Текст книги "Частное пионерское"

Трудовые десанты

По субботам в нашей квартире происходила приборка. В младшем возрасте я просто помогал маме, а вот в старших классах в наши с сестрой Галей обязанности входило мытье полов. На мою долю выпадали спальня, где мы с ней обитали, и кабинет, который на самом деле служил спальней родителей.

Мыть полы я очень не любил, как, впрочем, и Галя, у которой сразу портилось настроение, особенно если я завершал уборку комнат быстрее ее и уже отдыхал, а она все еще возилась с ведром и шваброй в коридоре.

Еще одним трудоемким занятием была чистка ковров. Специально для этих целей имелся тяжеленный пылесос «Циклон» в форме большого шара. Сменных пылесборников тогда еще не было, и надо было выносить его нижнюю часть во двор и вытряхивать лохмотья пыли на землю где-нибудь в укромном местечке около гаражей.

– Миша, идем ковры на улицу чистить, – частенько говорила мама, не удовлетворенная качеством чистки пылесосом, отметившим четвертьвековой юбилей.

Особенно она любила чистить ковры зимой. Иногда вместе, иногда я один вытаскивал ковры на рыхлый снег и по очереди расстилал шерстяным ворсом вниз. После этого выбивалкой изо всех сил лупил по обратной стороне, от чего на снегу оставался грязный серый квадрат. Работа шла веселее, если на месте коврового изделия я представлял себе какого-нибудь своего врага, лежащего на животе спиной вверх.

– Вот тебе, получай, гад! – приговаривал я, представляя Сашку из соседнего подъезда, мучителя дворовых кошек.

Затем я брал в руки веник и потихоньку сворачивал ковер в валик, обметая каждый оборот, чтобы не оставалось снега.

Когда еще чуть влажный чистый ковер расстилался в комнате, от него шел приятный свежий аромат морозца и снега.

– Вот, совсем другое дело, – говорили родители, довольные наступившей в квартире чистотой.

Папа заканчивал гладить выстиранное и тоже высушенное на улице белье. Если был сильный мороз, оно застывало, и в квартиру вносились жесткие хрустящие громадные простыни и пододеяльники, которые досушивались уже в тепле. Из кухни в это время расходился по всей квартире волнующий запах свежеприготовленного мамой борща, для которого рано утром на городском рынке покупали мясо с косточкой.

Зато мне очень нравилось зимой расчищать снег во дворе. В подвале у нас хранилась лопата, которую на зиму переносили в квартиру. После частых и обильных в то время снегопадов многие жильцы дома выходили во двор и чистили площадки около своих подъездов. Во дворе образовывались громадные сугробы, и мы выкапывали в них целые тоннели и пещеры, не говоря уже об обязательном строительстве снежной горки. Верх заливали водой, дружно таская ее в ведрах из квартир.

Я до сих пор очень люблю чистить снег, делаю это с удовольствием при каждой возможности у себя на даче и очень расстраиваюсь из-за малоснежных теплых зим в последние годы.

22 апреля, в день рождения В. И. Ленина, устраивались трудовые десанты. После уроков мы собирали накопившийся за зиму мусор в школьном дворе, орудовали граблями и метлами на газонах и дорожках. Прошлогоднюю листву и мусор сгребали в кучи, которые потом увозили на свалку.

Во дворах проводились субботники, когда домоуправление привозило грабли, лопаты и метлы, а жильцы выходили в объявленное время на уборку и наводили чистоту и порядок около домов.

– Опять Тимошенковы на субботник не вышли. Считают, видите ли, ниже своего достоинства двор убирать. Инженера́!.. – ворчала наша домоуправша тетя Паша.

– Они и в прошлом году только на полчаса выходили, – поддакивала ей старшая по второму подъезду Валентина Ивановна Баранова, выдававшая инвентарь.

С четвертого класса в нашем расписании появился урок домоводства. Несмотря на то что класс разбивался на две группы – отдельно мальчики и девочки, – учительница все равно обучала нас сугубо девчачьим знаниям и навыкам. Мы приносили из дома продукты и учились делать салаты, варить компот или вышивали на салфетках что-нибудь типа «Дорогой маме в день 8-го Марта». Мальчишки терпеть эти занятия не могли.

Уже позднее вместо домоводства начались уроки труда, и мы под присмотром нашего добродушного учителя Михаила Федоровича овладевали приемами работы с напильником, ножовкой, рубанком и молотком. Верхом моего мастерства была кособокая табуретка с неровными ножками, которая, как мне сейчас кажется, вполне могла бы присутствовать на какой-нибудь картине Ван Гога или Пикассо.

