Текст книги "Божий спецназ"

От дыма и запаха горелой человеческой плоти было нечем дышать. Отец Василий, путаясь пальцами в пуговицах своего ватника, пытался освободить грудь. Рванул фланелевую рубашку, и пуговицы полетели в разные стороны. Дышать все равно было нечем, а пальцы непроизвольно нашли на груди маленький серебряный нательный крестик и сжали его.

Тела валялись в самых неестественных позах, конечности скрючены. Все вокруг было черно, только кровь на телах была удивительно красной. Отец Василий посмотрел на ближайший труп, у которого вместо лица был лишь оскаленный, почти обнаженный череп с лоскутами кожи и мышц. Казалось, что он улыбался.

– Господи, прости им, – шептал отец Василий, – Господи милосердный, всемилостивейший, не оставь их, Господи. Помоги мне, Господи, ведь я не смог спасти их.

Священник стоял посреди пепелища и молился. Он не слышал, как распоряжался майор. Как он диктовал одному из сержантов под запись описание тел, по которым их можно было бы идентифицировать. Несколько солдат саперными лопатками копали яму. Двое, еле сдерживая рвотные позывы, тащили на куске брезента останки, которые недавно нашли Матюшин с отцом Василием. Потом обгорелые трупы стали стаскивать к вырытой яме. Потом их засыпали землей и завалили камнями. Майор покрикивал на своих солдат, чтобы наваливали камней еще больше. Скоро здесь работать следственной группе. Плохо, если хищники раскопают и попортят и так изувеченные тела. Наконец все было кончено.

– Батюшка, мы уходим, – послышался рядом голос Фистенко. – Спасибо, что хотели помочь.

Отец Василий обернулся и посмотрел на маленький отряд спецназовцев. Двое подготовленных носилок лежали на траве. На одних лежал мертвый солдат. На вторые укладывали раненого. Еще один раненый собирался идти самостоятельно.

– Сколько вам идти назад? – спросил священник.

– Боюсь, что дня четыре, – хмуро ответил майор. – Можем одного не донести, умрет по дороге.

– А если к нам, напрямик? – понял мысль священника Матюшин. – До Верхнеленского не близко, почитай, суток трое. А если напрямик, до Столбов? Это скалы такие на берегу Лены. Там, глядишь, и рыбаки на лодках попадутся, можно и плот связать. Дня за два вполне можно дойти. А то и быстрее. А уж по воде так совсем быстро получится.

* * *

Страшно злой Прокопенко смотрел себе под ноги и слушал разошедшегося Пашутина. Ему давно хотелось дать старому коммунисту в морду, но должность муниципального управляющего обязывала терпеть и решать все миром, демократично. Предприниматель Овчаров, с которым Прокопенко только что вышел из здания правления, смотрел на Пашутина с большим интересом. Еще бы, такой реликт и спустя почти десять лет после прихода в страну хоть какого-то капитализма! Овчаров понимал, что треп старого коммуниста ему лично и его делу не грозит никоим образом, поэтому он слушал так спокойно. У Прокопенко же Пашутин сидел в почках, селезенке и еще где только можно.

– Вы грабите свою родину, уродуете природу! – вещал Пашутин на всю улицу. – А все ради чего? Ради своей грошовой прибыли, ради страсти унизить своего же соотечественника тем, что наняли его к себе работать и платите ему крохи!

– Кого же это я ограбил? – со смехом поинтересовался Овчаров и многозначительно переглянулся с Прокопенко. – Какую природу изуродовал?

– Своими коровниками! От одного капиталиста и кровопийцы избавились, так нашелся другой!

Речь явно шла о том, что Овчаров выкупил арестованное по суду имущество предпринимателя Косачева, который в прошлом году пытался построить ферму и прогорел с кредитами. А его братец вообще угодил в тюрьму, едва не прихватив с собой и самого предпринимателя.

– Не, ты видал, Прокопенко? – рассмеялся Овчаров. – Я – кровопиец! Пашутин, а кто в вашем селе получает зарплату выше, чем мои рабочие?

