Текст книги "Она и она. Стихи поэтесс, обращенные к женщинам"

Стихи поэтесс, обращенные к женщинам
Составители Элла Ромм, Михаил Ромм

Сборник

Пролог. Десятая муза

Гречанка Сапфо с острова Лесбос в VII–VI веках до н. э. выражала свои любовные чувства в стихах, которые исполнялись под аккомпанемент лиры. Это были лирические стихи одной из величайших поэтов античного мира. Соотечественники называли ее Десятой Музой. Биографические данные о ней отрывочны и ненадежны, читатель может найти эту информацию в Википедии. У основания лесбийской школы стихосложения (т. е. школы острова Лесбос) стояли поэт и исполнитель на кифаре и лире Арион из Коринфа и “отец греческой музыки” Терпандер из Антиссы. Ариону приписывается изобретение и/или популяризация дифирамба как жанра хорового сценического исполнения. Терпандера можно считать также предтечей лирической поэзии, благодаря его вкладу в развитие греческого музыкального искусства. Сапфо считается их наследницей.

До нас дошло всего около 650 строк поэзии Сапфо из предположительно 10 тысяч написанных ею. Она сочиняла эпиграммы, элегические и ямбические (развлекательные) стихи, но более всего известна своей лирической поэзией, то есть такой, которая выражает чувства и настроение самого автора.

Сексуальность Сапфо остается поводом для разногласий среди историков и по сей день. В начале греческой комедийной традиции ей приписывали многочисленные гетеросексуальные связи. Гораздо позже, с финала III века до н. э., появились сообщения о непостоянстве ее сексуальных предпочтений и связях с женщинами. Однако согласия на этот счёт так и не возникло, и более поздние авторы считали сведения о гомосексуальных связях Сапфо ложными. Ученые наших дней так и не договорились между собой о той роли, которую играла гомосексуальная любовь в ее жизни и даже в творчестве. Обычно они интерпретируют ее стихи согласно представлениям о человеческой сексуальности и морали, характерным для текущего времени. С одной стороны, многие наши современники уже не сомневаются в гомосексуальном характере ее отдельных стихотворений. Но другие авторы считают, что подобная постановка вопроса для самой Сапфо и любого человека античности представлялась бы бессмысленной. Греческий Эрот был богом и дружбы, и любви, а Филотес – богиней (или духом) привязанности как дружеской, так и сексуальной.

Для нас важен тот “нимб”, которым покрыт образ античной поэтессы. Она сочиняла лирические стихи, обращенные как к женщинам, так и к мужчинам. Было это любовной лирикой, проявлением дружеского или наставнического чувства, судить читателю. Ниже приводятся стихотворения Сапфо в переводе Викентия Вересаева. Любую лирическую поэтессу наших дней можно считать наследницей не только мифологической Эвтерпы, но и исторической Сапфо с острова Лесбос.

В этой книге собраны лирические стихи, в которых поэтессы обращаются к женщинам.

Михаил Ромм

Из Сапфо
(Переводы В. В. Вересаева)

«Богу равным кажется мне по счастью…»

 
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
 
 
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слова.
 
 
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
 
 
По́том жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
 
 
Но терпи, терпи: чересчур далеко
Все зашло…
 

«Стоит лишь взглянуть на тебя …»
(сохранившийся фрагмент стихотворения)

 
Стоит лишь взглянуть на тебя, – такую
Кто же станет сравнивать с Гермионой!
Нет, тебя с Еленой сравнить не стыдно
Золотокудрой,
Если можно смертных равнять с богиней…
 

Из Серебряного века

Марина Цветаева

 
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
– А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел!
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
– А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод!
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
– Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
 

25 октября 1914

 
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий – рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, —
Сильнее, чем я – желанной!
Мир – весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд
– Не более – вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей – без гнева.
– Ваш маленький Кай замерз,
О Снежная Королева!
 

26 октября 1914

 
Как весело сиял снежинками
Ваш серый, мой соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты, ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась, – шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддевки – парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден,
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник – желтую свечу…
– О светская, с кольцом опаловым
Рука! – О, вся моя напасть! —
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть.
Как в монастырскую гостиницу
– Гул колокольный и закат, —
Блаженные, как именинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам хорошеть до старости
Клялась, и просыпала соль,
Как трижды мне – Вы были в ярости!
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
 

Декабрь 1914

 
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю,
Но тоска во мне – слишком вечная,
Чтоб была ты мне – первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе – наугад – простила я,
Ничего не знав – даже имени!
О люби меня, о люби меня!
Вижу я по губам – извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется – приступом!
Платье – шелковым, черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, —
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за лето!
Не цветок, – стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого,
Увезенный – с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, —
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, —
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я,
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
 

14 января 1915

 
Могу ли не вспоминать я
Тот запах White Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
Мы были: я – в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы – в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом, без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски.
– Не женщина и не мальчик,
Но что-то сильней меня!
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то, в шутливом тоне:
– «Знакомьтесь же, господа».
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, —
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню – над синей вазой —
Как звякнули наши рюмки!
– «О будьте моим Орестом!»
И я Вам дала цветок.
Смеясь – над моей ли фразой? —
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили – платок.
 