А вот в восьмом классе все школьники раз в неделю ходили на занятия в учебно-производственный комбинат, где девочки осваивали азы профессии медсестры, швеи или секретаря-машинистки. Мальчики, как правило, учились на электриков.

И почти каждый месяц мы собирали макулатуру. Занятие это было весьма интересное и полезное. Во-первых, наша квартира очищалась от старых ненужных газет, которые скапливались под журнальным столиком. Порой к ним добавлялось и несколько журналов, хотя многие из них хранились дома, постепенно заполняя все свободное пространство под диванами, на шкафах и антресолях. В разные годы мы выписывали журналы «Пионер», «Юность», «Роман-газету», «Техника – молодежи», «Вокруг света», «Человек и закон». На них подписка была свободная. А вот в годы перестройки, во второй половине 1980-х гг., подписаться на дефицитные «Огонек», «Новый мир», «Дружбу народов» или другие литературные журналы на почте было невозможно. На каждую организацию выдавался так называемый лимит – несколько экземпляров, которые распределялись между самыми достойными сотрудниками. Так что часто приходилось караулить свежие номера журналов в киосках «Союзпечати» или в книжном магазине «Кругозор».

Самые интересные публикации мы сохраняли, а остальные журналы отправляли в макулатуру. В то время многие вырывали из журнала понравившуюся повесть или роман, которые печатались в нескольких номерах с продолжением, и переплетали в простенький коленкоровый переплет в специальных переплетных мастерских. Так получались неплохие книжки. Помню, например, в журнале «Человек и закон» печаталась очень меня заинтересовавшая приключенческая повесть «Голубой Маврикий» – об изощренной краже редчайшей марки с этим названием у одного столичного филателиста и расследовании этого преступления.

Если домашней макулатуры было мало, то мы частенько ходили по квартирам в соседних домах. Подъезды в то время не запирались, ни о каких кодовых замках, домофонах или металлических дверях даже речи не шло. Мы звонили в квартиру и вежливо спрашивали:

– Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, у вас макулатура есть?

Как правило, просьба не вызывала раздражения у жильцов, если только до нас в этом подъезде уже не побывали наши одноклассники или конкуренты из соседней школы или класса. В принципе макулатуру можно было сдавать на специальные пункты приема, где за нее давали две копейки за килограмм. Но эта стоимость была так мала, что взрослые люди таким «бизнесом» не занимались и макулатуру не берегли.

Собранную макулатуру относили к большому деревянному сараю, располагавшемуся во дворе школы.

Когда Галя работала пионервожатой у нас в школе, в ее обязанности входило взвешивание сданных пачек и ведение записей в специальном журнале. Частенько она разрешала нам с Димкой покопаться в горе газет, журналов и старых книг, что мы очень любили.

Однажды мы, как обычно, помогали Гале принимать макулатуру во время майского трудового десанта. Это был очень ответственный сбор, потому что по его результатам подводились итоги всего года и объявлялись классы-победители. На пионерской доске соревнований наш 7-й «А» по количеству красных флажков шел вровень с 6-м «Б», и от сегодняшнего сбора зависело, кто станет победителем и получит почетную грамоту.

– Ну что же ты, Серега, только пять килограммов принес! Не мог, что ли, побольше притащить? – упрекали мы одного из наших одноклассников.

– Да нет у нас больше, я и так все свежие газеты из дома забрал.

– У соседей бы пошуровал.

– На работе все. Три подъезда обошел, одни бабки дома, а они не дают: скупердяйничают. Говорят, самим надо, мы газетами на зиму щели в оконных рамах затыкаем. Сколько у них этих щелей?

В это время во дворе школы, отдуваясь и еле передвигая ноги, показался Жорка Сердюк из конкурирующего класса. Невысокого роста, толстый и белобрысый, он и так-то не отличался особой резвостью, а тут прямо еле тащился, сгибаясь от тяжести. В руках у него было по пачке макулатуры внушительного размера, и наши надежды на победу таяли с каждым его шагом.

Мы с Димкой с ненавистью смотрели на него. Наши взгляды, подобно лазеру из только что прочитанного нами романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», казалось, могли испепелить ненавистного Сердюка и выжечь вокруг него землю в радиусе метров этак ста. Но Жорка продолжал двигаться неумолимой поступью к сараю.

