Текст книги "Полная история Руси"

Цимисхий не мог противиться более: ему надо было, во что бы то ни стало, не допускать Святослава до столицы. Он просил мира, осыпал его дарами, соглашался на все его требования. Святослав со своей стороны мог также желать скорого мира, потому что потери его были значительны, и у него уже недоставало сил для продолжения своих завоеваний. Он принял предложение.

Лишь только удалился Святослав, как император начал готовиться к новому решительному походу. Греки прошли Балканы и внезапно появились у Переяславца. Калокир, бывший в Переяславце, бежал к Святославу, стоявшему в Силистрии, известить его о новой войне.

Тяжело было Святославу думать о взятии Переяславца, а за ним и других болгарских городов, сдававшихся грекам, но он не думал смиряться, он надеялся еще раз победить греков и вышел навстречу Цимисхию. Уже недалеко от Силистрии сошлись соперники, и началось сражение. Победа долго оставалась нерешенной, пока, наконец, стремительный удар конницы не решил дела опять, и русь возвратилась в город.

Между тем, на Дунае показались огненные греческие суда, о которых на Руси хранилось такое страшное предание. В страхе потерять свои утлые челны порознь, русские тотчас собрали их вместе и поставили в ряд под стеной, омываемой Дунаем.

Около двух месяцев продолжалась осада. Император, не сумев справиться с русью в открытом бою, несмотря на превосходство сил, решился смирить их голодом. Войско Святослава терпело крайний недостаток во всяком продовольствии, между тем как греческое жило в изобилии. Никак нельзя было выйти из города, и всякое сообщение прервалось.

Святослав решился просить мира.

Цимисхий, со своей стороны, рад был кончить войну, которая, несмотря на победы, стоила ему дорого. Он принял предложение Святослава, налагая на него обязательства: не помышлять никогда на царство Греческое, не собирать воинов, не подсылать соглядатаев, не наводить других врагов ни на страну Греческую, ни на страны, ей подвластные. Если другой какой неприятель явится против греков, то русский князь обязан помогать им.

Как ни тягостны были условия, но Святослав должен был согласиться на все и объявил о том дружине.

Святославу захотелось еще раз увидеть своего врага, который остановил его на пути побед, заставил испытать много нужды и горя, и, наконец, уступить… Император Цимисхий согласился, и в позолоченных доспехах вышел на берег Дуная, сопровождаемый многочисленным отрядом всадников, в блестящем вооружении. Святослав приплыл к нему по реке в простой лодке, гребя веслом наравне с прочими гребцами.

Греки описали нам наружность своего страшного врага: роста он был среднего, собою строен, с голубыми глазами, носом плоским, бороду он брил, усы лежали на верхней губе длинными прядями. Голова у него была почти голая, и только на одной стороне висел пук волос, означавший благородство. Шея толстая, плечи широкие. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами, с рубином посередине. Одежда на нем была белая и почти не отличалась от других, кроме чистоты. Сидя на лавке в ладье, мрачный и угрюмый, говорил он с императором. Свидание продолжалось недолго, и они расстались.

Немедля выдал Святослав грекам пленных, очистил Силистрию и отправился с печалью в сердце на родину, которую хотел было оставить навсегда, – и Русское царство на берегах Дуная не основалось: зерно его понеслось назад, к северу, в родимую почву.

Печенеги уже дожидались его у порогов, предупрежденные болгарами или самими греками о его возвращении с богатой добычей и малой дружиной. Князь их Куря напал на малочисленную дружину, разбил ее, – и сам Святослав погиб. Печенеги взяли его голову, оковали череп и сделали чашу, из которой после пили, поминая храброго врага.

Великий князь Ярополк. 972–980

Трое молодых сыновей Святослава правили на Руси. Старший, Ярополк, принявший теперь достоинство великого князя, в Киеве; второй, Олег, у древлян; младший, Владимир, в Новгороде. Мудрено им было не поссориться, когда страсти кипели в груди у всех одинаково, руки порывались на битву, все хотели повелевать, и никто не думал повиноваться.

