Текст книги "Скульптура сна"

Читатель

 
Читатель, где ты, мой читатель?
Ау… ау! Ты где, мой друг?
Тут каждый – недоброжелатель,
Одни писатели вокруг!
 
 
Вот напряжённо и ревниво
Они за строчками следят:
Одним скучны мои порывы,
Другие – откровенно спят.
 
 
Конечно, бедолаги ночью
Творили, не смыкая глаз.
От этого устали очень…
А ты не посещаешь нас —
 
 
Вернись, вернись, вернись, читатель —
Спаси у бездны на краю!
Я покормлю тебя и, кстати,
Ещё и рюмочку налью.
 

Моноспектакль

 
Среди разноцветных и ярких картин,
Клубка из удач и печали,
Жизнь – моноспектакль, и зритель один
На сцене огромной и в зале.
 
 
Опять он выходит один против всех,
Сам собственный враг и союзник,
И сам у себя вызывает он смех —
Своей бесконечности узник.
 
 
Бывает любим и бывает влюблён,
И смотрит глазами ребёнка,
Назначенной ролью от всех отделён,
Как будто невидимой плёнкой.
 
 
Не слышно пространству, о чём он кричит —
Ведь звук отключили нарочно.
А воздух отечества сладко горчит,
Да так, что становится тошно.
 

Песня

 
Такой отвратительно мерзкий улов
Из рыб, что драконам под стать.
И если никто не читает стихов,
Зачем же тогда и писать?
 
 
Теперь красота – барахло от Кутюр,
Мерзавцам за подлость в награду.
Плетёный узор шелестящих купюр
Похитил сияние радуг.
 
 
Защитник свободы – милиционер —
Стоит на посту возле храма,
В умах торжествует Святой Люцифер,
А в душах – реклама.
 
 
Шуршат, как пожухлые листья, слова,
Что раньше набатом звучали,
И песня стихает, начавшись едва,
Себя немотой измочалив.
 
 
Мучительно сжаты немые уста,
Но звуком наполнен я весь —
Вот-вот она грянет, сильна и чиста,
А всё потому, что ты есть!
 

Вертинский

 
Обидчивый паяц, банальный белый клоун,
Как многих пережил твой одинокий цирк!
Ты снова в тишине выходишь на поклоны,
Проклятый эмигрант или любимец ВЦИК.
 
 
Что чёрный диск шипит на старом патефоне,
Заботливо храним в формате эмпэтри?
И голод, и война, и ты на этом фоне,
Эффектный бонвиван, немыслимый esprit.
 
 
Всё то, что сожжено, осмеяно, разбито,
Застенчиво звучит в заброшенном раю
Загаженной души… Среди тупого бита
Картавый твой куплет я сам себе пою.
 

Есть люди

 
Есть люди – они не читают стихов,
И прозы они не читают.
Их мир для меня бесконечно суров:
Пустыня от края до края.
 
 
Напрасно их мысленный образ леплю,
Насупленным филином сидя:
Им мило всё то, что я так не люблю —
За это на них я в обиде.
 
 
Кому достучаться до них по плечу?
К заложникам телеэкрана,
Я делать для них ничего не хочу,
Души не отдам им ни грана!
 
 
Но, Господи, как же прекрасен твой сад,
Когда, посмотрев исподлобья,
Вдруг встретишь в толпе человеческий взгляд,
И видишь в нём богоподобье!
 

Бусинки слов

 
Неужели, собирая бусинки слов
В ожерелье из запутанных строк,
В жизни что-то изменить я готов,
Возвратить то, чего не дал Бог.
 
 
Нет и нет. Я только беглец
От скандалов, от рекламы продаж,
Своей крохотной вселенной творец,
И полушки за неё ты не дашь.
 
 
Хоть она невелика, но моя,
Потому, что никому не нужна.
Я дракон – и вот моя чешуя,
Моя родина – волшебная страна.
 
 
Ну, а завтра – замки и песни волхвов,
Тёплый воздух, что на крыльях несёт, —
Это будут только строчки стихов,
Только буквы на бумаге – и всё.
 

