Текст книги "Хозяин"

Глава 8

Библиотека была его убежищем, его приютом, его тайной. В кабинете епископа тоже имелись книжные полки, но, конечно, заполненные только книгами религиозного содержания. Однажды Лука воспользовался отсутствием епископа и пролистал их. Он нашел несколько старинных Евангелий, а также комментарии к ним. Комментарии составляли основную массу книг. Были и исторические труды, но написанные также после Смуты. Ничего другого уцелеть не могло за века безумия, когда все, что имело отношение к прежней культуре и прежней науке, вызывало жгучую ненависть. Безумие и жажда разрушений охватывали не только людей, но и лесных – и те, и другие винили прошлое в ужасах настоящего, так что топлива хватало, и корчились, уходили дымом к небесной тверди ненавистные письмена, хранившие опасные знания.

Через несколько столетий погромов и резни о прошлом и о тех людях, которые так изменили жизнь на Земле, не осталось ничего. Виновные пали от железа или были сожжены на кострах. Впоследствии нашлись грамотные люди, записавшие предания тех, кто выжил. В Братствах были долгие споры, но некоторые рукописи признали несущими истину. Копии книг распространяли редкие караваны или военные отряды. Эти святые рукописи становились известны всем, исповедующим Истинную Веру. Но рукописей было не так уж много, поэтому и в кабинете епископа было мало книг.

Собственно, и читать их было некому. Грамотные стали редкостью, лишь епископ и его ближайшее окружение были знакомы с этим искусством. Остальным грамота была ни к чему. Своим же умением читать Лука был обязан матери. Отец Луки нашел забавной идею обучить ее основам чтения и письма, его уроки не забылись. Женщина, до конца надеясь на возвращение тайного возлюбленного, успела передать свои знания сыну, строго-настрого наказав держать это в тайне. Луке также было достаточно несколько уроков, чтобы научиться бегло читать, но об этом он, разумеется, не собирался никому рассказывать.

А тут случилась та памятная процедура Очищения, так напугавшая его. Испуг породил гнев, гнев со временем вызвал ненависть. Лука возненавидел свой город и людей, которых вынужден был бояться. Потом умерла мать, и его жизнь превратилась в ад. Но в очень странный ад.

Вначале, когда некоторые из соседей еще проявляли к нему интерес, в глухоте винили какую-то странную болезнь. Испугавшись заразы, привыкли его обходить, Лука сам нашел себе занятие уборщика и прислуги епископа, ему также давали несложные задания носильщика, например, принести хворост, но обычно он сам старался не попадаться никому на глаза.

Так шла жизнь, и как-то, подметая подвалы епископата, он обратил внимание на растительный орнамент, выпукло обрамлявший прямоугольный кусок стены. Ведя пальцем по причудливым завиткам узора, он нажал на какой-то цветок.

Глава 9

Длинный темный подвал епископата освещался чередой потолочных ламп. Но уже давно что-то нарушилось в их механизме, свет загорался изредка, да и то ненадолго. Но в такие моменты вся цепочка ламп начинала мигать бледным желтоватым светом, потом вдруг ярко вспыхивала – и гасла. Через верхние окошки, прорубленные в стенах, немного дневного света просачивалось вниз, и Лука скоро привык работать в полутьме. Здесь было сумеречно и тихо, лишь мухи сонно и недовольно загудели в воздухе, когда после случайного нажатия на цветочный завиток, тонко заскрипев, часть стены отодвинулась, образовав проход в темноту скрытого помещения, ярко осветившегося, едва Лука вошел внутрь.

Это и был вход в его библиотеку, сохранившую тайные и забытые знания давно ушедшей эпохи. Кто ее сохранил, для чего и почему никто не нашел путь сюда за столетия буйной ненависти – ответа на эти вопросы он так и не узнал никогда.

Вначале хранилище привлекало его только тайной. Она стала его убежищем, где Лука мог спрятаться от ненавистного ему города. Книги он читал, но большая часть из прочитанного оставалась непонятной. Вернее, непонятным было все. Там описывались иные люди, описывалась иная жизнь, существовавшая по другим законам. Однако же, пусть и непонятное, чтение его забавляло. Он читал много и запоминал все, хоть и не понимая прочитанного.

