Текст книги "«Контрабас» и виски с трюфелями (сборник)"

Михаил Шахназаров
«Контрабас» и виски с трюфелями

© Михаил Шахназаров, текст, 2018

© Юлия Межова, иллюстрации, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Мертвые дворники

Пальцы скользнули по линолеуму. Пустая бутылка с гулом откатилась к серванту. Телефон оказался под подушкой. Табло Вадика отпугнуло. Одиннадцать пропущенных звонков! Четыре неизвестных номера. И три звонка от Сергеича… Набирать номер Александра Сергеевича Вадик устрашился. Голос покажется громким, озлобленным. Интонации зазвучат уничижительно. Лучше выпить граммов пятьдесят, а потом уже и объясниться. Но надежнее выпить сто граммов. Пятьдесят – придают уверенности. Сто грамм – помогут быть смелым, неустрашимым. И даже на какое-то время деятельным.

Пошатываясь, Вадим дошел до ванной комнаты. Зубная щетка больно впивалась в десны. Зажмурив глаза, Вадик сплюнул на белизну раковины и ополоснул пунцовое лицо. Еще десять, максимум пятнадцать минут – и облегчение.

У подъезда, опершись на черенок метлы, стояла дворничиха тетя Клава. Год назад тетя Клава похоронила мужа. Он прошел войну, имел боевые награды. А еще – подаренный зажиточным кооператором протез, сделанный по специальному заказу в Германии. Последние годы служил военкомом и маниакально преследовал отказников. Иногда в состоянии тяжелого алкогольного врывался в квартиры и кричал. Кричал, что вокруг ренегаты, фашистские прихвостни, наркоманы, дезертиры и полицаи. Малолетней, но ранней потаскушке Регине из третьего подъезда орал с балкона, что во время войны он бы отослал ее в штрафбат. Грехи замаливать или болванки таскать на танковый завод. А еще дядя Игорь, или полковник Феофанов, рьяно болел за футбольный ЦСКА. Когда ЦСКА выигрывал, офицер добрел. Если любимая команда влетала, Феофанов буйствовал. Иногда поколачивал тетю Клаву. Бывало, вымещал злость на призывниках. Рассказывали, что после одного из проигрышей в военкомат явился юноша. Сам пришел, что уже редкость. Шею паренька обвивал красно-белый спартаковский шарфик.

– Так, значит, за «Спартак» болеешь? – спросил военком.

– Так точно, товарищ полковник: за родной московский «Спартак»! – отрапортовал будущий воин.

– На Дальнем Востоке будешь теперь болеть! И ангиной, и гриппом, и за родной московский «Спартак»! – заорал Феофанов. – Будешь в стройбате глотку свою рвать за родной московский «Спартак»! Сам станешь красно-белым от мороза, как твой шарфик!

Впрочем, красно-белым разок был и сам военком. Упился до белой горячки. Ковыляя, носился по двору. Песочницу детскую за окоп принял, просил, чтобы его прикрыли… Прикрыли в вытрезвитель. Но, разобравшись, отпустили с миром, поблагодарив за защиту Родины от немецко-фашистских захватчиков. А через пару месяцев полковник Феофанов отправился в мир иной. Поговаривали, что отравился. Не то консервами, не то водкой.

На похоронах плакали и стреляли в небо. Скандал небольшой произошел. Когда церемония прощания подходила к экватору, какой-то прапорщик заметил, что один венок в каноны траурной икебаны явно не вписывается. С одной стороны расправленной красно-белой ленты виднелась надпись: «Сладких снов, товарищ полковник!» С другой – в мир смотрел слоган: «„Спартак“ чемпион!» Виновных искали, но вместо них нашли несколько непригодных к службе сутулых юношей в прыщах и красно-белых шарфиках…

Заметив Вадика, тетя Клава подбоченилась. Качая головой, произнесла:

– Э-э-х-х… Вадик… Ты глянь, на кого похож-то стал, а!

– На мужа вашего покойного перед уходом похож я стал. Просто вылитый, – вибрирующим голосом ответил Вадим.

– Вот-вот! Именно! Только он тебе в деды годился. Он войну, в отличие от тебя, прошел. Да и после нее много дел полезных сделал. А ты все в огонь, воду и медные трубы угодить норовишь.

– Я завтра исправлюсь. К Богу обращусь.

– Ты-то обратишься? Если его лик на этикетке водочной пропечатают, то вообще богоборцем станешь.

