Текст книги "Анизотропное шоссе"

Пригласившая меня девушка оказалась одна.

– Вас как зовут? Дима? Какая прелесть! А меня – Зоя! – Узкая ладошка сжала мою ладонь. – Вы не обращайте на них внимание, у нас тут кружки по интересам! – Зоя говорила громко даже тогда, когда музыка стихала. – Вообще-то мы празднуем. Закончили проект. Должны были закончить к ноябрю, но вот, напряглись. Даешь досрочное выполнение научных работ! – Девушка ракетой взвилась, вскочила на стул и высоко, как факел, подняла бокал. Ее звонкий голос особенно громко прозвучал в кафе, где музыканты как раз взяли паузу перекурить перед очередным номером.

За нашим и другими столиками зааплодировали.

– Опять Зойка чудит, – покачала головой девушка с уложенными в сложную прическу волосами. Кажется это называлось «бабетта».

– Ей можно, – сказал парень с окладистой рыжей бородой, – она завтра на Башню Цандера отбывает, гравиметры тестировать.

– Зоинька, может, по такому случаю, что-нибудь прочтешь? – предложила стриженная под мальчика девушка в крепдешиновым платье.

Зоя сделала глоток вина, притопнула ножкой в белой туфле:

– Все желают? – Нахмурилась и грозно обвела взглядом зал.

– Желаем, желаем, – вразнобой затянули голоса.

– Ну, тогда слушайте, – Зоя протянула мне бокал, я его принял. Она же поднесла руки к запрокинутой голове. Коротенькое платье открывало стройные крепкие бедра. – Судьба, как ракета, летит по параболе, обычно – во мраке и реже – по радуге…

Вознесенского читала девушка очень хорошо. Совсем не так, как сам поэт, по-другому, но по коже пробегали мурашки.

– …Идут к своим правдам, по-разному храбро, Червяк – через щель, человек – по параболе.

Притихшее кафе слушало Зоину декламацию. Ни единого звона вилки, тарелки, бокала не раздавалось в паузах, когда она, раскрасневшаяся, набирала воздух и продолжала, продолжала, до самых последних строчек:

– Сметая каноны, прогнозы, параграфы, Несутся искусство, любовь и история – По параболической траектории! В Сибирь уезжает он нынешней ночью. А может быть, все же прямая – короче?

Потом она постояла на стуле, раскланиваясь под аплодисменты. Причем не дурачась, а вполне серьезно. Так раскланивается на сцене актриса, принимая с достоинством заслуженные восторги зала.

Я взял ее за талию и помог спрыгнуть на пол. Зоя казалась невесомой. А мне на мгновение почудилось, будто смотрю фильм ламповых шестидесятых, где вот так же весело проводит свободное время научная молодежь, чтобы завтра с раннего утра вернуться в лаборатории, облачиться в белые халаты и с головой погрузиться в изучение тайн мироздания. И словно в ответ на здании напротив зажглась ярко-зеленая неоновая надпись: «Летайте самолетами Аэрофлота! Ту-145 – это быстрота и комфорт».

Ту-145?

Зоя проследила мой взгляд:

– Сегодня на нем улетаем.

– В Сибирь? – вырвалось у меня.

– Нет, на Камчатку, на испытательный полигон. Пока гиперзвуковой рейс не пустили, такая морока туда добираться! А ведь когда-то вообще на поездах ездили, – Зоя покачала головой. – Хотите с нами?

– Хочу, – сказал я.

Реальность вокруг окончательно лишилась достоверности. Я, наверное, не удивился, если бы в кафе зашел робот, такой, какими их изображали в шестидесятых – огромный, стальной, гудящий. И потому я готов был лететь с Зоей и ее друзьями хоть на Марс. Ведь здесь все возможно.

– Эй, парочка, – окликнули нас с Зоей, когда мы танцевали уже третий акробатический рок-н-ролл, – собираться пора! Гоните по рублю!

