Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть I: Ци-Гун"

Обычно у всех у них было много (разумеется, по вьетнамским меркам) денег. Так что вскоре я снимал хорошую квартиру, был прилично одет и обут. В те времена я никогда точно не знал, сколько у меня денег. «Полные карманы» будет, пожалуй, самым точным определением.

Тех, кого я убивал, мне жалко не было, потому что совсем недавно я получил известие о том, что мою невесту убило разрывом американской бомбы. Никто их сюда не звал и здесь они находили свою судьбу. А судьбой для многих из них был я.

Шпионом я пробыл долго, год, не меньше. Привык уже (если к такому вообще можно привыкнуть). И тут неожиданно явился связной. Это было неправильно, потому что без моего вызова появляться он не должен был. Но он явился и сообщил, что мне немедленно следует вернуться. Мне было все равно. Мне уже было давно все равно. Собираться мне было не нужно, все мое (граната, нож и деньги) было со мной. Прощаться тоже было не с кем, разве что с продажными девками из самого дорогого борделя Сайгона, которые любили меня за то, что я платил, не считая, и всегда долларами (знали бы они, откуда у меня эти зеленые бумажки!).

Выход из города и переход через линию фронта прошел без сучка и задоринки. Возможно, потому, что я не пошел маршрутом, которым хотел вести нас проводник, сопровождавший связного.

Вообще я замечал, что чутье, которое так старательно и умело развивал во мне учитель Ван, за время моей жизни в Сайгоне очень обострилось. Однажды я вышел из дома, заранее точно зная, что сейчас что-то произойдет. И когда за спиной завизжали тормоза, я уже падал на асфальт, одновременно бросая через плечо гранату, которую я почему-то положил себе в карман перед выходом. Потом выяснилось, что кто-то меня «сдал» и военная полиция поджидала меня в засаде у съемной квартиры. Потом говорили, что приказ у них был взять меня, по возможности, живым. На то, что это удастся, никто особенно не рассчитывал, поэтому более вероятным считался второй вариант: «взять мертвым».

Но, как оказалось, был еще и третий вариант: я ушел. Дальше я перешел на запасную квартиру, сменил одежду и надел очки. Само собой, у меня были и запасные документы, так что второй раз найти меня они уже никак не могли. Разве что по внешности. Но это было очень маловероятно – для белых все азиаты на одно лицо. И я еще позволил себя развлечься – пошел в дамскую парикмахерскую и сделал завивку. У меня и так с волосами проблем не было, а тут еще стало казаться, что у меня на голове большая черная шапка. Красивая, кстати, девкам понравилась, многие мне завидовали.

После случая с засадой мне стало казаться, что теперь я мог себе позволить не придерживаться никаких правил (традиционно это называлось «стать выше метода»), полагаясь исключительно на интуицию. Уже позднее я специально отправился в джунгли, чтобы проверить, так ли это на самом деле. С людьми у меня получалось, а вот получится ли с настоящим мастером… А главным мастером в джунглях был, разумеется, тигр.

Поэтому одно из основных «правил безопасности» в джунглях было связано именно с ним. Звучало оно так: никогда не проходить туда и обратно одной дорогой. Дело в том, что тигр – это не тупая скотина, рассчитывающая только на свою силу. Конечно, на силу он тоже рассчитывает, на такую силу вполне можно положиться. Но больше он рассчитывает на хитрость и безграничное терпение. Поэтому он никогда не нападает на человека сразу, без подготовки, из неудобной позиции. Нет, он пропускает человека, выбирает наиболее удобное место для прыжка и ложится в засаду, ждать, когда человек вернется обратно и можно будет броситься на него сзади. Именно поэтому никто в джунглях одной дорогой два раза не ходит.

Ван, который всю жизнь охотился на тигров, говорил, что он их «чувствует», я ему верил (учитель как-никак), но как он это делает, я не представлял. Теперь пришло время проверить, чему я научился за время, прожитое в постоянной опасности.

