Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть III: Мудрость"

Я приказал подать себе самый лучший чай и принести самых дорогих сигарет. Это были замашки тех времен, когда я «работал шпионом» в Сайгоне. Тогда меня мало интересовало качество того, что я ем, пью или курю. Я часто даже названий всей этой чепухи не запоминал. Я просто заказывал «самое дорогое». Даже приходя в бордель, я заказывал самую дорогую девочку. И система работала. В Сайгоне в те времена «самое дорогое» на самом деле означало «самое лучшее». Потому что богатый человек мог и обидеться, а люди в те времена зарабатывали очень по-разному и среди обиженных вполне мог попасться и бандит. А обиженный бандит… Или, что еще хуже, обиженный мастер Минь…

Я не торопился. Если я правильно понимал, то сейчас сюда для выяснения должен явиться «начальник мафии», так сказать, «голова змеи». Такой аналог мамаши-медведицы, которая должна как минимум выяснить, кто обидел ее малышей. Наверняка хозяин ресторана уже позвонил боссу этих шестерых. Вряд ли сейчас у «головы» много людей, его «бизнес» только разворачивается, так что все более или менее важные дела он должен решать сам.

Я не собирался останавливать мафию. Это невозможно, а я человек трезвый и прагматичный. Но я собирался (во всяком случае, пока) жить в этом городе, и если каждая деревенщина, только вчера привезенная из какой-то вьетнамской глуши, начнет устанавливать свои правила и навязывать их мне… Если кому-то нравится подчиняться этим бандитам и платить им дань – пожалуйста, это их дело. Но я-то уже забыл, как это можно – подчиняться кому-то.

То, что я пил чай и думал обо всякой чепухе, совершенно не означало, что я хоть чего-то не видел. Само собой, босс вошел не через главный вход (важная персона должна «ходить своими путями»), а через кухню. Конечно, если бы я и сам не был такой, ему бы удалось меня удивить. А так… Был он один, хотя в том, что телохранитель (может, и пара) у него был, я не сомневался. Его просто не могло не быть. Человеку такого ранга положен телохранитель, нужен он ему или нет. Видимо, в этот раз босс оставил его на кухне. А что, пусть поест человек, пока хозяин «решает вопросы». Да и неприлично ему идти ко мне с телохранителем, я то могу подумать, что он меня боится. Может, он и вправду пока не боится. Но это ненадолго – меня все боятся. А чем он отличается от всего прочего сброда?

Босс оказался очень представительным мужчиной лет пятидесяти, с интеллигентным, я бы даже сказал, приятным лицом. Но я смотрел не на лицо, я, не скрываясь, смотрел ему в глаза тем самым «семейным фирменным» взглядом – «как тигр смотрит на курицу». А что – двойная польза. Я понимаю, с кем имею дело (я очень хорошо чувствую человека по глазам, еще дед научил), а он сразу чувствует, с кем собирается связаться. И далеко не всем это нравится.

Босс повел себя чрезвычайно аккуратно. А чего ему хамить, если для этого есть другие люди. У него же совсем иные методы работы. Подойдя к столику, он очень вежливо попросил разрешения присесть. Я безразлично пожал плечами. Кочевряжиться без причины я не собирался. Лично он ничего мне плохого не сделал. Пока, во всяком случае.

Босс уселся и поднял руку, подзывая официанта. Тот возник мгновенно, видимо, он только этого и ждал. Заказав себе тоже «самого дорогого чаю», босс мило улыбнулся и сказал:

– Уважаемый мастер Минь, вам привет от вашего уважаемого учителя мастера Вана.

Не будь надменно-презрительная маска намертво приклеена к моему лицу, я бы выдал свое изумление. А так: «Привет так привет. От мастера Вана так от мастера Вана».

А босс (звали его Кань), не переставая улыбаться, извлек из кармана очень модного и столь же дорогого пиджака конверт и положил его на стол.