До поры до времени.

Полгода назад с ним случилось нечто, вначале испугавшее его до глубины души. Все произошло во сне. Так же, как и сегодня, Лука проснулся от кошмара. Но в отличие от нынешнего тот кошмар был реален. Он совершенно ясно понял, что кто-то чужой поселился в его голове. И этот чужой пытался взять управление его телом и сознанием в свои руки.

Чувство беспомощности, впервые испытанное им, когда собственное тело перестает быть твоим, привело Луку в такой ужас, паника, овладевшая им, была настолько ужасной, что каким-то чудовищным усилием воли он сумел изгнать чужака.

Не совсем. Тот отступил, спрятавшись в закоулках подсознания, надежно запертый там крепнувшей волей Луки. Если бы не приступ ужаса, который помог спутать планы захватчика, его неожиданное появление, вероятно, помогло бы пришельцу. Но теперь Лука знал о нем и, значит, был вооружен.

С тех самых пор Луке пришлось смириться с соседством чужака в собственном теле. Несколько раз ему пришлось отражать новые атаки незнакомца. Но эти попытки захватить власть были каждый раз слабее. В конце концов совсем ослабевший пришелец оставил попытки захвата власти, как-то успокоился и прижился.

Кто это был? И зачем явился к нему? Ответа не мог дать никто. Зато можно было предполагать. И Лука как-то вдруг понял, что все неспроста. Что рассказы матери, воспринимаемые им как грезы несчастной женщины, пытавшейся скрасить жизнь уродцу-сыну, дать ему мечту и смысл в его убогом существовании, были, возможно, основаны на чем-то реальном. Возможно, думал Лука, этот пришелец и есть посланец отца, не нашедший силы передать сыну разборчивую весть? А может быть, сам Хозяин увлекся простой из простых, бедной из бедных, а теперь вспомнил о своем забытом сыне? Мечты увлекали, они возносили к небесам, и тем больнее было пробуждаться от очередного пинка или другого оскорбления, на которое нельзя было ответить.

Было теперь иной раз непереносимо мириться с оскорблениями, веря в собственную исключительность, в избранность свою, в то, что самим рождением предназначен он для великих целей. Он еще более возненавидел Сан-Себастьян, горожан, свою безрадостную жизнь. И в который раз поклялся когда-нибудь сполна воздать своим мучителям.

Зато стали сниться новые сны, которые Лука так же не понимал, как прежде не понимал прочитанные книги. А они стали вдруг понятны. Теперь вообще многое прояснилось в его голове. Он объяснял это влиянием пришельца, который, осознав свою беспомощность, неожиданно стал делиться с Лукой своими знаниями.

Теперь-то Лука оценил доставшееся ему несколько лет назад сокровище. Библиотека была этим сокровищем. Кроме книг, здесь было много полок с какими-то блестящими штуками, непонятного назначения. Теперь Лука как-то сразу догадался, что это и есть электронные носители информации, о которых он прежде читал. Впрочем, воспользоваться ими он так и не смог. Его это особенно не занимало. Хватало обычных книг.

Он вдруг стал понимать, что является, наверное, одним из немногих на Земле людей, имеющих ясное представление о давно исчезнувшей жизни, о знаниях тех, прошлых, эпох, о могуществе людей, но и бессилии их и ничтожестве, ибо лишить потомков всех принадлежащих им по праву благ могли лишь слабые и жалкие люди.

Продолжали также сниться сны, словно бы иллюстрации к прочитанным древним книгам. Там были неведомые города, высокие каменные дома, множество летающих и быстро двигающих машин, словом, все то, что было когда-то в прошлом и что пытался навеять ему во сне таинственный и, кажется, уже прирученный захватчик.

