Текст книги "Полдень В Нью-Йорке"

– Я на тебе не женюсь. Если ты все расскажешь отцу, это ничего не изменит. Он меня возненавидит, ну и что? Что?!

«Что» как удар хлыста стегануло Надин, отозвалось в ее душе гневом и злобой.

– Подонок, – прошептала она. – Негодяй!.. Конюх!..

Пощечины были многоточием после каждого слова.

Щеки Морсена горели. Он сдержанно проводил её до дверей.

– Прощай, – прошептал он, когда она села в машину…

Надин мчалась в Париж. Ее лихорадила ярость.

Подонок! Боже, какой мерзавец! А она, дура, еще просила отца устроить его судьбу. Хорошо, что встреча с Камю поставила Морсена на место.

Мэтр вежливо дал ему понять, что на сегодня стихи Морсена не представляют интереса. Конечно, есть какие-то находки в форме выражения, да. И некоторые мысли могут, со временем, вырасти в нечто большее. Но… все в будущем.

Отец, присутствуя при разговоре, не раз потом подчеркивал этот факт.

Так этому подлецу и надо! Был конюхом, конюхом и остался!..

Свадьба получилась роскошной. Сольеж пребывал в приподнятом настроении, Луи Коленну, отец жениха, разделял его радость. Молодые светились от счастья.

Не принимая участия в общем веселье, Морсен наблюдал за праздником со стороны. Получив официальное приглашение Сольежа, он чувствовал себя среди гостей не уютно.

Жозеф, будучи старше Надин лет на шесть, был горд и счастлив тем, что от алтаря с ним шла женщина (теперь уже жена), в которой гармонично сочетались обаяние юной девочки и шарм светской львицы. А Надин… Надин улыбалась, думая, что не выдержит, если встретится взглядом с Морсеном.

После свершения обряда, все присутствующие собирались на банкет в огромном доме Сольежа. Жан-Поль разыскал Люка.

– Встреча с Камю не принесла вам ожидаемого. Надеюсь, вы не впали в отчаяние. Я предупреждал Надин, что ничего хорошего из этого не выйдет. Камю в последнее время слишком занят. Его нежелание вникать в тонкости некоторых вещей простительна.

– По крайней мере, на многое я теперь смотрю иначе. В этом заслуга Камю.

– Что вы намерены делать?

– Месяц назад я получил письмо от друга. Он зовет меня к себе, в Невер.

– А как же Париж? В провинции вы либо начнете пить, либо станете хозяином дешевого отеля. Не спешите покидать Париж, Морсен, мой вам совет.

– Я еще вернусь, и тогда…

– Бог вам в помощь, – улыбнулся Сольеж. – Вы поздравили Надин? Нет? Поспешите. Молодые вечером уезжают в Англию. Луи настоял на том, чтобы они совершили свадебное путешествие именно в Англию. Хотя я предпочел бы видеть их на Лазурном берегу. Морсен, давайте сегодня вечером вместе вернемся в Париж, посидим в каком-нибудь ресторане, выпьем вина, поговорим?…

Морсен встретился с Надин, когда начались танцы. Он подошел к новобрачным, улыбнулся Надин, пожал руку Жозефу, поздравил их. Потом спросил:

– Вы уже танцевали? Вы не против, мсье, если я приглашу вашу супругу?

Он вопросительно взглянул на Жозефа. Жозеф пожал плечами.

– Пожалуйста. Дорогая, составь компанию мсье…

– Морсен, – Люк подал руку Надин.

– Морсен? Сольеж говорил мне о вас, но я забыл. Кажется, вы присматривали за его жеребцами?

Мужчины обменялись улыбками, за которыми скрыли мгновенно вспыхнувшую взаимную неприязнь.

Желая быстрее покончить с этим, Надин вцепилась в руку Морсена.

– Не скучай, дорогой, – улыбнулась она мужу.

Завидев невесту, музыканты заиграли медленные ритмы. Публика сразу разбились на пары, которые плавно закружили вокруг Надин и Морсена.