Да, босс – молодец! Такой неожиданный, совершенно непредсказуемый ход. После него наша встреча сразу оказалась не такой, как я себе ее представлял. Потому что вести себя с человеком, у которого есть письмо от моего многоуважаемого учителя, следует несколько не так, как с обычным бандитом. Точнее, совсем не так. Впрочем, спешить не нужно. Все по порядку: прочту письмо, тогда и решу, что мне делать. Может, там черной тушью на белой бумаге написано, что я должен свернуть боссу шею. Или, наоборот, сам бежать отсюда сломя голову. Нет, лучше все-таки первое – привычнее.

Письмо было запечатано печатью Вана. Эту нефритовую печать, доставшуюся мастеру Вану по наследству от другого мастера Вана, его далекого предка, жившего в XV веке, я прекрасно помнил. Это была совсем не простая печать: документ, на котором стоял ее оттиск, открывал «подателю сего» двери любой вьетнамской традиционной школы воинских искусств. Печать была цела, что давало надежду на то, что письмо никто не читал. Хотя к услугам мафии умельцы на любой вкус…

Не размышляя далее, я в знак уважения приложил печать ко лбу и вскрыл письмо. Видимо, Ван не был уверен, что его послание не будет проходить «цензуру», и написал его по-китайски. Молодец старик, хоть какая-то, но еще одна степень защиты. Само собой, китайцев миллиарды и найти одного китайца-переводчика нетрудно, но все-таки это лишний шаг, да и никто не скажет, что китайцы любят вьетнамскую мафию. Кроме того, они такие же хитрые, как вьетнамцы, – могут такого понапереводить…

Так и не сказав боссу ни слова, я приступил к чтению.

«Зная тебя, я не думаю, что ты сильно изменился. В тебе всегда было слишком много тигра и слишком мало змеи. Я не имею в виду технику змеи, которую я тебе преподавал. Ее-то как раз ты усвоил прекрасно. Я хочу сказать, что в тебе слишком много огня и ярости от тигра и совсем нет покоя и мудрости, присущих змее.

Человек, который передаст тебе это письмо, и есть олицетворение змеи, наверняка до тебя уже дошли слухи о нем и ты знаешь, что он глава местной мафии – «голова змеи». Как ни странно, несмотря на то что он несомненный бандит, сволочь он вполне умеренная, я бы даже сказал, что по-своему он вполне порядочный человек. Слово свое, по крайней мере, держит, а к тебе будет относиться с подобающим уважением. Так что поговори с ним. У него своя мудрость, которую я просил тебе передать.

P. S. Если сочтешь нужным, можешь показать ему мое письмо. Я человек прямой и честный, пусть он знает, что я о нем думаю».

Несмотря на мое молчание, босс не выказывал никаких признаков нетерпения. Казалось, он мог, все так же благодушно улыбаясь, потягивать чай до утра.

«Да, – подумал я, – вот это школа. Я его в упор не вижу, а он все так же мило мне улыбается и готов ждать, пока великий мастер Минь соблаговолит заговорить с ним. Ну что ж, такой человек, будь он хоть трижды бандит, заслуживает уважительной беседы. Тем более он вроде как с рекомендательным письмом. И от кого!»

– Прошу меня простить, уважаемый господин Кань. Я совершенно не так представлял нашу беседу и повел себя не должным образом, – заговорил я. – Но это, – я показал на письмо, – полностью меняет дело. Благодарю вас за весть от мастера Вана. – Тут я привстал и (удивляясь сам себе) даже слегка поклонился.

– Что вы, уважаемый мастер Минь, – замахал руками Кань. – Это я должен извиняться за то, что не принес вам письмо сразу после своего приезда. Сами понимаете, поначалу, пока бизнес не отлажен, всегда много разных дел. И все срочные. Также прошу меня простить за сегодняшний инцидент. Эти шестеро – мои люди, те еще помощнички, все приходится делать самому. В ваших краях их иначе как деревенщиной не называют. Сами понимаете, они таких людей, как вы, никогда в жизни не видели. Но, думаю, особых неприятностей они вам не доставили. Осмелюсь предположить, что вы даже получили удовольствие, – тонко улыбнулся он. – И еще благодарю, что вы не искалечили никого из этих тупых крестьян. – Тут он слегка привстал и в свою очередь поклонился.

