Текст книги "Обреченный царевич"

– Это не моя ладья, но Амона, бога Сокровенного и Неизъяснимого. Она может вместить все, что присвоил себе твой город, и многое сверх того.

Гость опустил веки в знак извинения, показывая этим знание хорошего фиванского обхождения. В отличие от более сдержанных жителей долины, экзальтированные насельники дельты в таких случаях прикладывают ладонь к глазам. Простые азиаты вообще не знают, что такое извинение. Высокопоставленные гиксосы признают свою неправоту лишь словами, лишнее доказательство их степной дикости.

– Как ты освободил руку?

– Это один из малых секретов. Если тебе угодно, я начну с него.

Мегила поднял руку:

– Тут под кожей скрываются сочленяющиеся суставы, дабы рука могла гнуться. При помощи особых упражнений можно научиться временно вынимать один сустав из другого и проникать тогда в очень узкие отверстия. Или уходить из таких вот захватов.

Аменемхет едва заметно кивнул, соглашаясь, что целенаправленным упражнением можно достигнуть многого.

– Мелкие твои секреты мы пока отложим. Объясни мне для начала главный – зачем ты здесь? От чьего гнева ты просишь убежища? Ты высоко стоишь в Аварисе, рядом с царем Апопом, что повсюду известно, и только его гнев может быть для тебя опасен.

– С тобой легко говорить. Бо́льшую часть того, что следует рассказывать, ты и без того знаешь. Да, царь Авариса зачислил меня в разряд своих врагов. Благодаря тому, что у меня есть свое ухо в каждом покое царского дома, благодаря тому, что у меня есть способность, сличая некоторые знаки жизни, заглядывать в будущие решения царя, я узнал, что обречен. Под чьим крылом я мог найти защиту от его гнева? Кто из прочих властителей Египта настолько силен и свободен, чтобы принять меня, зная о моей опале?

– Но, кроме князей египетских, есть властители и в иных землях, и тебе известны все проходы туда. Неужели царь хеттов или царь Вавилона не захотели бы открыть тебе объятия в обмен на секреты Авариса?

– Когда я расскажу тебе то, что собирался, ты увидишь, что укрыться в тех землях мне было еще труднее, чем во дворцах слабых египетских князей.

После молчаливого обдумывания Аменемхет сказал:

– Апоп враг Египта и мой враг, но я далек от того заблуждения, чтобы считать его безумным или неразумным человеком. У него должны были быть настоящие причины для того, чтобы объявить своим врагом такого полезного и умелого человека, как ты. Может ли быть тут простой наговор из-за чьей-нибудь мелкой зависти?

– У него были настоящие причины.

Полотняная крыша поднялась особенно высоко и широко обрушилась вниз, выгнав из кучи фруктов на подносе забравшуюся туда осу. Аменемхет проследил взглядом за ее воздушным барахтаньем и выжидающе посмотрел на гостя.

– Вашему святейшеству известны обыкновения нашего столичного двора?

Брезгливая гримаса на лице верховного жреца свидетельствовала, что каковы бы они ни были, эти обыкновения, он оставляет за собой право считать их отвратными. Гримаса эта ничуть не задела говорившего.

– Особые, очень старые, неуклонно исполняемые правила руководят всею многослойной и на первый взгляд запутанной административной жизнью царства. Ни одно назначение на какую-либо значительную должность невозможно в обход этих правил. Даже сама царская воля ими в известной степени связана. Они есть главное условие нашего общего могущества, но иногда они становятся причиной личного несчастья некоторых «царских друзей» и даже «царских братьев».

Аменемхет не подал виду, что после произнесения этих многочисленных слов картина для него не стала яснее. Он решил – пусть говорит дальше, может быть, смысл откроется сам.

– Далее я изложу тебе эти секретные правила, а пока лишь скажу, что я узнал, что Гист, начальник мемфисского гарнизона, собирается в Аварис, ибо он сумел как-то по-особенному угодить Апопу. Этому молодому офицеру намечено было не просто почетное место в чиновных верхах, ему намечено место мое. Я срочно отправился в Мемфис и убил Гиста. Но сделал это в спешке, отчего оказался под угрозой, что мое участие в этом деле откроется.