Сейчас, спускаясь в подвал, он испытывал радость от мысли, что скоро тайная плита хоть ненадолго, но надежно скроет его от событий сегодняшнего утра, принесшего столько волнений и загадок. Он до сих пор так и не пришел к выводу, что стоит за непонятным появлением лесных, а также этого странного пилигрима по имени Эдвард, представленного как охотника за чужими судьбами. Потом это появление лесной орды, наскоро испугавших всех войной.

Все непонятное страшит, а если это имеет отношение к тебе лично, то страшит вдвойне.

Привыкнув быть тенью епископа, Лука многое знал и многое видел в реальной жизни. Тревоги высшего духовенства Церкви были ему знакомы. Церковь, раздираемая конфессиями, находилась в большой опасности. Лесные мутанты тоже провозглашали себя рабами Спасителя, но их вера была святотатством, богомерзкой ересью, той каплей горечи, которая уничтожает сладость бочки меда. Терпеть подобное было нельзя. С лесными необходимо было бороться еще и потому, что их вера могла разъесть изнутри все тело Христовой Церкви.

Тот, кто провозгласил себя врагом, уже не опасен. Можно быть воинствующим атеистом и не вредить Церкви, но считать, что Господь допустил Смуту и создание лесных лишь для того, чтобы образ и подобие Его не привыкали видеть только во внешнем, – вот воистину преступление из преступлений.

Лесные мутанты утверждали, что Дух Господа в каждой твари, созданной Им, и этот Дух есть истинный Христос. Бог не человека создал по образу и подобию своему, но всех живущих. Лука соглашался, что думать так – преступление, за которое каждый верующий должен мстить лесным уродам. Равенства нет и быть не может. Существование Рая и Ада уже исключает мысль о равноправии, ибо одни вечно страдают, а другие вечно ликуют. Земное же существование – ничтожно, и именно поэтому его можно не принимать во внимание.

Звук шагов отчетливо слышен в пустом подвале. Поправив спадающий капюшон, Лука двинулся к повороту к дальней части подземелья. И уже готовясь свернуть за угол, услышал знакомый звук – скрежещущий звук отодвигающейся плиты.

Лука сразу понял, что наконец-то случилось неизбежное. И так он слишком долгое время был единоличным пользователем того, что ему не принадлежало. Пришел хозяин, и с тем, что стало частью его жизни, теперь придется расстаться. Вопреки логике в нем вспыхнуло негодование и ярость, быстро сменившиеся испугом. Он представил, что будет, когда выяснится его связь с этим местом, обнаружится, что, найдя еретические книги, он, вместо того чтобы немедленно известить епископа и братьев, предался преступному чтению их.

Приступ самобичевания закончился так же внезапно, как и начался. В тишине, где продолжали жужжать навечно поселившиеся здесь мухи, раздались осторожные шаги. Скорее повинуясь инстинкту, чем рассудку, Лука шагнул в нишу, где когда-то находилась статуя, исчезнувшая в свое время. Здесь было темно, и он надеялся, что человек, проходя мимо, его не заметит.

Замерев, он слышал, как снова задвигалась плита, закрывая его библиотеку. Его снова охватила ярость и бессилие. Сквозь гулкие удары крови в висках он слышал шаги. Они приближались, и вот из-за поворота вышел человек в темном плаще и шляпе, сделал шаг и остановился как раз напротив его убежища.

И тут уже страх охватил его. Нет, не страх, а ужас, который он до сих пор испытывал лишь в тот далекий день, когда совершался обряд Очищения, так изменивший его жизнь. Все застыло, словно живая картина: яркие редкие оконца под высоким потолком, сумерки коридора, мрак ниши, мужчина в темном плаще и большой широкополой шляпе, из-под которой лезвием торчал тонкий острый нос. Голова брата Эдварда стала поворачиваться в сторону ниши, а Лука нащупал нож.

Оба движения не были завершены: мужчина, помедлив и так и не повернув головы, прошел дальше к выходу, а нож остался в ножнах. Тяжело дыша, словно только что пробежал длинную дистанцию или выдержал схватку с сильным противником, Лука долго стоял, прислонившись к холодной стене. Луч поднимавшегося к зениту солнца нашел одно из подвальных оконцев, маленькой топленой лужицей упав на плиточный пол, и жужжали, жужжали по темным уголкам подвала вездесущие мухи.