Чтобы выполнить задуманное, мне нужно было вернуться к учителю Вану, что я и сделал в один из своих краткосрочных отпусков. Проучившись пять лет у Вана, который очень любил говорить про повадки тигров, я точно знал места, в которых их всегда можно было встретить. И вот именно в таком месте я и собирался поступить не по правилам («стать выше метода»), прогуливаясь одной и той же дорогой до тех пор, пока не встречу тигра.

Так что я вышел на самую «тигриную тропу», как называл ее учитель Ван, или «тигриный бульвар», как окрестил это место я. Вперед «по бульвару» я шел совсем недолго. А когда повернул назад – меня уже ждали. Это был миг моего торжества. Вон под теми кустами за поворотом затаился тигр. Я его не видел, не мог видеть. Во-первых, прятаться в джунглях лучше тигра умеет только учитель Ван, а, во-вторых, увидеть его за поворотом тропы было просто невозможно. Именно на это и была рассчитана засада: до поворота увидеть тигра еще невозможно, а после поворота (что тоже очень непросто) – уже бесполезно. А мне не надо было видеть – я точно знал, где он. Охотиться на него я не собирался (это был хлеб учителя Вана), поэтому просто повернулся и пошел прочь, точно зная, что тигр тоже не станет на меня охотиться.

Ван говорил, что тигра почувствовать труднее, чем человека. У человека много мыслей, его энергия всегда неуравновешенна, а ум мечется, как обезьяна. Тигр же может лежать в засаде сутками, оставаясь при этом совершенно расслабленным и спокойным. Так может вести себя только истинный мастер.

Однажды, еще во времена моего обучения, Ван даже устроил мне экзамен.

– Ты, – сказал он, – мастер движения. Ты как огонь, тебя не схватишь, можно обжечься. Многим покажется, что это и есть мастерство. Но это только внешняя, видимая половина мастерства. Только когда ты станешь мастером покоя (которое я иногда называю мастерством воды), ты обретешь целостное мастерство. Так что черный пояс, который я тебе когда-нибудь дам и который, несомненно, будет заслуженным, – это просто знак того, что дальше ты пойдешь сам. Кстати, я не уверен, что при твоем характере ты когда-нибудь сможешь обрести мастерство покоя.

Я знал, что Ван, как и мой дед, никогда не говорит ни одного пустого слова (один деревенский житель про него говорил так: «У мастера Вана слово нужно купить»), скорее, он был склонен промолчать целый день. Свои слова про огонь и воду он тут же подкрепил делом, устроив мне экзамен. Дело было знакомое – поединок.

В этот раз Ван велел постоянно атаковать его. Я с удовольствием тут же прыгнул вперед. Но мой порыв погас, действительно затух, как язык пламени. Такой техники (я бы сказал скорее, метода ведения боя) Ван мне еще не показывал. Все мои удары вязли, глохли, исчезали в его защите, как бы поглощались ею.

При этом я, молодой и ретивый, уставал все больше, а старик оставался совершенно спокоен и безмятежен. «Спокойная вода горного озера в безветренную погоду», – мелькнула у меня неожиданная мысль.

Когда мы закончили, я был весь «в мыле», а старый учитель Ван спокоен, радостен и безмятежен.

– Ты похож на загнанную лошадь, – прокомментировал он мое тяжелое дыхание. – А все потому что дыхание – это огонь. А огонь не может гореть долго. Рано или поздно дрова прогорят. Вода же может быть спокойна сколь угодно долго.

С этих дней он часто «играл» со мной в этой манере, так что я успел к ней привыкнуть. Но сам оставаться в схватке таким же спокойным, как он, я не мог. Поэтому однажды он решил дать мне самому понять, что такое истинное спокойствие, которое он называл спокойствием тигра, лежащего в засаде.

Когда Ван стал говорить про тигра, я сразу вспомнил, как он еще в начале наших занятий стал мне передавать технику змеи. Дед и отец обучали меня только семейному стилю тигра, так что когда я попал к Вану, он посчитал, что я слишком «янский» и что меня нужно начинать учить стилю змеи, значительно более иньскому, чем «тигр», который я практиковал до этого. Но дело сразу пошло плохо, потому что я не понимал, чего Ван хочет.