Война началась между старшими. Ярополк пошел на Олега, под Овручем случилось сражение, первое междоусобное на Руси (976). Олег был разбит и принужден бежать.

Победитель вслед за ним вошел в город и послал искать брата, но его никак не могли найти, пока один древлянин не сказал, что видел накануне, как он, теснимый толпой на мосту, упал в гроблю (ров). Начали вытаскивать трупы из гробли, и уже около полудня нашли тело Олегово.

Владимир, третий брат, услышав о его смерти, испугался и бежал за море, к верному пристанищу у единокровных норманнов, а Ярополк прислал своих посадников в Новгород, «и бе един володея в Руси».

Долго жил Владимир у норманнов, собирая себе вспомогательную рать, и уже на четвертый год возвратился в Русь, сопровождаемый полками. Он выслал посадников Ярополковых из Новгорода и велел им сказать своему государю: «Владимир идет на тебя, выходи биться». Прежде, однако же, он пошел на Рогвольда, владевшего в Полоцке, чья дочь оскорбила его отказом выйти за него замуж. Добрыня, дядя Владимира, посылал к нему отроков просить его дочери в супружество за своего племянника. Гордая норманнка отвечала: «Не хочу разуть робичича (сына рабыни); я хочу Ярополка». Посланные принесли в Новгород этот унизительный ответ; Владимир, и еще более Добрыня, воспылали гневом. С готовыми воинами пошли они теперь в Полоцк, Рогвольд был побежден и пленен вместе с женой, сыновьями и дочерью.

«Робичица», закричал ей, ругаясь, Добрыня, как увидел ее, и велел Владимиру быть с нею перед отцом и матерью. Отца, мать и братьев Владимир потом убил, а ее взял женой, и была она прозвана Гориславою.

Из Полоцка Владимир пошел к Киеву. Брат не мог выйти против и заперся в городе. Владимир послал к Блуду, воеводе Ярополка, склонять его на свою сторону. Блуд согласился. Он убедил Ярополка оставить Киев под тем предлогом, что киевляне будто бы пересылаются с Владимиром, зовут его к себе и хотят предать своего князя. Ярополк ушел на устье Реи, в город Родню, а Владимир занял Киев, и воины его осадили брата в Родне. Осажденные скоро были доведены до крайности, и долго на Руси слышалась пословица: беда, как в Родне. Тогда Блуд сказал Ярополку: «Видишь, сколько воинов у брата, нам их не перебороть, заключи скорее мир с ним». Владимира же послал он предупредить, что ведет к нему Ярополка, и чтобы тот приготавливался убить его.

Владимир с дружиной ожидал брата на теремном дворе. «Иди теперь, посылал его Блуд, и скажи ему, что ты будешь доволен всем, что бы он ни дал тебе». «Не ходи, князь, удерживал его верный слуга Варяжко, убьют тебя. Беги лучше к печенегам и приведи войско». Ярополк не послушал его, и лишь только отворил дверь, которую Блуд тотчас затворил, не пуская за нее его воинов, как два варяга подняли его мечами под пазухи и убили.

Великий князь Владимир. 980–1015

Владимир стал единым государем. Утвердившись на столе киевском, Владимир начал ходить ежегодно в походы, подобно своим предшественникам. На первый год (981) пошел он к западу и взял города Перемышль и Червень (Галицию). В том же году ходил он на вятичей и наложил на них дань от плуга, как брал его отец.

На второй год (982) воевал он снова с вятичами, которые заратились, и победил их опять.

На третий год (983) овладел он отдаленной землей ятвягов, потомков сарматских, между Литвой и Польшей.

Столько успешных походов и побед требовали благодарности и жертвы богам. Еще в первые годы своего княжения поставил он в Киеве (а Добрыня в Новгороде) кумиры их на холме, за двором теремным: Перуна деревянного с головою серебряною и усом золотым, Хорса, Дажбога, Стрибога, Симаргла и Мокоша, пред которыми приводились юноши и девы, совершались жертвы, и осквернялась кровью земля Русская, как вспоминал после с негодованием набожный летописец.