– Нет, вы слышали? – возмутился на всю улицу старый коммунист. – Речи-то какие! Мои рабочие! Он уже и на людей собственность декларирует.

– Не связывайся, – посоветовал Прокопенко.

– Не буду, – с ухмылкой согласился предприниматель.

Он поманил Пашутина к себе пальцем, наклонился к его уху, что-то шепнул и деловым шагом двинулся по улице. Захлебнувшийся от возмущения Пашутин не сразу нашелся, что сказать.

– Ты… да я таких… он еще смеет так разговаривать с народом, который его кормил и поил, пока он образование получал! Он меня еще посылает!

Около правления собралась уже приличная, человек в шесть, толпа. Преимущественно женщин. Все с сожалением смотрели, как в сторону правления идет отец Василий. Было совершенно очевидно, что Пашутин сейчас перекинет свой гнев именно на него.

– Пашутин, добром прошу – уймись, – сморщившись, как от зубной боли, проговорил Прокопенко.

– Вот еще один! – ткнул коричневым прокуренным пальцем в сторону священника Пашутин. – Тоже слуга народа! Тоже радеет о его благе, но и покушается на души.

– На души покушается дьявол, а я забочусь о духовности, – поправил его отец Василий. – А из-за чего, собственно, сыр-бор?

– А из-за того, что народу покоя не дают, жить мешают. Один грабит и наживается за счет пота народного, другой в религиозную тьму толкает.

– Да, – восхищенно покачал головой священник, – такой формулировки я еще не встречал в своей жизни! Это надо же так загнуть – религиозная тьма. Прокопенко, ты ему что, на мозоль с утра наступил?

Управляющий зло сплюнул и ушел в правление.

– А как же не тьма? – разошелся Пашутин. – Вон, даже ряса и та черная!

– Черный цвет одеяния – признак смирения, – терпеливо возразил отец Василий и обратился к женщинам: – Участкового нашего никто не видел?

– Смирение? – продолжал почти уже орать Пашутин. – Смирные дома сидят и никого не трогают. А вы в черных одеяниях – охотники за детскими душами!

– Пашутин, – спокойно позвал отец Василий. – Вы чего добиваетесь? О душе подумать пора, а вы все в мировую революцию играете.

– Народ еще проснется от многовековой спячки и железной рукой сломит…

– …гнет самодержавия, – продолжил мысль священник.

– Ваш гнет! Гнет торгашей, дельцов с их грязными деньгами и охмурителей детских душ.

Пашутину наконец надоело орать, или он устал, поэтому, повернувшись спиной к собравшимся и продолжая размахивать руками и вещать, он двинулся к себе домой.

– Вот беда-то в селе, – сокрушенно покачал головой священник, глядя вслед Пашутину. – Беда так беда.

– Батюшка, вы не обращайте внимания, – загалдели женщины, – собака лает – ветер носит. Пашутин – известный злыдень. При советской власти очень уж ему вкусно жилось, а теперь он топор без топорища. И тот ржавый. Вы вон, как Овчаров, пошлите его куда подальше и не расстраивайтесь.

– Ай-ай-ай, – покачал головой отец Василий. – Что же вы мне такое предлагаете? Обругать человека?

– Ой, батюшка, простите! Мы, не подумав, брякнули! – снова заверещали женщины. – Известное дело – бабы. Волос длинный, ум короткий.

– Ох уж мне ваши языки… – с укором сказал священник и поспешил к показавшемуся в конце улицы участковому Белоусову.

Подтянутый и наглаженный милиционер выглядел, не в пример бывшему участковому Рогову, опрятно. Строгий взгляд из-под козырька фуражки с высокой тульей остановился на сельском священнике.

– Что опять случилось, отец Василий?

– Пора бы вам, Павел Борисович, вмешаться, – обратился с просьбой священник. – Поговорили бы вы с Пашутиным по душам, что ли. Что же это такое! Сплошная хула на всех и вся. Ладно, если только словами все ограничивается, но он ведь и Гусева подначивает. Вот опять забор храма масляной краской измазали.