На этом, как я понял, официальная часть была окончена и Кань перешел к делу (судя по его тону, избиение своих бойцов он не считал достойным дальнейшего обсуждения: остались целы и ладно, урок будет).

– Уважаемый мастер Ван просил, чтобы я, как бы это поаккуратнее сказать, помог вам, мастер Минь, взглянуть на жизнь несколько под другим углом. Вы позволите мне говорить без излишних восточных церемоний?

«Молодец, – подумал я. – Прямо как я. Ну я-то, понятно, у американцев нахватался. А этот берет быка за рога, вроде он не сладкий восточный человек, а самый настоящий гринго. Может, такой подход сформировался у него за время нелегкой «службы» в мафии? Ну как по мне, то так намного быстрее, честнее и лучше».

– Так вот, – продолжил Кань, – прошу не обижаться, но сейчас я просто передам тебе слова твоего учителя.

«Ух ты, – восхитился я, – как он заговорил, начав передавать слова Вана. Сразу на «ты» перешел и куда только «Вы» с большой буквы подевалось. Если так дальше пойдет, то он меня, пожалуй, в ученики запишет».

– Разумеется, – кивнул я, – говори прямо.

Судя по усмешке, Кань тоже заметил, что я перешел с ним на «ты». Он удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Ван говорил, что воспитывал тебя, как воина. И ты смотришь на жизнь, как воин, – прямо и без полутонов. Видеть всю картину, не деля ее на черное-белое и плохое-хорошее, – это уже свойство, более присущее мудрецу, а не воину. Хотя если воин в конце концов не становится мудрецом, значит его учитель чего-то ему недодал или он сам чего-то не сумел взять. Обстоятельства так сложились, что Ван не имел возможности отдать тебе все. Поэтому он просил меня открыть тебе кое-что. Немного, но важное. Он просил поговорить с тобой о мудрости.

Тут он сделал паузу, давая мне усвоить услышанное. И был прав; я перестал притворяться истуканом и все мои эмоции босс наверняка мог прочитать на моем лице.

Как говорил мой советский ученик Володя, «я просто охренел». И было от чего: меня, Героя Вьетнама, будет учить какой-то бандит! И чему учить – мудрости! Можно сказать, что бандит будет делать из воина мудреца.

Не отвечая ни слова, я протянул Каню письмо Вана, указав пальцем на слова «…несомненный бандит, сволочь он вполне умеренная…». Кань взял письмо, не торопясь прочел от начала до конца, после чего вернул мне лист, предварительно аккуратно сложив его. Затем он откинулся на спинку стула и сказал:

– Время позднее, а я еще не ужинал – забегался. Из-за тебя, между прочим. Так что ты мне должен ужин. Или я тебе, как договоримся.

Не дожидаясь ответа, он подозвал официанта и стал заказывать обильный изысканный ужин, человек минимум на пять. Я не возражал. Мне тоже хотелось есть, а после того, как умевший блестяще готовить Мо уехал, я стал питаться попроще и разнообразить меню никак не помешало бы.

Во время еды мы не говорили. Казалось, что Кань любил поесть не меньше, чем Мо, да и отвлекаться от такой еды было грех. Нас не беспокоили. Только в самом начале трапезы из-за двери, ведущей на кухню, выглянул человек (наверняка телохранитель Каня) и Кань еле заметно отрицательно покачал головой. Закончив есть, Кань вытер салфеткой губы и без перехода спросил:

– Итак, что тебя не устраивает? Или, точнее, чем я тебя не устраиваю? Как ты понимаешь, я не набиваюсь в твои наставники. У меня и своих оболтусов достаточно. А какие они идиоты, ты сам видел.

Его откровенность я оценил. Видимо, узнав, что босс Кань отправляется в Ирландию, мастер Ван, уровень связей которого был известен только ему одному, попросил (или надавил, он вполне был на это способен) на кого-то из боссов босса Кань. И тому велели просто сделать то, о чем просили уважаемые люди.

Не успел я ответить, как Кань (видимо, он был большим мастаком «сбивать ритм») «передернул» тему.