28 января 1915

 
Все глаза под солнцем – жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно не клялась —
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Оком не повесть…
Видишь крестик кипарисный?
Он тебе знаком! —
Все проснется – только свистни
Под моим окном!
 

22 февраля 1915

 
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои,
И глаза – кого-кого-то
Взглядом не дарят! —
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью – видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
Все равно – канун! —
Этот рот до поцелуя
Твоего – был юн.
Взгляд – до взгляда – смел и светел,
Сердце – лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути!
 

28 апреля 1915

 
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты,
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. – Их волосы, как шлем.
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?!
 

Вознесение, 1915

 
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон – под конем – кремня,
Стройный прыжок с коня,
И – в самоцветных зернах —
Два челночка узорных.
А во второй – другой —
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды,
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
– Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
 

14 июля 1915

 
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!
И лучше – пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
 
 
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
 
 
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной —
Красноречив!
 
 
Я Вас люблю. – Как грозовая туча
Над Вами – грех —
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
 
 
За то, что мы, что наши жизни – разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
 
 
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! —
Уж не спасти!
 
 
За эту дрожь, за то – что – неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы – не он.
 

16 октября 1914

 
Уж часы – который час? —
Прозвенели.
Впадины огромных глаз,
Платья струйчатый атлас…
Еле-еле вижу Вас,
Еле-еле.
У соседнего крыльца
Свет погашен.
Где-то любят без конца…
Очерк Вашего лица
Очень страшен.
В комнате полутемно,
Ночь – едина.
Лунным светом пронзено,
Углубленное окно —
Словно льдина.
– Вы сдались? – звучит вопрос.
– Не боролась.
Голос от луны замерз.
Голос – словно за сто верст
Этот голос!
Лунный луч меж нами встал,
Миром движа.
Нестерпимо заблистал
Бешеных волос металл
Темно-рыжий.
Бег истории забыт
В лунном беге.
Зеркало луну дробит.
Отдаленный звон копыт,
Скрип телеги.
Уличный фонарь потух,
Бег – уменьшен.
Скоро пропоет петух
Расставание для двух
Юных женщин.
 

1 ноября 1914

 
Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам:
«Шалость – жизнь мне, имя – шалость.
Смейся, кто не глуп!»
И не видели усталость
Побледневших губ.
Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
– Слишком розовой и юной
Я была для Вас!
Тающая легче снега,
Я была – как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,
Скрип песка под зубом, или
Стали по стеклу…
– Только Вы не уловили
Грозную стрелу
Легких слов моих, и нежность
Гнева напоказ…
– Каменную безнадежность
Всех моих проказ!
 

29 мая 1913

София Парнок

Девочкой маленькой

ты мне предстала неловкою.

Сапфо

 
"Девочкой маленькой ты мне
               предстала неловкою" —
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть
               в бешеном сердце сменя,—
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
 
 
Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,
Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком…
В дом мой вступила ты, счастлива мной,
               как обновкою:
Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком,—
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
 
 
Но под ударом любви ты – что золото ковкое!
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою…
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
 

1915

 
Глаза распахнуты, и стиснут рот.
И хочется мне крикнуть грубо:
О, бестолковая! Наоборот, —
Закрой, закрой глаза, открой мне губы!
Вот так, мучительница… Наконец!..
Не будем торопиться всуе.
Пускай спешит неопытный юнец, —
Люблю я пятилетку в поцелуе!
 

1932

 
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!..
Наперекор небесным промфинпланам,
Для нас среди зимы вернулся май
И зацвела зеленая поляна,
Где яблоня над нами вся в цвету
Душистые клонила опахала,
И где земля, как ты, благоухала,
И бабочки любились на лету…
Мы на год старше, но не все ль равно,—
Старее на год старое вино,
Еще вкусней познаний зрелых яства…
Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй!
 