– Что это значит? – Спросила Надин, как только рука Морсена легла ей на талию. – Я думала, у тебя хватит совести не прийти.

– На счет совести не знаю, но наглости присутствовать мне хватило. – Поправил ее Морсен, ведя в танце. – Я пришел выразить свое восхищение невестой. Пожелать приятного свадебного путешествия. Кажется, вы едете в Англию?

– Так захотел отец Жозефа. Зачем ты пришел?

– Однажды ты меня спросила, зачем я не пришел. Тогда я не знал ответа. Не знаю и сейчас.

– Ты лжешь, – улыбнулась Надин. Ее злость на Морсена таяла как лед под жарким солнцем. Уверенная рука Люка так приятно сжимала ее талию, что она обо всем забыла.

– Не прижимайся ко мне слишком сильно, Надин. Это же твоя свадьба!

– Мерзавец, – сквозь улыбку прошептала Надин. – Надеюсь, я увижу тебя после возвращения?

– Ты откровенна. Не знаю, я хотел уехать в Невер.

– Только не это! Я должна тебя увидеть после Англии. Обещай, ты будешь еще в Париже.

– Не могу. – Заметив, как Надин прикусила губы, Люк добавил: – хотя в провинцию мне сейчас не очень охота.

Надин улыбнулась.

– Ты замечательный подонок. Я тебя ненавижу.

– Я тебя тоже обожаю.

После танца он проводил ее до Жозефа, еще раз пожал ему руку и ушел искать Сольежа. В Мо его больше ничто не держало. В Невер не хотелось. Оставался Париж.

Париж, в котором так много всего для жизни поэта, художника или музыканта, что они вынуждены мечтать о всеобщей славе и известности. И если слава не приходит к ним, то гибнут их таланты, разбавленные терпким вкусом вина и любовью многих шлюх.

Париж, который ненавидишь, и перед которым ты бессилен. Ибо видел этот городу тысячу таких как ты. И судьбу каждого кроил на свой лад.

Париж, где женщины всегда милы, а мужчины почти все немного пьяны.

Этот город был способен навсегда влюбить в себя, отравить цинизмом и развратить душу такого человека, как Морсен. Он хорошо это понимал, боялся и все же… Все же он решил остаться.

Как провести время в ожидании Надин, не казалось ему столь уж трудной задачей. Париж полон соблазна. Только ленивому не найдется, чем заняться…

Дни Люк проводил в небольших кафе. По ночам, если его не прельщало желание оказаться в объятиях какой-нибудь расторопной красотки, он полностью отдавался своим идеям.

Мысль передать ощущение мира вокруг себя мимолетными впечатлениями, короткими зарисовками, была столь заманчива, что Морсен прямо-таки заболел ею. Но задачка оказалась на редкость не конкретной, размытой. Он не знал, с чего начать. Метался от одного к другому, вследствие чего «Осколки целого» не могли принять окончательный вид, оставались отрывочными. Проглядывались отдельные куски, отточенные его мыслью, но не дающие общей картины, к которой он стремился. Перед ним словно предстала гигантская мозаика, раздробленная на сотни, тысячи фрагментов, из коих лишь несколько оказалось в его руках.

В двадцать шесть мир действительно кажется мозаичным полотном. Ты, только ты должен вставить в него несколько фрагментов, которые завершат полноту картины. Ощущение этого переполняет твою душу гордостью.

На самом деле, не ты строишь эту мозаику, вовсе не ты. Мало того, ты сам являешься лишь фрагментом этой гигантской картины…

С такой позиции задача Морсена выглядела и вовсе неосуществимой. Песчинка очень много может поведать о песке. Но о пустыне, полной странных законов чужой, непонятной жизни, она ничего не раскроет даже под зорким оком микроскопа.

Так и люди.

Морсен отдавал себе отчет в том, что нехватку знания о других он восполнит воображением, воспользовавшись устоявшимися стереотипами. Но вот о мире, в котором все живут, что он может сказать?