Деревянный меч

 
На стёкла Вечности уже легло
Моё дыхание, моё тепло
 

О. Э. Мандельштам

 
О, если бы слова мои могли
В сердца людей ложиться тяжело,
Менять свеченье звёзд и путь Земли,
И запотело б Вечности стекло!
 
 
Нет, я – дитя с игрушечным мечом,
Срубающим травинки на лугу.
Мой детский гнев растеньям нипочём,
Остановить их рост я не могу.
 
 
Так невелик ответственности груз,
И вдруг, застыв неосторожным богом,
Над бабочкой в отчаяньи склонюсь —
Над бабочкой, убитой ненароком.
 

Жёлудь

 
Гортань курлычет нам, как журавли,
И проливает смысл своих наречий,
И стих бурлит от замысла вдали,
Вдали от ясных слов и внятной речи.
 
 
А мы лишь думаем, что знаем наперёд
О том, что, в полутьме блуждая робко,
Туманным утром мимо нас несёт
Прохожий в черепной своей коробке.
 
 
И мы в него не верим, нет и нет!
Что у него там, бред ли, мыслей молодь?
А он хранит внутри себя сонет
Простой и совершенный, словно жёлудь.
 

Тайное желание

 
А всё-таки хочется славы, хотя б и посмертной,
Не юных поклонниц, не пыли библиотек, —
Название улицы, школьный учебник инертный,
И памятник весь в голубином помёте. Навек.
 
 
Да, я понимаю, что глупо, напрасно, без шансов,
Ничем я не лучше таких же, как я, бедолаг,
Эстрадная песня и пара-другая романсов,
В музее пылится мой порванный старый башмак.
 
 
Всё это – не то. Я совсем не об этом мечтаю,
Но хочется знать, что когда вдруг навалится грусть,
Найдется хоть кто-то и тихо стихи прочитает
Себе в утешенье, хоть парочку строк наизусть.
 

Моя муза

 
Моя муза мечтает о тропиках,
О седом Сингапуре поёт,
Она носит короткие топики,
Открывая красивый живот.
 
 
Капитаны, туманы и кортики
Колокольцами в мыслях звенят.
Она носит короткие шортики,
Круглой девичьей попкой дразня.
 
 
И разбойными, дикими шутками
Донимает соседских ребят,
И гордится чуть видными грудками,
Перед зеркалом гладя себя.
 
 
Вертихвостка, нахальная прожига,
Любит сладости и чудеса.
Шевелюра оранжевым ёжиком,
А в глазах разлились небеса.
 
 
От проказницы до распутницы,
И слогов тут не сосчитать,
Вот такая досталась мне спутница —
В облаках повитать.
 

Бездарный поэт

 
Крошатся зубы, выпадают пломбы,
Тоска не умещается в строфу,
И книг неразорвавшиеся бомбы
Пылятся в чемодане на шкафу.
 
 
И всё в них пресно, вяло, небогато,
Глагольной рифмой автора несёт.
Холодный взгляд несчастного собрата —
Кривой усмешкой перекошен рот.
 
 
И скоро самого уложат в ящик,
Напрасно израсходован весь пыл.
Но вдохновенье было настоящим,
Восторг прозренья настоящим был!
 
 
И тишина сиянием лучилась,
И душу наполняло торжество.
А то, что передать не получилось,
Для Вечности не значит ничего.
 

Тетрадь

 
В царапинах, на пожелтевшей плёнке
Из кинохроники военных лет
Среди развалов камня и щебёнки —
Дивана покорежённый скелет.
 
 
В обломках развалившегося дома,
В том городе, где некому страдать,
Трепещет на ветру под грудой лома
Не слишком обгоревшая тетрадь.
 
 
Там, на страницах, полные предчувствий,
Надежд и смехотворной чепухи,
Наполненные затаённой грустью —
Написанные от руки стихи.
 
 
Листки переворачивает ветер —
Лохматый добродушный идиот…
Хотя теперь на вымершей планете
Никто уже ни слова не прочтёт.
 