Глава 10

– …и не надо меня уверять, что вы можете возникать тут и там с дымом и серой. Эти ваши штучки приберегите для дикарей. Они, я уверен, более благодарная аудитория, брат Эдвард.

– Сера и дым – это скорее ваша епархия, ваше преосвященство. Вы же знаете, что мы не нуждаемся в костылях на нашем пути.

– Разумеется, великом, – с горечью и сарказмом заметил епископ Самуэль. – И это говорите вы, тот, кто предпочитает называть себя человеком, а не пособником дьявола!

Епископ подошел к окну и, опершись на подоконник, выглянул во двор, где вместе с монахами толпились миряне, оживленно обсуждавшие события дня. Вход в помещение Инквизиции был открыт, но стоявшие перед ним послушники преграждали путь любопытствующим, впуская лишь членов Суда. Объявление о внеочередном заседании взволновало всех горожан, слухи метались по улицам, но никто не сомневался, что причина кроется в активизации лесного воинства. Самуэль заметил, что почти все мужчины и многие женщины были вооружены. То там, то здесь торчали поверх голов наконечники копий.

Человек за спиной епископа шумно пошевелился. Скрипнул стул. Самуэль повернулся.

– Вы же священник, отец мой. И отдаете себе отчет, что у всех живущих один корень. И кровь землян одинаково красная у всех, и плоть одной природы.

– Я не спорю. Наоборот, это вы озвучиваете мои мысли. Зачем вам, пилигримам, нужно возбуждать низменные инстинкты? Если бы за вашими действиями я мог обнаружить какой-то разумный план, стратегическую задачу, а не просто потакание простейшим инстинктам, я бы, возможно, мог стать на вашу сторону. И поверьте, трудно было бы найти более верного сторонника, чем я и наша паства.

– Вы и так, отче, служите нам. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но и вы поверьте, я не могу раскрывать перед вами планы, которые выше и моего понимания. Пути Господни неисповедимы!

– Ну вот, вы и богохульствуете, сын мой. Не слишком ли много берете на себя вы и ваши хозяева? Хотя я подозреваю, что хозяин у вас один – Люцифер. Не станете же вы всерьез утверждать, что вы и вам подобные служите мифическому Хозяину, таинственному правителю Земли. Дьявол правитель мира сего. Настаивая на своем, вы только заставляете себя подозревать в богохульстве. Не понимаю, почему я еще с вами говорю. Объявить вас шпионом лесных и покончить со всем. Само ваше существование – вас и вам подобным – развращает, – с горечью покачал головой епископ. – Если бы не вы, пилигримы, мы в нашей борьбе надеялись бы только на себя, а не на Хозяина, которому, если допустить, что он существует на самом деле, мы все, возможно, глубоко безразличны. А когда появляется кто-то из вас, мы вновь в плену надежды на вашу помощь. Но, видимо, все надежды тщетны.

– Снова вы за свое, святой отец. Не надо говорить и спрашивать о том, о чем я вам все равно не смогу поведать. А вот все остальное… Почему бы вам не смириться с существующим порядком вещей. Ваше противостояние с лесными – я имею в виду глобальное противостояние по всей Земле, а не ваш городок в отдельности, – так вот эта ваша вражда длится на протяжении нескольких столетий. С тех самых пор, как мир сошел с ума, преобразившись в своем безумии. И все же как-то он существует, этот мир, несмотря на всеобщее сумасшествие. И равновесие существует, не так ли? Мы лишь помогаем сохранять это равновесие. Так что вы напрасно считаете, что мы вам не помогаем. Вот и сейчас…

– Нельзя сидеть на двух стульях, брат Эдвард, – перебил епископ. – Лесные ненавидят людей, люди боятся и ненавидят лесных. А вы лишь разжигаете вражду между нами. Вы видите в этом свою цель. Это ваш вклад в равновесие? Не понимаю, зачем вам это надо? В конце концов либо лесные перебьют нас, либо мы их. Или же мы сообща перебьем друг друга, и останется лишь опустевшая Земля. Может, вы этого добиваетесь?