– Нет. В монастырь уйду. В женский, тетя Клава. Буду в кельях высокодуховных детишек строгать. С Библиями в руках будут свету являться. И не станут орать, как все новорожденные. А сразу нести проповедями своими в мир доброе, светлое и вечное будут. Аминь, тетя Клава. И да будет в мире этом…

– Тьфу! Пошляк, богохульник!.. Слушай, Вадик. Погоди… Постой. Ну ты же не такой, а?.. Я вот к тебе давно с просьбой хочу обратиться. Фото свое ни разу в газете не видела. За всю жизнь ни разу. Трудно тебе, а? Все равно ведь больше отдыхаешь, чем работаешь. А фото в газете… Знаешь, как приятно перед подругами похвастаться? Вот, мол, труженица. Ну?.. Ну, там, заметку приятную можешь ведь накропать? – с улыбкой произнесла женщина.

– Ну можно вообще-то. Я подумаю, тетя Клава. Вернее, придумаю что-нибудь.

Подмигнув дворничихе, Вадик резвым шагом направился к дверям магазина.

Под потолком душного гастронома лениво барражировали мухи. В мясном отделе булькал засаленный радиоприемник с кривой антенной. Вид заветренной говядины вызвал у Вадика спазм. Батоны вареной колбасы напоминали отрубленные конечности. С отвращением поморщившись, он направился к винно-водочному. Вадику не нравилось, что отдел назывался именно винно-водочным. Казалось, покупателя провоцируют на убийственный коктейль из шамурлы и «Столичной». Полки радовали этикеточным многоцветьем. Вадим вспомнил алкоголика-дядю. Его убило похмелье. Он, как раненый боец, дополз до магазина. А дяде сказали, что водку еще не завезли. Так на ступенях филиала храма Бахуса дядя и отдал Богу душу.

Аккуратно уложив бутылку на дно пластиковой корзины, Вадик подошел к кассе. За аппаратом сидела Люда. Грудь девушки объемами напоминала пародийную. Табличка с именем не висела, а лежала на вздымающемся от дыхания бюсте. Запястья вырисовывали складочки трехлетней девочки-пышки. Вадим недолюбливал Людмилу. Она криво улыбалась, хрюкала во время смеха, потешалась над своими шутками и напевала под нос песни Ротару.

– Вадик, а зачем тебе сухие супы? Ты в водке сухие супы варишь, да?

– Я ими оливье заправляю.

– И не надоело тебе глазенки заливать?

– Ты еще скажи: на кого, мол, ты, Вадик, стал похож?

– А чо говорить-то? На забулдыгу ты и похож. Интересный, умный вроде, а похож на алкаша.

– А ты выходи за меня замуж. Я пить брошу. Образуем семейное гнездо, в которое ты каждый вечер будешь приземляться сизым геликоптером. Потом детишек нашинкуем. А они будут дарить нам мир. И будет в них сщ-щ-астье!

– Два сщ-щ-астья с тобой будет! Да и нашинкуешь с тобой разве что соломки морковной. У нас, наверное, просроченные бананы тверже твоей машинки шинковальной… – на этих словах Люда, прихрюкнув, залилась смехом.

– Знаешь, Людок… Тебя погубит пошлый юмор подворотен, запах из рыбного отдела и отсутствие стремления к карьерному росту. Иди в ПТУ и помни! Помни, что учиться никогда не поздно.

– Тоже мне, идиотик ученый. Я, между прочим, колледж закончила.

– Оно и видно. А колледж, то есть бывшее ПТУ, закончил тебя как женщину.

В спину коротко стрельнуло слово «урод». Вадик быстро вышел на улицу. Откупорив бутылку, сделал пару глотков. Солнце уже не резало глаза. Не копошилось в них своими острыми лучиками, а светило ласково. Листья не были пыльными и блеклыми. Пение птиц не нервировало… На скамеечке у подъезда сидела тетя Клава. Руки женщины были распластаны по недавно выкрашенной спинке. Голова покоилась на левом плече. Тетя Клава дремала. Милая улыбка, чуть подрагивающие веки, дряблые щечки. С минуту посмотрев на соседку, Вадик вбежал в подъезд. Вернулся с фотоаппаратом. На детской площадке субтильный юноша угощал пивом свою первую любовь. Вадик подбежал к мальчишке:

– Юниор, срочно нужна помощь.

– Мелочи нет, – прогундосил мальчик.

– Зато синяк может появиться. Тоже мелочь, но неприятная. Пошли. Будем снимать высокохудожественное фото.

– Мама говорит, что я жутко нефотогеничен.

– Зато языкаст. Значит, смотри. Тихонько так подойди к скамейке. И как можно ближе к этой мирно спящей труженице. Густо намажь на лицо всю трагедию вашего утерянного для жизни поколения. Голову ручонками обхвати. Вот так, – Вадик показал, как нужно обхватывать голову свидетелям трагедии.

– И что взамен?