Корорп

 
И Он мне грудь пронзил мечом
И сердце трепетное вынул.
 

А. С. Пушкин

 
Нет, грудь никто мне не пронзал,
Никто мне не давал гарантий,
Огнём на небе не писал,
Не отражался в бриллианте.
 
 
Вот эта грязь – и есть мой трон,
Когда, красивый и румяный,
Через меня проходит Он,
А я в грязи валяюсь пьяный.
 
 
Ничтожеством на дно упав,
Уже обугленный гореньем,
Я принимаю вдохновенье
Из ангельских мохнатых лап.
 

Моим стихам

 
Моим стихам, как драгоценным винам,
Наступит свой черёд.
 

М. Цветаева

 
Но верила ли ты, когда писала,
Что так и будет, что черёд придёт?
А лампочка горела вполнакала,
И вытекала жизнь – за годом год.
 
 
И всё вокруг – предлог, нежданный повод
Для жадных строк, – один сплошной надрыв,
А за плечом – потусторонний холод
Стоит, горячей крови пригубив.
 
 
И чтобы разорвать его объятья,
Где на л юбой вопрос всё «нет» и «не»,
Ты выдумала это, как заклятье
В пустынной, равнодушной тишине.
 
 
Но победил он, сколько ни кричи нам,
И выпил всю, но вдруг затосковал,
И вот тогда твоим стихам, как винам,
Черёд настал.
 

Нагая тишина

 
Нагая дремлет тишина,
Укутанная тёплым домом.
Сидит столетье у окна
С открытым наудачу томом:
 
 
Бумажный звон колоколов
Гудит в груди биеньем встречным —
На речке радуги улов,
Что удаётся подстеречь нам.
 
 
А голос бьётся, как малёк,
Зажат в ежовых рукавицах,
Так жалок, гулок и далёк —
Стоит слезами на ресницах.
 
 
И в сумерках его небес
Московская пружинит плаха,
И пушкинский смеётся бес
От наслаждения и страха.
 

Мне снятся мёртвые друзья

 
Мне снятся мёртвые друзья,
Их новые стихи,
Но строк оттуда взять нельзя
С собою никаких.
 
 
Сюжеты помню снов своих,
И все детали быта,
И даже почерк строк чужих,
Вот только текст – размыто.
 
 
Рассеяно весь день брожу
И близких раздражаю:
Зачем я с мёртвыми дружу,
Зачем припоминаю?
 
 
Как знать, быть может, завтра сам
Пойду к друзьям по лугу
И, наконец, останусь там —
Читать стихи по кругу.
 

Оранжевый шар

Оранжевый шар

 
Оранжевый шар. Эхо хрущёвок.
Сломан шорох ногой.
В ладонях Бога между двух створок
Раковины. Изгой.
 
 
Неподалёку собака завоет.
Три часа ночи. Двор.
Один на один с ледяным покоем,
Отдан ему на спор.
 
 
Лакомый лоскут услад любовных,
Горящий радугой клад,
Фантазий зубастых, нагих, огромных,
Внутри гремящих цикад.
 
 
Оранжевый шар тонконогих сплетен,
Томный гетеродин.
Когда выходишь на встречу с этим —
Всегда один на один.
 

Мы плачем

 
Мы плачем – чтобы нас утешить
не сыщешь средства,
и мы ещё не понимаем,
что это – детство.
 
 
Никто не любит, всё надоело,
Жизнь затянулась.
И мы ещё не понимаем,
Что это – юность.
 
 
Игрушки дарим нашим детям,
Самим хотелось…
И мы ещё не понимаем,
Что это – зрелость.
 
 
Всё наполняется значеньем,
Любая малость,
И мы ещё не понимаем,
Что это – старость.
 
 
И мы хотим назад вернуться,
скребём руками.
И мы ещё не понимаем:
над нами – камень.
 

Тёмная материя

 
Возможно, что наше зренье
Меняет для нас местами
Не только вектор пространства,
Но свет меняет на тьму.
И свет этот нам не виден,
Скользит между нас тенями,
А мы, как звезды галактик,
Притягиваемся к нему.
 