Однажды ночью, когда за окном шумел дождь, он услышал, как за стенкой заныла скрипка. Она не заиграла, не зарыдала, травя душу печалью. Она именно заныла. Тихо, монотонно. И нервы Морсена не выдержали, лопнули. Он швырнул в стенку металлическую пепельницу, а когда все стихло, настежь открыл окно. Холодный сырой воздух тронул шторы. Он подставил руки под дождь…

Утром на его столе лежали исписанные листы, еще хранящие в себе ночную влагу. Чернила расплылись. Он с трудом смог прочесть, проснувшись в обед: «Открыв окно, услышу шум дождя…»

Вечером, сидя в кафе напротив дома, в котором снимал квартиру, Морсен потягивал дешевое сухое вино. Смотрел в окно на спешащих под зонтиком прохожих. И не слушал своего случайного собеседника, который жаловался на рост цен.

– Вы заметили, все дорожает. Куда это нас заведет? Неделю назад пачка этих дрянных сигарет стоила полфранка, а вчера я купил их уже за полтора! Сколько же они будут стоить через месяц, я вас спрашиваю?!

Морсен пожал плечами.

– Вот и я не знаю, – вздохнул его собеседник. – Без них я не могу. Я курить начал на войне. Как только немцы открывали огонь, я закуривал сигарету. Друзья говорили, что это смелость. На самом деле, я закуривал для того, чтобы скрыть, как дрожат мои пальцы и губы от страха и ужаса. Вы даже представить себе не можете паники, которую испытывал я в эти минуты.

– Сейчас не стреляют.

Морсен достал свои сигареты и предложил их собеседнику. Тот отказался.

– Да, сейчас не стреляют.

Они замолчали. Морсен глядел в окно. Его сосед по столику закурил свои сигареты и старался не смотреть на Морсена…

Следующим вечером они опять встретились в кафе. Улыбнулись друг другу как старые знакомые. Но сели за разные столики…

В ту ночь Морсен засиделся за письменным столом до утра. Бесцельность дня, похожесть каждого вечера на предыдущий, монотонная размеренность жизни, отсутствие каких-либо перемен и чувство вины за это, – вот что его беспокоило. Он втискивал в небольшие строчки самые обиходные слова, пытаясь выразить ощущение этой постоянности. Когда был исписан, перечеркнут, скомкан и брошен в мусорное ведро не один десяток листов, он вдруг вспомнил своего случайного собеседника. Немолодое, морщинистое, темное, словно испытало загар огней ада, лицо человека, который курит, скрывая свой ужас и страх. И что-то открылось Морсену. Он взял чистый лист и без единой помарки, на одном дыхании, написал:

 
Затейливые линии судьбы.
Их не прочесть,
ни заново создать.
У них другой язык,
другое назначенье.
В неведомой нам книге
изреченье,
И книгу ту во век не прочитать!
И те морщинки,
что у глаз легли —
(Печали, горе
или пониманье?
Неведомость дорог,
иль знанье множества путей?
А может просто плоть устала
От бесконечно долгих дней?) —
И есть те линии судьбы.
Морщинки,
что у глаз легли…
 

Когда была поставлена последняя точка, Люк с наслаждением закурил, наблюдая, как розовый рассвет размывает пасмурное небо над Парижем…

В начале декабря 1958 года Морсен получил письмо от мсье Пилена. Несколько минут Люк пытался вспомнить, где он слышал эту фамилию. Потом вскрыл конверт и с удивлением прочитал о том, что издательский дом мсье Пилена, собирается обсудить с мсье Морсеном условия издания небольшой книги его стихов.

Гром среди ясного неба!

Мсье Пилен просил его о встрече вечером следующего дня.

К назначенной встрече Морсен собрал все свои сильные стихи, которые, по его мнению, могли составить стержень сборника. Он твердо был уверен, – любая строчка может быть написана. Но не любое слово, строчка или стих имеют право быть прочитанными. Он отчетливо видел эту разницу. Ничего лишнего, все строго.