– Ничего себе пачечки! – злобно прошипел Димка. – Откуда же он столько набрал?!

– Наверное, на почте был – там иногда старые газеты остаются, – таким же ненавистным шепотом ответил я.

Сердюк, задыхаясь, подошел к нам, бросил увесистые пачки на землю и вытер пот со лба рукавом синего школьного пиджака.

– Вот, принимайте, – важно заявил он.

– Откуда у тебя столько, с почты, что ли?

– Где взял – там уж нет. Так я вам все и рассказал. Взвешивайте давайте.

Димка зацепил первую пачку безменом за бечевки и поднял вверх.

– Девять килограммов, – сказал он, глядя на шкалу весов.

– Ну-ка, дай я гляну. Где же девять? Десять с хвостиком.

– Где ты десять-то увидел? Девять триста максимум.

– Да ты что, ослеп?! Вот же десять.

Я подключился к спору. Внимательно вглядываясь в безмен, наморщил лоб и весомо произнес:

– Девять с половиной.

Жорка сплюнул на землю от досады, но спорить не стал, понимая, что нас все равно не переговоришь.

– Ладно, давайте эту взвешивайте. – Он подтолкнул к нам ногой вторую пачку.

– Двенадцать кило, – сказал я, из вредности сбавив еще полкилограмма, хотя уже понимал, что решающее соревнование нами окончательно проиграно.

– Что это они у тебя по весу так разнятся? – спросил Димка. – Вроде бы пачки одинаковые?

– Во второй журналов много, они тяжелые, – гордо ответил Сердюк и, проверив наши записи в ведомости, неспешно удалился.

Оставшиеся до окончания сбора макулатуры полчаса мы провели в напрасных надеждах на то, что кто-нибудь из нашего класса принесет рекордное количество бумажного сырья. Но двух-трехкилограммовые пачки наших одноклассников представляли собой жалкое зрелище по сравнению с Жоркиными «валунами». Особенно нас разозлила Ирка Зайцева, принесшая четыре журнала «Юный художник» общим весом триста граммов.

Расстроенные, мы еще какое-то время играли в «ножички», продолжая надеяться на внезапное подкрепление. Для игры мы достали захваченные из дома перочинные ножи. У Димки был обычный, за двадцать две копейки из хозяйственного магазина, а у меня папин подарок – красивый ножик из города Павлово, славившегося еще с дореволюционных времен своими металлическими изделиями. Мы, как обычно, начертили острием большой круг и бросили монетку – жребий, чтобы решить, кому начинать. Игра заключалась в том, что надо было по очереди кидать ножичек в круг, разделенный на две равные части, стараясь воткнуть его в землю противника так, чтобы по направлению лезвия нареза́ть себе сектора, отвоевывая чужую землю. Димка втыкал нож очень хорошо, без промахов и разными способами: «рыбкой», «с мизинца», «с переворотом» и всякими другими. Конечно, он меня быстро обыграл.

Вскоре подошла Галя и бодро спросила:

– Ну, как успехи?

– Да так себе, шестиклашки обогнали, – уныло ответили мы.

– Ладно, не расстраивайтесь! В следующем году поднапряжетесь. Идите, если хотите, поройтесь в макулатуре, только недолго.

Дважды нас уговаривать не пришлось, и мы стали просматривать пачки, в первую очередь обращая внимание на то, не выглядывает ли где-нибудь книжный переплет.

Дело в том, что некоторые сдавали в макулатуру ненужные, по их мнению, книжки. Но если они были в неплохом состоянии и интересного содержания, то можно было сдать их в букинистический магазин. Нередко эта нехитрая операция приносила нам приличные по детским меркам деньжата. Ведь одно дело – сдать макулатуру по две копейки за килограмм, а совсем другое – книжку за рубль или полтора. С этой стоимости магазин оставлял себе двадцать процентов, а остальные деньги выдавались сдающему.

Но в этот раз удача, видимо, совсем отвернулась от нас, и ничего интересного в макулатуре не обнаружилось.

Под конец наших изысканий я подошел к сердюковским пачкам и стал их развязывать. Бечевки были почему-то мокрые и туго завязаны. Еле-еле я развязал их, обламывая ногти, и вдруг увидел такое, что заставило меня дико завопить:

– Димка, ты смотри, какой подлец!

– Вот гад толстопузый! – с ненавистью сказал Димка, глядя на завернутый в газету тяжеленный белый кирпич в одной пачке и на стопку мокрых, а оттого особенно тяжелых журналов – в другой.

