Текст книги "Киллер рядом – к покойнику"

Глава 3
Микулов и Бородин

– А написал я «Мастер и Маргарита», так Лев Николаевич, прочитавши...

– Клубника-земляника... Уагадугу... сиропчик...

– ...плакал, бородой утирался...

– Сено-солома...

Дверь распахнулась, и вошли двое здоровенных санитаров, лицом и статью смахивающих на борцов сумо.

– Свиридов... – неожиданно деликатным тенором произнес тот, который был потолще и поосанистей, – который из вас Свиридов?

Небритый мужчина у стены нехотя повернул голову и бросил:

– Ну что – Свиридов?

– Ты Свиридов?

– Я-я, – с берлинским акцентом мрачно сказал Владимир.

– Вставай, пошли.

– Да я уже был на процедурах.

– Дуры после, – вероятно, с претензией на юмор сказал санитар. – К тебе пришли.

Свиридов сел на кровати и живо спросил:

– Кто, Илюха и Афоня?

– Не знаю, Илюха он там или Афоня, но только говорит, что пора тебя к нему доставить. Давай, пошевеливайся... пациент.

Свиридов медленно поднялся.

Ноги, онемевшие, одеревеневшие и расслабленные после месячного безделья, не слушались и настойчиво не желали перемещать Владимира в пространстве.

– Да, залечили тебя, – неодобрительно сказал санитар, глядя на то, как Свиридов пошатывается на собственных ногах, словно то ходули или протезы.

...В фойе сидел не Илья и не Афанасий. Этого рослого, атлетично сложенного парня Владимир видел впервые. Когда санитары подвели к нему Свиридова, он медленно поднял на Владимира небольшие, остро поблескивающие темные глаза и прищурился, чтобы разглядеть получше.

Владимир в данный момент не тянул на супермена, красочно описанного Евгением Ильичом: небритый мужик с лицом нездорового цвета, с землистыми кругами под глазами, с анемичными, неверными движениями и синусоидальной походкой, при которой руки не попадали в такт с ногами, болтались, как пустые рукава.

– Садись, – коротко сказал Микулов. Конечно, это был именно он.

– Ты кто? – вяло поинтересовался Владимир, упав на диванчик рядом с нежданным посетителем.

– Кто-кто? Тот, кто забирает тебя из больницы. Поехали... герой.

– Погоди... то есть как это – забираешь? Как собачку из приюта для братьев наших меньших? Забавно. Я тебя вообще первый раз вижу.

– Второй, – отозвался Микулов. – Только ты не помнишь, как мы... несколько своеобразно... с тобой познакомились.

– Ага... значит, это ты меня сюда приволок?

– Нет, не я. Другие ребята. Но, в общем, из одной со мной конторы.

– Что за контора? Мусарня? Прокуратура?

– Почти.

– Значит, гэбэ или доморощенные мафиози. Пиво собственного слива, как говорится.

– Ну, не так уж жестко, – насмешливо сказал Микулов, пристально и не без презрения глядя на то, как кривятся в сарказме серые губы сидящего рядом с ним алкоголика из палаты, набитой двинутым по фазе отребьем.

– И куда поедем? На виселицу?

– А тебе не все равно, куда ехать из этой милой больнички? Конечно, тут уютно и контингент подобрался милый и интеллигентный, но все-таки пора и честь знать.

– А поехали, – равнодушно сказал Владимир. – Кстати, ты не знаешь, куда тогда из ресторана, где я немножко лишку хватил и погорячился... куда делся такой здоровенный жирный парень? Он вот, кажется, тоже там вместе со мной мебель ломал.

Широкие скулы Микулова закаменели, на них заходили бугристые желваки, а на висках и на шее узловатыми веревками взбухли жилы.

– Мебель ломал? – глухо сказал он. – Мебель ломал... да ты там череп сломал одному нашему парню... мозги на стену выбил, сука. Ну ладно... не буду. Поехали.

– А, теперь тебе предстоит ответный реверанс: пустить слезу и мозг на стену, – насмешливо сказал Владимир. – Ну ничего... многие собирались, но ничего путного не вышло.

– Никто тебя в расход пускать не собирается, – сдержанно ответил Микулов. – Успокойся.

– А я и не волновался. Меня вообще в этой больнице сделали спокойным, я теперь как жаба в болотце. Мне что, прямо в пижаме ехать?

