Текст книги "Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»"

Часть 2
Национализм и модернизация

Возвращение в Современность

Русский национализм обычно обсуждают как угрозу. Прежде всего – угрозу целостности нашей страны. Это серьезный упрек, и на него нужны серьезные ответы. Но прежде чем обсуждать возможные негативные последствия того или иного явления, нужно понять его внутреннюю логику. А она раскрывается в совершенно ином контексте. Дело в том, что наряду с проблемой территориальной целостности существует проблема социальной целостности. Прежде чем пугать друг друга катастрофами, нужно осознать, что катастрофа уже произошла. Наше общество распадается, и распадается так давно и неуклонно, что это уже нельзя считать временным «переходным» явлением.

Симптомы социального распада в целом хорошо известны. Вот лишь некоторые из них.

● Феномен системообразующей коррупции, позволяющий говорить о перерождении государства в криминальную корпорацию. Запредельный уровень недоверия граждан к государственным институтам, фиксируемый социологами, – лишь проекция этого перерождения.

● Взаимное отторжение между «элитами» и народом, грозящее, увы, не пресловутым «социальным взрывом», а развитием все новых и новых форм социальной сегрегации. Так называемое «социальное расслоение» – лишь слабое статистическое отражение этого процесса.

● Люмпенизация населения. Атрофия элементарных навыков солидарности, того, что называют социальным инстинктом, замыкание людей в частной жизни.

● Хозяйственная и психологическая дезинтеграция страны. На фоне реальной потери связности между коренными регионами России, их вынужденной переориентации на внешние центры развития, проблема «отпадения» Северного Кавказа выглядит второстепенной.

● Кризис массовой армии и средней школы. Эти институты современности, которые должны служить машинами социализации, машинами по производству полноценных граждан, долгое время производили что-то совсем иное.

Так вот, ответом на этот вызов общественного распада и является национализм, поскольку он дает членам общества прочное основание для взаимной солидарности. Другой силы, которая привязала бы «элиты» к народу, которая сплотила бы друг с другом русскую Карелию и русское Приморье, которая позволила бы государству стать по-настоящему своим для граждан, т. е. вызывающим «активную лояльность», – я просто не вижу. Это единственный шанс на воссоздание целостности нашего общества.

Под «национализмом», как известно, могут пониматься совершенно разные вещи. Наиболее широко пропагандируемой является концепция «гражданского национализма», противопоставляемого «этническому». Ее сторонники, как правило, признают проблему социальной дезинтеграции, с которой мы столкнулись. Но они считают, что в этой ситуации не следует делать ставку на этнические чувства, достаточно просто воссоздать эффективные современные институты. Достаточно «отремонтировать» сломанные машины социализации – школу, армию, политическую партию, наконец, сам институт гражданства – и тогда мы преодолеем катастрофу распада. Эта позиция кажется разумной. Но, как уже говорилось в одном из предыдущих разделов, все названные институты – это «машины», которые не создают идентичность, а тиражируют ее. Даже в эталонно гражданских нациях механизмы интеграции работали по большей части на этническом материале – материале национальных высоких культур[20]20
  Т. е. культур, обладающих развитой письменной традицией и передающихся через формальное обучение.


[Закрыть] и исторических мифов. В этом смысле вернее считать, что современные нации создаются не аморфным плавильным котлом, а отчетливой и в каждом случае уникальной этнической матрицей.

Так вот, в нашем распоряжении просто нет другой национальной высокой культуры мирового уровня, на базе которой можно было бы интегрировать общество и воспитывать гражданина, кроме русской культуры (включая в нее, разумеется, и национальную историографию – русскую историческую традицию). По сути, это единственный ресурс идентичности для распадающегося российского общества, который сохранил силу при постигшем нас крушении структур современности и является необходимым фундаментом для их восстановления. Поэтому в нашем случае национальный проект не может не быть этническим.

Сказав это, я должен сразу сделать несколько пояснений.

Первое. Само противопоставление этнического и гражданского национализма является неточным – по меньшей мере, нельзя видеть в нем универсальное объяснительное клише[21]21
  Подробнее об этом см. главу «Нации и национализм: опыт типологии» в настоящем издании.


[Закрыть]. Как уже было сказано, гражданский национализм, чтобы оперировать жизнеспособными культурными формами, должен быть также и этническим. С другой стороны, и этническая нация, чтобы реализовать себя в государственной форме, должна состояться как сообщество граждан. Крейг Калхун предлагает считать, что антиномия «гражданского» и «этнического» национализма в действительности «лишь отражает различие между национализмом состоявшихся наций-государств и национализмом наций, находящихся в проектной стадии. Отсюда проистекает и различие в акцентах – гражданских в одном случае и этнических в другом»[22]22
  Калхун К. Национализм. – М.: «Территория будущего», 2006.