– Тебя видели?

– Нет, но нашли мою стрелу в шее у него. Я не успел ее вытащить.

– Как же можно по уже выпущенной стреле узнать, кто ее хозяин, если он не написал на наконечнике свое имя?

– Перед самым отправлением в Мемфис я побывал в тростниковой стране халдеев, в городе Нихиншеньгу. Там я увидел оружие, о котором до этого лишь слыхал. Местные жители стреляют из хорошо просушенных тростниковых трубок маленькими отравленными стрелами. При некоторой сноровке можно поразить шею противника за сорок шагов, и никто из тех, кто, например, пирует с ним, не заметит выстрела.

– Подлое оружие, – сказал верховный жрец.

– Всякое убийство необходимо совершать подходящим способом. Я не мог подобраться к Гисту ни с мечом, ни с копьем. Оставалась отравленная стрела. Но когда в город внезапно прибыл Апоп и ему доложили о странной смерти его любимца, я понял: мне надобно бежать.

Аменемхет чуть заметно сдвинул брови:

– Нихиншеньгу? Я слышал о таком городе, но слышал мало.

– Это маленький город, в самой глубине тростниковых непроходимых зарослей. Дома там стоят прямо в воде, на высоких столбах, там не знают колесниц и носилок, а передвигаются лишь на лодках. Но тамошнее племя могущественно, и ему покорились все поселения в болотистой местности, подходящей к морю между двумя реками.

– У Авариса есть какие-то дела в этой отдаленной странной местности?

На лице Мегилы мелькнула улыбка и сделала его неприятное лицо отвратительным.

– Да, это дальняя местность – и странная местность. Если простому жителю Черной Земли рассказать, что есть земли, где реки текут не с юга на север, а с севера на юг, навстречу Нилу, он не поверит и решит, что рассказчик умалишенный.

Верховный жрец снова поправил леопардовую шкуру и заметил с некоторым вызовом в тоне:

– Я не простой землепашец, но и мне приходится напрягать ум, чтобы представить себе Евфрат. На нашем языке даже трудно дать название этой реке. Надо сказать так: эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь вверх по течению. И я не считаю, что наш язык не прав. Правда, говорят, что есть земли, где тамошний Нил вообще не течет по руслу, но падает сверху в виде капель. Приходится даже и в такое верить.

Мегила спокойно кивнул:

– Мне приходилось видеть и белый Нил, лежащий на горах, как песок пустыни, но при этом он холоднее пола гробницы. Жители великой нильской долины сотни лет торгуют с отдаленными странами, везут дерево из Митанни, серебро из Сирии, благовония из Пунта, но живут так, словно никаких других стран нет. Что делать, таковы египтяне. Мы, гиксосы, думаем по-другому. Мы точно знаем – другие страны есть, есть другие боги, есть всевозможные и невозможные племена, и к каждому можно найти подход. Мир велик. В страну тростникового племени я попал из еще более отдаленного царства, из Элама. Возникло неотложное дело в столице этого богатейшего царства, в Сузах. Один из младших сыновей царя отказался жениться на своей сестре, в тамошней династии это закон, дабы священная кровь царского рода не расплескивалась куда попало. Царевич заявил открыто, что желает соединиться с другим человеком, видит теперь в нем свет своей жизни. Царь разгневался и отказался от своего намерения сделать царевича наследником, что входило в планы Авариса. Мне надлежало образумить царевича так скоро, как только это возможно. И мне это удалось, хотя неприятное впечатление при тамошнем дворе не развеялось полностью. Поэтому я нырнул в камыши и попросил тамошних друзей нашего царства в случае, если сузский владыка не вернет расположения прежнему своему любимцу, незаметно кольнуть отравленной стрелой другого царского сына, дабы лишить Элам выбора. Теперь тебе ясна картина моего тайного путешествия? Вот уже двадцать лет я занят подобными делами. Я бывал и в богатейших столицах с громадными гарнизонами, и в пещерных норах разбойников на узлах караванных путей, и открыто, и тайно. Со мною рады были побеседовать и жрецы великих божеств, и черные колдуны в горах Загроса или чащах Нубии. Сидонские купцы и вавилонские ростовщики давали мне деньги без счета и без расписки.