 
Мы двигаемся в тоннелях,
Тоннели властны над нами,
А кажется, что «на воздух»
Решили на выходных,
Но Бог – это просто мальчик,
Играющий с пузырями,
А чёрные нити мрака —
Блики от стенок их.
 
 
В немыслимом измереньи,
В какой-то гигантской ванне
Вершатся взрывы сверхновых
И буквы в моей строке.
Все мысли, и все победы,
И весь наш Мир несказанный —
Возможно, всё это блики —
Блики на потолке.
 

Алиса

 
Наверное, это какая-то химия —
Слышнее цвета в тишине;
И я к пустякам обращаюсь по имени,
Как кролик в волшебной стране.
 
 
Реальность дрожит за дверями незрячими —
Накопленная слеза,
И тянут ко мне свои шеи ребячии —
Заметные вдруг чудеса.
 
 
Вот контуры входов вокруг зажигаются,
И кто-то кричит за спиной.
Нора моя только ещё начинается:
– Алиса, за мной!
 

Скульптура сна

 
Проложив дорогу в ложной памяти
Сложной лентой лопастей,
В хрупком розовом пергаменте
Сладких девичьих затей.
 
 
Вызнав, выпрыгнув и выстрелив,
Хохот, сложенный в рукав,
Постигая нежность и прилив,
В ткани ласковой упав.
 
 
Исподволь в спиральном куполе
Голубями в глубину,
Представленье – клоун, труппа ли,
Пали в лунную волну.
 

Сон

 
Что верно, не должно быть сказано.
В глазах у девы – крик царя;
Обломки над пустыней разума
В неясном зареве парят.
 
 
Лицом на жёлтой фотографии
Проявится углами след,
Ручьями точной каллиграфии
Несостоявшихся комет.
 
 
И чёрный холст прозрачной сферою,
Истыканный песками звёзд,
Совьётся в купол люциферовый
Надежд и ласковых угроз.
 

В куполах

 
Тёплой утренней постелью,
Нежной мякотью небес,
Щёк румяных карамелью,
Радужной страной чудес
 
 
Манит жизнь – беспечной рыбой
Окунуться в свой поток.
Разве можно сделать выбор?
Кто-то может – я не смог.
 
 
Плотный облак полушарий,
Лупа лунных куполов —
Влип, как бабочка в гербарий,
Благодушный богослов.
 
 
Ранит лакомку расплата,
Робости не побороть.
Лупит лопастью лопата,
Разрывает ямы плоть.
 
 
Прячут скрипки музыканты,
И хрусталь погас,
Кончен бал, и вот куранты
Бьют
Двенадцать
Раз.
 

Шорох нити

 
Шорох нити в руках. Пред воздушным змеем
В бриллиантовых каплях дороги мрака
Голова болит, и сознанье тлеет
И скулит, как раненая собака.
 
 
Так давно срастаешься с этой болью —
Только руки дрожат, когда держишь Космос.
Как росток, покидаю теперь юдоль я,
Раздвигая собою пространства косность.
 
 
Тяжело внутри, но ведь нету веса
У души, и она наверху трепещет —
Натянула нить, бьёт органной мессой,
Прямо в небо бьёт, в дома и вещи.
 
 
И с тобой сегодня мы будем рядом —
Нас связала вместе мостом железным
Не любовь, не секс – просто встреча взглядов,
Встреча взглядов над голой бездной.
 

Бадминтон

 
Волан летит, летит волан,
Звенит в руке ракетка,
Ты девочка, я – мальчуган.
Волан застрял на ветке.
 
 
Сбивая яблоневый цвет,
Он падает к нам в рук.
А сада нет, и мира нет —
Вокруг умолкли звуки.
 
 
Волан летит, и ветра смех
Его не догоняет.
Ты прыгаешь – и юбка вверх.
А я волан роняю.
 

О любви

 
Предчувствие, предвосхищенье:
Пчела в цветке.
Легко мелькающую тень я
Дарю руке.
 
 
Так остро, живо, интересно
Возвращено,
И лесть влюблённых слышать лестно,
Как пить вино.
 