Ноябрь 1932

Людмила Вилькина

 
Тяжелый запах роз в моей темнице.
Темница – комната. Придешь ли? Жду.
Все ало здесь, как в пламенном аду.
Одна лежу в прозрачной власянице.
Как подобает скованной Царице
(А грех – предатель в жизненном саду) —
Я телом лишь к ногам твоим паду,
Моя душа в божественной деснице.
Вот ты вошла, и шеи и груди
Коснулась молча тонкими руками.
Сестра моя, возлюбленная, жди…
Мы падаем под жгучими волнами.
Друг друга любим или славим страсть,
Отрадно нам под знойным вихрем – пасть.
 

Вера Гедройц

 
Не надо – нет – не разжимай объятий
Не выпускай меня – не надо слов.
Твой поцелуй так жгуче ароматен,
И, как шатер, беззвезден наш альков.
Еще – опять – века изжить в мгновенье,
Дай умереть – сама умри со мной.
Ночь молчаливая льет чары исступленья,
Росою звонкою на землю сводит зной.
Вот распахнулись звездные палаты,
В лобзаньи слившись жизнию одной,
Не надо – нет – не разжимай объятий,
Дай умереть! Сама умри со мной!
 

23.06.1925.

Татьяна Ефименко

 
Я видела тебя мельком в лугах в апреле,
Ты шла за мной вдали,
Но смеха твоего серебряные трели
Меня не увлекли.
 
 
Я видела тебя сидящей в летнем парке,
Где день уже потух.
Твой взгляд искал меня, и губы были ярки,
И низкий шепот глух.
 
 
И в третий раз теперь мы встретились: ты в доме,
Твой сладкий запах тут
В измятой простыне, в духах, в раскрытом томе,
В мечтах, что тайно жгут.
 
 
Ты здесь… Осенний дождь шумит….Тебя я вижу…
В кругу от лампы лик
Бледней, чем смерть сама, измученней и тише,
И вот следы вериг.
Хочу, хочу тебя. Целую маску злую,
Скорей глаза зажмурь.
И синее пятно и шрамы ног целую —
Следы дорог и бурь, —
 
 
И пальцы гибких рук, привлекших к изголовью,
К лицу, лицо мое,
И рот, смешавший вкус плодов душистых с кровью
В любовное питье.
 

Изабелла Гриневская

 
Как песней жаворонок в поле
Победно гонит зимний сон,
И как весну из злой неволи
К свободе призывает он,
Так речь твоя о лучшей доле,
Так речи нежной милый звон
Из сердца вырвал ропот боли
Мятежный и безумный стон.
 
 
В груди моей больной, усталой
Вновь ожила, затрепетала
Давно угасшая любовь;
 
 
Меня опять пленяют горы
Улыбки, и цветы, и взоры,
Могу страдать и плакать вновь.
 

 
Мой день угас, как гаснет взгляд,
И ночь свой полог опустила,
На нем узорами горят
С печалью тайною светила.
 
 
Над морем стих цветущий сад,
Умолкли на ладье ветрила,
Лишь волны тихо шепчут в лад
Про ту, что сердце мне разбила.
 
 
Хочу смутить их мирный ряд!
И, раньше, чем заря проснется,
Пускай он грозно всколыхнется.
 
 
Пусть волны всей земле кричат,
Что скрыли в беспросветном море
Они мое немое горе.
 

Мирра Лохвицкая

 
За смоль эбеновых волос,
За эти кудри завитые,
Я б волны отдала густые
Своих тяжелых русых кос.
 
 
И детски-звонкий лепет мой
Отдам за голос незабвенный,
Твой голос, – низкий и грудной,
Как шепот страсти сокровенной.
 
 
Мой взор горящий каждый раз
Тускнеет, встретясь с долгим взором
Твоих печальных темных глаз,
Как перед мрачным приговором.
 
 
Очей твоих немая ночь
Смущает тайною своею…
Я не могу тебе помочь,
Я разгадать тебя не смею!
 
 
Но если злобы клевета
Тебя не минет, верь, – едва ли
Тебя осудят те уста,
Что так недавно целовали.
 

 
Тише! Спи! Под шум и свист метели
Мы с тобой сплелись в стальной клубок.
Мне тепло в пуху твоей постели,
Мне уютно в мягкой колыбели
На ветвях твоих прекрасных ног.
Я сомкну серебряные звенья,
Сжав тебя в объятьях ледяных.
В сладком тренье дам тебе забвенье
И сменится вечностью мгновенье,
Вечностью бессмертных ласк моих.
Жизнь и смерть! С концом свиты начала.
Посмотри – ласкаясь и шутя,
Я вонзаю трепетное жало
Глубже, глубже… Что ж ты замолчала,
Ты уснула? – Бедное дитя!
 