– А в чем еще? У тебя здесь есть гардероб?

– А эскулапы не запротестуют?

– Ничего.

– А там, куда мы поедем, кушать дают? А то меня тут только кашей-размазней пользуют. На скипидарную мазь смахивает.

Микулов встал:

– Ладно, хорош базарить, поехали.

У входа в больницу стоял здоровенный серый джип-»Мерседес», возле которого кругами ходили двое подозрительного вида босяков в пижамах под надзором здоровенного хмурого санитара.

Они хмуро воззрились на вышедшего из клиники стильного мужчину в прекрасном дорогом костюме, чисто выбритого и благоухающего французской парфюмерией, и с ним неопределенного возраста мужика с помятым лицом в точно такой же пижаме, только несколько более опрятного и здорового цвета. Он медленно брел за франтом, смотря себе под под ноги с таким видом, словно видел их впервые.

Не привык ходить.

На крыле джипа значилась свежая вмятина, вероятно, нажитая совсем недавно, быть может, даже в этой поездке в больницу.

– Машину тоже я помял? – спросил Владимир тоном Шурика, виновато говорящего кавказскому милиционеру: «Часовню – тоже я... разрушил?» – «Нет, это до вас. В четырнадцатом веке».

Микулов, не ответив, открыл дверцу и указал Свиридову на переднее сиденье.

– Куда едем-то? – уже почти весело спросил Владимир.

– На базу.

* * *

Владимир прожил на этой базе неделю. Прожил более чем сносно, особенно если сопоставлять это житье-бытье с нудно и серо волокущимся, как пьяница по осенним лужам, существованием в больнице.

База представляла собой внушительный трехэтажный коттедж с подземным гаражом и даже вертолетной площадкой, обнесенной высоченной бетонной стеной.

На базе были бассейн, теннисный корт и сауна. В общем, типичный рай для новых русских.

Свиридова кормили от пуза, обращались вежливо, но очень сдержанно: постоянно чувствовалось, что в воздухе буквально разлито тяжелое, недоброе напряжение – словно чья-та могучая воля, как цепь на шее разозленной собаки, мешает всем этим людям, безвылазно сидевшим на базе, броситься на Свиридова и послать его вдогонку за своим товарищем, который попался Владимиру под горячую руку и глупо погиб в банальной ресторанной драке.

Он пару раз пытался шутить:

– А меня что, на убой кормят, да?

...Но всякий раз ответом на его слова было угрюмое молчание или – в самом крайнем случае – быстрый цепкий взгляд исподлобья.

Впрочем, ему потребовалось больше недели, чтобы понять, что к нему относятся недоброжелательно не потому, что он случайно убил их коллегу.

Неприязнь и тяжелое подозрение вызывались только одним: у начальства этих людей был какой-то особый замысел в отношении Владимира.

...Свиридов мирно сидел в отведенных ему апартаментах и смотрел футбол, когда в комнату бесшумными шагами вошел его больничный избавитель – Микулов.

– Собирайся, – коротко сказал он.

Владимир окинул взглядом свое одеяние – тренировочные трико, майку и шлепанцы – и ответил:

– А я вполне собран. Сейчас только вот еще курточку накину.

– Ты не понял, – холодно отчеканил Микулов и бросил на диван вешалку с отличным черным костюмом и отглаженную белую рубашку. – Побрейся, умойся, переоденься – и поехали.

– А, к тому, за чей счет меня откармливают? – сказал Владимир. – А мне можно будет ему пожаловаться, что за все время пребывания тут не дали выпить ни одной бутылочки пива и не подсунули какую-нибудь ну самую завалящуюся телку... то есть особь женского пола?

– Можно, – отозвался Микулов. – Только, я думаю, говорить будет в основном он.

– Понятно, – отозвался Владимир. – Запись в жалобную книгу отменяется.

– Тебе десять минут на сборы, – бросил Микулов и вышел.