– У вас есть доказательства, что это сделал именно гражданин Гусев по предварительному сговору с гражданином Пашутиным?

– Нет, конечно, но ведь и так всем ясно, что они злобой исходят. Кто же, кроме них-то?

– Вы, отец Василий, меня удивляете. Это ведь наговор. Вы обвиняете людей, не имея никаких доказательств. И заявления я от вас, кстати, никакого не видел.

– Да в заявлениях ли дело! – нахмурился священник. – Здесь ведь село, здесь с людьми совсем по-другому надо. Если ждать, когда я кого-то за руку поймаю, потом поздно будет. К суду ведь привлекать придется.

– А сейчас на каком основании и к чему я могу привлечь Гусева и Пашутина? И что значит село? Здесь что, другие законы действуют? Или вообще законов не существует? Милиция может вмешиваться только тогда, когда нарушен закон, когда совершено посягательство. А у нас что имеется?

– А такое понятие, как профилактика правонарушения, уже не существует в милиции? – поинтересовался священник.

– Гляди-ка, какие все грамотные стали, – усмехнулся участковый.

Отец Василий только вздохнул. Насколько легко было общаться с Роговым! Тот прекрасно понимал разницу работы среди сельского населения и среди городского. Тут ведь совсем иной подход к людям должен быть. Участковый милиционер, как лицо, облеченное государственной властью, зачастую занимался не только преступлениями и правонарушениями. Как, впрочем, и их профилактикой. Ему приходилось выступать и как третейскому судье. Сельчане видели в нем объективную сторону, стоявшую на страже справедливости. Участковый, которого на селе уважали, пользовался безграничным доверием. Если нет, то он так и оставался чужаком, который только и смотрит, кого бы и за что оштрафовать и к чему привлечь. Если Белоусов не поймет этого, тяжело ему придется на этой службе.

– Павел Борисович, – сделал отец Василий последнюю попытку, – с людьми ведь общаться нужно. Ведь они в вас власть видят. Ваше внимание многое для них значит. Они очень серьезно реагируют на положительное внимание представителя власти или, наоборот, отрицательное.

– Закон, отец Василий, только закон! А все, что вы тут говорили по поводу внимания, – это все лирика, тем более от человека, не имеющего никакого понятия о милицейской службе. Дилетантство, извините.

Следующее утро, обещавшее быть праздничным и светлым, омрачилось с самого начала. Отец Василий шел в храм на торжественное открытие воскресной школы. Сбылась еще одна его мечта. Очень приятно и радостно было знать, что многие родители с интересом отнеслись к этой идее. В списках учащихся было целых восемьдесят детей в возрасте от восьми до пятнадцати лет. Целых четыре возрастные группы, четыре класса.

Сегодняшнее первое занятие для всех учащихся отец Василий собирался провести в храме. Провести, так сказать, открытый урок, на котором будут присутствовать родители детей и другие прихожане. Хотел всем рассказать, для чего открыта воскресная школа, чему в ней будут учить, поблагодарить родителей и прихожан за помощь в работе храма, особенно во время его восстановления. Сегодня был день подведения итогов большой общей работы.

Гул голосов возле храма был тревожный и горестный. Еще издали отец Василий увидел, что боковое окно разбито. И ведь не на самом видном месте, а сбоку, где бросающего камень не увидят. Это значит, что человек, совершивший это, боялся осуждения, понимал, что творит недоброе, но сделал. Почему?

Сегодня была суббота, но шанс, что фирма, устанавливавшая стеклопакеты в храме, сегодня работала, был. Отец Василий поздоровался с прихожанами и пошел сразу к телефону, чтобы вызвать мастеров на самое ближайшее время. Молодец Прокопенко, в который уже раз подумал священник о муниципальном управляющем. Вот ведь сколько лет в селе был на всех один-единственный телефон, а Прокопенко все же смог добиться, решил проблему и установил коммутатор. Теперь в район, да и на межгород можно было звонить из правления, от участкового, из клуба и даже из храма. Фирма работала, и заказ на замену приняли.