В деловой обстановке мсье Пилен объяснил Морсену, что от него требуется. Какие необходимо принять условия и прочее, прочее, прочее…

На вопрос Люка, откуда мсье Пилен узнал о нём, тот улыбнулся:

– У меня работа такая. Если я не могу отыскать молодого перспективного автора, то мне грош цена как издателю.

– Вы первый, кто считает меня перспективным.

– Не обольщайтесь, Морсен. Я вас таковым не считаю. Но шанс дам.

За три дня мсье Пилен сам отобрал из стихов Морсена те, которые войдут в сборник. Не раз за это время между Морсеном и мсье Пиленом возникали споры. Морсен считал, что отбираются вовсе не самые сильные стихи. Пилен настаивал на том, что не стоит в первой же книге обрушивать на читателя всю импульсивность и экспрессию идей Морсена.

В конце концов, сборник был готов и насчитывал чуть более ста страниц.

– Больше и не надо, – уверял Морсена мсье Пилен, думая о том, что первый пробный выпуск, если все будет отлично, подогреет интерес ко второму выпуску, более масштабному.

Морсен все понимал, спорил, скорее, по привычке, еще не совсем веря в свою удачу. Однако чек, выписанный мсье Пиленом, убедил его в реальности происходящего…

Первые дни после возвращения Надин не покидала новый дом, привыкая к нему, как привыкают к новой одежде. Она ходила из комнаты в комнату везде заставляла прислугу переставлять мебель. Жозеф не возражал.

Через несколько дней Надин заскучала. От Морсена не было вестей. Неизвестность ее раздражала. Не находя себе место, она побывала у родителей.

Сольеж радостно обнял дочь, отметив, что в ней произошли изменения.

– Неужели замужество так повлияло на тебя? Всего какой-то месяц. И тебя уже не узнать.

– Ничего подобного, – парировала Надин. – Это на меня Англия так повлияла.

Сольеж недоверчиво улыбнулся, но продолжать разговор на эту тему не решился.

Надин думала, что стоит ей поинтересоваться Морсеном, как отец тут же все поймет. Да и что он может знать о Люке?

Визит к родителям ничего не дал. Самолюбие Надин было задето. Она и мысли не могла допустить, что Морсен забыл ее.

Ей почему-то не казалось стыдным думать о Морсене, находясь в постели с Жозефом. Впервые такая мысль посетила ее в Англии. Она испугалась. Заметив слезы в уголках глаз жены, Жозеф попытался ее успокоить, чем вызвал у Надин истерический смех. Но когда эта мысль пришла ей на ум раз десятый, она просто улыбнулась и, закрыв глаза, прошептала:

– Милый.

Жозеф был польщен…

За пять дней до Рождества, когда Париж превратился в изумительную декорацию к вечной сказке о любви, в новый дом Надин на ужин пожаловал Жан-Поль. Он поздравил дочь с наступающим праздником, намекнул, что в следующем году неплохо бы было ему обзавестись внуками. Надин при этом жутко покраснела, Жозеф рассмеялся, после чего тактично поинтересовался делами тестя.

– Неплохо. Не так, конечно, как в прошлом году, но вполне сносно. Вы заметили, что многие политические обозреватели в газетах пророчат нам в недалеком будущем еще больший кризис? Но не будем о грустном. Кстати, мы сегодня будем ужинать?

– Прости, папа, – Надин засуетилась, спеша отдать распоряжения.

Сольеж остановил ее.

– У меня есть предложение. Давайте, все вместе сходим куда-нибудь, а? Зачем нам сидеть дома, когда можно превосходно поужинать в ресторане.

Надин приняла идею с восторгом. Но Жозеф отказался.

– Я жду очень важного звонка.

– Понимаю. Ты не будешь возражать, если я все же приглашу Надин?

– Нисколько, – заверил Жозеф тестя, и пожелал приятно провести вечер.