Компания и впрямь собиралась уходить. Девушки заворачивали оставшиеся бутерброды в газеты, очкастый бородач деловито проверял бутылки на наличие остатков содержимого. Остатков не имелось. В блюдце лежали смятые бумажки. Зоя извлекла из сумочки кошелек.

Я тоже достал портмоне и с некоторым сомнением посмотрел на свои купюры. Рубль? Бумажный? Нашлась только десятка с изображением Красноярской ГЭС.

– Я положу за вас, – сказала Зоя. – Вот, – передала мне две хрустящие бумажки с портретом Пушкина.

Пушкин наше все, мелькнуло в голове. Таких денег я не видел. Рядом с портретом значилось «Один рубль. Казначейский билет. Образца 1961 года».

– Так вы согласны? – еще раз спросила Зоя. – Тогда попросим Сурена включить вас в список. Пойдете разнорабочим. Сурен, – окликнула она бритого наголо молодца, – нам разнорабочие нужны?

– Нам нужны разноученые, – хмуро сказал Сурен. – Так ведь, Саша? – толкнул бородача, который тихо переговаривался с миниатюрной брюнеткой.

– Нам все нужны, – махнул рукой Саша. – Лишь бы голова на плечах имелась.

– У Димы она имеется, – сказала Зоя и рукой, словно гладя, провела мне по голове.

– Трудовая имеется? – Сурен закурил. – Хотя, о чем я… Ладно, напишите заявление, а я получу на вас продпаёк и проездные. Дима? Горин? – Зажав папиросу в зубах, он извлек крошечный блокнотик и еще более крошечным карандашом, тонувшем к его кулачище, что-то записал. – На сколько товарищ вливается в наш коллектив?

– По полной, – сказал я.

– Полторы декады? Это хорошо, – Сурен убрал блокнотик. – Мы в «Радуге» расположились. Или вы местный? Ага, значит номерок вам тоже придется обеспечить… Верочка, – окликнул он миниатюрную брюнетку, – у нас как с номерами?

– Ты же знаешь, Суренчик, – хихикнула брюнетка, – мест нет. У них эта табличка к стойке вот такими болтами привинчена.

– Как привинтили, так и отвинтят, – сказал суровый, коротко стриженный молодец, до того не подававший никаких признаков навыков вербального общения. Полосатая футболка туго натянулась на плечах, будто он уже сейчас был готов исполнить угрозу. – И там бюрократы засели, шерсть на ушах.

– Ладно, разберемся, – сказал бородатый Саша. – Пошли, что ли? Нам еще долго топать…

– У меня машина рядом, – сказал я. – Все, наверное, не поместятся, но…

– Благодетель! – Всплеснула ладошками брюнетка. – А я ноги стоптала, вот, – и она вытянула вперед изящную ножку, обутую в белую туфлю. – Посмотрите, посмотрите!

Все с интересом посмотрели, а я пошел за машиной.

Уместились все. Это казалось невозможным, но ребята – Сурен, бородатый Саша и молчаливый Витька упаковались на заднее сиденье, к ним на колени забрались брюнетка Валя и вырвавшаяся из «Спинозы» Света, которая никак не могла завершить свой рок-н-рольный марафон. Зоя села рядом.

– Вот туда, – махнула она вдоль по главной улице. – Мимо памятника. Который стоит.

– Кто ж его посадит, – буркнул молчаливый Витька. Ему пришлось туже всех. Он согнулся вперед, положив могучие руки на спинки моего и Зоиного кресла, чтобы Сурен и Саша могли удобнее устроиться.

– Интересно, а есть такие памятники, которые лежат? – спросила запыхавшаяся и до сих пор не отдышавшаяся Света.

– Памятник лежачему мещанину, – сказал Саша. – Давно поря изваять. Дабы искоренить.

– А это ваша машина? – спросила бойкая Валя.

– Отцовская, – честно признался я.

– Я думала, вы в прокате ее взяли, – мне показалось, она слегка разочарована.