Отец Василий собирался начать торжество, когда в толпе послышался недовольный ропот. Приглядевшись, священник увидел среди прихожан пьяного в лоскуты Гусева. Пришлось пенять на то, что негоже являться в храм в таком виде. Что это оскорбляет чувства твоих же односельчан, которые пришли на праздник.

– А где написано, что я не могу прийти сюда в таком виде? – пьяно интересовался Гусев. – В каком таком законе это написано?

– Помимо законов государственных, – ответил отец Василий, – есть еще законы общежития, законы совести.

– Это у вас нету совести, – заключил Гусев. – Во все времена стариками и старухами довольствовались. А теперь вам и детей подавай! Охмурять.

– Сюда приходят добровольно, – повысил голос священник. – Никто никого силком сюда не тащит. Это только потребность души человека, а не его обязанность.

– Потребность души у них, – продолжал Гусев размахивать руками, отбиваясь от женщин, которые тыкали его кулаками в бока. – Всю страну разворовали, честному человеку жить не даете. На работу не могу устроиться в своей же стране!

Мотивы были знакомые. Отец Василий не удивился бы, если бы сейчас рядом возник и Пашутин, чтобы поддержать «обиженного». Но старый пройдоха дальновидно не счел возможным светиться в храме в такой ситуации. Наконец бабы все же вытолкали Гусева на улицу, и он подался по дороге в село.

Отец Василий говорил недолго. Вступительное слово и поздравления заняли всего несколько минут, но главное, что он хотел выразить, ему удалось. Не станьте такими, как этот наглядный пример – Гусев. Любите, уважайте друг друга. Воспринимайте мир душой, сердцем, и они вам подскажут, помогут и в трудную минуту, и в праздник.

Потом прихожане разошлись, и в храме остались только дети на стульях и их родители вдоль стен. Пока священник вел первый урок воскресной школы, он думал о том, что очень плохо, когда молодые представители власти и самоуправления такие недальновидные люди. Недостаток ли это, присущий молодости, или годы советской власти настолько повлияли? Ведь муниципальный управляющий должен был прийти обязательно, не отрываться от своих сельчан. Не веришь в бога, но слова добрые нужно было найти, когда у людей такой праздник. То же касалось и молодого участкового. Представитель государственной власти. Пусть лишь правоохранительных органов, но для любого жителя глубинки – он власть. А как же на празднике всего села и без него? Ладно, с речью выступать ему совсем не обязательно, а вот что касается служебных обязанностей, то тут Белоусов явно лопухнулся. Не веришь в бога – твое дело, но присутствовать на мероприятии, где собралось столько народа, он наверняка просто обязан. Именно в рамках обеспечения правопорядка. Скандал с Гусевым, который омрачил праздник всем верующим, как раз и был на совести участкового. Самое главное, что сельчане все прекрасно понимали и уважения к молодому лейтенанту жителей села это не прибавило.

Отец Василий собрался сегодня вечером обязательно зайти к Белоусову и поговорить с ним на эту тему. Что-то в этом парне было не так. Или образ многоопытного предшественника Рогова затмевал его? Пренебрежительное отношение к храму, к верующим допустимо в быту, тут уж ничего не поделаешь. Но когда ты на службе, то обязан охранять не только закон и покой граждан, но и их интересы. К тому же церковь, как и любой негосударственный институт в стране, находится под такой же охраной органов внутренних дел, как и любая другая организация. Тут молодой участковый недопонимал. Скорее всего, выпускник милицейского вуза и бывший отличник учебы возомнил себя непревзойденным талантом в своей области. Слишком его, похоже, в своем вузе перехвалили. А может, там преподавали специальные дисциплины, а этот вопрос упустили? В этом отец Василий, пожалуй, сомневался. Любому грамотному современному человеку и без специальных знаний понятно, что основа основ работы милиции – работа с людьми. Это умение – основной ключ к успеху. Все преступления совершаются людьми и среди людей. Оперативник или участковый уполномоченный, который не умеет общаться с народом, не разбирается в людях – ничего не стоит как специалист.