Владимир ходил еще (984) на радимичей, которых победил на реке Пищане посланный им вперед воевода, прозванием Волчий Хвост. Радимичи принуждены были давать дань в Киев и давали ее еще при Несторе.

Потом ходил он (985) в ладьях вместе с дядей своим Добрыней, на волжских болгар, отдохнувших после разгрома Святославова, во время войн его на Дунае и усобицы между его сыновьями.

После всякого такого похода возвращался Владимир в Киев, обремененный добычей, и начинался у него пир с удалой дружиной. На пирах Владимира раздавались веселые песни, играли гусли; турий рог, наполненный вином, обходил гостей; вещие бояны возлагали руки на живые струны, и струны сами славу князьям рокотали, – Олегу и Игорю, Ольге и Святославу, и самому ласковому князю Владимиру.

Могучие витязи его также живут до сих пор в памяти народной: Илья Муромец, Алеша Попович, Чурила Пленкович, Добрыня Никитич и прочие.

Но еще больше вина, пиров, веселья и войны любил Владимир женщин: он побежден был похотью женскою, говорит летописец, и «беша ему водимыя»: Рогнеда, от которой он имел четырех сыновей – Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей.

Другая жена его была болгарка, от которой имел он Бориса и Глеба. Одна чешка родила ему Вышеслава, другая Святослава и Мстислава. Жена Ярополкова, гречанка, приведенная его брату еще отцом Святославом, ради красоты лица ее, взята им была к себе беременная и родила Святополка. «От греховнаго бо корени, замечает Нестор, зол плод бывает». Наложниц жило у него двести в Вышегороде, триста в Белгороде и двести на Берестове, где после было сельцо Берестовое: «и бе не сыть блуда, заключает Нестор, женолюбец, яко же и Соломон. Но Соломон мудр бе, и наконец погибе; се же бе невеголос, а наконец обрете спасение».

Летописец обращает этими словами внимание на принятие Владимиром христианской веры, о чем передано им (986) следующее повествование.

Соседние народы, которым русский князь стал еще страшнее своих предшественников победами, завоеваниями, счастьем, старались привлечь его на свою сторону и войти с ним в союз. Вера казалась им, и очень справедливо, лучшим для того средством. У хозар господствовал закон Моисеев; волжские болгары были магометане; греки хотели обратить Владимира к христианству Восточной церкви; немцы, к которым посылала посольства Ольга, и даже Ярополк, предлагали исповедание римское.

Прежде всех пришли болгары, только что заключившие договор. «Ты князь мудрый и смышленый, сказали они, а закона не знаешь. Прими закон наш, и поклонись Бохмиту». Владимир спросил: «В чем состоит закон ваш?» «Веровать в Бога, – и еще учит нас Бохмит обрезаться, свинины не есть, вина не пить; зато по смерти даст он всякому правоверному по семидесяти жен красных, и на одну из них возложит красоту всех семидесяти, и та будет ему женою». – Владимир слушал это с большим удовольствием, потому что любил жен, но обрезание было ему противно, отвержение мяса свиного также не нравилось, а всего более запрещение вина. «Нет, отвечал он, Руси есть веселие – пити; мы не можем быть без того».

Посланные от папы немцы говорили: «Земля твоя, как и земля наша, а вера твоя не как вера наша. Наша вера свет есть. Мы кланяемся Богу, иже сотворил небо и землю, и всякое дыханье, а ваши боги древо». Владимир спросил: «Какая же у вас заповедь?» – «Поститься по силе, отвечали они, кто ест и пьет, все во славу Божью…» «Нет, прервал Владимир, возвращайтесь домой: отцы наши не знались с вами».