– Тяжелое бремя наследственности, – хохотнул Сурен. – Вы не обращайте внимания, Дмитрий. Валентина максималистка. Она считает, человек должен шествовать по жизни максимально налегке. Жить в общежитиях или гостиницах, питаться в столовых, брать в прокате автомобили… ай! – Валя его ущипнула. – Валечка, я не против! Я только за! Мы ведь так и живем! У меня даже квартиры нет!

– У тебя их три было, – хмуро сказал Витька. – Ты все профукал. Женам оставил, ловелас.

– Он поступил как настоящий джентельмен, – сказала Верочка и погладила Сурена по голове. – Молодец, Суренчик, женись и дальше.

Я вел машину, подчиняясь указаниям Зои, одновременно прислушиваясь к пикировкам новых знакомых. Странная мысль свербила – не сон ли? Странное ощущение, которое охватывает, когда наступает глубокая ночь, хочется спать, но ты по каким-то причинам продолжаешь бодрствовать. Город вокруг спал. Горели огни фонарей вдоль дорог, да редкие окна в пятиэтажках. Никаких рекламных стендов, круглосуточных киосков и маленьких магазинчиков. Тут вообще отсутствовала реклама. Разве что кроме горевшей напротив кафе неоновым светом. Про полеты на самолетах Аэрофлота. Хотя нет, вот еще зажглась зеленоватым светом: «Товарищи автомобилисты! Уступайте пешеходам!»

– Теперь сюда, – тронула меня за руку Зоя. – Вот наша гостиница.

Стоянка пустовала. Я запер машину и вошел внутрь. За стойкой с прикрученной табличкой «Мест нет» позевывала солидная тетя, никак не подходящая на роль девушки на ресепшине.

– Это он? – спросила она Зою.

– Да, его на одну ночь надо устроить, если можно…

– На одну ночь можно, – неожиданно мирно сказала тетя. – У нас место в двукоечном номере освободилось. Там товарищ заселился, вот к нему и подселим. Давайте паспорт, товарищ…

– Документы завтра подвезут, – быстро сказала Зоя. – Может, с утра оформимся, а?

Поднимаясь по лестнице, я сказал:

– Не думал, что у тебя получится.

– Сегодня смена хорошая, – объяснила девушка. – Без волокиты и мещанских заморочек. Вот, наверное, – показала на дверь.

Я сверился с номерком на ключе.

– Спокойной ночи, – сказала Зоя. – Утро вечера мудренее.

– Спокойной ночи, – ответил я. Неимоверно хотелось спать.

В номере оказался включен телевизор. Невыносимо древний, архаичный, с маленьким черно-белым экранчиком. Удивительно, что он вообще имелся в номере, который, как и гостиница, словно сошли с картинок, фотографий и киноэкранов шестидесятых годов. Скорее всего, как это пристанище командированных возвели во времена рождения литерного городка вокруг жутко секретного завода или испытательного научного полигона, так с тех пор даже мебель не меняли, не говоря о внутреннем интерьере.

Мой сосед, о котором предупредила дама, спал на правой кровати, укутавшись с головой в пододеяльник. Само одеяло сбилось к ногам. В номере было душновато, несмотря на открытую форточку в брутально деревянных рамах. На широком подоконнике стояла пепельница, забитая окурками. Имелся цветок, фикус кажется. А может и не фикус. Но тоже, оттуда, родом из Оттепели.

Звук телевизора был приглушен, поэтому я не сразу обратил внимания, что он транслирует. Света от экранчика вполне хватало разоблачиться, бросив одежду на пустующее кресло, современника фикуса и вполне гармонирующего с общим временным континуумом гостиницы – видел я такое несколько раз в кино тех годов и на фотографиях в старых журналах «Смена», грудой хранившиеся на даче.

Приняв водные процедуры, я сел на кровать и потянулся выключить почти беззвучно работающий телевизор со странным названием «Вечер-3». Хорошее название. Подходящее. И фильм шел под стать этому славному бойцу телевизионного лампового фронта с молодыми Яковлевым, Анофриевым. «Друзья и годы», сразу же вспомнил я. Ну, надо же. Гармония.