 
Река, доверенная зренью,
Вся – нагота.
Вотще дрожащее терпенье,
Цветок – мечта.
 
 
Ловлю, хватаю тонкой сетью —
Нет, не поймать.
И сонные тысячелетья
Ползут опять.
 

Мороженое. Аниме

 
На снежинку внезапно брошенный,
Обнажённый, горячий взгляд:
Ангел лакомится мороженым,
И от счастья крылья дрожат.
 
 
Вот колени, голени голые,
Сладок чувственных губ изгиб,
Чуть трепещут веки тяжёлые —
Не смотри, а не то погиб!
 
 
Улыбнётся – и разум побоку,
В голове золотая пыль.
Ангел линией, лодкой, облаком
Растворится среди толпы.
 

Час колбас

 
Час колбас и ананасов,
Стёкол лёд и струйных вин,
В блюде плачущее мясо,
Серп сыров и осетрин.
 
 
Опрокинутая люстра —
Как латунная латынь,
Сладким чавком, хрюслым хрустом
Хрусталей и сочных дынь.
 
 
В голове голодной грёзой —
Ослепляющая муть,
Бликов призрачные звёзды
Норовят в живот пырнуть.
 

Йодомарин

 
Надевает старый Пан очки,
Бродит медленно по клетке,
Где кусочек моря в баночке,
В белой маленькой таблетке.
 
 
Шевелятся крабы, блики и рачки,
В изумруде моря очумело.
Щурит Пан глаза – слепые дырочки,
Видит море он в кусочке мела.
 
 
Так сидим вдвоём – прогресс и я,
Друг за другом наблюдая.
Что ж! Осенняя депрессия
Нас обоих донимает.
 
 
Надо бы на небо формуляр внести —
Отпусти, мол, Боже, с тесной кухни.
Впрочем, завтра мы достигнем
сингулярности,
И тогда само всё это рухнет.
 

Анна

 
Анна – красное на белом.
Голос ангела извне.
Боль-блудница смуглым телом
На белой лежит простыне.
 
 
Остро-дрожащие розы,
Охваченные зимой —
На белизне пастозной
Растрёпанный ангел мой.
 
 
Выплеснув алым звуком
Белый гимн тишине,
На горечь, на злость, на муку
Даровано счастье мне.
 

У огромного Бога

 
Наших маленьких жизней – нас
у огромного Бога
так много
в ладонях… и,
по правилам грубой игры,
как бы он ни старался…
драчливых, убогих
не удержит никак:
кого-нибудь – раз —
и уронит.
А на вымершем Марсе
и вовсе гуляет сквозняк.
 

Влез лис

 
Влез лис
на леса,
снял соль
с колеса.
Лес – лаз
в небеса,
соль – слёз
голоса.
 
 
Лес – сад
ласковых лоз.
Рос свет —
кладезь полос —
плёл плоть
и угасал.
Лес лис
светом лизал.
 

Хрущёвки

 
Ничего не замечая,
Сокрушительный и ловкий,
Сильной лапой кран ломает
Рёбра тонкие «хрущёвки»,
 
 
В груде балок плесневелых
Под рукою беспощадной
Обнажая кафель белый,
Неожиданно нарядный.
 
 
Кафель белый – жизнь чужая,
Чьи-то грёзы и надежды.
Кто теперь по ним скучает?
И кому грустить о прежнем?
 
 
Опускается рука ведь,
Только сыплются дощечки,
Рушит стены, рушит память
Внутри крана – человечек.
 
 
Смотрят праздные зеваки,
Не уходят, созерцая:
Их соседние бараки
Разрушенья поджидают.
 
 
Поджидают в тёмных окнах,
В серых домиках из вафель,
Где пелёнки в кухнях сохнут,
Где поглаживают кафель.
 

В скором поезде

 
Сплошь борщевик, кусты ракиты,
И полевая россыпь трав,
На небе облака разлиты,
От образов своих устав.
 
 
Хвосты растрёпанные перьев
Перебирает высота,
И математика деревьев
На первый взгляд вполне проста.
 
