакомства Санька по просьбе друга позвонил его приятелю, передав ему Витькину просьбу слово в слово:

– Я звоню по поручению вашего друга. Он просил передать, что вчера звонил в Москву. Сказал, чтобы вы поскорее подготовились к приезду москвичей: очистили помещение.

16

Толкушкин, залпом выпив водку, отказался от закуски. Совсем скоро здесь будет Ленка: стройная, красивая, голубоглазая, с полными, манящими губами. И плевать на кочегара, на его обескураженные глаза, когда при нем она заключит Виктора в объятия.

Жаль, с Санькой не успел попрощаться – жив только благодаря ему. Как же его предупредить, чтоб не волновался?.. А пацан расстроится, когда не найдет Виктора в подвале.

Витька привязался к мальчишке, хорошо изучив его за эти долгие дни; а Санька уже считал его своим другом. И Витька, уезжая, поступает не по-товарищески.

Попросить кочегара, чтобы тот передал мальчику, что он уехал? Но тогда откроется убежище, Саньке негде будет ночевать, придется искать другое место для ночлега. А тут неплохо… для тех, кто оказался на Санькином месте. Многие бездомные мечтают о таком… Хотя рано или поздно все откроется и беспризорника выгонят. И Витьке с маленьким другом еще повезло, что все это время никто ни разу не зашел в подвальное помещение, называемое «пустоткой».

Толкушкин задумался: а может…

Точно!

В голосе Виктора просквозило возбуждение:

– Слушай, друг, у тебя есть листок бумаги и ручка?

Кочегар, выпив очередные сто грамм, ответил утвердительно.

– Хочу другу пару строк набросать, – объяснил парень, принимая бумагу и шариковую ручку с обгрызенным колпачком. – По дороге куплю конверт, брошу в почтовый ящик.

Витька торопливо писал:

«Саня! Извини, что так получилось – я уехал. Я тебя очень прошу, поживи пока в нашем подвале, никуда не перебирайся. Скоро у меня будут деньги, о которых я тебе говорил. Я приеду за тобой. Мог бы и сейчас оставить тебе адрес, но сам пока не знаю, где буду жить первое время. Я надеюсь на тебя, друг Санька, и не прощаюсь. Витя».

Толкушкин подчеркнул слова «друг Санька», сложив листок пополам, положил в карман. Торопливо вставая из-за стола, пояснил:

– Братан, я на двор сбегаю.

– Давай, – кивнул кочегар. – Только обойди кругом – и на стену. А то за желтые пятна на снегу начальство нас не хвалит. И мне с лопатой убирать тоже не в радость.

Витька обнадежил его красноречивым жестом.

Он снова почти не чувствовал боли, спускаясь в подвал. Открыв дверь, где они с другом коротали время, парень присел на ящик и покачал головой. Предаваясь воспоминаниям, расправил записку и положил ее на видное место.

С одной стороны, Саньке одному будет легче. С другой – скучать будет парень. Но это ненадолго. Самое главное, чтобы он поверил. Должен поверить. Санька никому не рассказывал о том, что он был воспитанником при войсковой части, но Витьке поведал о своих злоключениях. Сейчас Толкушкин с ненавистью представил себе краснорожего командира части. Ублюдок! Встретиться бы с тобой!

Задумавшись, Витька снял с руки часы и положил их поверх записки. Дорогие часы, полторы тысячи долларов. Но, посидев в задумчивости еще некоторое время, забрал назад: Санька может подумать, что все в записке – вранье, никогда за ним не придет его друг, нет на свете искренности, дружбы, все от начала до конца – обман.

Часы можно было продать и раньше, купив на вырученные деньги лекарства, но Виктор опасался, что мальчик может попасть в неприятности. Откуда у беспризорника дорогие часы? Естественно, украл. Тут и до милиции дело могло дойти. А терять единственного помощника Виктору было нельзя.

Ну все, пора. Не дай бог, кочегар выйдет, а он к этому времени будет выбираться из дренажной.

Придется недельку поваляться в постели, думал он, прежде чем заняться поисками сержанта милиции Зубкова.

Сволочь! – сощурился Толкушкин. А его подруга еще хуже. Если бы Виктор не притворился мертвым, его бы добили. Потом действительно отвезли бы в гараж, чтобы вытащить пули-улики.

Найти сержанта – проще простого. Пусть он даже не Зубков, но зовут его Слава, и работает он, судя по разговору с подругой, в Октябрьском отделении милиции. Надавить на него – дело техники. Тот сам отдаст деньги, как только увидит перед собой Виктора. Он спросит у сержанта: «Сколько ты потратил?» – и даст еще столько же. Но предупредит: «Не дай бог…» Тот поймет. А скорее всего тот не истратил ни доллара, понимая, что за каждую купюру с него срежут лишний лоскут кожи.

Виктор довольно четко понимал положение Зубкова: не находит себе места, дергается от каждого телефонного звонка, боится всех без исключения прохожих. По идее, он мог избавиться от «дипломата», но должен понимать, что совершит очередную глупость: за это его грохнут, когда придут за деньгами. А так у него есть «смягчающие вину обстоятельства»: да, совершил глупость, но не знал, куда обратиться, где искать хозяина денег; если надо будет, встанет на колени.