Тогда он пошел в хижину и, порывшись в груде какого-то старья, которого у него были целые залежи (деревенский старьевщик бы обзавидовался), вытащил оттуда древнюю, но вполне еще крепкую клетку. Этот антиквариат он вручил мне и велел отправиться в джунгли и поймать змею, любую, на мой выбор. Даже сейчас помню, как я обрадовался – вместо того чтобы заниматься с Ваном, можно гулять на свободе как минимум целый день. Нет, день это мало, я уже предвкушал, как буду ловить змею всю неделю.

Как обычно, Ван «вычислил» меня сразу. Вряд ли он мог читать мои мысли (вот настроение и эмоции «считывал» точно), скорее, он сам когда-то был точно таким же. Так что, строго посмотрев на меня, он приказал, чтобы к обеду я уже был дома со змеей в клетке.

Змею я поймал за час, а все остальное время гулял в джунглях. Взглянув на мою добычу, Ван одобрительно кивнул, и мы приступили к нашей скромной трапезе. После обеда Ван обычно спал. Не возбранялось это и мне, разумеется, после того, как я помою посуду. Я тогда еще удивлялся, что такой строгий Ван разрешает мне валяться после обеда. Сам став учителем, я понял, что дело не в его неожиданной снисходительности (чем-чем, а этой чертой по отношению к ученикам Ван не отличался), просто без дневного отдыха я тогда не выдержал бы его «круглосуточного» обучения.

Но в этот раз было иначе. Укладываясь спать, Ван велел мне сегодня не ложиться, а вместо этого садиться в тень и смотреть на змею. Зачем мне было смотреть на змею, я не понимал – я таких змей перевидал и переловил множество, но спросить не осмелился и стал делать, что велено. Смотрел я старательно. Но, глядя на дивной красоты змею, плавно перетекавшую, буквально струившуюся по дну клетки, я не заметил, как заснул. Снилась мне все та же змея.

Как всегда, старик проснулся раньше меня (он вообще говорил, что я не мастер рукопашного боя, а мастер дрыхнуть). Но, застав меня спящим, он, к моему огромному удивлению, не стал меня наказывать, а приказал, не просыпаясь (он так и сказал: «не просыпаясь»), показать ему технику змеи.

– Немного лучше, – поглядев, сказал он. – А теперь сделаем так. Змею я тебе запрещаю кормить. Отпустишь ты ее, только когда сумеешь понять, чего я хочу от тебя, показывая технику змеи. Вот я и посмотрю, что случится раньше: ты начнешь думать и поймешь, что от тебя требуется, или сдохнет эта твоя ползучая тварь.

Змею мне было совсем жалко. Они для того и созданы, чтобы их ловить и есть. Но съесть змею или сделать из нее лекарство – это нормально, а заморить ее голодом – это было совершенно неправильно, я бы сказал, «не по-хозяйски». А к этой змее я уже начал привыкать, она мне даже стала нравиться. Тем более я понимал, что технику змеи мне выучить все равно придется… Поэтому я решил постараться: и научусь, и змейку выпущу. Так что на следующее утро, встав пораньше, я без напоминаний уселся смотреть на змею. На этот раз, глядя на ее плавные движения, я понял, что ничего сложного от меня Ван не требовал. Стиль змеи не был сложнее стиля тигра. Он просто был мягче. Поняв это, я стал повторять технику, показанную мне Ваном. Мне даже понравилось – сил требовалось намного меньше, после стиля тигра я просто отдыхал.

Как всегда, старик оказался тут как тут, а я, увлекшись «новыми танцами», и не заметил, что он внимательно наблюдал за мной.

– Все, можешь отпускать змею, когда захочешь, – сказал он. – Сегодня отдыхаешь целый день.

Потом я узнал, что Ван никогда не хвалил учеников. Он считал, что старательно заниматься, почитать учителя, заглядывать ему в рот, следить за каждым его движением и выполнять каждое его указание – это святая обязанность ученика. За что же тут хвалить? За то, что человек делает то, что должен? Но, как оказалось, похвала у него тоже была. Звучала он так: «Сегодня отдыхаешь целый день». Жалко, что пользовался он ею редко. Раз в год, не чаще.