[Закрыть]. Считать ли РФ в ее нынешнем виде состоявшимся национальным государством – вопрос риторический. Проблема в том – и об этом пойдет речь ниже, – что спустя столетия национальной истории у нас как народа нет такого государства, о котором можно было бы сказать: «государство – это мы». Национальное государство для нас – не данность, а задание. Поэтому преобладание этнических акцентов на данной стадии национального проекта закономерно и неизбежно.

Второе. Само понятие этничности часто искажают, сводя его к вопросу «состава крови». Никаких оснований для этого нет. Даже сам «род», не говоря уже о «народе», является прежде всего культурной, а не биологической реальностью. Для существования «рода» важно не то, что мы родственники, а то, что мы мыслим и действуем в категориях родства, со всеми вытекающими последствиями. Этничность же – реальность гораздо более сложная. Она несомненно связана с происхождением. Просто потому, что это – основной способ наследования материальных и нематериальных ценностей. Но предметом этнического наследования выступают не «гены», а культура (язык, общие символы, исторические воспоминания и прежде всего – сама групповая идентичность, закрепляющая устойчивое различение «мы» – «они»). Поэтому русские как этническая реальность – это не «сообщество ДНК», а сообщество наследования русского языка, культуры и исторического сознания, членство в котором определяется, как правило, происхождением, но не исключительно им.

Сделав эти оговорки, можно перейти к главному – ответу на вопрос, что такое «национализм» в нашем контексте. На мой взгляд, это стратегия мобилизации этничности, ее ресурсов, для построения современного общества. Включая все те институты модерна, те механизмы социализации, о которых уже шла речь и венцом которых является собственно государственность. В этом смысле нацией становится тот этнос, который не просто имеет «свою государственность» – в данном случае это лишь индикатор, – а тот, который умеет воспроизводить себя и свою идентичность посредством матриц современного общества. Таких, как массовое образование, массовая армия, литература, СМИ и так далее.

Здесь мы встречаем новых оппонентов. Помимо сторонников «чистой внеэтнической гражданственности», о которых уже было сказано, так понятому национализму противостоят две достаточно заметные позиции. Одну из них можно назвать традиционалистской, другую этнократической.

Сначала о традиционалистах. Безусловно, у нас в стране – широкий консенсус о пользе защиты «традиционных ценностей». Но я в данном случае употребляю этот термин в более узком смысле – в смысле отрицания институтов современности от имени идеалов «традиционного общества». Соответственно, сторонники этой позиции отвергают идею нации как модернистскую и западническую. Причем часто ссылаясь не только на романтизированные образы прошлого, но и на обветшавшие открытия «постмодерна». Не случайно, что новое прочтение идей демократии и гражданского общества с национальных позиций, которое происходит сейчас в национальном движении, встречает подчас такое отторжение в патриотических кругах.

Любопытно, что в этой «традиционалистской» логике выдержана и уже упоминавшаяся статья Путина о национальном вопросе. Автор уверен, что стремление к национальной государственности «противоречит нашей тысячелетней истории». Отчасти в этом он прав, однако нельзя забывать, что эталонных национальных государств это касается в ничуть не меньшей мере: такое стремление на тот момент, когда оно возникает, действительно «противоречит истории». Истории династических государств и аграрно-сословных обществ, в недрах которых постепенно вызревает «национальная альтернатива». Где-то династии, вольно и невольно, взращивают ее сами (как взрастили революционный французский национализм Бурбоны), где-то ветер истории скорее заносит ее извне, как разнесли национализм по континенту Наполеоновские войны, «заразив» им немецкое и русское образованное сословие. Неслучайно одним из провозвестников национального поворота в нашей истории стало вышедшее из горнила первой Отечественной войны декабристское движение[23]23
  Подробнее об этом см.: Сергеев С. Декабристы – первенцы русского национализма // Вопросы национализма, 2010, № 2.


[Закрыть].