– Ладно, время позднее. Пора и по домам. Думаю, скоро встретимся. Да, и кто платит за обед, ты или я? Или финансы мастера Миня выглядят так же скромно, как и его костюм?

Обед был прекрасным и к тому же я терпеть не мог, когда за меня платят. Так что заплатить по счету я не возражал. Наоборот, я любил угощать, любил платить и делал это всегда с удовольствием. Но спустить подначку про «скромные финансы мастера Миня»… Поэтому я сказал сладким голосом:

– Само собой, платит мастер Минь. Только он хочет знать, приходить ли ему на следующую встречу, если, разумеется, она состоится, тоже с телохранителем, как уважаемый босс Кань?

– Какой телохранитель? – искренне удивился Кань. Нет никакого телохранителя.

– А тот мрачный человек, который выглядывал из-за кухонной двери и которому ты делал какие-то знаки? Ты же не мог не обратить внимание, что я заметил и его, и то, как ты, завидев его, отрицательно покачал головой. Скажи еще, что это не твой охранник.

– Само собой, мой, чей же еще, – не стал спорить Кань. – Только тот знак, который я ему подавал, означал, что он мне больше не нужен и может идти домой. Ты очень наблюдательный, но наивный. Ты не понимаешь значения того, что видишь. В той части Вьетнама, откуда я родом, таких людей называют простофилями. Ты их называешь деревенщиной. Сам подумай, зачем мне охранник, который, кстати, тебе в подметки не годится, когда со мной ужинаешь ты? Вот тебе и первый урок мудрости: ты только что стерпел, что я назвал тебя простофилей, ты целый вечер бесплатно работал на меня телохранителем и, наконец, сейчас ты заплатишь за мой роскошный ужин. Я не знаю, что это такое, но в любом случае это не мудрость, даже не житейская, не говоря уже о настоящей. Нет, знаю, – это тоже мудрость, только «простофильская».

И заметь, я еще не упоминал о том, что так много повидавший и переживший человек, как ты, специально возвращается, чтобы избить каких-то жалких остолопов. А не упоминал я об этом не потому, что забыл или решил не огорчать тебя, а потому, что тут и говорить не о чем: это уж точно самая настоящая, я бы сказал, классическая, хрестоматийная «не-мудрость».

После ухода Каня я так хохотал, что еще долго не мог встать из-за стола. Когда я наконец успокоился, ко мне подошел хозяин, который терпеливо ожидал на почтительном расстоянии, пока я насмеюсь вдоволь, и передал мне записку от Каня. Там было сказано: «Если тебе еще интересно и если я лично тебе еще не надоел, приглашаю тебя к себе в офис. Мой человек с машиной будет завтра в шесть вечера у твоего подъезда. Не пожалеешь, покажу тебе «житейскую» мудрость. Пусть это и не истинная, не настоящая мудрость, но будет поучительно». Подпись была смешная: «Босс (к сожалению, не твой) Кань».

Возвращаясь домой, я уже твердо знал, что завтра обязательно пойду на встречу с Канем. Судя по тому, как он вел себя, прощаясь, – он тоже. Меня, стыдно сказать, больше интересовала не та мудрость, которую Кань называл «истинной и настоящей», а та, которую он считал «житейской». Что такое «настоящая» мудрость, я не очень понимал (во всяком случае, пока), а вот то, как он с помощью «житейской» мудрости сумел всего за пару часов построить с таким нелюдимым человеком, как я, почти приятельские отношения, впечатляло.

Так что до завтра, босс (к счастью, не мой).

«Хотя говорят, что есть множество хороших дхарм (праведных образов жизни), подобно тому как есть множество золотых украшений, единственная реальность всех этих дхарм – самопожертвование (тьяга), так же как единственная реальность всех украшений – золото».

«Гуру Вачака Коваи» (849)

Сказка о житейской мудрости

– Запомни, – строго оборвал его Карлсон. – «Пустяки, дело житейское» про пироги не говорят. Но делать нечего, попробуем обойтись булочками.