Пилигрим пожал плечами.

– Давайте не будем ссориться, ваше преосвященство. Принимайте нас такими, какие мы есть. Мы нейтральны, и мы одинаково относимся как к людям, так и лесным. Нас не интересует ваша ненависть, потому что мы вообще к вашим стульям не имеем никакого отношения. И если вам суждено уничтожить лесных, честь вам и хвала, значит, вы будете достойны этого будущего.

Епископ посмотрел в лицо пилигриму. Гость его был высокий светловолосый человек с длинным острым носом и умными колючими глазами. Где-то епископ видел такие же глаза и волосы… Отбросив мелькнувшую мысль, он продолжал разглядывать гостя. На нем был темный потертый плащ, на столе лежала его широкополая шляпа с металлической пряжкой на околыше.

И впрямь, зачем им ссориться? Пилигримы отвоевали свое право на нейтралитет. Они, как и их мифический Хозяин, отстранились от всеобщей резни, сумев жестко пресечь попытки вредить себе. Их самих пробовали обвинять в шпионаже, но если они и сообщали какие-то сведения лесным, то точно так же они были полезны и горожанам. Информация, сообщаемая ими, была всегда верна, во всяком случае, формально верна. Как и сейчас, например. К тому же появлялись они очень редко. Последний раз пилигрим Эдвард был здесь лет двадцать назад. Разумнее всего было просто примириться с тем, что есть, но все в епископе протестовало против гостя, неизвестно как возникшего в их городе.

– А если победят лесные, то честь и хвала им?

– Почему бы и нет, – усмехнулся пилигрим, скучающе глядя епископу в переносицу. – Ведь согласитесь, это не вопрос морали. Вы хотите выжить, как всякое живое существо, наделенное инстинктом самосохранения. Лесные тоже этого хотят. И если бы вы имели возможность подобно мне общаться с ними в… более мирных условиях, вы о многом переменили бы мнение. Впрочем, конечно, не в вопросах самосохранения.

– Но зачем вам это нужно? Не пытайтесь убедить меня, что вы помогли из любви к нам. Чем перед вами провинился этот шпион? Тем более такой, как этот?

– Считайте это вопросом тактики. Да и разве вам не полезно выявить шпиона в собственных рядах?

– А может быть, вы это делаете из альтруизма? – вежливо спросил епископ.

Брат Эдвард досадливо поморщился и ничего не ответил.

– Мне иногда кажется, что вы такое же порождение безумных сил, как и лесные. У вас не душа, а какой-то механизм. И у вас, и в ваших таинственных вождях. Если бы вы тратили свои силы не на раздувание вражды между нами, а, наоборот, на сохранение мира, это было бы куда полезней.

Пилигрим усмехнулся.

– Полезней было бы дать возможность вам или лесным перебить друг друга. Или одних из вас. Тогда проблема войны исчезла бы сама собой. Вы все расисты. Нетерпимость присуща и вам, и лесным от рождения. И вы всегда будете ненавидеть друг друга. Так не лучше ли довести войну до победного конца?

– А вам все равно, кто останется на Земле? Мы или лесные?

– В общем-то да, – усмехнулся пилигрим. Он пожевал губами, словно испытывал на вкус то, что хотел сказать. – В отличие от вас мы начисто лишены комплексов.

Епископ Самуэль хотел резко ответить пилигриму и уже подбирал слова, но проглотил реплику. Пройдясь по кабинету, он остановился напротив книжных полок. Потом повернулся.

– Если вы такие могущественные, то почему бы вам не сделать так, чтобы мы могли мирно ужиться друг с другом. Неужели нет других способов, кроме войны?

Пилигрим развел руками.

– А вы сами верите в это?

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Раздался осторожный стук в дверь. В дверном проеме появился секретарь.

– Ваше преосвященство, все готово.