Мегила вдруг остановился.

– Я сказал уже много, но не спросил, веришь ли ты мне?

– Я поверю тебе, если ты объяснишь мне, почему так происходит.

– Для того я и пришел к тебе, чтобы это рассказать. Так слушай.

24

– Развяжите его, – сказал Небамон.

Это был маленький, щуплый, необыкновенно жилистый человек с сухой горбоносой головой. Он стоял, широко расставив ноги в крокодиловых сандалиях, приоткрыв в легкой улыбке рот, полный мелких хищных зубов, и поигрывая коротким жезлом из черного дерева с золотым набалдашником в виде головы бегемота. Он был вдвое меньше Са-Амона, стоящего напротив, но, несмотря на это, явно был переполнен чувством собственного превосходства. Он был облачен в форму генерала египетской армии времен древних мемфисских династий. Он настолько точно держался старинных предписаний по этой части, что местные крестьяне принимали его за иноземца.

Когда шестеро молчаливых, настороженных воинов сняли с мощных щиколоток, запястий и шеи бывшего борца колючие веревки из пальмового волокна, он расправил плечи и оценивающе огляделся. И сделал для себя вывод, который нельзя было не сделать. Крепость была в военном отношении устроена превосходно. Как жалко ошибались все те, кто предполагал, что отряд Небамона это всего лишь сборище полупьяной, отбившейся от пашни деревенщины.

– Смотри, смотри. Если тебе доведется рассказывать обо всем этом великому жрецу Аменемхету, не забудь упомянуть, что это подлинно египетский полк. Здесь все устроено по древнему воинскому уложению. Я отыскал его в архиве храма Птаха. Апоп считает, что люди Черной Земли не способны к воинскому ремеслу, пусть, меня это устраивает. Но так же считает и твой хозяин, а это плохо, ибо от его заблуждения происходит замедление в нашем деле.

Посланец Са-Амона согласно кивнул, ибо ему было велено соглашаться с подобными словами, а про себя отметил величие ума господина своего Аменемхета, заранее предвидевшего ход рассуждений почитателей Птаха. Не важно, что у них в руках – шайка разбойников или боевой, стройный полк – они ползают своим разумением в пыли повседневности, он же парит и зрит далеко, как орел мысли.

– Посмотри на них! – Небамон махнул черно-золотым жезлом в сторону своих солдат и офицеров, стоявших в выправленных позах подле него, да и повсюду на плацу. – Это египтяне, природные дети нашей великой долины, и как хороши!

И эти слова были правдой. Ростом выше азиатов, широкие, поднятые плечи, таких нет ни у ливийцев, ни у негров. Стройные, сухие, мускулистые ноги – единственная надежда во время длинных пеших переходов. Кривоногий шаззу не пройдет и десятой части того, что способен одолеть египетский пехотинец. Высоко поднятая голова – согбенная жизнь десяти предыдущих поколений была вытравлена из их осанки дикой ежедневной муштрой. От поступи таких воинов дрожали некогда и сирийские крепости с зубчатыми башнями, и страна Куш со шкурой пантеры на плече. Теперь древняя воинская доблесть возрождена в жаркой щели меж двумя рассыпающимися скалами.