Вторым неприятным сюрпризом было ЧП в клубе. На деревянной стене той же масляной краской, которой был испачкан забор храма, было крупно и с ошибками написано «рилигия – опиум для народа». Вот по этой ошибке – «рилигия» – можно уже догадаться, кто преступник, решил священник. Пашутин человек грамотный, наверняка высшую партшколу кончал. А вот Гусев мог написать и с ошибкой.

В дверях показался обескураженный происшествием заведующий клубом.

– Извини, батюшка, не доглядел, – горестно сказал Кузьмич. – Да и ночью все произошло. Надо же так надругаться над всем селом! Я уже и участковому заявление написал.

– Да что участковый… – рассеянно ответил отец Василий.

– Это точно! – с жаром поддержал Кузьмич. – Вот при Петровиче такого не могло бы произойти. Знали, что Рогов наизнанку вывернется, а найдет. А потом самого наизнанку вывернет.

– Что делать-то думаешь с этим?

– Может, плакат какой на это место повесить? – вяло предложил Кузьмич.

– Да нет, красить придется, – покачал головой священник. – Всю стену.

– Да, где же я…

– Дам я тебе краску, Кузьмич, дам. И сам мужиков попрошу, чтобы покрасили. Мне не откажут.

Кузьмич по просьбе отца Василия должен был начать преподавать в воскресной школе. Завклубом согласился с большой радостью, поняв, что снова может вернуться к настоящей музыке. Он с большим энтузиазмом отнесся к идее создания церковного хора и хотел обучить пению и детей, и взрослых. За неделю в райцентре он раздобыл ноты. В клубе подготовил помещения для занятия музыкой, рисованием и для других аудиторных предметов. Самое интересное и радостное для отца Василия было то, что Кузьмич уже неделю не пил. Вот и сейчас в стареньком, но опрятном костюмчике он выглядел как исконно сельский учитель. Даже всклокоченные непослушные длинные волосы будто улеглись и не торчали в разные стороны.

– Я ведь литературу-то добыл, – похвалился Кузьмич, – кое-что из консерваторского курса вспомнил. А еще купил в районе несколько пластинок с духовной музыкой. У меня же в клубе сохранился еще старенький проигрыватель для виниловых пластинок. Вы не представляете, отец Василий, какая это прекрасная музыка!

– Я-то? – хмыкнул священник.

– А? Ну да, конечно, – смутился Кузьмич. – Это я так, от обилия эмоций.

После обеда Белоусов наконец собрал в опорном пункте всех, кто имел отношение к инциденту с надписью на стене клуба. Судя по всему, участковый не имел никаких улик и прямых доказательств вины. Для поддержания собственного реноме он и решил провести хотя бы «душеспасительную» беседу.

В опорном пункте собрались кроме самого участкового управляющий Прокопенко, Пашутин, абсолютно трезвый и от этого невыносимо страдающий Гусев, отец Василий и Кузьмич, как руководитель пострадавшего клуба. К большому удивлению священника, в опорном пункте присутствовал и предприниматель Овчаров.

– Прежде чем принимать определенные меры административного или даже уголовного характера, – начал с умным видом участковый, – я хотел бы побеседовать со всеми заинтересованными сторонами.

– А я-то здесь при чем? – уныло поинтересовался Гусев, разглядывая линолеум на полу под своими ногами.

– Это вы что же, – как эхо поддержал Гусева старый коммунист, – пригласили меня как подозреваемого? А какие у вас, позвольте узнать, есть на то основания?

– Подождите, подождите, – поморщился Белоусов, – давайте все по порядку. Кого и зачем я пригласил, я объясню немного позже. Расставим, так сказать, все точки над «i».

– Ну-ну, послушаем, – высокомерно заявил Пашутин и сложил руки на груди.