...Свиридов подошел к огромному, от пола до потолка, чуть затемненному зеркалу и рассмотрел в нем свое по-прежнему небритое, но уже куда как посвежевшее лицо с глубоко запавшими и смотрящими все еще диковато, но уже вполне осмысленно глазами. И подумал, что, в принципе, над ним хорошо поработали в больнице, и еще лучше поработал его собственный организм, который шеф «Капеллы» полковник Платонов нередко сравнивал с телом большой хищной кошки. Тигра, пантеры или барса. Кошки, которую можно пронзить насквозь, расстрелять в упор или раздавить камнем, но всякий раз раны на могучем теле затянутся, поползут волны неиссякаемой звериной силы по жилам, и снова – в который раз! – хищник встанет и ступит на тропу, по которой еще недавно ушел его убийца... и еще свежи его следы – свежи предательски, губительно для того, кто их оставил...

Владимир быстро привел себя в порядок с четкостью и слаженностью действий человека, которому не чужд военный порядок и для которого сорок пять секунд на полный ритуал одевания не был заоблачным ориентиром, и одновременно с вальяжностью много и разнообразно пожившего эпикурейца.

Затем хитро прищурился, глядя в зеркало: хорошо ли на нем сидит костюм? – а потом нараспев произнес сакраментальную фразу:

– Ну что ж... подлецу все к лицу.

Когда Микулов вошел вторично, свежий, бодрый, причесанный, тонко и ненавязчиво благоухающий дорогим парфюмом Свиридов с безмятежным видом сидел на диване и лениво рассматривал свое изображение в зеркале.

Микулов ничего не сказал, но видно было, что он не ожидал такой разительной перемены во внешнем облике Владимира. В самом деле, он недооценил этого человека, проскочила предательская мысль, но Микулов тут же брезгливо, как поганую земляную жабу, растоптал ее и произнес:

– Быстро ты. Ну что ж... на выход.

* * *

– Ага, вот и вы, – произнес высокий мужчина в простой серой рубашке с короткими рукавами и повернулся к вошедшим в просторные покои – иначе не назовешь этот безразмерный, почти лишенный мебели зал с высокими потолками и двумя роскошными люстрами – Микулову и Свиридову. – Добрый день, Владимир Антонович. Рад вас видеть.

Свиридов буквально прокатился тяжелым взглядом по этому узкому, длинноносому лицу с мелкими чертами, мягкими скулами и обманчиво безвольным круглым подбородком.

Стоящий перед ним человек изрядно походил на какую-то нескладную злокачественную помесь Буратино и Папы Карло – но вот только в глазах тлело что-то цепкое, будоражащее, опасное...

Свиридов коротко и сдержанно кивнул человеку в знак приветствия.

– Микулов, вы мне больше не нужны, – проговорил тот и сделал небрежный жест рукой. Микулов четко повернулся на каблуках и вышел, осторожно прикрыв за собою массивные двустворчатые двери.

– Меня зовут Евгений Ильич Бородин, – представился человек. – Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, – и он указал Владимиру кресло напротив себя. – Прошу вас, чувствуйте себя как дома.

– Да за этим дело не станет, – отозвался Владимир, – в последнее время я сменил такое количество мест дислокации, что почувствую себя комфортно даже в мусорном контейнере. Впрочем, в больнице, в которую, по-видимому, меня поместили именно вы, я примерно и чувствовал себя, как в мусорном контейнере.

Евгений Ильич снисходительно улыбнулся.

– У вас довольно своеобразное чувство юмора, – сказал он. – Правда, вы довольно неудачно выбираете моменты, чтобы его демонстрировать, но тем не менее...

– Да, мне уже напоминали об этом, – перебил его Свиридов. – Наиболее неудачно за последнее время я пошутил в ресторане, где мне, кажется, попались под горячую руку несколько ваших людей.

Евгений Ильич постучал полусогнутым пальцем по подлокотнику кресла. Выражение его лица не изменилось, но в выразительных глазах появилось нечто такое, что не позволяло Свиридову покойно и комфортно распустить мышцы и «чувствововать себя, как в мусорном контейнере»... То есть уютно.

– Зачем вы все это мне говорите? – холодно спросил Бородин.

– А затем! Затем, чтобы вы, наконец-то, объяснили мне общедоступно, коли уж я такой непонятливый уродился... зачем все постановочные трюки с лечением от алкоголизма и заботливым недельным уходом и кормежкой от пуза... разве что памперсы не меняли...

– Не меняли? – не изменяя каменного положения в кресле, спросил Бородин.