Астрид Линдгрен, «Малыш и Карлсон»

Мы изучаем предания о людях прошлого, чтобы довериться их мудрости и не быть корыстолюбивыми. Когда мы отказываемся от своих пристрастий, следуем наставлениям древних и советуемся с друзьями, наши дела идут хорошо, а неудачи минуют нас.

Ямамото Цунэтомо, «Хагакурэ»

Есть понятия, которые используют все, но которым никто не может дать однозначного определения. Если точнее, то любой человек может дать такое определение, но у каждого оно будет разным. При этом подчас различие будет кардинальным. К числу таких понятий относится и мудрость. Никто точно не знает, что это такое, и тем более не может сказать, что такое, например, мудрость житейская. Некоторые называют ее старостью, некоторые опытом, а некоторые – хитростью. И это правильно, ибо в каждом из этих определений есть смысл и каждый человек сам решает, что для него мудрость. И житейская в том числе.

А может, и нет никакой житейской мудрости?
(Рассказано самим учителем Минем)

«Тем, кто позволяет своему уму блуждать и там и сям, ничто не будет удаваться».

«Гуру Вачака Коваи» (913)

Время для меня всегда было важно. Меня учили, что есть много разных времен: обычное, или профанное, время волшебное, или «цигунское» время, «воинское» время, или время жизни и смерти… Еще есть время «здесь и сейчас», когда нет ни прошлого, ни будущего, а стало быть, вообще нет времени. Объяснять это долго и трудно, а объяснить невозможно. Поэтому скажу просто и коротко: мне всегда было интересно, как человек обращается с отведенным ему временем и как он относится к времени других, ведь правило «опоздание – это кража чужого времени» никто не отменял.

Поэтому назавтра я вышел из дому немного заранее, чтобы увидеть, когда подъедет обещанная Канем машина. Машина прибыла ровно без пяти шесть и стала аккуратно напротив подъезда. Это был неприметный серенький форд, не новый, но надраенный до блеска.

За рулем сидел тот самый, похожий на шакала вьетнамец, с которого я начал вчерашнее «показательное выступление». Это же надо, до чего крепкая у него башка, я-то думал, что он отлеживается после сотрясения мозга. Когда он вышел из машины, чтобы открыть мне дверцу (молодец Кань, как он его выдрессировал), я понял, что на этот раз он был с оружием. Не знаю как, но я «чую», когда у человека есть огнестрельное оружие. Это как запах. То ли металла, то ли пороха, то ли огня. А может, вообще не запах, а просто похожее чувство. Оно появилось у меня уже во время войны, когда я «шпионствовал» в Сайгоне. Когда я, вернувшись, спросил у Вана, что это такое, тот завел речь совсем о другом.

– Как ты думаешь, почему я такой удачливый охотник?

– Такой опыт и такое мастерство, разве этого мало?! – удивился я.

– Но есть охотники моложе, сильнее и намного злее до охоты, чем я. Тем более все они используют огнестрельное оружие. Причем на выбор, хочешь американское, хочешь советское, хочешь автомат, хочешь снайперская винтовка с оптическим прицелом.

Насчет оружия у нас с Ваном были принципиальные разногласия. У меня при упоминании АКМ губы сами растягивались в улыбке, а у «каменного» Вана начинали дрожать руки, когда он брал (с моей, разумеется, подачи) его в руки.

Вообще для меня вопрос был достаточно неожиданным. Я просто знал, что Ван – это лучший во Вьетнаме мастер, лучший учитель, лучший охотник. А как же иначе. Понятное дело: «Мой мастер лучший в мире». И точка, на этом мирная часть беседы заканчивается. Но вот почему он лучший?

Видя мое недоумение, Ван не стал тянуть и объяснил сам.

– Мастерство, это, конечно, само собой. – Он самодовольно разгладил бороду. – Никто из нынешних сопляков не убьет тигра одной стрелой и не выйдет на него с ножом, если одной стрелы окажется недостаточно. На это способен только старый Ван. Но есть еще одно. Никому из них не удается так легко подойти к тигру на расстояние выстрела, как старому Вану. Почему?