Но прошло время и он снова вернулся к стилю тигра. Против моего семейного стиля он ничего не имел. «Просто, – говорил он, – я наполню его новым пониманием, дам тебе почувствовать внутреннее спокойствие тигра. Твои дед и отец это, конечно, знают, только они не могли тебе этого передать, ты бы тогда не понял. А теперь самое время».

Способ для передачи этого состояния Ван снова выбрал совсем простой. Он велел мне устроиться где-то в укромном месте («лечь в засаду, как тигр») и расслабиться. В результате я должен быть прийти в состояние тигра, поджидающего добычу. Это состояние можно наблюдать не только в джунглях и не только у тигра. В нем же пребывает и домашний кот, поджидающий мышь у норы.

– Так что можно и кота взять в качестве примера, – говорил Ван. – Просто тигр больше, внушительнее, нагляднее. Да и тебе он ближе – семейный стиль все-таки. А состояние простое. Вроде сон и вроде не сон, вроде расслаблен, а вроде готов в любое мгновение к прыжку. Вообще это скорее состояние Ци-Гун. Тебе дед наверняка говорил о нем.

– Конечно, говорил, – откликнулся я, – только он его называл «кажется, есть, кажется, нет».

– Вот именно. То кажется, что тигр лежит, а то кажется, будто солнечные зайчики так легли на листву.

Проследив, как я «улегся в засаду», Ван ушел. В очередной раз я понял, как просто говорить и как не просто сделать. Легко сказать, расслабиться и не шевелиться. А когда под боком твердо, когда одна летучая тварь вьется в воздухе, постоянно зудя над ухом, а другая (уже ползучая) тварь бесшумно струится в траве… Вот тут попробуй расслабиться и достичь состояния Ци-Гун.

Нечто подобное я видел позднее, в армии. Там никто не пытался сделать из меня снайпера, но как их готовят, мне довелось однажды наблюдать. Их сутками заставляли лежать неподвижно. Эта игра у них называлась «кто кого перележит». Суть ее заключалась в том, что снайпер опасен, пока никто его не видит. Стоит ему пошевелиться, как чужой снайпер, который где-то лежит так же неподвижно, может заметить его. И тогда его песенка спета: снайпер, даже чужой, промахивается редко. Так что часто выживают не те, кто лучше стреляет, а те, кто терпеливее, лежит неподвижно.

Но у снайперов наука другая, им просто нужно привыкнуть лежать сколько нужно, причем в любых условиях.

А методика «тигра, лежащего в засаде» требовала умения входить в состояние Ци-Гун. Научиться этому было значительно труднее, но зато, если человек научался, то он мог находиться без движения очень длительное время, причем без вредных последствий для здоровья.

Так что тот тигр, который ждал меня в засаде, находясь в состоянии безмолвия, был несомненным мастером Ци-Гун. И то, что я его сумел «учуять», означало, что я мастер как минимум не хуже него. И могу уже не столько следовать правилам Ци-Гун, сколько своим собственным. И ходить в джунглях не предписанными способами (вроде «не ходить дважды одним путем»), а своими собственными.

Именно это «тигриное чутье» и привычка ходить только своими путями спасли мне жизнь и в тот раз, когда я вместе со связным выходил из Сайгона. Как оказалось, проводник, нанятый им, должен был завести нас в ловушку. Разумеется, я этого не знал, мне просто не захотелось идти так, как вел нас он. Ориентировался я на местности не хуже дикого зверя, так что выйти к цели мог тысячью разных путей. Когда я сменил направление, проводник не на шутку переполошился и начал пугать нас, говоря, что так мы точно не пройдем. Его поведение мне очень не понравилось и я «втихую» решил выяснить у связного, давно ли он знает проводника. Оказалось, что выходить нужно было срочно, наших проверенных проводников в тот момент на месте не было, а этот случайно подвернулся под руку. Таких случайностей я не любил и решил поговорить с проводником по-свойски, тем более что очень уж он мне не нравился. Правду мне люди говорили всегда, я умел спрашивать. Этого тоже не пришлось уговаривать – отнекивался минут пять, после чего сказал, где нас ждет засада. Идти было далеко и я решил не тащить предателя с собой – больно мелкая сошка. Могу сказать одно: он не мучился.