Посмотрев на похрапывающего соседа, я решил, что немного звука не повредит, тем более он сам оставил телевизор включенным, когда его окончательно сморил сон. Взялся за ручку переключения каналов и даже с некоторой опаской повернул ее по часовой стрелке – после пультов это казалось жуткой архаикой. Ручка легко подалась и щелкнула на следующий канал. По всем канонам жанра там никаких передач не должно было быть – в те времена полуночников не жаловали, ибо рабочий человек должен хорошо высыпаться перед трудовым днем, не отвлекаясь на «ящик».

– А теперь начинаем передачи для тех, кто не спит, – сообщила строгая дикторша. – Программу открывает выпуск «Международной панорамы», затем вы сможете посмотреть запись выступления танцевального коллектива «Березка» во Дворце Советов, а завершит программу комедийный художественный фильм «Его звали Роберт».

Заиграла знакомая ностальгическая мелодия и возникла заставка «Международной панорамы». Удивительно, но я помнил и эту музыку, и эту заставку, словно нарисованную на куске картона – поначалу не в фокусе, а затем становясь все резче и резче, как бы намекая – сейчас вы все увидите в мельчайших деталях. А затем появится сидящий человек в строгом костюме – Каверзнев, Сейфуль-Мулюков, Цветов… Однако возникший комментатор оказался мне незнаком.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал он. – Начинаем очередной выпуск передачи «Международная панорама: события, факты, комментарии». Массовые беспорядки в Северном Ольстере…

Это какой год? Семидесятые. Или все же шестидесятые? Если у меня имелась некая гипотеза о происходящем, которая, несмотря на совершенную фантастичность, все же позволяла хоть как-то объяснить происходящее с тех пор, как я свернул на анизотропное шоссе, то следующий поворот переключателя ее опроверг. Почти опроверг, если сказать точнее.

Изображение оказалось цветным. Причем абсолютно не соответствующим ожидаемому качеству кинескопа – четким, сочным, будто не электронно-лучевая трубка его воспроизводила, а вполне себе приличный жидкокристаллический экран. Но гораздо интереснее оказалось то, что там происходило. Я было решил, что смотрю фантастический фильм.

– А это наше лифтовое хозяйство, – сказала девушка. Девушка как две капли воды походила на Зою, а за ее спиной в синих комбинезонах возились с приборами давешние знакомые – Григорий и Панкрат. Это опровергало гипотезу о постановочном характере съемки. – Мы его так между собой называем. В шутку, конечно. Когда меня спрашивают, кем работаю, я отвечаю – лифтером. А если серьезно, то сейчас мы находимся в святая святых Башни Цандера – отсюда осуществляется управление всеми подъемниками на орбиту и с орбиты Земли.

Смена кадра, и вместо Зои появляется то, что называется Башней Цандера. Решетчатая конструкция, уходящая ввысь. Сквозь прорези видно сложное движение механизмов, вращение колес, скольжение вниз и вверх цилиндров, некоторые из которых запаяны наглухо, но в других имеются иллюминаторы. И только когда камера дает постепенное увеличение, словно бы наезжая на один из таки цилиндров, я вдруг понимаю истинный размер этого сооружения. Сквозь иллюминатор виден крошечный человечек, махающий рукой.

А за кадром строгий голос диктора рассказывает, сколько грузов выводится на орбиту Башней Цандера, как растет пассажиропоток на орбитальные станции «Гагарин» и «Циолковский», а вслед за этим с невообразимой четкостью возникают и сами станции, о чем догадываюсь по огромным буквам на боках медленно вращающихся под звуки вальса ослепительно белых бубликов.

Я наклонился к экрану, желая разглядеть космическую панораму еще четче, еще подробнее. Вот внизу в голубой дымке Земля. Вот тонкий шпиль пронзает атмосферу, а внутри него посверкивают сигнальные огни поднимающихся и опускающихся транспортов. Вот на кончике Башни Цандера пристроился шар, ощетинившийся выступами стыковочных узлов. Некоторые из них пустуют, к другим пристыкованы космические корабли, такими, какими любили изображать в старых книжках и журналах на заре космической эры – округлые, слегка неуклюжие, с резкими выступами хвостовых оперений.