Небамон так яростно хвалил свое детище – полк Птаха, что Са-Амон невольно улыбнулся, ибо ему приходилось совсем недавно видеть и не такое. Южнее Фив расположена целая сеть таких примерно крепостей, там стоит корпус Амона, подчиняющийся княжескому брату Яхмосу. Там несколько полков, и «Храбрые луки», и «Могучие луки», и «Летящие стрелы», и еще какие-то. И выправкой, и выучкой они не уступают воинам Небамона, а уж количеством превосходят многократно. Прекрасно зная об этих фиванских силах, великий жрец Аменемхет тем не менее считает, что покамест выступление их против гиксосской конницы обречено. Весь с таким трудом собранный цвет воинской силы Черной Земли будет брошен под злые копыта азиатских лошадей и раздавлен до состояния праха. Если великого жреца не вдохновляет вид целого Яхмосова корпуса, то почему он должен воспламениться от одного лишь рассказа о единственном Небамоновом полке. Улыбка на устах Са-Амона была рождена именно этой мыслью. Сухощавый хозяин крепости решил, что улыбка выражает недоверие громадного фиванского урода к боевым качествам расхваливаемых воинов. Он еще более сжался от тихой злости, хлопнул в ладони. Из казармы тут же появились несколько человек со складными стульями и опахалами, как будто стояли там наготове. Небамон предложил гостю сесть. Пока они устраивались, по плацу пробежала рысцой шеренга водоносов, прибивая брызгами пыль. Небамон еще раз хлопнул в ладони, и из-за спин сидящих выступили на потемневшую от влаги арену несколько пар воинов в пехотных набедренных повязках с очень большим треугольным передником, обращенным острым концом вниз, как и положено по старым правилам. Левое предплечье защищено боевым нарукавником, правая рука в кожаной перчатке, подбородок и щеки покрыты толстой повязкой, которая крепится к налобной ленте. В руках у каждого короткие палки из ливанской пихты.

Встав в шеренгу, бойцы разом поклонились своему командиру и его гостю. Небамон махнул рукой, и посреди плаца завертелась множественная подвижная драка. Летели в стороны куски мокрой грязи, деревянные палки скрещивались с приятным треском и сочно шмякали по коже нарукавников. Бойцы старались отчаянно, готовые умереть ради командирской похвалы.

Са-Амон вроде бы просто смотрел перед собой, но взглядом проникал сквозь техничную палочную суету и пытал каждое строение, каждое окошко, но не обнаруживал никаких признаков того, что спящее тело смертельно опасного мальчика находится где-то здесь. Может быть, Мериптаха скрывают где-нибудь еще? Впрочем, эту мысль Са-Амон отгонял от себя. Если у тебя есть ценная статуэтка, ты спрячешь ее в сундук с самыми надежными запорами. Где еще хранить Птахотепу свою сонную драгоценность, как не под охраною этой маленькой надежной армии?

Один из бойцов получил точный удар по переносице и покатился по земле, плюясь кровью. Глядя на него, Са-Амон вдруг подумал, что ведь и сам терпит пока полную неудачу. Прежде ему казалось – стоит пробраться в лагерь Небамона, дальше все устроится само собой. Теперь стало понятно – никаких путей к телу не видать. Зря он забрался в самое горнило вражеского стана, может быть, находясь вовне, легче было бы узнать, где мальчик. И что теперь? Второй раз вернуться с неудачей пред узкие очи верховного жреца?! Са-Амон даже содрогнулся от этой мысли. Восприняв содрогание гостя, как проявление зрительского восторга – а какие еще чувства могла вызвать демонстрация столь блестящего боевого мастерства, – Небамон засмеялся, оскаливая свою как бы заживо мумифицированную голову.

– Тебе нравится? Слышал я, что в свое время ты был первым бойцом в Бусирисе. Ты должен знать толк в таких делах.

– Когда сражался я, то держал в руках настоящий меч, а не круглую палку, и тот, кто выходил против меня, никогда не отделывался разбитым носом.

Небамон поджал тонкие губы и сделал знак дерущимся – прекратить! Они тут же разобрались в шеренгу и, почтительно пятясь, удалились.

– Ты не знаешь воинских правил, жрец. Оружие выдается воину только перед походом, иначе воины будут таскаться по окрестным деревням и городкам с мечами и копьями и грабить население. Таково старое правило, оно разумно, и я его чту. Но, может быть, ты хотел намекнуть, что у меня нет достаточного количества оружия для серьезного похода, поэтому мои люди пробавляются палочными игрушками?