 
Вперёд несётся поезд скорый,
И за окном скорей, скорей:
Повторы, вечные повторы,
И умножение дробей.
 
 
В окне меняются фрагменты,
И в них уже признать готов
По кругу пущенную ленту
Из одинаковых кусков.
 
 
Но режиссёр – неэкономный,
И точно скроены куски,
И всё мерещится огромным,
Неповторимым до тоски.
 
 
В еловых лапах тонкой вязи,
В нарядах пёстреньких берёз,
И мнимое многообразье —
Однообразный стук колёс.
 

Туманность Андромеды

 
Я читал «Туманность Андромеды»,
В тот момент, когда меня нашли.
Продолжались разума победы,
К звёздам отправлялись корабли.
 
 
Лето. Сосны. Пионерский лагерь.
Флаги. Конкурс песни строевой.
Вечером, по испареньям влаги,
Все на танцы двинулись гурьбой.
 
 
В книжке мир так хорошо устроен,
Все народы – дружная семья…
Чтоб меня оставили в покое —
Это всё, к чему стремился я.
 
 
Вспоминаю полную печали
Музыку, звучащую вдали.
Звёзды равнодушно наблюдали,
Как меня лупить поволокли.
 

Ахматова

 
Как будто в сон, проваливаюсь в книжку,
Где девы смуглые, не знавшие любви,
Где васильковоглазая малышка,
И где возводят зданья на крови.
 
 
Лиловый зимний город остро пахнет
Холодных мандаринов кожурой,
И нет тоски, и горечи в слезах нет.
Всё собрано в кристалле темнотой.
 
 
Те павшие – расстрелы, как медаль им,
Им дым отечества, не сладкий – горький дым.
Но всё это становится хрустальным,
Изысканным, желанным, неземным.
 
 
И сыплется расстрелянное счастье,
Пронизывая опустевший век,
Как лёгкие будёновские части,
Летит за взводом взвод, за снегом – снег.
 
 
И всё уже сливается в метели,
Всё кружится – поди, останови!
Там смуглая играет на свирели,
И девушки, не знавшие любви…
 

В вечном городе

 
В вечном городе пляшущие монашки,
Листья оливы, скрученные жарой,
В твоей памяти, как будто в чужой рубашке,
По потрескавшейся мостовой.
 
 
Светло-серые зеркальца двери
В глубину забирают мой взгляд.
На колоннах мраморных звери
Стерегут соловьиный сад.
 
 
Точно пьяный христовой кровью,
Я чужое мерцанье пью.
Сон, склонившийся к изголовью,
Караулит добычу свою.
 

Не включая свет

 
Сижу я, не включая свет,
И сумерки встречаю,
И думаю, что смерти нет,
Как дна у чашки с чаем,
И вся дневная копотня,
Ловушки и препоны —
Всё просто повод для меня
Смотреть в проём оконный,
Где собирается гроза,
Где липа жмётся к раме,
И спит фантазий бирюза
В разворошённом хламе.
Так с темнотой растёт мой храм:
Диван, компьютер, телик,
И божество теперь я сам —
Застрявший в этом теле.
 

Я

 
«Когда-нибудь меня разоблачат…»
 

Эвелина Ракитская

 
Я не тот, кто способен объять и понять,
Как грохочет лавина в раскатистых «эл»,
Как ласкают грома изумрудную рать
Облаков, заполняющих грозный предел.
 
 
Я могу притворяться то тем, то другим,
Опасаясь, что миг – и меня обличат,
Но я сам для себя – ускользающий дым —
Вихрь желаний и пламя утрат.
 
 
Ускользает в воронку живая вода,
Ниткой смерча – внутри водяная спираль.
Я – никто, и уйду, не оставив следа,
В никуда или в хрупкую эту печаль.
 
 
Ни представить, ни сбыться, а только предстать —
Водяная качается тонкая нить.
Кто я? Тот, кто не может понять…
Не понять, а в немом изумленьи застыть.
 

Реквием

Молитва

 
Я пытаюсь молиться, молиться
О тех, кто так дорог мне,
И вижу – горят их лица
Во времени, как в огне.
 