Это повод отметить, что национальный принцип власти стал актуальным для нас примерно тогда же, когда и для остальной Европы. А если вспомнить историю становления русского (протонационального) государства в XVI веке и затем историю восстановления государственности в Смутное время, когда именно русский народ, объединенный национальным чувством, учредил свою династию вместо иноземной, то, пожалуй, и раньше. Другое дело, что эта династия довольно быстро забыла о своем подлинном основателе, увлекшись перипетиями европейской «игры престолов», и стала смотреть в его сторону лишь на излете, когда на пороге маячило уже нечто совсем иное, столь же чуждое династической идее, сколь и национальной. В итоге «европейский» сценарий трансформации династической империи в национальное государство оказался сорван, последствия чего мы ощущаем по сей день. Но лишь неисторически мыслящий человек сделает из этого вывод, что национализм является отрицанием нашей истории. Скорее – одной из ее пока не сбывшихся возможностей. Ведь история, пока она не закончена, – это в том числе пространство отложенных альтернатив, ждущих своего часа и взывающих к нам, чтобы исполниться.

Теперь об этнократии. Что отвергают ее сторонники в приведенном понятии национализма? Они отвергают идею, что этничность требует перехода в какое-то новое, более высокое качество – качество нации. На практике это означает, что сторонники этнократии тоже хотят мобилизации этничности, но не для построения современного общества на ее основе, а для борьбы за нужные пропорции распределения собственности и власти между этническими группами. Здесь я тоже хотел бы быть правильно понятым. Никто не спорит с тем, что первоочередная задача для русских – положить конец «избыточной имиграции», и засилью этнических мафий. Но если в логике этнократии это и есть конечная цель, то в логике национализма – это только расчистка площадки для строительства развитого общества: культурно однородного, солидарного и высокопроизводительного. И в случае успешности этого процесса можно будет говорить о состоявшейся нации.

Состоялись ли русские в качестве нации на данный момент? Я не могу дать односложный ответ. Наверное, прав историк Отто Данн: «Процесс образования наций никогда не приходит к окончательному завершению»[24]24
  Данн О. Нации и национализм в Германии: 1770–1990. – СПб.: «Наука», 2003.


[Закрыть]. Поэтому лучше спросить – в чем наша незавершенность как нации?

Я полагаю, унаследовав довольно развитую национальную культуру, мы не освоили в полной мере тех механизмов ее тиражирования, о которых шла речь выше, – не научились устойчиво воспроизводить этническую идентичность в матрицах современного общества: через массовое образование и массовую культуру, СМИ, призывную армию, национальную бюрократию и т. д. Это связано с тем, что наш опыт модерна пришелся на советский период, и он, к сожалению, не был опытом актуального оформления русской идентичности. Советский проект «модернизации» принципиально не хотел признавать своей этнической основы, хотя объективно не мог без нее обойтись, он претендовал быть заменой русской идентичности, а не ее продолжением. Наша «этничность» и наш «модерн» не состыковались в единое целое. В результате сегодня мы как нация недооформлены.

Советский модерн – в прошлом, и нам нужен русский модерн. Именно поэтому мы нуждаемся в национализме как целенаправленной деятельности.

Главный вопрос в связи с этим – каково содержание этой деятельности? Как именно происходит мобилизация этничности на построение современности? И вот здесь нас ждет неприятный факт. Все дело в том, что эта мобилизация не происходит посредством лозунгов. Сколько ни повторяй слово «русский», нация от этого не выстроится.

Следует признать относительную правоту некоторых критиков, которые не принимают национализм потому, что считают его попыткой решить реальные общественно-исторические проблемы посредством магического заклинания, каковым оказывается имя нации. Такой риск действительно существует. Для того чтобы избежать его, нужно очень отчетливо понимать, что национализм – это не выкрик, который должен быть донесен до масс, и, когда они его услышат, случится чудо. Национализм – это планомерная и рассчитанная на длительное время программа. И критерии ее успешности также лежат на достаточно длинных отрезках времени.

Можно выделить две главные стороны этой программы. Первая сторона – это культурный национализм. Его задача может быть выражена термином известного критика национализма Эрика Хобсбаума – изобретение традиции. Термин, безусловно, провокативный, но по сути национальное проектирование в культуре происходит именно так: система символов, через которые нация воспринимает себя и воспринимается окружающими, – это, как правило, система стилизаций. Традицией становится то, что было сознательной вариацией на тему традиции[25]25
  Удивительная наивность марксистского автора в том, что он считает это чем-то разоблачительным.


[Закрыть]. Сам Хобсбаум приводил в пример здание Вестминстерского дворца, ставшее главным символом «старой Британии», но в действительности являвшееся неоготической стилизацией XIX века. XIX век вообще был веком интенсивного «изобретения традиции» по всей Европе. Мы не исключение. Русская традиция тоже соткана из талантливых (и, как правило, вполне сознательных – нацеленных на национальный эффект) стилизаций, заслонивших оригинал, – от сказок Пушкина до популярных застольных «казачьих песен». Наверное, можно радоваться тому, что бо́льшая часть работы в этой сфере уже проделана нашими предшественниками. Но, чтобы жить, традиция должна «изобретаться» снова и снова.