Из наших современниц

Наталья Воронцова-Юрьева

 
Я буду сегодня немножечко новой, —
как вымысел (можно – вранье).
Как долго Вы звали меня Воронцовой
и путали имя мое!
 
 
Я буду сегодня немножечко Вашей
(как музыка, сон и Дали).
Вы можете звать меня просто Наташей,
а нравится – Натали.
 
 
Я буду Вам лучшей – красивой и первой! —
во всем соблюдая черед,
я буду сегодня Вам преданно-верной
(а может, наоборот).
 
 
Монашкой, гризеткой, изысканной дамой, —
вся к Вашим услугам, мадам! —
самим совершенством, – единственной самой! —
такою, как хочется Вам.
 
 
И это не важно – любовь или порно,
во тьме ли, при свете ли дня.
Я буду сегодня тиха и покорна, —
возьмите меня!..
 

 
А умных нет. А глупых истребили.
А гениев под корень извели.
И девочку во мне не долюбили.
И женщиной во мне пренебрегли.
А может, просто счастья испугалась?
А может, просто к сути дорвалась?
А девочка со мной не наигралась.
И женщина со мной не наспалась.
Но было скучно вечно штопать рану
и вечно жить, и вечно быть в чести!
А девочке со мной не по карману.
И женщине со мной не по пути.
Ах, знаю, знаю! Слишком изменилась:
у всех была и всем изолгалась.
А девочка со мною не простилась.
И женщина меня не дождалась.
И я опять к ним истово влекома
прощеньем, возвращеньем и виной!
Но девочка со мною не знакома.
И женщина знакома – не со мной.
 

Элла Титова-Ромм (Майка)

 
Мне хотелось тобой дышать,
Я тебя целовала впрок —
Так ребенка целует мать:
Каждый пальчик и рук, и ног.
Отбирала тебя у всех,
Говорила: «Попробуй, тронь!»
Ты святыня моя, и грех,
Ты мой ветер и мой огонь.
Ты подарена мне судьбой
Или чем-то еще, бог весть.
Я теряю тебя! Постой!
Разве горе страшнее есть?
Ледяною клюкой норд-вест
Неуютно стучится в дом.
Расставания тяжкий крест
Мне тащить на плече своем.
 

1999

 
Заварен чай, и в доме пахнет мятой,
Отложены до времени стихи,
Кукушка из часов грозит расплатой
За все мои внезапные грехи.
А всех грехов-то: три-четыре слова,
И голоса мучительный аккорд,
И поиск королевства неземного,
Где ты живешь всему наперекор.
Я в нем искала для себя обитель,
Приют, покой, как хочешь называй,
Но не поддался ангел мой, хранитель,
Врата не отворил в запретный рай.
Ты медлила и не звала в дорогу,
Я по губам читаю до сих пор:
"Уйди. Забудь. И прошлого не трогай.
Не разводи обманчивый костер."
Ну, вот и все. Мои попытки тщетны —
Меня в острог не пустят сторожа.
Мне не увидеть твой дворец запретный —
Нас разделила мертвая межа.
Палач смеется, он ведь дела мастер:
Короткий взмах, и голову долой…
А ты браслетик крутишь на запястье.
И не корона – нимб над головой.
 

1999

 
Я лишилась ума, обнаружив твою улыбку
И ощупав ее настороженным зрительным нервом.
Изначально себя уверяя: "Не шибко, не шибко!
У нее терема, у тебя только домик фанерный."
Я забыла покой, взгляд твой испив губами,
И твой голос поймав лабиринтом моих извилин.
Все до тебя созданное изрублено топорами,
Именами знакомыми приговор изобилен.
Я к тебе прикоснусь, да после сумею ли выжить?
Рваться на части между адом и раем?
Я люблю Королеву не из соображений престижа —
Да какой тут престиж, если об этом никто не знает?
Ты меня не хотела приблизить к запретному трону
И прощенья просила за то, что явилась некстати,
Но когда я сама над тобой водрузила корону,
Разве этот обряд показался тебе неприятен?
Что за бред я несу… Во Флориду! Скорее в дорогу!
Я устала мечтать, как меня вознесет самолет,
Точно к Богу в Эдем – к твоему островному порогу —
Только этот мираж все равно ни к чему не ведет.
Я теряю твой образ и мучаюсь страшною мукой,
Без тебя моя жизнь неизбежно слетает в кювет,
Только мне предстоит до конца исстрадаться
                                                    разлукой
И стихи заучить наизусть, словно Ветхий Завет.
Вот и сказке конец. Расставаться – обычное дело.
Непутевое счастье тарелкой летит со стола,
И тебе не узнать, что на том же я троне сидела,
И корону носила, и также любимой была.
 

1999