 
Жертвой какой и данью
Этот унять огонь?
Всю жизнь мою, все желанья
Возьми, только их не тронь!
 
 
Последним усилием веры
В Доброе Божество,
От чёрной катящейся сферы
Кого спасу? Никого?
 
 
Но если кого-то выбрать,
Центром моей мольбы…
Выбор такой хуже дыбы
И тяжелее судьбы…
 
 
Господи, дай мне силы
Верить в Твою правоту!
Тени родных и милых —
Скользят в пустоту.
 

В сиреневой чаще тьмы

 
В сиреневой чаще тьмы холодные пальцы веток,
Касаются нас, касаются нас.
Уходим от зноя мы,
Но мы позабудем этак
Всё то, что касается нас,
То есть, касалось нас.
 
 
В прохладную тень уйти
От дикой сжигающей боли,
От ненависти к себе, ненависти к себе.
А ветер вверху летит,
Ему позволено, что ли, —
Шуршать здесь и там в ворожбе,
В воздушной своей ворожбе.
 
 
А те, кто нас будут звать —
Не все, дескать, песни спеты,
Что, дескать, рано, так рано мы собрались сюда,
Не могут пока понять
Связь между тенью и светом,
Из рощи сиреневой этой
Нам не уйти никуда,
Не уйти никуда.
 

Я люблю вспоминать

 
Я люблю вспоминать о весёлой пирушке,
О смешливых друзьях и хорошем вине,
Вспоминать о прелестной чудной хохотушке,
Что когда-то доверилась мне.
 
 
Как искрились огни в наших пенных бокалах,
Отражая «изысканный» стол.
Как кружилась она, как она танцевала,
Как я к ней подошёл.
 
 
Хорошо вспоминать свежесть утра у моря,
Плески стаи дельфинов вдали,
Просто за руки взяться, смеяться и спорить,
Почему так легки облака-корабли.
 
 
Вспоминать в темноте, под романсы метели:
Это было ли? Нет ли? Уснуть.
Бьётся вьюга в окно, холод рвётся сквозь щели,
И уже ничего не вернуть.
 

Настоящая жизнь

 
«Настоящая жизнь»
Обняла меня крепко и страстно,
Подарила мне смерть,
Отдала ни за грош мою плоть…
Я, как рыба в сетях, понимаю, что битва напрасна —
Мне себя не простить,
Мне вины своей не побороть…
 
 
Где ты, Солнце мое?
Небо серо и крыши под снегом,
И кричит вороньё
Над случайным ночлегом.
О, какие шершавые руки
У этой любви,
О, какие красивые зубы у этой разлуки,
Эти зубы в крови.
 

Гомозигота

 
Всего-то —
Гомозигота!
Электрический кабель,
Ноутбук пополам. Погибла работа,
На хрена тебе песня, ма бель!
 
 
Кушай доча, кушай свои какашки,
Наверное, вкусные – почти что молочная смесь,
А если мешают маленькие бумажки,
Так это папины, в этом он весь…
 
 
Ну а диван мы завтра отмоем,
Главное, доча, ты не кричи,
Не порть настроение перед отбоем,
Усну с тобою
в пустой ночи.
 
 
Где твоя мама? – В прятки играет,
Холодные руки к ней тянет Джек…
Давай притворимся, что мы не знаем
И погуляем
под плёнками век.
 

Готический сонет

 
Вся жизнь моя проходит на краю,
Висит над пропастью зловещей.
Сегодня я кляну судьбу мою,
А завтра стану бесполезной вещью.
 
 
Запущен дом, и окна в нём грязны,
Во всех углах и сор, и паутина.
В нём сны всегда страшны, цветы больны,
Зачем их поливать, раз тоже сгинут?!
 
 
Весь праздник мой – пустая суета,
Что было важным, лишь казалось важным,
Сокровища не стоят ни черта,
И чёрный рот земли зияет влажно.
 
 
Смотрю в альбом испуганным животным,
На фото – ты смеёшься беззаботно.