– Давай побьем паразита, – тут же предложил он мне.

– Толку-то? Всем нажалуется, и мы же окажемся виноватыми. А он отопрется. Скажет – не мои. Пачки-то не подписаны.

– Так что делать?

Я задумался.

– Давай лучше акт составим, – предложил я, вспоминая разговоры своего папы, многие годы работавшего адвокатом.

Мы вырвали из тетради по географии чистый лист и написали следующий текст:

АКТ

Мы, Михаил Сеславинский и Дмитрий Орловский, ученики 7-го «А» класса средней школы № 2 города Дзержинска Горьковской области, составили настоящий акт о том, что в пачках макулатуры, сданных учеником 6-го «Б» класса Георгием Сердюком, нами обнаружен завернутый в газету и спрятанный внутрь пачки силикатный кирпич весом 3 кг, а также стопка мокрых журналов весом 6 кг, обложенная сверху и снизу сухими картонками.

19 мая 1977 года

Через десять минут, взяв бледного от испуга Сердюка под руки, мы втолкнули его в кабинет завуча Галины Алексеевны и наперебой стали рассказывать о происшествии, размахивая нашим «юридическим» документом. На Жорку обрушились гром и молнии, а на следующий день его антипионерский поступок обсуждался на совете дружины и даже была выпущена специальная стенгазета.

– Не по-пацански вы, братва, себя повели. Лучше бы пару раз в морду дали, чем завучу жаловаться, – хмуро сказал нам Сердюк после прошедшей экзекуции.

В принципе он был прав. Мы уже сами были не рады и чувствовали себя не в своей тарелке от всего происходящего.

– Ага, мы тебе – в морду, а вам – победу в соревновании и грамоту на весь класс? – пытался защищаться я.

– Тоже мне умник! Сначала кирпичи подкладывает, а потом еще права качает, – вторил мне Димка.

– В следующую субботу нас всех на овощебазу посылают – картошку перебирать. Вот там и потрудись, может, и грамоту получишь, – подвел я черту под нашей высоко-нравственной дискуссией.

Так завершился последний в нашей жизни сбор макулатуры. На следующий год по всей стране стартовал масштабный эксперимент: за сданные государству двадцать килограммов макулатуры на пунктах ее приема стали давать специальный талончик на право покупки дефицитных книг, которых тогда не было в свободной продаже. Их стали печатать многомиллионными тиражами на бумаге не очень хорошего качества, полученной как раз путем переработки этой самой макулатуры. Выходили произведения великого Александра Дюма, Джека Лондона, романы Мориса Дрюона из серии «Проклятые короли» и много других увлекательных книжек. Иметь их в доме было очень заманчиво и модно. «Макулатурные» издания выставлялись на видное место в книжных шкафах, чтобы их могли видеть гости и завидовать хозяевам. Народ валом валил в пункты вторсырья, подчас сдавая в макулатуру даже старые семейные письма, открытки и фотографии. Что же говорить о старых книгах, сразу сделавшихся для многих охотников за модными изданиями ненужной обузой. Тот, кто имел возможность рыться в этих кучах, мог найти даже редкие книги XIX и XX веков, которые в букинистических магазинах стоили уже десятки рублей.

Но нам к этим сказочным богатствам доступа уже не было.

Окрошка

Июль стоял жаркий, и проводить его в городе совсем не хотелось.

В июне я, как обычно, ездил на первую смену в лагерь. В августе мы всей семьей собирались поехать в Крым на Черное море. А вот чем заняться сейчас – непонятно. Ребят во дворе почти не было. Мой верный товарищ Димка Орловский уехал на дачу, и, когда он вернется, было неизвестно.

Я стоял у окна и с тоской смотрел на улицу. Мама на кухне резала овощи для окрошки. Я заглянул к ней.

– Смотри, – сказала мама, – десять ингредиентов получается: картошка, огурцы, редиска, морковь, зеленый лук, вареные яйца, колбаса «Докторская», укропчик, сметана и квас. Хотя кваса-то и нет. Посмотри в окно – «корова» не приехала?

– Я только что смотрел: пока еще нет.

– Тогда съезди «На ступеньки», там всегда бывает.

«Корова» – это большая цистерна на ко-лесах с квасом, которую привозили в определенные места в наиболее оживленных районах города. Около нее на табуретке сидела продавщица и продавала квас кружками, которые мыла в специальной мойке. Те, кто покупал квас домой, приходили со стеклянными банками или бидонами.