Са-Амон ничего не успел ответить, Небамон уже вскочил с табурета. Невозможно было поверить, что это уже пожилой, сорокалетний человек, так резки и стремительны были его движения. Гость не знал, что полководец побивает в палочном поединке любого из молодых и здоровых крестьянских парней, прибывающих в полк, а узнав, не удивился бы.

– Осмотрим мой арсенал, и ты увидишь, что там не только ливанские палки.

Разумеется, гость охотно согласился, не то чтобы он рассчитывал, что тщеславный хозяин прямо так и приведет его к тайному помещению со спящим мальчиком, но был рад невольной возможности осмотреть скрытые от глаз закоулки лагеря.

Вслед за оружейным арсеналом представлен был зерновой склад, где в полутьме, в прохладе, в огромных глиняных широкогорлых кувшинах хранились запасы овса, пшеницы и эммера. И размеры запасов, и качество хранения говорили о серьезности намерений командира тайной армии.

Что касается пива, масла, вяленого мяса и орехов, то тут тоже приходилось признать – все в полнейшем порядке. Полк Птаха мог выступить в поход в любой момент.

Но чем большее число помещений осматривал Са-Амон, тем тверже убеждался, что мальчика ему тут не найти. Может быть, в следующем подвале, может быть, за той дверью мелькнет намек. Временами Са-Амону начинало казаться, что хозяин нарочно водит его кругами вокруг и вблизи тайного убежища, но не мог себе объяснить, зачем бы этому иссушенному солнцем и страстью к войне человечку затевать с ним какие-то игры. От всей этой неопределенности в нем разгоралось раздражение, он был уже на грани того, чтобы обратиться к Небамону с прямым вопросом о том, что произошло минувшей ночью в «Доме смерти» и где теперь тело княжеского сына, хотя он и понимал, что ответа не получит.

Небамон упоенно сыпал пояснениями, он все еще рассчитывал зрелищем своих военных возможностей переманить на свою сторону мнение молчаливого Аменемхетова жреца. Это был бы неплохой союзник, ибо он близок к уху правителя Фив. И ему казалось, что он уже недалек от цели. Вон как гигант внимательно все рассматривает, заглядывает в самые узкие щели, такое впечатление, что он чего-то ищет. Ясно что – изъян! Ищи, ищи! В полку, что вырастил Небамон, никакого изъяна быть не может!

С улицы раздался непонятный нестройный шум, никак не вписывающийся в здешние представления о порядке. Что бы это могло быть? То ли нападение гиксосов, то ли какая-то радость.

Лицо Небамона сделалось серьезно.

– Идем. Это он.

Са-Амон не стал спрашивать – кто? Он молча последовал за озабоченно торопящимся хозяином.

Первое, что он увидел, снова оказавшись на солнцепеке, это открывающиеся лагерные ворота и вплывающие внутрь на плечах восьми негров длинные носилки. На них нечто лежало. Похожее на бревно, завернутое в рогожу.

«Он!» – ударило в голову Са-Амона. В своей верноподданнической спешке посланец Амона обогнал ход событий: мальчик только теперь прибывает в лагерь.

К воротам собиралась толпа свободных от несения службы солдат. Они кричали подобающие случаю приветствия в честь великого бога Птаха.

Са-Амон шел следом за Небамоном, возвышаясь над ним чуть ли не на половину своего туловища, судорожно вращая головой. Он старался все время держать в поле зрения носилки с телом Мериптаха, при этом пытался отыскать где-нибудь поблизости хоть одного вооруженного человека. Будь он проклят, этот старый воинский устав! Даже простого ножа не было в поясе у Небамона, ближайшее копье лишь в руках у стражников, что стоят возле казармы, а это сотня локтей! План в голове Са-Амона сложился сам собой, и теперь он лихорадочно искал пути его осуществления.

Носилки плыли сквозь толпу истошно приветствующих солдат. Небамон, страшно улыбаясь, шел навстречу, таща за собою, как на привязи, голого по пояс, громадного, бритоголового мрачного человека с изуродованным лицом.