– Ну это-то как раз вполне понятно: старый Ван умеет передвигаться в джунглях незаметнее тигра.

– Конечно. А еще?

– Не знаю, – начал раздражаться я. – Если старый Ван захочет, он сам мне скажет.

– Скажет, скажет, – засмеялся Ван. – Теперь ты не тот сопляк, которому можно было отвечать или не отвечать. Теперь ты и сам охотник хоть куда. – Тут он вдруг перестал смеяться и тяжело вздохнул. – Увы, не на тигров… Но к делу. Я намного легче подбираюсь к тигру, потому что он не боится меня. Он вообще не слишком боится человека, он боится оружия. Как он понимает, что человек вооружен, я не знаю. Я думаю, что он чует запах металла, пороха, смазки, гари… Но что чувствует тигр, знает только тигр. А я, вопреки тому, что многие обо мне думают, простой старик. И при себе у меня только лук, который если чем и пахнет, так только сухим деревом. Еще нож с деревянной ручкой и лезвием, упрятанным в кожаные ножны. Так что я пахну лишь старым безобидным человеком, деревом и кожей. Чего тут бояться царю джунглей?

От слов «старый безобидный человек» мне стало так весело, как не было давно. Я не знал никого, кто назвал бы Вана безобидным. Ну разве что он сам…

– Итак, я ответил на твой вопрос? – поинтересовался Ван.

– Выходит, что я чую огнестрельное оружие, как тигр? – удивился я.

– Точно сказать не могу, потому что я не знаю, как его чувствует тигр и как его чувствуешь ты. Но вообще очень похоже. А давай-ка мы купим черной и желтой краски и раскрасим тебя в полоску? Приделаем тебе веревочный хвост, усы и будешь зарабатывать, демонстрируя деревенщине номер под названием «голозадый тигр Минь».

Ван шутил так редко, что я остолбенел. Только растерянно спросил:

– А почему голозадый?

– А ты когда-нибудь видел тигра в штанах? – серьезным голосом произнес Ван.

Ну, голозадый я или нет, но о присутствии оружия я знаю точно. А тут и знать было нечего: Шакал неумело закрепил кобуру и, когда он брался за ручку, открывая мне дверцу машины, кобура выпирала у него из-под пиджака. Дверь он открыл мне грамотно: заднюю правую. Конечно, в личном автомобиле самым почетным считается место рядом с водителем, в служебном же – правое заднее. А в Ирландии, как я заметил, таксисты вообще не любят, когда пассажир сидит рядом с ними. Так что Шакал делал все правильно: деловая поездка, беседовать ему со мной явно не хотелось, так что почетное «задне-правое» место было в самый раз.

Но вышло несколько иначе. Заглянув в салон, я увидел, что Шакал оставил ключи в замке, – видимо, не всему его успели научить. Я обошел машину, сел на место водителя, завел мотор и, уже трогая с места, махнул ему:

– Садись.

Едва он успел плюхнуться на заднее сиденье, как я нажал на газ. Машинка было ухоженная: она и заводилась мгновенно, и разгонялась быстро. Шакал (я все время наблюдал за ним в зеркало) сидел совершенно ошеломленный. Может, у него и правда сотрясение мозга. Тогда ему за руль точно нельзя, и я его правильно заменил. Куда ехать, я знал, еще вчера выяснил у хозяина ресторана, где офис Каня, так что добрались мы быстро. Городок маленький, здесь в любой конец 15–20 минут. А тут вышло и того быстрее. На то, что за мной всю дорогу от самого дома следовал еще один серенький неприметный фордик, я решил не обращать внимания: уважать начали – езжу с эскортом.

Выходя из машины, я бросил Шакалу ключи. Я же не простой врач; для того чтобы выяснить, есть ли у человека сотрясение мозга, мне не обязательно проверять рефлексы и спрашивать его, терял ли он сознание, сыпались ли у него «искры из глаз» и есть ли у него «головокружения, усиливающиеся при повороте головы и наклонах». Все эти западные «фокусы» я, конечно, знал, но были у меня и другие способы, позволяющие выяснить все, вообще не задавая вопросов.