Согласитесь, само слово «русский» для уха нашего современника имеет очень бедное смысловое и ассоциативное наполнение. И, как следствие, низкий идентификационный потенциал. Задача культурного национализма – выработка по-настоящему актуального, не архивного «русского стандарта» в самых разных сферах – включая и массовую культуру, и политическую культуру, и историческую мифологию, и сферу повседневности. Иными словами, создание полномасштабной культурной системы, привлекательной для активной части общества. Заметим, что эта перспектива, от которой мы пока ужасающе далеки, практически никак не связана с вопросом о политической власти. Культурный национализм может и должен совершать свою работу независимо от степени своей близости к рычагам государства.

Другая сторона той же программы – это политический национализм. Его задача вполне очевидна – выражать интересы своего народа приемлемым для него образом и реализовывать их через инструменты государственной политики. В нашем случае – интересы русских как народа через институты России как государства. Интересы народа как этносоциального образования нельзя растворить без остатка в нуждах государственного аппарата или даже в потребностях отдельных людей, населяющих территорию, – они имеют свою специфику. И в существенной части эти интересы не могут быть реализованы вне и помимо государственных институтов. Так, помимо обучения граждан, эти интересы подразумевают определенную форму их национального воспитания (в рамках базовой образовательной системы); помимо поддержания доступного оптимума численности населения – обеспечение благоприятных этнических пропорций; помимо внешнеполитического престижа страны – защиту своей диаспоры за рубежом и так далее. Сегодня государство в принципе не видит класса задач, связанных с национальным развитием русских, и требования их учета звучат на грани фола. Хотя в принципе оно должно звучать как совершенно естественное и само собой разумеющееся, а весь разговор должен строиться вокруг того, как именно понимать эти интересы. И вот здесь действительно возможны разные позиции.

Прежде всего мы сами должны определиться в одном важном вопросе: насколько противоречат русские интересы интересам других народов России? Или, точнее, как они вообще соотносятся с ними? Ответ, что никак не соотносятся, поскольку мы не должны думать о других, здесь абсолютно неуместен. Политика – это не в последнюю очередь искусство заинтересовывать других собственными интересами. Поэтому естественная цель русского политического национализма – не допустить антирусской консолидации российских народов и по возможности сделать их своими союзниками.

А как же борьба с бедствием «обратной колонизации»? – спросят меня. Борьбу никто не отменял, но давайте вспомним, как говорили о классовой борьбе Маркс и марксисты. Классовая борьба в их описании – это не открытое подавление одними классами других. Это борьба за то, чтобы отождествить интересы того или иного класса с интересами общества в целом и в качестве «приза» получить инструменты государства. Тот способ, посредством которого происходит это отождествление «частичного» со «всеобщим», называется «идеология». Так вот, я полагаю, что русский национализм должен вырасти в полноценную политическую идеологию. Это означает, что, во-первых, мы должны четко осознавать русские интересы и что, во-вторых, мы должны уметь делать их универсально значимыми. Для этого есть все основания.

Прежде всего, вполне очевидно, что русские этнические интересы в главном могут быть легко приравнены к государственным, общероссийским и в этом качестве стать непререкаемыми для всех российских народов. Нам не нужна дискриминация других этнических групп, нам нужно такое цивилизационное развитие, в котором мы будем иметь естественные преимущества. Есть народы, которые могут хорошо жить в безгосударственном мире. Например, при криминально-феодальном укладе или при гегемонии транснациональных корпораций. Для русских нормальной «средой обитания» является социально ориентированное индустриальное общество, а главным механизмом адаптации – сильное, хорошо вооруженное государство. Иными словами, все то, что можно назвать национальной модернизацией, для русских является элементарным биологическим императивом («биологическим» – в смысле стратегии выживания, обретения своей «экологической ниши»). В этом наше важное отличие от других российских народов, благодаря которому мы способны их интегрировать.

Другое важное отличие – это вовлеченность в мировой контекст, в контекст большой истории. Да, мы хорошо знаем, что сегодня для большинства русских повседневная ориентация полностью перекрывает историческую. И это вполне естественно. В ситуации, когда явно нарушены достоинство и базовые права русского большинства в собственном государстве, говорить о судьбах мира преждевременно. Но мы не достигнем малого, если не будем видеть большое. И главное, уже при минимальном налаживании повседневности история снова выйдет на первый план. Русские сложились как исторически ориентированный народ, и сегодня мы должны осознать это как свое качественное преимущество. Ну и, разумеется, как свою судьбу. Даже если мы откажемся вписывать свои интересы в исторический контекст (а исторический контекст – это всегда большое противостояние), выбор сделают за нас и против нас. Поэтому лучше определиться самостоятельно с тем, в какой именно борьбе мы участвуем.