Руки Са-Амона сами собой согнулись в локтях, и шаг сделался более пружинистым – он был готов в любое мгновение к последнему броску. Вот оно – стражник у левой створки ворот. На поясе у него меч. До него шагов двадцать. Один удар левой рукой по шее, правая на рукояти меча, одно мгновение, чтобы развернуться, пять или семь шагов, чтобы добежать до носилок, одно усилие, чтобы запрыгнуть. И бить прямо сквозь рогожу. Столько раз, сколько удастся, пока не подбегут и не навалятся люди Небамона.

Са-Амон бросился вперед, расталкивая попадающихся по дороге солдат, он полностью сконцентрировался на неподвижной фигуре стражника, и она стремительно приближалась. Но одновременно с его рывком в ворота лагеря начали вплывать другие носилки, на которых возвышалось кресло великого жреца Птахотепа. А перед носилками бежали шестеро вооруженных воинов. В последнее время он предпочитал не выезжать за храмовую ограду без такого сопровождения.

Са-Амон легко отбросил опешившего воина, овладел его мечом и развернулся. Его действия были так стремительны, неожиданны и неразумны, что никто из людей Небамона не успел на них никак отреагировать. Просто стояли, выпучив глаза и расставив руки. Сам командир что-то командовал, но поскольку оружия ни у кого из его людей не было, пользы от этих команд быть не могло.

Зато охранники Птахотепа повели себя, как и было должно им. Решив, что человек с мечом намерен наброситься на их господина, преградили ему дорогу, выставив свои копья.

Их было шестеро.

Если бы их было всего шестеро, Са-Амон не раздумывая бросился бы на них, и трудно сказать, помогло бы им их число. Но вокруг были десятки воинов и подбегали еще и еще. В этой ситуации любое сопротивление – это самоубийство.

Посланник Амона бросил меч в пыль. Невыносимо страдая от того, что делает это, стоя совсем рядом с целью.

Над ним раздался скрипучий от испуга и злобы голос верховного жреца Птаха:

– Свяжите его!

25

– Его зовут Шартавазза, у него лучшая конюшня в Васугани. Сила Митаннийского царства теперь почти рухнула, но знатные хурриты, как и прежде, скачут по предгорьям на своих колесницах, и пара хороших лошадей стоит много дороже пары искусных рабов. Правители Хатушшаша и Ашшура, хотя и стоят теперь много выше царя Митанни, охотно покупают у него лошадей, упряжь и объездчиков. Шартавазза не природный хуррит, но воспитанник школы «царских пастухов» в Аварисе. Он появился в Васугани еще молодым человеком, но уже преисполненным великой премудрости. Ему не было равных в умении обращаться с конем и всем тем, что с конем связано. На него обратил внимание, и не мог не обратить, начальник царских «Лошадиных домов». С этого началось восхождение Шартаваззы к высокой цели. Правители Васугани, их сыновья и даже дочери бывают у своих лошадей чаще, чем в храме Тешуба, их Амона.

– Не богохульствуй.

Мегила поклонился и продолжил:

– Случилось так, что захромал любимый жеребец царя, и становилось ему все хуже, и никто из тамошних коновалов ничего не мог поделать. Казалось, прекрасное животное надо уже прирезать, чтобы избавить от мучительного зрелища священные глаза царя. Тогда Шартавазза сказал, что он может спасти коня. Над ним сначала посмеялись, но поскольку другого выхода не было, разрешили войти в загон к царскому любимцу. Вскоре тот ожил и еще несколько лет после этого радовал своего хозяина. После этого случая царь хурритов проникся доверием к Шартаваззе и даже позволил своему сыну дружить с ним. Дружба эта вскоре стала такой тесной, что молодой наследник и дня не мог прожить без своего друга. В эти годы кровь кипит в жилах юношей, и пока силы их не бывают успокоены женитьбой, они ищут какого-нибудь исхода для этого кипения. Простые пастухи не брезгуют даже обществом молодых ослиц.

– Вскоре старый правитель скончался, и друг Шартаваззы из наследника стал царем?