Брошенные ключи Шакал поймал нормально, даже одной рукой. При этом на ногах он стоял вполне уверенно и его не «бросало» из стороны в сторону при резких движениях. Ну и хорошо, мне лечить не придется.

В офисе Каня меня ждал сюрприз. Не могу сказать, что он меня обрадовал, но Кань в очередной раз показал, что он несомненный мастер неожиданных поворотов. На месте секретарши сидела несравненная Занг. Увидев меня, она выскочила из-за стола и бросилась ко мне так, будто я был человеком, которого она ждала всю свою жизнь.

«Тоже актриса, – подумал я. – Но, конечно, до Каня ей далеко, класс не тот. Хотя если она поработает на него достаточно долго, то вполне может и научиться, вон как старается».

А Занг уже говорила без остановки (может, и бывали мгновения, когда она молчала, но лично мне за время нашего короткого знакомства этого видеть не доводилось). Она рассказывала мне, какой я молодец, что наказал вчерашних хамов. Хотя она только что с несколькими познакомилась и они оказались хорошими ребятами, только выпили вчера лишнего. И какой душка босс Кань, который сегодня прямо с утра предложил ей работу и дал ей машину с шофером, чтобы она поехала в парикмахерскую и сделала прическу, а потом съездила в магазин за деловым костюмом. И все это для того, чтобы она, Занг, вышла на работу прямо сегодня после обеда. А что, она готова, она с удовольствием, она вот даже вечером задержалась.

Я уже начал изнемогать от ее безостановочного трепа, когда, на мое счастье, из своего кабинета выглянул Кань и пригласил меня.

Зайдя к нему, я показал на дверь, за которой скрылась Занг, и развел в восхищении руками.

– Это всего лишь развлечение, – ухмыльнулся Кань. – Настоящий урок житейской мудрости будет чуть позже, а это так, попутно. Смотри, я ничего не сделал просто так. Вчера, используя удачный случай, я нашел (а сегодня уже нанял) себе секретаршу «с обложки», потому что мне положена очень красивая и очень дорогая секретарша, так же, как положены телохранитель, большой дом и очень дорогая машина последней модели. Получается, что неудачу (то, что ты сделал с моими людьми) я сумел превратить в удачу, а это очень важно – уметь использовать счастливое стечение обстоятельств.

Что Занг болтает много, – так это чепуха. У меня есть другая, настоящая секретарша, для работы. Очень суровая тетка, она эту быстро к порядку приучит.

И, наконец, я развлек и удивил тебя. Само собой, я не ожидал, что она тебя заинтересует. Я уже знаю, что тебе нравятся здоровенные белые девицы с пышными формами и легким характером. Так что это – лишь простой урок практичности и умения использовать жизненные обстоятельства.

Кстати, мой человек хорошо себя чувствует? А то я знаю, что машину вел ты, может, ему было нехорошо?

– Ему очень хорошо, у него даже нет сотрясения мозга, я его по пути к тебе уже обследовал. Ты ему только скажи, чтобы ремень у кобуры отпустил, а то из-под пиджака выпирает.

Про кобуру Кань пропустил мимо ушей, а то, как я ухитрился «обследовать» человека «по пути», его заинтересовало.

– А меня можешь так же обследовать? А то я к врачам не люблю ходить. Боюсь я их, к ним попади, живым уже не выпустят, замучают анализами, обследованиями, пропишут кучу лекарств и посадят на диету. А если ты такой же врач, как боец…

Тут я задумался, а потом сказал:

– Как боец я лучше. – Потом подумал еще и добавил: – Но очень ненамного. Меня всему учили параллельно. Так что если боец я, например, на 20 баллов, то врач – на 19. Устроит?

– Еще бы! – обрадовался Кань. – Вот тебе еще урок. Пользуйся услугами только самых лучших доступных тебе специалистов, а если встретишь такого человека, то старайся не только заплатить ему деньги (причем немалые, потому что скромная оплата – это признак неуважения), но и подружиться с ним. Деньги это, разумеется, само собой. Но обед в хорошем ресторане точно лишним не будет. Кстати, с меня обед.