И все это под звуки вальса «Голубой Дунай» и будничную, в общем-то, речь комментатора, словно не о космических пажитях сообщал, а давал очередную сводку о битве за урожай и засыпке зерна в закрома родины.

Сосед под одеялом беспокойно заворочался, и я торопливо приглушил звук. Космическая феерия завораживала. Но я все же протянуть руку и переключить канал. Что ожидал? Увидеть не меньше, чем межзвездный перелет? Ведь странный телевизор с уютным названием «Вечер-2» оказался своего рода машиной времени. Или окном времени. Или телевизором времени. Фантастика. Ровно как и то, что за окном литерный город, в который ведет анизотропное шоссе, и который отнюдь не существует во втором десятилетии следующего века, а пребывает, как максимум, в шестидесятых годах прошлого.

На следующем канале шло совершенно обычное ночное ток-шоу «Окна», про которое Зойка все уши прожужжало – какое оно необычное и какое скандальное. Набыченный ведущий в узкой курточке, что расходилась на его широкой мускулистой груди, разнимал сцепившихся женщин. Всклокоченные волосы, размазанная помада.

А в это время космические корабли бороздят…

Рекламная заставка и слоган: «Водка „Зверь“! Похмелья не будет!»

В меня словно плюнули из телевизора.

Хотелось немедленно утереться, умыться и вновь повернуть ручку переключения каналов.

И еще – спать.

Уже лежа в кровати на бугристом матрасе и укрывшись байковым одеялом, от которого попахивало складским помещением, я попытался вспомнить – на каком этапе странного путешествия у меня отказало чувство удивления. Когда подсели Григорий и Панкрат? Когда решил свернуть на анизотропное шоссе? Когда остановил гаишник? А потом я увидел нечто, как теперь понимаю, – эту самую Башню Цандера? Где, кстати, она расположена? Неужели поблизости городка? Почему не на экваторе? Кажется, у Артура Кларка был роман про строительство космического лифта, а на идею его вдохновил советский инженер, который и придумал такую штуку…

Говорят, современного человека вообще трудно удивить. Про любое чудо, фантастическое событие, явление мы либо читали, либо смотрели в кино, и нас, столкнись с подобным воочию, не поразят ни летающие тарелки, ни снежные люди, ни лох-несские чудища. И даже Башни Цандера. Или в этом есть доля лукавства? Кто знает, если дело обернется именно так, что перед тобой появится огромноголовый и зеленокожий брат твой по разуму и протянет шестипалую ладонь для рукопожатия? Что будешь делать? Хотя бы удивишься?

Ладно, инопланетяне. А как быть с путешествиями во времени? Ведь, как ни крути, это то, что со мной произошло. Анизотропное шоссе перебросило на сорок или даже пятьдесят лет назад. Впрочем, назад ли? Что-то не помню, чтобы в шестидесятые страна строила космические лифты и орбитальные станции. А еще собирала телевизоры высокой четкости. Тогда – параллельная реальность? Параллельный мир шестидесятых годов, где прогресс не просто быстро пошел, а помчался со спринтерской скоростью – вчера только-только полетел Гагарин, а сегодня милая девушка Зоя собирается отправиться в космос на лифте.

– Не спится?

Я вздрогнул и лишь потом сообразил – сосед. Наверное услышал как ворочаюсь.

– Да, что-то не спится, – признался я. – Матрас жестковат.

– Зато клопов нет, – сказал сосед.

– Ну, это чересчур.

Глаза привыкли к темноте, и я увидел – сосед сел на кровати, достал что-то с тумбочки. Чиркнула спичка, затлел огонек сигареты.

– Не желаешь?

– Не курю.

– Вот черт… Не помешаю?

– Ничего страшного, курите.