– Да, великий жрец, ты понял меня правильно, и значит, я могу не заканчивать эту историю. Расскажу другую. Жители Ашшура, еще в те времена, когда над ними стояла власть Митанни, славились своей предприимчивостью. Теперь же их купеческие колонии можно встретить далеко за пределами их скудно орошаемого отечества, даже в стенах Угарита и Гебала, даже в долинах страны Арцава. Торгуют они всем: и пшеницей, и серебром, и лесом, и лошадьми, но наиболее прибыльное дело – работорговля. В годы, когда подолгу нет большой войны и засухи, землепашцы в состоянии расплатиться по своим долгам и не попадают в кабалу, тогда растет спрос на иноземных работников. Чаще всего тамкары, царские купцы, покупают их у лулубеев, бедных горцев Загроса. Жизнь в горах еще беднее, чем в северном межречье, и иногда родители готовы отдать ребенка за кусок хлеба. Но однажды случилось так, что пропал сын у одного из тамкаров, причем самого влиятельного и богатого. Отец умирал от горя, потому что мальчик проявлял большие способности и выглядел лучшим и несомненным продолжателем отцовского дела. Несчастный родитель обратился за помощью в пангус, особый совет страны Ашшур, состоящий при правителе – ишшакуме и имеющий большое влияние на дела. Царские купцы и сановники сочувствовали своему собрату, но не видели способа помочь ему. Ишшакум соглашался отправить войско на освобождение пропавшего сына, но было неизвестно, где находится преступник. И тогда явился некий купец, не из самых богатых и родовитых, но который заявил, что отыщет юношу и освободит. Так он и сделал, за что попросил у счастливого отца, чтобы тот ввел его в «общину Ашшура», то есть в пангус. Как тут можно было отказать. Молодой купец вскоре сделался близок и к дому ишшакума, стал ближайшим советником молодого правителя, даже не будучи аккадцем по происхождению. Молодой правитель весьма страдал от своего неполноправного положения. Он вынужден был все время советоваться с пангусом, когда речь шла о важных делах, повышении налогов или объявлении войны. Наш молодой купец, будучи воспитанником Авариса, обладая хитроумным от природы умом, еще и отточенным особым обучением, сообразил, как сделать положение ишшакума более царственным, как отбросить в прошлое дедовские установления и порядки. Надо ли описывать степень благодарности высокородного товарища. Тем более что «царский пастух», следуя заветам своей высокой школы, не требовал для себя никаких постов, кроме одного – учителя для братьев ишшакума.

– Для чего ему было это нужно, он ведь и так полностью владел помыслами правителя? – спросил Аменемхет.

– Положение советника, даже первейшего советника, слишком неустойчиво. На вершинах власти веют разные ветры и часто меняют направление. Требуется более надежная связь с носителем верховной власти, чем та, что следует из благодарности и простого дружелюбия.

– Но если, как ты говоришь, этот «купец» столь превосходил умом и силой характера тамошнего правителя, почему он не мог полностью его сместить и открыто встать на вершине?

– Этого никак нельзя делать, ибо народ страны готов терпеть инородца сколь угодно близко у вершины власти, но не прямо на вершине. А тот, о ком я говорю, не был природным аккадцем, не говоря уж о том, чтобы принадлежать к старому, известному роду. Он пошел путем более длинным, но надежным.

– Он совратил одного из младших братьев ишшакума и возвел совращенного на престол? Как его имя?

– Алассар. Он уважаемый и богатый человек, всем видно, что он близок ко двору, но мало кому приходит в голову, какое влияние он оказывает на решения ишшакума.

– Везде ли путь к влиянию так извилист, хитроумен и подл, как в Ашшуре? Я ведь догадался, что сына этого богатого тамкара выкрали как раз те самые люди, что потом и отыскали.

– Юноша не пострадал. А с другой стороны, я скажу тебе: разве борьба за власть это дело для чистых рук?

– Оставим спор. Ты еще рассказал слишком мало.