Пришли жиды хозарские и сказали: «Мы слышали, что были у тебя болгары и христиане учить тебя вере своей – мы распяли того, в кого христиане веруют, а мы знаем единого Бога Авраамова, Исаакова, Иакова». «Где земля ваша?» спросил Владимир. «В Иерусалиме. Но Бог разгневался на нас за грехи наши и расточил по странам чуждым». «Так как же беретесь вы учить других, сами отверженные Богом и рассеянные? Если бы Бог любил вас и закон ваш, так не расточил бы вас по странам чуждым. Хотите вы, чтоб и с нами было то же?»

Наконец, греки прислали к Владимиру своего учителя, который растолковал ему, в чем состоят заблуждения всех этих исповеданий.

Учитель развернул перед Владимиром картину, изображающую Страшный суд, и указал ему праведников, идущих в рай, и на другой стороне грешников, посланных в ад.

С тяжелым вздохом, в глубоком размышлении, сказал Владимир, рассматривая картину: «Счастливы праведные, горе грешникам». «Крестись, прервал учитель, если хочешь стать с праведными». Владимир отвечал: «Дай мне время», – и, осыпав грека дарами, отпустил с честью.

Причина медлительности его была следующая: он должен был знать мнение своей дружины, бояр и старцев, без которых не мог решать ничего. Он созвал их и сообщил предложения болгар, жидов и немцев, которые все хвалили законы свои.

Бояре и старцы отвечали: «Ты знаешь, князь, что своего никто хулить не станет, но хвалит всегда. Если хочешь узнать истину, то у тебя есть мужи, – пошли их испытать, как кто служит Богу».

Совет этот понравился князю и всем людям. Избранные мужи, добрые и смышленые, числом десять, обошли все страны, были у болгар, потом у немцев и, наконец, пришли к грекам.

Император, узнав о цели их прибытия в Константинополь, повелел показать богослужение во всей красоте. Патриарх облачился в святительские ризы; светильники пылали в храме Святой Софии; кадила благовонные дымились, согласные лики славословили Господа. Послов поставили на возвышенном месте, показывали им всю красоту церковную и объясняли значение всех действий. Они были в изумлении, дивились и не находили слов для выражения своих чувств.

Когда они возвратились в Киев, Владимир велел им рассказать о виденном перед дружиною, боярами и старцами. Они начали: «У болгар закон нехорош. Поклонившись, садятся и поворачиваются по сторонам как бешеные. Радости нет никакой, а только печаль. Немцы служат в храмах долго, но без красоты. А когда греки привели нас туда, где они поклоняются своему Богу, то мы не узнали, на земле ли мы были или на небе. Нигде нет такого вида и такой красоты, которых рассказать мы не умеем; уверены только, что здесь пребывает Бог с людьми, и служба их краше всех стран. Всякий человек, вкусив сладкое, не примет горечи, так и мы…»

Бояре, выслушав повествование, сказали: «В самом деле, если бы греческий закон не был лучше всех, то бабка твоя Ольга не приняла бы его: она была ведь мудрее всех людей».

В следующем году Владимир пошел на Корсунь, греческий город, и осадил его. Взяв город, Владимир тотчас послал послов к греческим императорам, Василию и Константину, требовать сестры их, царевны Анны, себе в супружество, грозя в случае отказа взять Константинополь, как теперь взял Корсунь. Император изъявил свое согласие с условием, чтобы он принял христианскую веру: иначе христианке нельзя сочетаться узами брака с язычником. «Я готов креститься, отвечал Владимир, потому что люба мне вера ваша, и посланные мои, испытав, одобрили ее, присылайте сестру вашу с людьми, которые окрестят меня».

Епископ корсунский со священниками, прибывшими с царевною из Константинополя, огласив Владимира и передав ему символ веры, совершил над ним таинство святого крещения, в церкви Святого Василия, стоявшей посреди торговой площади. По совершении крещения совершен был брак.