Ресторан выбирала Надин. Это было одно из десятка подобных заведений на де ла Юшет в Латинском квартале, что весьма характерно говорило о вкусах Надин.

– Хороший выбор, – похвально отозвался Сольеж и сделал заказ.

Через несколько минут их столик был сервирован.

– Кстати, – оживился в середине ужина Сольеж, с трудом отвлекшись от шабли, – ты знаешь, Люк Морсен все-таки добился своего.

Надин с трудом удалось скрыть любопытство.

– Да? И как же?

– Он становится популярным. – Сольеж допил вино. – В свет вышли два сборника его стихов и небольшая книга статей. Последняя не всем пришлась по вкусу. Критики бесновались, читатели ликовали. Люк Морсен – писатель, представляешь?!

– Ты следишь за его карьерой?

– Помилуй бог! В лошадях он конечно понимает. Если бы его карьера строилась в этой сфере, я, может быть, интересовался.

– Тогда откуда тебе все это известно?

– У меня много знакомых, Надин.

– Я рада за него.

– Ты всегда была неравнодушна, – Надин затаила дыхание, – к его творчеству.

Она позволила себе слабо улыбнуться.

– Зная это, я приготовил тебе кое-что, – продолжал Сольеж, не замечая волнение дочери. – Вот, возьми.

Он положил на стол небольшую книгу. Надин смотрела на нее со смешанным чувством радости и разочарования. В этом сборнике была «Прогулка». Та самая, которую Морсен читал ей в тот удивительный вечер. Она не могла простить ему это.

23 декабря Надин побывала в издательстве мсье Пилена. После небольшой беседы Пилен любезно сообщил ей адрес Морсена. Она тут же отправилась к нему.

Морсен был растерян, удивлен, но никак не обрадован. Надин – возмущена.

– Негодяй, – кричала она, сгорая со стыда. – Мерзавец! Ты обещал…

– Я ничего не обещал! – Оправдывался Морсен.

– Заткнись! – Пощечина показалась Надин в этот момент очень даже уместной, и она размахнулась.

Морсен остановил ее руку.

– Я ничего не обещал, – повторил он тихо и поцеловал ее.

Надин отшатнулась, отвесила ему пощечину, после чего прижалась к нему…

– Что ты скажешь мужу? – Спросил ее утром Морсен.

– Ты ревнуешь? – Она лежала на постели, укрытая теплым одеялом.

Морсен поставил на столик рядом с кроватью стаканчик кофе. Он был уже одет.

– Не ревную, – ответил Морсен, с интересом наблюдая, как она встаёт с постели.

– Ревнуешь. Как тебе мысль о том, что я лежу в постели с другим? Она тебя не волнует? Только не лги мне.

Морсен улыбнулся.

– Можешь не отвечать. – Надин расчесала волосы. – Тебя можно поздравить, три книги за три месяца, это что-то!

– Деньги. Издательский дом Пилена делает на мне деньги.

– Пусть делают, что хотят. У тебя есть свои читатели. Вот только…

– Что?

– «Прогулку» я тебе никогда не прощу.

– Она больше не будет опубликована.

– Обещаешь?

– Надин, ты наивна… Разочарую тебя, не ты причина.

– Никогда не говори женщине такой глупости. В этом мире все происходит из-за женщин.

– Твое самолюбие не знает границ.

– Так думают все женщины.

– Неужели все? – Ехидно переспросил Морсен и подошел к ней.

Она сидела на кровати, в глазах ее вспыхивала опасная смесь откровенной насмешки над страхом, который она видела в Морсене.

Ничего не будет, убеждал себя Морсен. Он подал Надин руку. Она поднялась, быстро оделась.

– Такое ощущение, будто ты гонишь меня.

– Мне пора уходить.

– Слава зовет? – Зло огрызнулась Надин.

– У меня дела. Ты бы лучше подумала о том, что скажешь мужу.