– Я не открою большой следственной тайны, – продолжил Белоусов, – и без претензий на оригинальность мышления скажу, что надпись на стене клуба сделал тот же человек или группа лиц, причастных к истории с испорченным краской – той же краской – церковным забором. Надеюсь, всем присутствующим понятно, что поступить таким образом мог только злоумышленник, который негативно относится к церкви? Это единственный мотив совершенных преступлений. Второй момент: тот, кто это совершил, должен был иметь или саму краску, или доступ к ней. Попросту имел возможность украсть ее.

– Это не доказательство! – возмутился Пашутин. – Мог – еще не значит, что совершил.

– Не спешите, гражданин Пашутин, – остановил коммуниста участковый. – А с чего вы взяли, что я не имею доказательств или у меня нет возможности их получить? Следы краски в таких случаях остаются на одежде, на руках и обуви злоумышленника. Банку, в которую он наливал краску для совершения преступного деяния, как и саму кисть, он должен был спрятать, выбросить, утопить в реке. То есть избавиться от этих орудий. А ведь на них тоже остались отпечатки. Кто сказал, что я их не найду или уже не нашел?

– Вот сначала найдите, а потом предъявляйте, – как-то поспешно пробурчал Гусев.

– Так дело же не в этом, граждане! – повысил голос Белоусов. – Не хочу я доводить дело до суда и наказания по закону. Вы ведь все живете в одном селе, так сказать, одной семьей. Неужели не понятно, что я хочу решить вопрос миром, не выносить сор из избы? Я хочу, чтобы злоумышленник, человек заблуждающийся, понял, что он ступил под воздействием эмоций на шаткий путь. Что это ни к чему хорошему не приведет. Я хочу, чтобы этот человек осознал, покаялся, исправил свою ошибку, и на этом считать инцидент исчерпанным. Разве так будет не лучше для всех? Как вы считаете, гражданин Прокопенко?

– Я-то согласен, – кивнул управляющий. – Зачем человека позорить на все село, если он сам признается, согласится, что был не прав.

– Во-от! – многозначительно поднял палец Белоусов. – Давайте разбираться. Вы, гражданин Пашутин, чего имеете против церкви, когда постоянно выступаете со своей публичной критикой?

– Не на-адо ярлыки навешивать, гражданин участковый! – возмущенно проговорил Пашутин. – Я не против церкви выступаю, а против тех, кто благодаря попустительству отдельных представителей власти и псевдодемократии ущемляет интересы простого народа, трудящихся. Кто наживается на народе, растлевает его. Крестьянин должен работать на земле, а не музыку слушать и рисованием заниматься. Чему вы, гражданин священник, собираетесь учить в своей воскресной школе детей? Им нужно прививать навыки общественно полезного труда, учить земледелию, научной агротехнике, трактор, в конце концов, водить. А они псалмы собираются петь! Вот в советские времена, которые вы все так хаете, профессиональное образование было на должной высоте. На деревне держалось все государство, крестьянин был уважаемым человеком.

– Лейтенант, можно я отвечу? – неожиданно попросил Овчаров, сидевший до этого с равнодушным видом. – Вы, Пашутин, говорите об уважении к крестьянину в советские времена. Так вспомните в цифрах, каков был уровень жизни крестьянина. Сколько он мог заработать в колхозе на своих трудоднях. В то время как в городе инженер получал от ста двадцати до ста шестидесяти рублей в месяц, а хороший рабочий-станочник мог получить до двухсот – двухсот восьмидесяти. Что получал крестьянин? Да то же самое, только не в месяц, а в год. Согласен, были трактористы, шоферы, другие технические специалисты, которые были заняты круглый год, а не только в период страды. Те – конечно! Они и по шестьсот, и по восемьсот рублей в год зарабатывали. А насчет паспортов, которые хранились в правлении и на руки не выдавались? Для чего это делалось? Чтобы нищие крестьяне не разбегались из деревень. Куда же вы без паспорта в советское время денетесь? Один путь, чтобы мир поглядеть, – армия. Да еще иногда учиться в сельскохозяйственные и педагогические вузы отпускали самых лучших. Только по направлениям и с обязательством вернуться в родной колхоз после окончания. Под угрозой уголовной ответственности, потому что было распределение, нужно было отработать. А там снова паспорт в сейф – и ку-ку! Вы что же, за крепостное право, Пашутин?