Лишь только возвратился Владимир в Киев, как и велел ниспровергнуть кумиры, одни сжечь, другие истребить, а главного, Перуна, привязать к конскому хвосту и волочить с горы по Боричеву взвозу на ручей, с ручья же в Днепр. Неверные люди плакали, провожая кумир, пущенный по реке. Князь приставил двенадцать человек отталкивать его от берега, пока не пройдет пороги. За порогами выбросило кумир на берег, и то песчаное место долго называлось в народе Перуновой релью.

На другой день велел Владимир созвать жителей всего города к реке, говоря: «Если кто не окажется на реке, богатый или убогий, нищий, работник, тот будет мне противен». Люди собрались с радостью, толкуя про себя: «Если бы это было нехорошо, то князь и бояре не сделали бы того».

Поутру вышел Владимир на Днепр с попами царицыными и корсунскими, с сыновьями и боярами. Народу множество, без числа, толпилось на берегу, – и начался торжественный обряд крещения.

Владимир велел строить церкви по всем тем местам, где стояли идолы. На Перуновом холме, куда приходили князь и люди творить требы богам, поставлен был храм Святого Василия, имя которого получил он при крещении. Тогда же и по прочим городам и селам начали приводить людей на крещение и ставить церкви: рассылались священники, дети отдавались в ученье книжное.

Так крестился Владимир и сыновья его, и вся почти земля Русская, мирно, беспрекословно, в духе кротости и послушания.

Владимир, пожив некоторое время в законе христианском, пожелал создать великолепную церковь, подобную той, какую видел в Корсуне. Шесть лет мастерами греческими строилась церковь, основание которой, скрытое в земле, удивляет до сих пор своим пространством и соразмерностью. Владимир отдал в нее все, что привез из Корсуня – иконы, сосуды, кресты, и поручил ее Анастасу Корсунянину, приставив попов корсунских, определил ей десятую часть от всего имения и всех городов своих. Освящение церкви было совершено с великим торжеством.

Греция, и еще более соседняя, единоплеменная Болгария, уже давно просвещенная христианским учением, имевшая многих знаменитых учителей, преемников святых Кирилла и Мефодия, доставляли нам первых священников, пылавших огнем обращения, как бывало везде с первыми христианами. Они принесли с собой священные книги, Евангелие, Апостол, литургию, писания отцов церкви на родном языке.

Владимир как будто переродился и начал иную жизнь. Жестокосердый, сладострастный, кровожадный, преданный пьянству, он стал умерен, воздержан, кроток, человеколюбив. Он приказывал всем нищим и убогим приходить на двор княжий и брать себе все, что нужно, пищу и питье, одежду и куны из скотниц. Распорядясь так, он все еще был недоволен, ибо больные и немощные не могут, говорил он, дойти до моего двора. Что же он сделал? Он велел пристроить возы, накладывать на них хлеба, мяса, рыбы, всяких овощей, квасы и меды в бочонках и возить по городу. Из улицы в улицу разъезжали его слуги и спрашивали: «Где больные и нищие, не могущие ходить», – и раздавали всем, кому что надо.

Точно так же, получив понятие из Священного Писания о драгоценности человеческой жизни, он не хотел казнить смертью даже разбойников.

И бранный дух Владимира, кажется, угас. В продолжение двадцати пяти лет остальной его жизни летопись упоминает в двух словах об одном походе его на хорватов (в 993 году), вероятно, по какой-нибудь особой причине; он жил в мире со всеми соседними государями: с Болеславом, королем ляшским, Андреем чешским, Стефаном угорским.

Только с печенегами война была беспрестанно. Владимир, лишь только водворился в Киеве, как начал принимать против них меры и поставил множество городов по Десне, Остру, Трубежу, Суле и Стугне, населил их мужами лучшими от словен, кривичей, чуди и вятичей, чтобы преграждать их набеги до Киева; иногда принужден он бывал ходить в Новгород, чтобы нанимать оттуда верховных воинов, то есть норманнов.