– Ты прав. Я продолжу рассказ о способах приближения к источнику власти. Труднее всего оно давалось в Халдее, ибо там подлинными хозяевами всего порядка жизни являются не цари и не военачальники, а жрецы. Они тоже не лишены слабостей и тайных желаний, но сама жизнь, которую они вынуждены вести согласно своему сану, огораживает их как стеной. Их круг узок, и проникнуть в него тяжелее, чем за ограду царского дворца. Жрецы живут в маленьком городке у зиккуратов, даже еда и питье, доставляемое им, проверяется, дабы не попалось среди подношений что-нибудь нечистое. Они чужды развлечений, они не торгуют, по крайней мере, сами. Они ни к чему не привязаны чувством, кроме как к своему истукану, Энлилю или Мардуку, но зайти с этой стороны… Я зря, видимо, это рассказываю так длинно, разве не таков порядок в храме Амона в Фивах?

– Продолжай.

– Единственная лазейка – храмовые школы, где учителя сами же жрецы. После долгих размышлений решено было использовать не самую слабую, но самую сильную сторону этих заведений. Там привечали сирот. В конце моего рассказа будет понятно, почему опора на людей без роду и племени есть умнейшая из выдумок Авариса. Халдеи кое-что поняли по этой части, они могли бы составить конкуренцию Аварису, но остановились на полпути. И сила замысла из-за этого обратилась в слабость. Настал день, когда в храмовых школах Барсиппы, Лагаша, Уммы, Ура, Урука появились привлекательные мальчики, рассказавшие поразительные истории гибели своих семейств и принятые в обучение на храмовый кошт, ибо сумели показать и способности, и первоначальные знания. Не все они добились того, ради чего были посланы. Все-таки дети. Кто-то просто утратил возвышенную связь с пославшим их домом, кто-то под воздействием многолетнего «обучения» уверовал в халдейских истуканов. Но некоторые прошли весь путь до вершины. Чаще всего не они награждали истинной любовью кого-то из окружающих, но были сами вовлечены в круг подлинных чувств старшими и высшими. Оказалось, что жреческий клан Халдеи состоит из людей, не только хранящих древнее драгоценное знание, но и питающих жарчайшие страсти. Закрытость всех этих храмовых убежищ стала теперь на руку нашему интересу, ибо никогда глаз не только простолюдина, но и праздного знатного человека не мог разглядеть того, что на самом деле происходило там внутри. При том, что мужеложство в тех краях считается преступлением в той же степени, что и здесь, на берегах, мимо которых мы проплываем.

Но не везде так. В стране Ахиява, что лежит далеко за морем на север от нильской дельты и далеко на северо-запад от Халдеи, проживает маленький дерзкий народ, пастухи и мореплаватели. Он строит крепостные стены и дворцы из огромных, но до такой степени необтесанных глыб, что мастера Египта и Вавилона, наверно, даже не поняли бы, что перед ними сооружения, воздвигнутые людьми. Эти полудикари расселились в маленьких бухтах и на островах вдоль западного берега большой страны Хатти и промышляют морским разбоем. Так вот, в их среде нежные отношения взрослого мужа и юноши отнюдь не считаются чем-то предосудительным. Желательно только, чтобы старший не просто пользовался красотой и свежестью младшего, но образовывал и совершенствовал душу его, в самом крайнем случае научал хотя бы какому-нибудь полезному ремеслу. Народ этот чуть ли не целиком одержим страстью к познаниям, поэтому наибольшим успехом среди юношей пользуется не самый мощный, не самый статный, не самый ласковый из зрелых мужей, но тот, кто слывет самым мудрым. Только вот чаще всего они удовлетворяются знанием профанным, и самым мудрым считается не тот, кто овладел каким-то подлинным знанием, но непрерывно ищет истину. Иногда достаточно просто объявить, что ищешь ее, чтобы прослыть мудрецом. Одно из самых почтенных занятий там – публичное рассуждение о всяких сложных для понимания предметах. Поскольку язык их легок к изучению и звучен, то достаточно было подобрать человека, умеющего говорить долго, велеречиво, внешне очень убедительно и приблизить к юному царю.