Добрались мы без приключений. Нас уже ждали. Не говоря ни слова (сказали только, что ввиду большой секретности), меня выкупали, постригли, переодели и приказали надеть награды (к моему большому удивлению, их было не так уж и мало). Оказалось, что меня ждала потрясающая неожиданность: не более и не менее как Золотая звезда Героя Народных Вооруженных сил, которой меня награждал сам Хо Ши Мин. Случай был совершенно беспрецедентный, я никак не мог поверить, что такое происходит именно со мной. Но это факт, эту звезду я умудрился сохранить до сих пор.

Как я воевал после этого, больше я рассказывать не хочу. Я сам понимал, в кого (точнее, во что) превращаюсь. Это было то, о чем предупреждал меня учитель Ван:

– Человеку нравится делать то, что он умеет делать хорошо. Особое удовольствие от своей работы получает мастер, который наслаждается не только результатом своей работы, но и своим мастерством все то время, которое он работает. Вот ты все стараешься из всех сил, хочешь стать мастером. И это хорошо. Но задумайся, какое мастерство у человека, практикующего боевые искусства. И от чего он может начать получать удовольствие.

Казалось, что тогда я пропустил эти его слова мимо ушей. Но пришло время и я их вспомнил. Мало того, оказалось, что теперь я понимаю, о чем он говорил: искусство настоящего мастера рукопашного боя заключается в умении убивать. И когда он начинает получать удовольствие от своего мастерства… Еще я стал понимать, почему учитель Ван часто сетовал, что у него нет времени обучать меня игре на флейте, рисованию и каллиграфии. Это и был тот противовес, который «встраивался» в человека при обучении его воинским искусствам. Иначе говоря, та часть, которая помогала избежать деформирования психики, неизбежно возникающего при серьезном обучении, связанном с умением «причинять вред» другим людям.

Правда, один противовес они с дедом все-таки успели в меня «установить». Один, зато самый важный. Благодаря их стараниям я умел хорошо лечить и теперь твердо знал, чего я на самом деле хочу.

И тут пригодилась моя Золотая звезда. Как героя Вьетнама меня неожиданно (как, впрочем, и всегда) отправили на учебу.

Мира у себя в стране я практически не увидел, так что из войны попал не только в другую страну, но и в другую, мирную, жизнь.

Куда нас везут, нам (даже офицерам вроде меня) не сказали – просто посадили в самолет и мы полетели. Когда самолет сел, нам объявили: «СССР». Мне, опять же, как герою Вьетнама повезло – я попал, как и мечтал, в медицинский институт. Другим повезло меньше. Один мой знакомый, тоже собиравшийся стать врачом, попал в так называемое ПТУ и несколько лет вместо медицины осваивал специальность горного рабочего. Разумеется, ничего он там не осваивал, а просто (как он выражался) «пахал в шахте на лопате». Единственное, что он в этом профессионально-техническом училище изучил в совершенстве, – это русский мат, который употреблял при каждом удобном случае. Кроме лингвистического, так сказать, достижения, у него было еще и «достижение» физическое: от постоянной работы с лопатой у него выступили вены на руках и он показывал всем свои предплечья. Видимо, он никогда раньше тяжело не работал, поэтому случившееся вызывало у него такое большое удивление.

Мне, конечно, было полегче. Хотя случалось всякое. Сначала меня положили в стационар и стали, как они выражались, «гнать глистов». Это у меня-то, традиционного лекаря в восьмом поколении, который про глистов и травы для борьбы с ними знал больше, чем все эти врачи вместе взятые. Но они не отставали, заставляли пить таблетки, угрожая, что иначе скажут руководителю нашей группы и меня «отправят на родину». Это была серьезная угроза – «на родину» отправляли за малейшую провинность, а уж там провинившихся точно ничего хорошего не ожидало. Да и вообще возвращаться из мирной жизни «на родину» мне совершенно не хотелось. Так что я покорился и согласился пить таблетки. Но какие же они были доверчивые идиоты: поверили, что я действительно стану пить их отраву, которая, как я понимал, травит не только глистов, но и человека.