Епископ сделал над собой усилие.

– Хорошо. Мы сейчас идем. А он там? Ты проследил?

– Да. Он, как теперь вспоминается, всегда присутствует на наших собраниях. Мы обычно его не замечали.

– Да, – покачал головой епископ. – Мы просто его не замечали.

За его спиной негромко и саркастически смеялся пилигрим.

Глава 11

В тишине снова раздался металлический звук. Мысли витали далеко, и хотя это надоедливое звяканье раздражало, Лука морщился, не пытаясь, однако, отыскать его источник. Он так и не смог прийти в себя от удивления, что все это произошло с ним. В глубине души он знал, что это его изумление наигранно, что уже после встречи с лесными и пилигримом он предчувствовал нечто подобное. А теперь, когда он оказался в темнице, то задним числом ясно видел, что все вело к нынешнему исходу.

И изумлялся, что не предпринял ничего для своего спасения.

В подвальное окошко, зарешеченное толстыми прутьями, заглядывала одинокая звезда, внизу слабый свет давал чадящий факел, и прятались по темным углам лесные оборотни и духи, посланные следить за своей жертвой. Лука с удивлением оглядел себя. Холодный металлический обруч охватывал талию, тяжелая цепь тянулась к кольцу в полу. Его поражало, что тюремщики не ограничились этим, но заковали ему и лодыжки. В довершении этого абсурда он был посажен в клетку, помещенную в центре сырого обширного помещения. Впрочем, так всегда поступали с врагами, а сейчас он был для Братства хуже, чем враг, – он был человеком, предавшим доверие близких ему людей.

Лука стал молиться, чтобы все происшедшее с ним оказалось дурным сном, чтобы оковы спали или он сам смог бы освободиться каким иным способом. И пока он творил молитву, душа его продолжала пребывать в удивлении, что все, чему он посвятил годы напряженного труда, дабы заставить людей видеть в себе только то, что он сам хотел, оказалось напрасным. Почему? И отчего? Он мучился вопросом, что заставило его заговорить сегодня с лесными. Да еще в присутствии одного из этих пилигримов, которые, по всеобщему убеждению, могли предать всех и каждого ради своих не понятных никому целей? Может быть, бессознательно видел в лесных союзников в собственной ненависти к городу? Враг моего врага – мой друг…

Лука чувствовал, что одиночество, в котором он привык всегда находиться, сейчас становится безмерным. Он стал еще более усердно молить Всевышнего показать ему, что Он не покинул его, Луку. Просил дать какой-нибудь знак, вселить уверенность, что обещанная завтрашняя казнь останется лишь на словах и то, от чего он бежал все эти годы, не свершится: Конвертер не поглотит его, как ту давнюю девочку с коготками, как у котенка.

– Царь Небесный, Утешитель, Дух истины, везде находящийся и все заполняющий, источник всего благого и Податель жизни, приди и поселись в нас, и очисти нас от всякого греха и спаси, Благой, души наши. Господи, тщетно взыскую Тебя в эти минуты моего горя…

Днем он, как обычно, прошел на заседание Суда. За годы бессловесного и отстраненного существования он привык бывать там, где обычному человеку ход был запрещен. Лука и сам часто удивлялся тому, как привычка управляет человеком. Его не изгоняли точно так же, как оставляли в покое птиц, как не обращали внимания на тех же мух, громко жужжавших под потолком, на стулья, столы, на метлу в его руках. За годы молчания он сам превратился в часть обстановки, в бессловесное орудие, не замечаемое никем. И он не сразу понял, почему взгляды присутствующих были обращены на него: с отвращением, ужасом и гневом.

В тот момент, мысленно пытаясь связать появление пилигрима и поход лесных к стенам города, он не сразу осознал, что речь брата Эдварда о шпионах внутри их стен не является обычной демагогией, приемом софистики, намеком на силы Тьмы, всегда стерегущие беспечных, но касается его самого. От неожиданности обвинения Лука потерялся, в самом деле онемел, потом стал защищаться, лепетать что-то жалкое и лишь минуту спустя сообразил, что тем самым уже полностью обличил себя. Прервать обет молчания в такую неподходящую минуту было равносильно полному признанию своей вины.