– Тогда у форточки подымлю, – он встал и подошел к окну. Глубокие тени не давали рассмотреть лицо. – А насчет матрасов я тебе так скажу – есть гостиницы, где за счастье и на матрасе устроиться…

Я еле сдержался, чтобы не зевнуть. Сон все-таки одолевал.

– Вот, помнится, в оприче двадцатых кромечили мы ситуацию под Царицыным…

Даже на пороге окончательного засыпания последняя услышанная от соседа фраза царапнула ухо несуразностью… опричь… кромечили… Царицын…

Но переспросить не успел.

Зойка трясла меня за плечо, а я точно знал – такого не может быть. Не может быть никогда. Не могла она, знатная засоня, встать раньше меня, да еще в выходной день. Сон, решил я в полудреме и попытался перевернуться на другой бок. Но тут ясно различил сказанное:

– Эй, Горин, вставай! Завтрак проспишь! В здешней оприче с расписанием строго, не то что у вас, – голос веселый и знакомый.

Я вспомнил, где нахожусь. Резко вскочил, отбросил одеяло, сел. Нащупал очки. Надо мной стоял давешний дорожный инспектор. Кондратий Хват! Вот действительно – дал же бог имечко и фамилию. Только что он здесь делает? Машину я неправильно припарковал? А где Зоя? Почему не зашла? Я ведь, кажется, вчера с ними собирался в путь-дорогу?

– Черт! Проспал! – Я вскочил с кровати. – Сколько времени?

– Почему бы вам не спросить – какая сейчас дата? – Кондратий отошел к окну, чтобы не мешать мне натягивать брюки. С натянутой одной брючиной я замер.

Посмотрел на инспектора ГИБДД, который по каким-то странным обстоятельствам оказался в одном номере гостиницы со мной. Случайность? Или Хват – не дорожный постовой? Тогда кто? Сотрудник какого-нибудь Института времени, который отслеживает таких, как я, свернувших на анизотропное шоссе и вломившихся без спросу в чужое для них темпоральное пространство?

– Я – не дорожный инспектор, – угадал мои мысли и подтвердил догадку Кондратий. – Хотя… в каком-то смысле можно сказать и так.

– Меня ждут, – беспомощно сказал я. – Мы улетаем…

– Насколько я информирован, – Хват усмехнулся, – в своем оприче вы работаете в банке и, кажется, вполне успешно. До вчерашнего вечера вы не собирались менять офис на романтику тайги, комаров и палаток. У вас и невеста есть.

– И квартира по ипотеке, – зачем-то добавил я.

– И ретро-автомобиль «Волга» в прекрасном состоянии, – подхватил Кондратий. – Так объясните – зачем вам это всё? – он обвел руками тесный гостиничный номер.

Я сник. Натянул брюки, застегнул рубашку. Ощущение как после бурной питейной ночи. Похмелье. Вот это что. Только голова не болит. Зато на душе кошки скребут.

– Меня ждут, – повторил я.

– Они уже уехали, – сказал Хват. – Вы слишком долго спали. И они решили что вы передумали.

Часы показывали половину девятого.

– Значит, нужно возвращаться? – спросил я. – В то будущее, из которого сюда попал? Сесть на машину и выехать на анизотропное шоссе…

– Анизотропное шоссе? – Кондратий удивленно посмотрел на меня.

– Ну, я его так назвал. Шоссе из двадцать первого века в век двадцатый, в шестидесятые годы…

Кондратий загасил окурок в пепельнице.

– Предлагаю позавтракать, там и решим как вам быть.

– Со мною быть?

– Нет, Дима, именно вам.

На завтрак давали пюре, сосиски и кефир. Пюре и сосиски украшала горстка зеленого горошка. Кофе отсутствовало, но чай имелся – его каждый наливал себе сам из огромного самовара и пузатого заварочного чайника. В кефир зачем-то насыпали ложку сахарного песка. Я отставил граненый стакан, подцепил алюминиевой вилкой горошек.

– Вы почему кефир не кушаете? – заботливо поинтересовался Хват. – Не любите?