– Само собой, – согласился я. – И, кстати, осмотр окончен и диагноз поставлен.

– Это как? – удивился Кань.

– А я его уже вчера поставил, когда мы ужинали. Я смотрел, как ты ешь, какая пища (горькая, сладкая, кислая, соленая) тебе нравится, что ты предпочитаешь пить, слушал, как звучит твой голос, смотрел, как блестят у тебя глаза, как ты движешься, в каком ритме и насколько глубоко ты дышишь. Даже прислушивался, как ты отрыгиваешь. В общем, полный осмотр. И не забывай, ты прощался со мной за руку.

– А при чем тут рука?

– При всем! Пульс, влажность кожи, сила и энергичность пожатия. Есть смешная история по поводу пульсовой диагностики. Вероятнее всего, просто легенда, хотя такие мастера, как мой дед или мой учитель Ван, вполне могли бы показывать подобные фокусы. Рассказать?

– Конечно, расскажи. Я люблю всякие сказки, они помогают морочить людям голову. А я это дело очень люблю.

– Ван был большим специалистом по пульсовой диагностике и собирал очень старые рукописи, посвященные этому. Один из этих манускриптов приписывали врачу по прозвищу «Царь лекарств». Так вот, Ван рассказал мне историю (сам он в ее правдивость, разумеется, не верил) о его искусстве.

Однажды прославленного врача пригласили, чтобы он обследовал императрицу. В Запретном городе никто, кроме императора, не смел открыто смотреть на женщин (а на императрицу тем более), поэтому диагноз можно было поставить только по пульсу. Чтобы врач не видел императрицу, между ними поставили ширму. Врач попросил императрицу обвязать свое запястье тонкой нитью и передать ему из-за ширмы конец этой нити. Императрица (видимо, не так уж и тяжко была она больна) решила развлечься. Свой конец нити она привязала к ножке стула. Взявшись за нить, врач сказал: «Нить привязана не к живому существу». Тогда императрица привязала нить к лапке своей собачонки. На этот раз врач сказал: «Это пульс не человека, а животного». Угомонившись, императрица наконец привязала нить к своему запястью. Тогда врач точно определил причину болезни, прислал лекарство, и скоро императрица была здорова.

– Ладно, красивая сказка. Но меня больше интересует мое здоровье. Что ты скажешь по этому поводу? Чем обрадуешь?

– Когда я учился в московском мединституте, среди моих однокурсников ходило множество врачебных анекдотов. Все, без исключения, мрачные. И я запомнил, что никакой врач не может ничем и никогда обрадовать пациента. Самое лучшее и приятное, что он может сказать, – это «ваш диагноз не подтвердился» и «у вас нормальные анализы».

– Не тяни, говори давай, – не терпелось Каню.

«Ага, – подумал я, – вот это и есть его слабое место. Очень беспокоится о своем здоровье. Понятное дело, сейчас у него все есть, ему бы жить да жить. Причем жить долго и в хорошем состоянии. Забеспокоишься тут. Как говорил один старый врач, заведующая баклабораторией в студенческой больнице, объясняя, за что больные дарят ей («врачу, который не лечит») презенты: «Своя кака каждому дорога!»

Вслух же я сказал:

– Поздравляю! Босс Кань здоров, как бойцовый буйвол.

Тут надо понимать, что для вьетнамца такое сравнение ни в коем случае не является оскорблением. Наоборот, вьетнамцы настолько почитают это животное, что говорят о нем, как о глубокоуважаемом мужчине (в переводе на английский это звучит примерно как «уважаемый мистер буйвол»). На севере Вьетнама каждый год проводят бои буйволов. Участвуют в них огромные буйволы в расцвете сил (это где-то 16–18 лет), весом больше тонны и с размахом рогов до двух метров. Такой «боец» стоит как минимум тысяч пять долларов. После боев этих зверей (даже победителей) забивают и продают их мясо долларов по 250 за килограмм. Обычай такой: люди думают, что пожирая кого-то сильного, они станут такими же сильными, как тот, кого они сожрали.