Сыновья его княжили в уделах, розданных им очень рано, под наблюдением кормильцев, и платили урочную дань отцу: Ярослав в Новгороде, Святополк в Турове, Борис в Ростове, Глеб в Муроме, Святослав в Деревах, Всеволод во Владимире, Мстислав в Тмуторакани…

В последний год своей жизни (1013) Владимир был огорчен ослушанием сына Ярослава, который, понадеясь на силу новгородскую и помощь варягов или на старость отца и свое отдаление от него, не хотел платить двух тысяч гривен, что новгородские посадники платили уроком киевскому князю, раздавая тысячу гридям в Новгороде. Владимир рассердился. «Готовьте путь, мостите мосты», воскликнул старый князь, собираясь сам идти на войну, но силы ему изменили, он занемог. Между тем, пришло известие с другой стороны, что идут печенеги. Владимир должен был пока оставить без наказания дерзкого сына и послать свою дружину против печенегов с любимым сыном Борисом, который находился тогда в Киеве. Он уже не смог дождаться их возвращения: 13 июля 1013 года он скончался в любимом сельце Берестовом, лет шестидесяти с лишком от рождения.

Великий князь Святополк. 1013–1019

Во время кончины великого князя Владимира Святополку, его усыновленному племяннику, случилось быть в Киеве. Имея право на стол великокняжеский, как сын старшего брата Владимира, Ярополка, он остался в Киеве, созвал киевлян и начал оделять их дарами. Те принимали дары неохотно: сердце их было с братьями в дружине Борисовой. Святополк должен был опасаться, чтобы этот любимый князь, имея с собою сильную рать, не лишил его отчины, согласно с желанием людей и бояр. Может быть, говорил в нем и тайный голос мести за отца Ярополка, убитого Владимиром. Как бы то ни было, он решил погубить Бориса и ночью, тайно, ушел в Вышгород.

Борис, не найдя нигде печенегов, возвращался со своими воинами, когда пришла к нему весть о смерти отца. Воины пришли к нему: «Спеши в Киев и садись на столе отца». «Нет, не могу я поднять руки на брата старшего, отвечал Борис. Он должен быть мне вместо отца». Такой смиренный ответ не мог понравиться дружине, любившей власть, богатство и войну. От робкого все ушли к смелому, и Борис остался с одними отроками.

Приходит другое известие: хотят погубить тебя. Борис, вероятно, христианин с младенчества, воспитанный в правилах евангельского учения матерью болгаркой, не думал о сопротивлении, которое, за уходом дружины, становилось даже бесполезным, а только о приготовлении к христианской кончине. Помолясь, он лег на ложе. Убийцы, как дикие звери, ворвались в шатер и пронзили копьями его и любимого отрока Георгия.

Святополк мог ожидать мести от родного Борисова брата, по отцу и матери, Глеба, князя муромского. Надо было извести и его, для предупреждения опасности. Он послал звать Глеба, якобы к занемогшему отцу. Глеб, «сед вборзе на коня», пошел с малой дружиной, «бе бо послушлив отцю». В пути дошло до него известие от Ярослава, что отец их умер, что брат Борис убит Святополком и что он не должен идти в Киев. Глеб облился горячими слезами, и по отцу, и особенно по брату, с которым связан был узами крови, и от которого, по старшинству, получал продолжение материнских наставлений о высокой христианской добродетели. «Увы мне, Господи, говорил он, как передает летописец, лучше умереть мне с братом любимым, нежели остаться одному на этом суетном свете!»

Посланцы Святополка плыли по Днепру, окружили корабль Глеба и обнажили мечи. Отроки его оробели. Начальник убийц, Горясер, закричал им, чтоб они убили своего князя. Повар Глеба, именем или родом Торчин, вынул тотчас нож и зарезал его.

Святополк послал убить еще третьего брата, Святослава древлянского, который бежал было в угры, но был настигнут в горах, и начал княжить в Киеве, раздавая людям куны и всякое богатство.

Между тем как эти происшествия следовали одно за другим в Киеве, в Новгороде Ярослав, находившийся в коротких связях с норманнами и желавший утвердить их еще более, вступил в супружество с Ингигердой, дочерью Олава, короля шведского (1019).