– Нет, не меняли, и я хотел бы пожаловаться и обратить на это ваше внимание! И вообще... я пускаю в расход ваших людей, а вы строите из себя заботливого опекуна. Так зачем я вам понадобился?

Бородин распустил свои тонкие губы в снисходительной улыбке и после паузы ответил:

– Ну хорошо, я вам скажу. В двух словах, без лирических отступлений, как вы просили. Одним словом, я хочу, чтобы вы... чтобы мы, – мягко поправился он, – возродили отдел «Капелла».

Глава 4
Призрак «капеллы»

Свиридов поднял голову и посмотрел на Бородина скорее насмешливо, чем удивленно.

– Что же вы молчите? – наконец заговорил тот. – Вы находите, что это плохая идея?

Владимир облизнул губы.

– Ну, – произнес он, – если уж вы упомянули «Капеллу», да еще в таком замечательном контексте и таким самоуверенным тоном, то позволю себе сказать: по всей видимости, вы знакомы с тем, чем занималась «Капелла», и, быть может, даже сами имели какое-то к ней отношение. Я ошибаюсь?

– Нет. Все верно. Продолжайте.

– Идея, которую вы мне тут преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой, в теории не лишена смысла... для определенных людей, разумеется... но по сути своей она отвратительна! Вот что я могу вам сказать.

– И это говорите вы? Вы, для которого человеческая жизнь стоила столько же, сколько жизнь какой-нибудь полудохлой крысы в мусорном контейнере, который вы тут с таким удовольствием и не раз упоминали? Забавно, если бы не было так серьезно.

– Я думаю, – медленно проговорил Владимир, – наш идейный вдохновитель, можно сказать, кардинал и духовник «Капеллы» профессор Климовский не согласился бы с вами. Он решил бы, что я плохо усвоил его заповеди. Дело в том, что милейший Михаил Иосифович любил говаривать: «Помните, что этот мнимый „венец природы“, на деле являющийся лишь жалкой выродившейся обезьяной, как говорил великий Артур Кестлер, имеет права на жизнь не больше, чем клоп или таракан, нанюхавшийся мерзкого инсектицидного средства». Под венцом природы он разумел, естественно, людей.

При упоминании фамилии Климовского Евгений Ильич липко и неестественно улыбнулся – вероятно, с претензией на таинственность.

– Он действительно так говорил? Я в свое время пару раз разговаривал с профессором Климовским, и он произвел на меня впечатление образованнейшего и интеллигентнейшего человека.

Свиридов засмеялся.

– Самое смешное, что он таковым и являлся. Особенно в плане образованности. Помимо цитат из Шопенгауэра, Шпенглера и Бодлера, которые он рассыпал, как лепестки роз... он и розы очень любил, этот милейший человек... так вот, он очень любил цитировать следующее из Блока:

 
Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду,
Но если выйдешь цел – тогда
Ты, наконец, поверишь чуду,
И наконец увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило...
 

– Это было очень образно, Владимир Антонович, но мы отклонились от темы.

– Напротив, мы углубились и вгрызлись в нее. Как крыса в сыр, если хотите.

– То есть я так понял, вы не в восторге от моей идеи.

– Совершенно верно. И вот теперь я сам внимание.

– В смысле?

– В смысле – мне очень интересно, какие методы вы собираетесь применять, чтобы убедить меня в противном. В том, что возрождение «Капеллы» в полном или частичном объеме – это гуманное и остро насущное деяние.

– Вы сами придете к этому выводу.

– Ну-ну, – индифферентно отозвался Владимир. – Вы знаете, Евгений Ильич, «Капеллу» создал и держал под контролем настолько могущественный аппарат, что, боюсь, вам будет не под силу скопировать его. Равно как будет и не под силу найти таких исполнителей, каковые были тогда, и – самое главное – держать их под колпаком. За нами, офицерами отдела, была налажена двойная и тройная слежка.

– Я знаю. Я сам там некоторое время работал.

Свиридов задержал тяжелый взгляд на спокойном лице Бородина – словно прокатился катком асфальтоукладчика – и с выступившим легким румянцем на бледных щеках медленно произнес:

– Мне следовало бы об этом догадаться.