Мама выдала мне трехлитровый эмалированный бидон и сорок две копейки – на квас и дорогу. Литр кваса стоил двенадцать копеек, а проезд на трамвае – три. Туда и обратно – шесть копеек.

Все магазины имели свои «народные» названия. Некоторые («Тринадцатый», «Двадцать седьмой») происходили от номера маршрута троллейбуса или автобуса или дома, в котором располагался магазин. Другие («Розовый», «Стеклянный») назывались в зависимости от цвета здания или внешнего вида магазина. «Колхозник» назывался так потому, что когда-то в этом здании был Дом колхозника, а «На ступеньках» располагался на высоком первом этаже, к входной двери которого вели четыре ступени. Ехать до него надо было несколько остановок. У меня сразу возник план: достать из тайника в письменном столе гривенник и, добавив шесть копеек, сэкономленных на проезде, купить сливочное мороженое за тринадцать копеек и стакан газировки с сиропом за три копейки. Денег как раз хватало.

Я схватил бидон и пошел на трамвайную остановку, приготовившись к операции «Юный мошенник».

Оплатить проезд в то время можно было несколькими способами. Самый плохой – если в автобусе или трамвае находился кондуктор. Тогда отвертеться от оплаты проезда было невозможно. Эти тетеньки с кожаной сумкой на груди и рулончиками билетов имели зоркий глаз, смотрели, казалось, прямо на тебя и громко выкрикивали:

– Подходим, ребята, оплачиваем поездку! Мужчина, вы на «Вечном огне» вошли, подходите за билетиком. Мужчина в плаще «болонья», я к вам обращаюсь!

К счастью, кондукторы стали потихоньку куда-то исчезать, а в салонах появились кассы, с помощью которых сознательные граждане должны были самостоятельно приобретать билеты. Талончиков для проезда и компостеров тогда еще не было, а проездные билеты мало у кого водились. Тем не менее из кабины водителя регулярно звучало транслируемое через динамики объявление: «Уважаемые граждане! Своевременно оплачивайте свой проезд. Проездные билеты предъявляйте окружающим вас пассажирам. На линии работает контроль».

Иногда, и правда, я наблюдал случаи, когда в салон входил какой-нибудь серьезный мужчина и громко говорил: «Проездной!», вынимая его из кармана и показывая непонятно кому. Это вызывало всеобщее уважение.

Сейчас для меня важно было понять, какая в трамвае касса – простая или автоматическая. В автоматической была узкая прорезь, куда надо было бросить деньги, которые внутри то ли взвешивались, то ли еще каким-то образом пересчитывались, затем нажать на специальный рычажок и получить билет из другой прорези.

В простой кассе было обычное оргстекло со щелью, куда можно было бросить все, что угодно, и затем, вращая ручку в виде колесика, открутить необходимое количество билетов. Таких касс появлялось все больше, потому что они меньше ломались, а кроме того, было удобно покупать несколько билетов, не набирая на каждый по три копейки.

К моей радости, касса в трамвае оказалась обычная и около нее никого не было.

Я демонстративно приготовил трехкопеечную монету и, держа ее на виду, пошел якобы оплачивать проезд. Сделав вид, что засовываю монетку в щель, я на самом деле спрятал ее в кулак, открутил один билетик и быстро перешел на заднюю площадку трамвая.

Операция прошла успешно, и теперь мне никакие контролеры были не страшны. Конечно, это было не по-пионерски, но, положа руку на сердце, кто из нас, тогдашних мальчишек, не поступал иногда таким образом, экономя на билет в кино или мороженое.

Выйдя на своей остановке, я сразу увидел «корову» и небольшую очередь к ней из пяти-шести человек. Встав в конец очереди, я наблюдал за работой продавщицы.

При продаже кваса продавцы нередко жульничали. Дело в том, что когда квас наливается из крана, он очень сильно пенится, заполняя пеной значительную часть подставленной под кран емкости. Если быть честным, то надо наливать не спеша, тонкой струйкой или доливать еще кваса после того, как пена спадет.

В этот раз продавщица явно мошенничала. Она открывала кран полностью, резким движением, быстро заполняя мощной струей кваса подставленный бидон или банку. Затем отдавала ее покупателю и громко говорила стоящим: «Следующий!»

Передо мной стоял серьезный мужчина, который, после того как с ним был проделан этот фокус, угрожающе заявил продавщице:

– Ну-ка, доливаем квас сколько положено!