Его уже никто не слушал. Судьи, зал, весь Совет Святой Инквизиция в полном составе гневно обличали его. Вскочив с кресел, каждый пытался что-то кричать, каждый вытягивал шею, чтобы разглядеть то новое в горбуне, что скрывалось годами, каждый тыкал в него пальцами, удивлялся, сердился и негодовал.

Спокоен был только пилигрим. Сделав свое дело, он бесстрастно оглядывал беснующийся зал. Потом он встретился глазами с Лукой, и сейчас, будучи прикованным к полу в железной клетке, Лука ясно вспомнил этот его взгляд, который что-то говорил ему – холодно и безучастно. Лука не понимал, зачем это обвинение понадобилось пилигриму, ведь виделись они всего второй раз, к тому же утренняя встреча была такой неясной, смутной…

Он напрягся в попытке понять то, что было скрыто от него. Лука сейчас просто не мог поверить в непостижимую перемену в судьбе – все свершилось так быстро, и его жалкая жизнь, проведенная в убогом маскараде, должна была закончиться так плохо. Нет, он не мог смириться с этим. Как будто бы силы Тьмы ополчились на него, наказывая за то, что он не жил, а лишь обманывал себя и других.

Он вновь как будто наяву увидел перед собой лицо брата Эдварда. Но не таким, каким он запомнился на Суде, а другим, как тогда, утром на рассвете, на ничейной территории, при их первой встрече. Он вспомнил…

Пилигрим, усмехнувшись, прошел вперед и сел на заботливо приготовленную лесными связку хвороста. Сняв шляпу и дернув головой, чтобы откинуть прядь волос со лба, он остро взглянул Луке в глаза. Никто из них больше не произносил ни слова, и тот, и другой просто смотрели, но вдруг все поплыло перед глазами, метнулись вниз звезды, дернулась Луна, оборотень Лок и эльф Сэм странно съежились, исчезли, и в наступившей тьме Лука испытал странное ощущение, словно бы кто-то безликий совершенно безучастно, без ненависти и любви проникнул к нему в голову и, будто сквозь пальцы, начал просеивать содержимое его мозга.

Словно искры от разбитой головни посыпались воспоминания… мелькнуло лицо матери, все люди, которых он когда-либо видел, все страницы, прочитанные им в тайной библиотеке – большей частью непонятные, но которые он запомнил навсегда, – все это мелькало, как листья в речном водовороте, летело, оседая и тая; тело его сотрясали судороги, страстное желание вырваться, стать свободным, прекратить эти непонятные и издевательские эксперименты стало невыносимым…

Внезапно он почувствовал, как тайный его гость, всегда ощущаемый в глубине сознания, внезапно шевельнулся, словно бы вырос, воспользовавшись беспомощностью Луки, и снова попытался овладеть их общим уже мозгом. Ему это снова не удалось. Тогда, убедившись и на этот раз в тщетности попытки, гость обрушился всей оставшейся силой на невидимые и безжалостные пальцы, продолжавшие шарить в голове Луки. Луке казалось, что он ясно слышит хруст ломаемых костей, крик боли…

Вдруг все кончилось; дрожа и всхлипывая, Лука пытался собрать свою волю и себя самого в прежнюю оболочку. Воспоминание исчезло, но он продолжал помнить себя рассыпанным на обрывки воспоминаний. Ощущение того, как пилигрим тогда так по-хозяйски рылся в его голове, было так близко и вызывало столь острое чувство брезгливости и отвращения, что он продолжал дрожать. Закинув голову, он смотрел в подвальное окно на звезду, успевшую сдвинуться к самому краю проема. В этот миг что-то заслонило ночное небо, факел, догорая, вспыхнул в последнем усилии, ярко осветив всю камеру, и Луке показалось, что он видит мохнатое лицо разглядывающего его сверху гнома.