– Я хотел сказать, что вы недооцениваете меня и тех людей, которые стоят за моей спиной, – с жаром заговорил Бородин. Куда только девалось его ледяное спокойствие! – Я хотел сказать, что мне известно все о структуре «Капеллы», о рычагах управления ею, о каналах финасирования и сбора информации. Государство сейчас не может взять на себя организацию такого отдела. Не может, я уже убедился в этом, несмотря на то, что поговаривают: новый президент дал зеленый свет спецслужбам. Неправда! Неправда! Наше государство – жалкое и слабое подобие прежней империи.

– Вы полагаете, что все это мне неизвестно? – лениво спросил Владимир.

– Я только хочу сказать, что в нашей стране по-прежнему верно изречение Сталина: кадры решают все. У нас... у тех, кто стоит за мной, есть и кадры, и еще одна слагающая, без которой не существует ничего: деньги. Огромные, фантастические деньги. Вы, конечно, можете оценить масштаб и порядок этих сумм, но их мощь... нет, боюсь, это невозможно.

Владимир угрюмо молчал.

– У меня есть кадры, – продолжал Бородин. – Двое из тех четырнадцати, что составляли «Капеллу». Капитан Клейменов и капитан Савицкий.

– Эти фамилии мне ничего не говорят, – холодно ответил Владимир. – Если вы в самом деле так хорошо знаете «Капеллу», то должны бы знать, что мы работали исключительно под кодовыми именами. ФИО моих бывших коллег по отделу мне неизвестны.

– Вы знали их как «Бетховена» и «Глинку».

Свиридов вздрогнул, словно к нему приложили раскаленное железо.

– Вам и это известно? – пробормотал он. – Значит, в наше время грифы «Совершенно секретно» на документах с полувековым сроком законсервирования уже совсем ничего не значат?

– Сейчас не то, что раньше... Я думаю, вы успели заметить. Ведь вы всегда были в гуще жизни... не так ли, Владимир?

– Можно сказать, что и так, – холодно сказал Свиридов. – Но вот только что вы знаете о моей жизни, чтобы вот так запросто рассуждать о ней и даже разбрасываться сомнительными сравнениями?

– Впадаете в позерство, Владимир Антонович. Что я знаю о вашей жизни? Все, – Бородин подтянул к себе лежащий на столе ноутбук, раскрыл его и пробежал пальцами по клавиатуре: – Вот, пожалуйста, Владимир Антонович. Вся ваша биография тут содержится. Надо сказать, очень любопытную жизнь вы прожили.

– Еще не прожил, – холодно сказал Владимир.

– Ну... или так. Что у нас тут о вас? Родился в семье военного тридцатого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Отец, Антон Сергеевич Свиридов, полковник ВДВ (воздушно-десантные войска). Убит в Афганистане в 1982 г. Мать умерла в девяностом. Вот, пожалуйста... учился в закрытой военной высшей школе при Главном разведывательном управлении. В разведшколе – три года в общем потоке, потом по распределению попал в группу «Капелла», так называемую «группу сирот». Сюда зачислялись потерявшие родственников и соответственно «отмороженные» курсанты... благо не имели на свете никого из родных и ничего святого из вечных ценностей, – откомментировал Бородин, а потом, прогладив подбородок, продолжал: – Занимательно... но из всего последующего можно сделать только один вывод: под вывеской подготовки офицеров ГРУ, сотрудников внешней разведки высокого класса готовили элитных убийц, способных выживать в самых экстремальных условиях и, главное, работать, и работать весьма успешно.

Свиридов продолжал сидеть неподвижно.

– Стажировка в Афганистане в числе войск ВДВ, – продолжал кратко озвучивать досье Владимира Евгений Ильич. – Служба в Москве, участие в подавлении путча и расстреле Белого дома. Потом война в Чечне, где вы находились в течение двух месяцев и были отправлены в отставку в связи с ранением, а попросту вследствие чудовищной усталости и патологического нервного напряжения, накопившегося за многие годы. Расстройства памяти с элементами конфабуляции. Вот как вас жутко освидетельствовали ваши медицинские светила, – резюмировал Бородин. – Дальше – тоже интересно, но уже не так. Проживание в провинции, Среднее Поволжье, город Саратов. С девяносто шестого по девяносто девятый годы. Чем занимались и чем зарабатывали на жизнь – точно не установлено. Хорошо отслеживали, когда вас пасут спецслужбы. Хотя кое-какие данные имеются. Вы были киллером на содержании у Валерия Леонидовича Маркова, известного как Китобой. Сидели вроде как тихо, работали чисто и аккуратно. Никому связываться с вами не хотелось. Зато в прошлом, девяносто девятом, году вы набедокурили за все годы мирной жизни...