Обмануть их было легко. Тут мне пригодилось «искусство обманщика», которому меня обучил мастер Ван. Говорил он так: «Искусство рукопашного боя – это, конечно, очень хорошо. Но иногда проще обмануть человека, чем упираться, как баран, и использовать силу. Соглашайся, но жди подходящего момента и делай все по-своему». Так я и поступил. Я улыбался, брал из рук медсестры таблетки, бросал их в рот, запивал водой. Все это требовалось делать при ней, потому что какой-то деревенский остолоп уже пытался выплевывать таблетки и попался на этом. Ну что ж, у него не было учителя Вана, который научил меня в том числе и тому, как сделать вид, что ты съел предложенную еду, а на самом деле… А на самом деле я, не переставая улыбаться, отходил за угол, выплевывал в ладонь кашу, в которую превращались таблетки, и степенно шел в туалет, сполоснуть рот и выбросить «кашу» в унитаз. Воду я после этого всегда сливал, ибо Ван учил меня: в мастерстве нет мелочей. Например, даже совсем небольшая царапина от когтей тигра может привести к заражению крови, даже крохотное пятно туши может испортить каллиграфическую надпись.

В больнице меня продержали недолго, так как я был (разумеется, если не считать нескольких шрамов) совершенно здоров. Все врачи удивлялись, говорили, что такие здоровые люди им редко встречаются. Я не стал говорить, что им просто не попадались люди, занимающиеся Ци-Гун.

Когда я вышел из больницы, меня отправили в общежитие. Было мне там скучно. С соотечественниками мне было совершенно не интересно, о чем мне, мастеру и боевому офицеру, было говорить с этими сопляками, которые попали в медицинский институт прямо со школьной скамьи. Их я просто не замечал. Но оказалось, что они заметили меня. А дело было так.

Переход к мирной жизни оказался для меня непростым. Несколько месяцев я совершенно ничего не хотел. Вернувшись с занятий, я ложился лицом к стене и лежал так до утра. Мне почти не хотелось есть. Мало того, мне даже не хотелось практиковать! Ни боевое искусство, ни Ци-Гун! Я сам не понимал, как такое со мной может быть, но это было так. Спустя какое-то время я стал оживать. Выразилось это в том, что я стал много, очень много пить и курить. Курил и пил я и раньше, но не по бутылке вина и не по пачке сигарет в день. Это тоже никого не касалось, потому что пил я в одиночку, а выпив, не дебоширил, а ложился спать.

Потом и это прошло. Видимо, долго пить я не мог – здоровый организм сопротивлялся и победил. Пить я, конечно, не бросил, но теперь точнее это можно было назвать словом «выпивать»: нечасто, немного и в достойной компании. Правда, тот же самый здоровый организм стал требовать другого – женского общества. Поэтому в общежитие я стал возвращаться поздно. А так как после одиннадцати (или двенадцати, точно не помню) вечера двери закрывали, то я повадился ходить через комнату вьетнамцев, живущих на первом этаже. Радости им это никак не доставляло: среди ночи приходит Минь, стучит в окно, требует его впустить. Приходится вставать, открывать окно, а Минь, «как будто так и надо», не говоря «спасибо», проходит мимо них и, не торопясь, выходит в коридор, даже не закрывая за собой дверь.

Вот тут-то мои соотечественники и стали меня замечать. Отказать мне они почему-то не решались, хотя никто не знал, что я мастер, через что я прошел и что я умею. Может, углядели во мне нечто, что удерживало их от неосмотрительного шага. А может, просто трусливые попались. Поэтому поступили они иначе: обратились к двум «соотечественникам», которые не скрывали (мало того, они это афишировали), что обладают навыками боевых искусств. Они даже называли себя мастерами! Один из них обнаглел настолько, что взялся обучать группу советских студентов рукопашному бою. И это ему вполне сходило с рук – в СССР тогда был большой интерес к азиатским боевым искусствам, а настоящего мастера еще никто не видел. Как-то случайно я увидел занятия, который проводил этот мастер. Попадись он мне в джунглях…

И вот однажды, когда в очередной раз ночью я возвращался в общежитие через окно, меня вместо робких обитателей «проходной» комнаты встретили двое этих «мастеров». Увидев, что в комнате, кроме них, никого нет, я обрадовался – можно было не стесняться. Калечить или тем более убивать их я, разумеется, не собирался. Но спускать такое неуважение к себе я тоже не предполагал. Поэтому я спокойно взял ближайший стул, ударом ладони разломал его, взял в руки удобный обломок от него и так же спокойно встал спиной к стене. Все это я проделал, не сводя глаз с этой «мастерской» парочки.