– Не знаю я, каких вы там книжек начитались и какой западной пропаганды наслушались, – отмахнулся Пашутин. – Вам выгодно распускать грязные слухи о временах истинно народной власти. Потому что мораль была высока и патриотизм крепок. Народ войну выиграл, Гитлера победил!

– Об этом никто не спорит, – серьезно кивнул Овчаров. – Тут я горжусь своей страной и русскими людьми. Русского не зли, с русскими дружить надо. Доведешь – потом не остановишь. Чего-чего, а воевать мы умеем. Всему миру и не одно столетие доказываем. А вот насчет морали в советские времена вы тоже погорячились.

– Вы о своей морали пекитесь, – заявил Пашутин. – Народ не тем воздухом дышит, не то впитывает с вашего телевидения. Чего далеко ходить? Вон Дашка Кузнецова знала, что священник семейный, а весь прошлый год самым бесстыжим образом увивалась рядом с ним. Может, и было чего у них, мы того не знаем.

Отец Василий поперхнулся от неожиданности и открыл рот, чтобы возмутиться, но его остановил Прокопенко.

– Ты, Пашутин, кончай всех грязью мазать, – проворчал управляющий. – Баба благодарна отцу Василию по гроб жизни за спасение, а ты выдумываешь невесть что.

– Дашка – баба известная, – продолжал настаивать Пашутин, – она своего не упустит. И без мужика уже сколько живет, и авансы батюшке делала, да и он к ней захаживал. Я что, не видел?

– Как вам не стыдно, – не выдержал наконец отец Василий. – У нее ведь мать умирала тогда. Исповедовать я приходил.

– А сейчас к ней кто ходит? – не унимался Пашутин, довольный, что разговор переменил шаткую политическую окраску на бытовую. – Мужика у нее в доме замечали, только прячутся они. Или женатый похаживает, или еще кто, облеченный властью и доверием народным. Вот и прячется, чтобы похоть свою скрывать. Что, Гусев, не так? – неожиданно спросил Пашутин.

– А я-то что? – недовольно спросил тот.

– Так ты же мне сам рассказывал, что она тебя от ворот развернула. А в доме явно мужик тогда был. Было дело?

– Выпимши я был, – неопределенно ответил Гусев.

– Но факт-то остается, – довольно заметил Пашутин, – зафиксированный факт.

– Граждане, давайте не отвлекаться, – наконец прервал споры участковый. – Дарья Кузнецова отношения к делу не имеет. Мы говорим о фактах неприязненного отношения к батюшке лично и к церкви в частности. А такие факты мы тут как раз и вскрыли. Вы, Гусев, тоже не отмалчивайтесь. Кто устроил скандал в храме на празднике открытия воскресной школы, кто предъявлял претензии служителям церкви и, в частности, отцу Василию?

– Выпимши я был, – снова пробурчал Гусев.

– Между прочим, Гусев, – строго сказал Белоусов, – я бы на вашем месте так упорно состояние опьянения в этот день не афишировал. Вы знаете, что совершенное противоправное или уголовное деяние в состоянии алкогольного опьянения рассматривается как отягчающее вину обстоятельство?

– Где вы краску взяли? – неожиданно ткнул пальцем Белоусов в Гусева.

– Я? Так я ничего и не красил, то есть не пачкал, – не очень уверенно стал упираться Гусев.

– Официально заявляете? Понимаете, что потом я вас привлеку за лжесвидетельство?

Отец Василий с удивлением посмотрел на участкового. То, что он сейчас говорил Гусеву и чем его пугал, было откровенной глупостью. Никакого протокола не велось, да и объяснения, которые мог письменно получить участковый, грубо говоря, особого веса в следственной практике не имели. Вот если бы тот сидел на допросе у следователя, под протокол допроса, да расписавшись, что предупрежден об ответственности за отказ от дачи показаний или дачу заведомо ложных показаний, тогда – да. А в этой ситуации слова участкового были дешевым разводом для несовершеннолетних. Белоусов уловил взгляд священника и еле заметно подмигнул ему. Значит, умышленно несет всю эту ахинею. Не очень умный ход, но кто его знает?..