– Это моя проблема. Надеюсь, ты больше не будешь прятаться от меня?

Морсен отвернулся.

Она долго смотрела на его спину, не понимая.

– Я люблю тебя, Люк.

– Не говори так.

– Ты не понимаешь, – она устало прислонилась к стене. – Не понимаешь. Если бы только захотел, если бы только… Я бы бросила Жозефа сегодня же! И никто, слышишь, никто не остановил бы меня… Он милый человек, но… – Она опустила голову, улыбнулась. – Я знаю, придет время, когда ты будешь меня искать, проклиная себя за свою слабость. И я тебя не прогоню, как ты прогоняешь меня сейчас. До свидания.

Она ушла. Морсен смотрел в окно и думал, что свести женщину с ума – не такая уж трудная задача. Но вот что потом делать с сумасшедшей? И главное, чем бы заткнуть эту дрянную старуху, чей голос способен высушить душу, как жаркое солнце высушивает сочную гроздь винограда. Чем бы заткнуть совесть?!

С Надин он больше не виделся.

В 1959 году, при поддержке издательского дома мсье Пилена, вышли еще два сборника стихов Морсена. Стихи стали жестче. Резкие слова выражали уже не просто чувства. Теперь сферой изысканий Морсена стали мораль, религия, философия. От лирики первых сборников не осталось и следа. Критики с пеной у рта разносили его в пух и прах, что поднимало его популярность среди читателей. Пилен ликовал. Он нашел золотую жилу, которую до него никто не мог разглядеть в творчестве Морсена. Целых два года книги Морсена должны выходить лишь в его издательстве. Таковы условия контракта, которые Люк подписал, не задумываясь.

Сам Морсен не думал о будущем. Его устраивал день сегодняшний.

В сентябре 1959 года у Надин родилась дочь. Все это время она держалась вдалеке от Морсена, со стороны наблюдая за его жизнью, которая с некоторых пор была вся на виду. Желтые газеты наперебой печатали статьи о его разгульном характере, о часто меняющихся любовницах, смакуя самые скандальные факты его беспутной жизни. Где и когда он был груб, в каком кафе он вчера появился с новой девушкой, в каком ресторане напился до беспамятства… Половина этой грязи было откровенной ложью. Но толпа, толпа, для которой доставляет удовольствие смаковать подобное, диктовала свои вкусы. Толпе было необходимо прочитать с утра об очередной выходке Морсена…

В эти годы люди, подобные Морсену, появлялись как грибы после дождя. Общество испытывало потребность в них. Наряду с блистательной Эдит Пиаф, меняющей любовников с изяществом кокотки; с восходящей звездой Ив Монтана, чья жизнь обсасывалась десятками газет без всякого стеснения; с очарованием короля шансона Азнавуром, чей талант не смог его спасти от грязи домыслов некоторых журналистов, – на желтых страницах появлялись десятки Морсенов, кумиры толпы на час.

Кумир на час, – такая правда бесила Морсена. И если днем он закрывался своим вспыльчивым характером, то по ночам, когда душа свободна от рамок обычности, и ей не надо скрываться за маской безразличия и хамства, он писал, оттачивая своё литературное мастерство…

После рождения дочери, Надин вновь предприняла попытку вернуть Морсена. Она не могла смириться с мыслью, что он никогда ей и не принадлежал. Но разве любящая женщина способна разглядеть подобный нюанс?

В 1960 году погиб Камю. Трагедия выбила Морсена из колеи привычной жизни. Он впал в тоску. В творчестве – кризис, оцепенение. Камю многое значил для него как человек, встреча с которым изменила жизнь Люка.

Закончились запои и пьяные выходки, прекратились все знакомства с случайными людьми. Он ограничил круг своих близких и знакомых. Дошел в этом до того, что поссорился с Пиленом, которому скандалы и слухи вокруг Морсена были на руку.

Ещё через месяц Морсен покинул Париж, обещав мсье Пилену готовые к публикации материалы пересылать по почте…