Нападать на меня им сразу расхотелось. Видимо, все-таки во Вьетнаме они видели настоящих мастеров, потому что один из них что-то тут же начал шептать другому на ухо. Мой чуткий слух позволил мне разобрать, что он говорил (кстати, эти слова в свой адрес я уже слышал не один раз). Прошу меня простить, я просто делаю дословный перевод с вьетнамского языка на русский: «Бросаем это дело на х…, он очень х…во смотрит, этот Минь». Тут они не ошиблись: еще шаг ко мне навстречу…

На этом, собственно, мои отношения с соотечественниками и закончились. Два этих бойца стали меня обходить десятой дорогой. Видимо, их отношение передалось и всем остальным (а может, что-то и узнали обо мне). Но для меня это было не важно. Важно, что с этих пор меня никто никогда не задевал и даже не пытался общаться. Меня просто боялись. Это было именно то отношение, к которому я привык и которое считал правильным.

Одному мне никогда не было скучно. Кроме того, я знал, что те, кто надо, кому «положено по судьбе», меня найдут. Разумеется, случилось это не сразу. Вначале приходили совсем не те. Например, однажды всех «вьетнамских друзей» пригласили посетить институтскую секцию бокса. Секция эта считалась очень хорошей, потому что высокие показатели в спорте были очень важны для любого советского института и классных спортсменов туда буквально заманивали, обещая им стипендии и возможность вообще не посещать занятия. Я этого никак понять не мог: как в дальнейшей своей жизни человек, который совсем не учился, сможет учить людей? Как по мне, таких ребят надо было без всякой жалости вышвыривать из института (пусть бы себе на здоровье занимались спортом), потому что подпускать к больным такого горе-доктора… Но мое мнение никого не интересовало и я сам пару раз видел, как преподаватели с кафедры физкультуры приходили договариваться насчет своих оболтусов-спортсменов. А чтобы их подопечным не нужно было самим приходить на зачеты и экзамены, они приносили их зачетки и просили других преподавателей «поставить какую-нибудь троечку». Все это я к тому, что боксеры в институтской секции были отборные, многие из них называли себя «мастерами спорта». Что такое «мастер спорта», я, честно говоря, не понимал, да и не очень интересовался.

Но посетить их тренировку я не отказался, потому что, как я понял, речь шла о сравнении западных и восточных боевых искусств. Причем предполагалось показать «вьетнамским друзьям» преимущество бокса перед всеми другими воинскими искусствами. Эти идиоты называли бокс в ринге, окруженном канатами, в перчатках, с судьей, с тремя раундами по три минуты «боевым искусством»! Особенно меня умиляли секунданты, которые подавали бойцам водичку, обмахивали полотенцами, делали массажик плеч. Они только что не целовали этих здоровяков, простите, в зад.

Но в тот вечер делать мне было нечего: выпить, сколько хотел, я уже выпил, свидания с дамой тоже не намечалось. Так что я решил сходить, взглянуть на их «боевое искусство». Оказалось, что из «вьетнамских друзей» пришел я один, так что все внимание уделили мне. Стали спрашивать, как мне нравится бокс. Вообще-то я человек достаточно вежливый: с детства меня учили, что за каждое не аккуратно сказанное слово могут спросить очень строго. Поэтому я вежливо отвечал, что этот спорт мне очень нравится. Хотя как такое может нравиться: люди избивают друг друга и нет в этом ни ума, ни духа.

Так что все было хорошо, пока чемпион института в тяжелом весе (само собой, тоже мастер спорта) не начал избивать грушу. И все кругом ахали и спрашивали меня, как мне нравится его удар: наверное, вьетнамцы – маленькие, легонькие – так не могут.