– Сахар не потребляю. Здоровье берегу.

– Уютно здесь, – сказал Кондратий. Ел он быстро. – Но далеко не всем понравится. Человек – существо малоудовлетворительное, не находите?

Я пожал плечами.

– Вот, например, вы, – он показал на меня вилкой.

– Что – я?

– Вас ни в коем случае нельзя признать несчастным. У вас имеется все, что нужно для долгой и счастливой жизни. Хорошая работа. Хороший заработок. Хорошая подруга.

– Вам и про это известно? – саркастически спросил я. Аппетит исчез. Сосиска неприятно напоминала отрезанный и отваренный палец.

– Долг службы. Мы обязаны иметь справку по всем, кому удается пересечь границу опричи.

Снова это непонятное словечко. Но прежде чем я успел переспросить, Кондратий продолжил:

– Вот представьте, Дима, гипотетическую ситуацию. Вам предоставлена возможность осчастливить всё человечество. Заметьте, не отдельных его представителей, а всех, всех до единого.

– Счастья для всех даром и чтобы никто не ушел обиженным?

– Вот-вот. Как бы вы устроили жизнь на Земле?

– Ну, это просто… что бы всё у всех было в достатке. Еда, жилье, одежда…

– Вы уверены, что счастье человеческое именно в этом? – усмехнулся Кондратий. – Тогда почему вас занесло на анизотропное шоссе, и вы чуть не уехали в тайгу, где ни еды, ни жилья, ни одежды в достатке нет?

– Не хлебом единым жив человек. Кроме материального нужно и духовное.

– Тогда возвращаюсь к нашей гипотетической ситуации – что бы вы дали людям, чтобы они были счастливы?

– Возможность полностью реализовать себя.

– Одни реализуют себя в живописи, другие – на войне, – сказал Кондратий. – В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?

– Война – это зло, – сказал я. – В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.

Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.

– Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.

– Значит, не получится, – в тон Кондратию ответил я. – Если только…

Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.

– Если только не создать для каждого мир по душе, – сказал я, а Хват сделал странное движение – будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. – Но это сказка. Ненаучная фантастика.

– Почему? – сказал Кондратий. – Технически вполне реализуемо.

– Вот на этом уровне? – Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.

– Или на этом, – спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.

Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.

– Они нас не видят? – Кондратий улыбнулся. – Накрыли нас полем невидимости?

– Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.

– Все равно не понимаю.

– Это – аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…

– Не мое, – сказал я. – Оно… из одной книжки, в общем.

Действительно – сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь – куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить – куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель – «Большие Клыки – 5 км», либо «Базарные Матаки – 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.

Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.

– Нет никаких путешествий во времени, – сказал он. – И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это – ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.

– А что же есть? – спросил я. – Если это, конечно, не секрет.

Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.

– Опричи. Вот, что есть.

Снова это словечко. Странно знакомое.

– Похоже на опричнину, – вспомнил я.

– Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, – улыбнулся Хват.

– А вы, значит, – опричник? – я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только – что именно? – Не похожи. Где ваши метла и песья башка?

– В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.

– Кажется, я читал.

– Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.

– Как же, если не секрет, – я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?

– Кромечники, – сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.

– Кромешники?

– Кро-меч-ники, – раздельно повторил Хват. – Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.

– У меня чувство – сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.

– У нас другие методы работы, – Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. – Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я так страшно выгляжу?

– Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?

– Разве вам не нравится здесь? – немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. – Разве вы не ощущаете, что это место – ваше?

– И здесь можно остаться? – не поверил я.

– Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.

– Где родился, там и сгодился, – вспомнил я отцовскую присказку.

– Для статистически значимой выборки именно так и выходит, – сказал Кондратий. – Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, но отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития – сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.

– Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, – пробормотал я. – Есть в этом нечто зловещее…

– Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.

– Но ведь это все… – я колебался, однако решился: – Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.

– Слепое пятно, – напомнил Хват. – Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?

Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.

– Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?

– Не знаю, – пожал плечами Хват. – Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.