Норманны, призванные Ярославом на помощь против отца, наглые и буйные, оставшись у него на службе, причиняли насилие новгородцам и женам их. Те не могли долго сносить обид, встали и избили их на дворе Парамоне. Ярослав озлобился: он ждал спасения только от своих воинственных наемников и должен был даже отвечать некоторым образом за их гибель перед всеми их единоплеменниками. Затаив гнев, он уехал на Ракому, в загородное свое село, на берегу Волхова, и лестью призвал к себе главных новгородцев, которые иссекли норманнов. Новгородцы пришли и были все преданы смерти.

В эту самую ночь получает он известие от сестры Передславы из Киева: «Отец наш умер, Святополк занял его стол, велел убить Бориса и послал на Глеба; берегись его и ты!»

Что было делать Ярославу! Без новгородцев он не мог теперь успеть ни в чем, а надеяться на них было нельзя, после такой вероломной над ними казни. Дорого бы он дал, чтобы не спешить со своей местью. Скрепя сердце, поутру он созвал остальных новгородцев и, плачущий, сказал им: «О люба моя дружина, что вчера избил я, а ныне надобна». «Ты избил нашу братью, отвечали они, но мы поможем тебе». Вероятно, они надеялись на добро от Святополка еще менее, чем от Ярослава.

Святополк выступил навстречу к новгородскому князю с русью и печенегами. Противники сошлись на Днепре у Любеча и остановились на берегах друг против друга. Долго не решался начать никто. Святополк, стоявший на берегу между двумя озерами, не думая вовсе о сражении, пил со своей дружиной. Перед рассветом Ярослав поднял полки и переправился. Выйдя на берег, новгородцы оттолкнули лодки, чтобы нельзя было воротиться. Началась злая сеча. Ярослав начал одолевать, и Святополк бежал к ляхам, к тестю своему, Болеславу Храброму, королю польскому, а Ярослав занял Киев и сел на столе отца и деда.

Болеслав, король польский, справедливо прозванный Храбрым, ужас своих соседей, пошел в следующем году на киевского князя. Ярослав был застигнут врасплох, совершенно разбит, лишился даже всякой надежды бороться и бежал в Новгород.

Король польский собирался, по-видимому, оставаться в Киеве дольше, чем желал Святополк; может быть, он думал даже иметь в зяте подвластного себе данника и покорить Киев владычеству Польши. Святополку не хотелось уступить власти кому бы то ни было: он велел жителям убивать тайно воинов польских, разведенных по городам на корм. Ляхов избили много, так что Болеслав должен был опасаться и за себя. Оставаться долее во враждебной земле ему было нельзя; он поспешил удалиться.

Святополк успел освободиться от нечаянного своего врага-благодетеля, но другой уже шел на него. Не с чем было встречать ему Ярослава, и он бежал к печенегам, а князь новгородский опять занял Киев.

Уже на другой год (1019), собрав многочисленное войско, явился Святополк с наемными печенегами. На реке Альте, там, где погиб несчастный Борис, противники сошлись. Все поле было покрыто воинами. Три раза сходились противники, наконец, к вечеру одолел Ярослав.

Святополк должен был искать спасения в бегстве, но он не мог сидеть на коне от слабости. Его положили на носилки и понесли. Ему все казалось, что за ним гонятся, и он беспрестанно оборачивался назад, погоняя своих воинов. Лишь только те останавливались где-нибудь, как он высылал их осведомляться: «Посмотрите, не гонятся ли за нами». Отроки возвращались с ответом, что погони никакой не было, но больной вскакивал и кричал опять: «Гонятся, побежим!» – и воины должны были с ним спешить дальше и дальше. Так достигли они Бреста, города Туровского княжества. Святополк не успокаивался и никак не мог оставаться на одном месте. Ему все чудилась погоня. «Несите дальше, дальше!» Они пробежали Лядскую землю, говорит Нестор, и там, где-то за нею, Святополк «зле изверже живот свой».