Тут я не выдержал, видимо, все-так выпил лишнего. Я сказал: «Да, вьетнамцы так не могут, потому что так и не надо. И вообще в боксе не бьют».

Тут все раскудахтались, как куры на деревенском дворе, мол, как это в боксе не бьют. По мне все было просто: ударом называется то, что (разумеется, при правильном исполнении) сразу убивает или калечит. В перчатках так вообще бить не получается – попасть «на точку» невозможно. Конечно, и боксерским ударом можно убить, но это надо бить, как кувалдой, и такого средний боксер в принципе уметь не может.

Примерно так я и сказал, чем вызвал не только возмущение, но немедленный вызов на поединок. Представляю, как это выглядело со стороны: огромный, накачанный тяжеловес «наезжает» на маленького сухого (это чтобы не сказать истощенного) вьетнамца. Весил он, думаю, раза в два больше, чем я. Другой бы на его месте постыдился. Вообще, когда я с ним познакомился поближе, выяснилось, что он очень добродушный парень. Он говорил, что тогда был не прав и сожалеет о случившемся, но уж очень я достал его, оскорбив его любимый бокс.

Отказываться от спарринга (так они это называли) я не стал. По правилам бокса – пожалуйста. Только я не буду надевать перчатки. Тут я их удивил, даже начинающий боксер знает, что в перчатке удар становится тяжелей. Но я-то знал, что и голым кулаком валю буйвола.

Если честно, то мне просто хотелось подраться и тому была личная причина: среди американских солдат было много именно таких парней: здоровенных, холеных и наглых. С такими у меня был особый разговор. Звучало это так: «Хочешь поиграть, ну давай».

Спарринг вышел очень коротким. Драться, как делали это они (махать руками, как мельница, и колотить друг друга куда попало), мне было совершенно не с руки. Так что для них все выглядело непривычно. Боксер бьет меня в голову длинным ударом справа. Я делаю шаг вперед (ну не люблю я длинную дистанцию) и бью его из-под руки в подбородок. Таких скрытых ударов и мастера посильнее его не замечают.

На этом зрелище заканчивается: боксер падает, а я выхожу из ринга. Все происходит в полной тишине. Они ждали боя – они его получили. Только они не знали, как выглядит настоящий бой.

Больше «вьетнамских друзей» на подобные мероприятия не приглашали. Видимо, не хотели снова меня видеть. Зато мне неожиданно «обломился» приз. До этого дня я честнейшим образом ходил на все занятия в институте и даже (можете в это не верить) на физкультуру. Преподавателем у нас был мастер спорта по фехтованию, которому однажды, видимо, стало скучно и он вдруг ни с того ни с сего решил показать нашей группе основную технику фехтования. Начал он правильно – с основ, то есть со стоек. И тут же удивился, когда увидел, что все стойки я с первого раза делаю правильно. Когда он спросил, занимался ли я раньше фехтованием, то я ответил, что нет (разумеется, я работал со всеми восемнадцатью видами холодного оружия, но только у нас это не называлось фехтованием, так что ответил я совершенно честно). Тогда он решил, что я очень способный и что он сможет из меня сделать фехтовальщика. Чтобы увлечь меня, он предложил мне учебный поединок на каких-то длинных железяках, которые он, кажется, называл шпагами (мне лично эта штука сильно напомнила китайский меч цзянь, до которого мой дед был большой охотник и который он называл «оружием благородного мужа»). Я, разумеется, не отказался, мне самому было интересно, как фехтуют здешние «благородные мужи». Различия стали заметны сразу. Я, например, привык драться любым оружием и в любой одежде, а наш препод притащил из своей тренерской каморки кучу всякой, как говорил он, «экипировки» и заставил меня надеть маску, перчатку, белую куртку, которую он называл «колетом». В общем (хотя я и чувствовал себя во всем этом, как клоун), мне «костюмчик» понравился – в таком травм бывает намного меньше. Хотя, с другой стороны, если человек рассчитывает, что его защитит костюм, то никогда в жизни по-настоящему не научится.