Гусев нахмурился и замолчал совсем. Пашутин как-то поспешно бросился ему на помощь.

– Вы это прекратите – запугивать вашими жандармскими методами трудящегося человека! – потребовал он, забыв в запале спора, что Гусев уже около года как нигде не работал.

– Тихо, тихо, Пашутин, – попытался осадить коммуниста участковый. – Не давите на следствие. Белую масляную краску у нас можно взять всего лишь в двух местах. У рабочих, которые ремонтируют пристройку к опорному пункту, но этот источник я сразу отметаю. А еще такую краску можно взять в хозяйстве предпринимателя Овчарова, где ведутся ремонтно-строительные работы.

– Так, командир! – возмутился теперь уже предприниматель. – Ты чего? Теперь на меня наезды делаешь? На какой хрен мне для церкви гадить, если я сам постоянно пожертвования делаю, да еще не маленькие? Между прочим, от чистого сердца, а не как дань моде.

– А, например, по сговору с самим настоятелем храма иереем отцом Василием, – не очень громко, но веско предположил участковый. – Пашутин и Гусев его сильно раздражают своим поведением. Вот вы в сговоре могли и подставить их. Как вам такой вариант, а, батюшка? – Теперь Белоусов повернулся уже к священнику.

– По-моему, вы просто сошли с ума, – ответил спокойно отец Василий. – Как вам такое в голову могло прийти? Меня в селе знают не первый день…

– Знаю, знаю, – махнул рукой участковый, – наслышан. Герой вы и спаситель. Один двух беглых уголовников задержали, с Корнеем разобрались. Только это как раз против вас и свидетельствует. Не очень вы обычный батюшка. Вот я и предполагаю, что и методы у вас могут быть не совсем обычными. А с Овчаровым вас может связывать острая неприязнь к тому же самому Пашутину и Гусеву. Они ведь и предпринимателя своими нападками достали до такой степени, что вы могли и пойти на крайние меры. Логично?

– Ну, это вы уж того… – робко попытался возразить Кузьмич, но его не услышали.

– Очень даже логично, гражданин участковый, – оживился Пашутин. – Вот где в самом деле нужно искать корни. Вот где истинное зло кроется. Правда, она глаза колет, и они решили честного человека – Гусева – подставить.

– А может, они его и наняли? Не сами же краской мазали? – вскинул победно брови Белоусов.

– Гусев не мог! – буквально взвился на своем стуле Пашутин. – Гусев – представитель народа…

– Праведный гнев народа, так вы вроде вещали, а? – не дал договорить коммунисту участковый. – Взял и смог. Чтобы свой гнев излить на эксплуататоров и иже с ними.

– Послушайте, Павел Борисович, – поднявшись на ноги и остановив жестом все прения в комнате, сказал отец Василий. – Вы куда-то клоните. Только вот я не пойму куда? Чего вы добиваетесь этой странной беседой?

– Я пытаюсь, отец Василий, разобраться, – ответил участковый. – К тому же вы сами не так давно советовали мне не выносить сор из избы, не увлекаться официальными расследованиями и бумагами, щадя самолюбие односельчан в целях их покоя и хорошего настроения.

Отец Василий понял, что Белоусов откровенно издевается. Возможно, попытка запугать, запутать, заставить отказаться от претензий была логичной. Но причина этих действий лежала как раз в другом. В нежелании канителиться с нормальным расследованием, которое из-за неопытности лейтенанта ничего не даст. Не хочет портить в своем Управлении репутацию? Возможно. Но только откуда в нем такое пренебрежение ко всем сторонам, участвующим в этой странной беседе? По какой-то не совсем той дорожке пошел молодой участковый. Итог разыгранного фарса был священнику совершенно ясен. Продолжать в нем участвовать он не собирался.