Факел тут же погас, продолжая тлеть красным пятном во тьме, а в окне вместо ушедшей звезды наползало другое созвездие. Внезапно Лука ощутил, что свободен от оков, и, не веря самому себе, стал ощупывать поясницу и щиколотки.

Это был не сон: и в самом деле железа на его теле не было. Лука встал и руками, шарящими вокруг, наткнулся на холодные прутья клетки, вдоль которых он и направился. Им двигала смутная надежда на чудо: раз кандалы каким-то образом спали, может быть, найдется и выход из клетки.

Он тут же нашел изгиб в прутьях. Сквозь этот гнутый проем хоть и с трудом, но можно было протиснуться. Он совершенно не думал, кто, для чего и каким образом все это сотворил. В этот момент все его чувства и силы были заняты одним: желанием вырваться наружу, избежать глупой, жестокой и неизбежной казни. Лука жаждал чуда – и чудо получил, больше его ничто не интересовало. Только желание вырваться и этот гнутый ход в прутьях клетки…

Вдруг его настороженные чувства уловили далекий звук, потом еще. Это были шаги нескольких человек, сопровождавшиеся легким металлическим звоном. Кто-то шел сюда, к нему. Конечно, стражники. Может быть, казнь перенесли и с ним решено покончить быстро и без свидетелей?

С той стороны, откуда раздавались шаги, Лука заметил странное потепление мрака. Тут же стало еще светлее – факелы готовились разогнать тьму. Он смутно стал различать прутья клетки и в отчаянии стал протискиваться внутрь. Кажется, застрял; Лука рванулся, почувствовал, что пролезает, сделал шаг вперед и споткнулся.

Падая, он так сильно ударился головой, что на миг потерял сознание. Ему даже показалось, что снова все потемнело вокруг или это факелы пришедших стали гаснуть…

Он тут же очнулся; из-за поворота показались фигуры нескольких людей, впереди шел епископ. Красные отблески плясали по стенам. Пришедшие остановились, пытаясь рассмотреть то, что не ожидали увидеть. В эти короткие мгновения Лука смог оценить ситуацию, которая оказалась хуже, чем можно было предвидеть, – хуже всякого кошмара: он вновь сидел в клетке, посреди которой валялись снятые с него кандалы и обруч. Выходит, он, каким-то образом оказавшись снаружи, не смог ничего сообразить и снова сам залез в клетку.

Кто-то из пришедших вскрикнул. Лука, подстегнутый этим криком, метнулся обратно к ясно видимому изгибу прутьев. Больно обдирая ребра, вывалился наружу и кинулся бежать в темную глубину подземелья. Сзади немедленно раздался топот, но Лука, знакомый с подвалами лучше кого бы то ни было, летел как на крыльях. Он уже знал, что делать, и боялся лишь одного: дверь в библиотеку открывалась слишком медленно, и он мог не успеть скрыться.

Ему помогло то, что стражники бежали группой, не желая отрываться от епископа. Кроме того, беглец был обречен, путь из подвала был в другой стороне, а впереди ожидал тупик.

Лука дрожащими пальцами искал в темноте нужный завиток цветка, а потом слушал, как рокотал механизм в глубине стены; топот же все приближался. Вдруг хлынул свет. Не дожидаясь, пока вход в библиотеку расширится, Лука протиснулся внутрь. Нажав на выпуклость внутреннего замка, он навалился на плиту изнутри.

Дверь закрылась вовремя, но свет из библиотеки был замечен; сквозь камень дверной плиты глухо доносились удары стражников. Прижавшись к стене, где только что был проход, и даже не чувствуя спиной сотрясения от пинков стражников, Лука пережидал, пока в глазах немного прояснится и сердце, застрявшее где-то под горлом, успокоится и вернет ему силы. Его глаза бессмысленно блуждали по большому круглому залу библиотеки, он не мог сосредоточиться, зацепиться мыслью или взглядом за что-нибудь. И в глубине души билась, как кровь в висках, мысль, что его спасение – случайность, которая лишь оттянула неизбежную гибель.