На лице Владимира появилась слабая презрительная улыбка.

– ...подозревались в причастности к убийствам высокопоставленных лиц большого бизнеса, угнали самолет и в Мельбурне... потом куролесили по всему миру... впрочем, не будем тратить время, напоминая вам о том, что вы знаете лучше меня. В этом году – тоже солидный послужной список: расправа с убийцами вашего дяди в Питере... о, не отрицайте, что вы не имеете ни малейшего отношения к убийствам главы дядиной службы безопасности Сосновского, депутата Питерского государственного собрания Савченко и еще нескольких пешек, которых даже не стоит упоминать. Не слабо, правда? Конечно, у вас есть основания поступать именно таким образом, но мерзкий Уголовный кодекс даже самую благороднейшую из вендетт подводит под все ту же сакраментальную статью о предумышленном убийстве.

Владимир передернул плечами.

– Наследство дядино вы красиво промотали, – продолжал Евгений Ильич, – мне докладывали, что мало кто умеет с таким вкусом и размахом просаживать суммы, которых любому добропорядочному человеку на всю жизнь хватит. Вы великолепный авантюрист, Владимир Антонович.

– Благодарю.

– Вы прекрасный ававнтюрист, Владимир Антонович, не сочту излишним это повторить. И оттого я не могу понять, почему вы отказываетесь принять сделанное вам предложение. Вы хотя бы представляете, какие деньги мы вам можем предложить? По сути дела...

– По сути дела, Владимир, тебе ради сохранения твоей жизни предлагают именно то, что раньше ты делал бесплатно, как говорится, во имя идеи, а потом, уже будучи частным киллером, – за куда меньшие деньги, – прозвучал негромкий хрипловатый голос за спиной Володи, и Свиридов медленно обернулся.

В двух шагах от него стоял невысокий плотный человек со смуглым ястребиным лицом, полускрытым большими дымчатыми очками в старомодной оправе.

Свиридов не мог не узнать этого человека.

Это был «серый кардинал», духовный отец и идеолог «Капеллы», доктор философских и юридических наук Михаил Иосифович Климовский.

– По сути, ты не хочешь официально оформить себя в статусе бандита и убийцы, кем ты, по сути, являлся всю жизнь, – продолжал он. – Конечно, бандитом и убийцей тебя можно признать, если оперировать понятиями обывательской морали. Мы выше всего этого. Ведь волка нельзя назвать убийцей, он полезен. Он чистильщик. А ты, Владимир, хорошо запомнил и удачно применил мои «капелловские» уроки. Думаю, ты погорячился, когда стал отвергать предложения уважаемого Евгения Ильича, не дослушав их до конца. Мне было неприятно узнать, что ты так низко пал. Я говорю об этом алкогольном психозе в ресторане и инциденте с охраной. Но я протягиваю тебе руку и хочу, чтобы ты ее принял. Мы возвратимся, Свиридов.

Владимир неожиданно рассмеялся.

– Вы, Михаил Иосифович, и вся ваша нынешняя канцелярия ничуть не изменились. По-прежнему вся та же рабочая схема... не мытьем, так катаньем.

– Понятно, – кивнул Климовский. – Но я думаю, в конечном итоге ты примешь наше предложение. Тем более что у тебя нет другого выхода. Ты под колпаком. Я не угрожаю, о нет. Я просто напоминаю о той заботе, которую мы проявили по отношению к твоей персоне.

Он помолчал, а потом уже другим, полузабытым, зловеще вкрадчивым голосом проговорил:

– Так что я уверен, что ты примешь предложение Бородина.

– Ведь были ж схватки боевые, и говорят, еще какие... – пробормотал Владимир.

– Это к чему? – поинтересовался Евгений Ильич.

– ...недаром помнит вся Россия про день Бородина, – хитро прищурив глаза, завершил лермонтовскую цитату профессор Климовский.

...Как показало будущее, Климовский оказался прав: не вся Россия, но по крайней мере деловой мир Москвы запомнил день, когда Евгений Ильич Бородин предложил Владимиру Свиридову работать на стоящую за ним организацию...