– А я что? Ради бога. Просто никто не просит: спешат все, – тут же парировала она, доливая квас в бидон.

– Просить никто и не должен – это ваша обязанность.

Мужчина разговаривал сурово, и продавщица быстро сообразила, что пререкаться с ним не стоит.

Мне она наливала квас уже не спеша, тонкой струйкой, так что пены почти не образовывалось.

Довольный, я перешел дорогу и направился к киоску с мороженым и стоящим рядом автоматом с газированной водой. С наслаждением я съел сливочное мороженое в хрустящем вафельном стаканчике и выпил стакан сладкой шипящей газировки с апельсиновым сиропом.

Перед этим я тщательно вымыл стакан в мойке автомата. Стакан ставился вверх ногами на специальный кружок. Надо было нажать рукой на дно стакана, и из отверстий вверх вырывались мощные фонтанчики. Мне ужасно нравилось наблюдать за работой автомата. Опустишь в специальную щелочку монету и ждешь, когда из носика польется в стакан сначала густой сироп, а потом пенящаяся струя газировки.

Пора было возвращаться домой. Аккуратно держа бидон, я вошел в трамвай, не имея ни копейки денег, но предполагая проделать ту же операцию, что и в прошлый раз. Однако в салоне оказалась автоматическая касса, которая без трех копеек билет не выдавала, сколько ни дергай за рычаг.

«Ладно, – решил я. – Доеду и так. Всего-то три остановки».

Однако кара за мое «преступление» последовала незамедлительно. Уже подъезжая к своей остановке «Дворец культуры химиков», я увидел в окно контролеров с красными повязками на руках.

«Граждане, приготовьте билетики!» – раздалось громкое объявление водителя через динамики трамвая.

Деваться было некуда. Два контролера, войдя через переднюю дверь, проверяли би-леты у пассажиров, а еще двое стояли у выходов, перекрывая путь к отступлению.

В мою дверь вошел невысокий мужчина средних лет с повязкой, на которой было написано: «Старший контролер».

– Твой билет, мальчик, – сурово произнес он, строго глядя через очки.

– Я забыл купить.

– Что значит – забыл? Любишь «зайцем» ездить?

– Нет, правда, забыл. Я на прошлой остановке только сел.

– Ну что ж, будем оформлять штраф.

Мужчина строго взглянул на мое перепуганное лицо и достал из кармана ручку и квитанции за безбилетный проезд.

– Штраф – один рубль. Как фамилия?

– Извините, у меня денег нет.

– Ах, денег нет! Тогда сейчас отведем тебя в милицию и оттуда сообщим родителям и в школу. В какой школе учишься?

– Во второй.

– Вот директору и сообщим. Я Нину Тимофеевну знаю: она у вас строгая. Попрошу обсудить твой поступок на школьном собрании. А в милиции на учет тебя поставят в детской комнате как трудного подростка.

Я с ужасом представил себе все эти страшные картины, и мне захотелось лучше сразу умереть или попасть под этот же трамвай, лишь бы избежать возможного позора.

В это время другие контролеры подвели двух студенток с красными от стыда лицами.

– Вот, Лев Васильевич, безбилетники. В техникуме учатся, а за проезд платить не научились! – сказал один из них, обращаясь к моему инквизитору.

– Очень хорошо! – обрадовался он и переключил внимание на новые жертвы.

Все контролеры обступили девушек и стали их стыдить, размахивая квитанциями на оплату штрафа.

Я тихонько сделал два шага в сторону, вышел, спрятался за стенку павильона трамвайной остановки и, немного переведя дух, быстрым шагом направился к ближайшей подворотне, стараясь не расплескать квас.

Сердце мое билось, выскакивая из груди. Я очень боялся услышать сзади крики и топот догоняющих меня контролеров, но они, видимо, были увлечены мучениями бедных девушек. Нырнув во двор, я обходными путями добрался домой, немного успокоившись по пути и пообещав себе больше никогда «зайцем» не ездить.

– Принес? Что так долго? – спросила мама, открывая дверь.

– Очередь большая была, – ответил я, передавая бидон с квасом.

– Ну, бери тарелку, садись обедать. Окрошка сегодня на славу получилась.

Это была чистая правда. Я с аппетитом съел порцию, попросил еще добавки и, чтобы окончательно успокоиться, прошел в комнату, достал лупу, альбом с марками и мысленно перенесся на остров Северное Борнео.