Россия не раз ставила свои интересы на службу той или иной глобальной миссии. Самые яркие и масштабные примеры – эпоха «Священного союза» (когда внешняя политика и военная сила Российской империи были подчинены задаче сохранения «легитимных монархий» в Европе) и эпоха пресловутого «соцлагеря», охватывавшего едва ли не полмира системой интернациональной помощи. Можно сказать, свои лучшие годы – после победы соответственно в первой и второй Отечественных войнах, на пике военного и политического влияния – страна посвятила «человечеству» (т. е. реализации определенной концепции глобального сообщества), а не себе самой[26]26
  Кстати, именно это обстоятельство было предметом ожесточенной критики со стороны фигур, которые можно считать стоящими у истоков русского национализма – уже упомянутые представители декабристского движения в XIX веке и Солженицын в ХХ.


[Закрыть]. Такое никогда больше не должно повториться. Политически зрелая нация «ничего не желает, кроме себя самой» – отмечает блестящий немецкий философ Курт Хюбнер, комментируя Макиавелли.

Но, как мы уже обнаружили выше, священный национальный эгоизм только выиграет от того, что будет прикрыт вуалью всеобщности. Существует ли сегодня глобальная перспектива, которая могла бы служить проекцией наших национальных интересов (т. е. служить той самой идеологией как способом заинтересовывать своими интересами – других)? Я полагаю, что да. Это перспектива деглобализации.

Под глобализацией в этом случае следует понимать не объективный процесс развития средств связи, как это часто делают, а определенный социально-исторический проект, предполагающий переход власти с национального уровня на уровень, с одной стороны, транснациональных, а с другой, скажем так, субнациональных корпораций. Корпораций – в максимально широком смысле слова, т. е. негосударственых игроков самой разной природы (от собственно ТНК или брюссельской евробюрократии до условной «Аль-Каиды»). Этот процесс имеет своих субъектов и заинтересованных игроков. Прежде всего – в лице тех элит, которые сознательно и планомерно сбрасывают с корабля истории свои народы как ненужный балласт. Которые уже давно тяготятся национальным государством как системой связывающей их хозяйственной, культурной, политической солидарности. Глобализация и означает демонтаж этой системы и размывание ее главного детища – так называемого «среднего класса». Однако для выполнения этой работы одного «заговора элит» недостаточно». Для этого требуется еще один «заговор» – заговор меньшинств. Не важно, идет ли речь об этнических, религиозных, социальных, сексуальных меньшинствах, главное, чтобы присутствовал сам комплекс «меньшинства»: активное самосознание, противопоставление себя остальному обществу, борьба за особые права, за привилегии и в конечном счете за гегемонию. Несложно заметить, что все это работает на тот же самый процесс демонтажа национального среднего класса, т. е. культурного и социального ядра современного общества.

Заговор элит разрушает его «сверху», заговор меньшинств – «снизу». В этом отношении наша сегодняшняя ситуация, когда наверху – предательство элит, а внизу – агрессия меньшинств, является вполне типовой, даже модельной для современного мира.

И надо сказать, по мере развития этого встречного процесса разрушается нечто большее, чем средний класс. Разрушается сама презумпция целостности общества, которая является важнейшим внутренним принципом современности как политической эпохи. Глобализацию не зря называют «глокализацией» – по мере размывания национальных границ возникает не единое однородное «мировое общество», а глубоко фрагментированное пространство, пересеченное множеством дробных культурных и социальных барьеров, которые были в свое время преодолены эпохой модерна. «Прекрасный новый мир» приходит к нам в облике нового Средневековья с возросшим уровнем технических возможностей и, соответственно, рисков.

Как относиться к такому будущему? Как и положено в эпохи упадка – стоически. Не в смысле смирения, а в смысле развития вопреки. Человек «определяется способностью подчеркнуть свое «нет» – говорил великий антрополог Арнольд Гелен. Я сильно сомневаюсь, что это будущее можно «победить», но вполне допускаю, что из него можно выйти. Выйти – большими политико-региональными группами (иначе вряд ли получится – это к вопросу о том, зачем нам другие народы и зачем мы им). И если русским, чтобы чувствовать себя вправе строить свое государство, непременно нужна миссия, то вот она: прочь из новейшего Средневековья. Назад, в Современность.