– Взамен? Слава взамен, известность! Увидишь свою худощавую мордашку в газете. Купишь экземпляров десять. Девушке один подаришь. Остальные – родне, хулиганью местному покажешь, чтобы не били. Давай, давай, юниор, торопись. Следующий раз тебя, если и пропечатают, так либо в боевом листке, либо в криминальной хронике. А это уже не слава, это суррогат.

Юноша достаточно правдоподобно хватался за голову, корчил рожи. Вадик ловил удачные ракурсы… Забежав в квартиру, вспомнил о купленной бутылке. Настроение, поднявшееся благодаря творческой удаче, стало еще более приятным. Конечно же, Вадим вспомнил и о совести. Но денег у него практически не оставалось. Материала для статьи не было.

Опорожнив добрых полстакана, Вадим набрал номер Александра Сергеевича. Первым начал говорить главред:

– Вадик, ты мне что обещал? Ты мне обещал материал: «бомбу» о «черных копателях» с каких-то плодоносящих трофеями болот. С фотографиями обещал. С интервью главного «черного копателя». И с интригой, которую можно растянуть на три номера. И где этот материал?

– Сорвалось с копателями, Александр Сергеевич. Они какое-то разрешение не получили. Вот мы и не поехали.

– Вадик, ты, насколько я могу судить по голосу, трезв. Ну, или успел опохмелиться. Но, может, я и ошибаюсь. Может, ты вообще не пил. Так какого же рожна ты несешь ахинею? С какими копателями ты хотел делать байку?

– Я же говорил, с какими. С «черными», Александр Сергеевич.

– Так зачем же им разрешение, если они «черные»?

– Ну… Ну, не от властей разрешение, а от «братвы». Зоны поиска ценностей поделены на квадраты. Эти квадраты распределены между организованными преступными группировками и…

– И бригады денно и нощно выставляют на болотах посты из отморозков, – перебил главред, – чтобы «черные копатели» не утащили у них из-под носа ржавый пулемет, башню танка или сундуки с золотом Третьего рейха?.. Знаешь, Вадик… Вот есть поговорка, что, мол, лень родилась раньше какого-либо человека. Раньше тебя, Вадик, родилась не лень, а ложь. В общем, так. Либо завтра сдаешь хорошую байку, либо будем говорить по-другому. Пусть не «бомба», пусть нормальный читабельный, как сейчас говорят, материал. Завтра, Вадик.

– Материал уже есть, Александр Сергеевич. Не взрывной и скандальный, правда. Он трогательный. Можно даже сказать, исполненный трагизма нашей жизни. Осталось, как вы говорите, поместить ядро в оболочку.

– Помещай, Вадик. А то я помещу тебя в список неблагонадежных. В такой же черный, как твои копатели с разрешениями…

Порицания показались Вадику не слишком злыми. После очередных ста грамм Вадик счел их за отеческие. Монитор ожил полупорнографической заставкой. Из колонок рвался в мир Билли Айдол. На белом полотне появился заголовок: «А старики уходят и уходят…» Из угла губ то и дело вываливалась сигарета. Вадик подобно гению фортепиано стучал по клавишам. Так же откидывал назад голову, когда организм просил очередной порции зелья. Три часа уложились в статью на целую полосу.

Закончив гнать строку, Вадик принялся ретушировать фото. Несколько раз посмотрев на снимок, пришел к выводу, что есть на нем детали лишние, отвлекающие. Из кадра исчезло левое крыло «мерседеса», мусорный ящик и беременная кошка Франя. По мнению Вадика, читателя должен был зацепить эффект безвременья. Но эффекта не получилось. На страдающем юноше были кроссовки и бейсболка. А юноша был одним из несущих элементов экспозиции. Его убирать было ни в коем случае нельзя.

Отослав письмо Сергеичу, Вадик потянулся. Выпив еще рюмку, улыбнувшись, прилег на диван…

Разбудили Вадима ноты «Валькирии». Эта мелодия была закреплена за звонком главреда. Голос шефа был грустным. Можно сказать, скорбным.

– Ну еще раз здравствуй, Вадим… Получил твой материал. Прочел и в очередной раз понял, насколько ты небесталанен. Только, Бога ради, не обольщайся, прими эту похвалу достойно, – Сергеич взял паузу. – Старушка, выходит, на твоих глазах прямо и преставилась?

– Почти, Александр Сергеевич. Иду, вижу, ее внучек голосит на всю улицу. Знаете, у самого защемило все внутри. Как будто лезвием по грудине кромсали. Ну, я тут же по мобильному неотложку вызвал. А о материале и не помышлял даже. Знаете, подумал поначалу, что, мол, долг журналиста дело хорошее… Но до определенных границ. Человек ушел в мир иной, а я буду, как папарацци, нащелкивать эту трагичную картину?.. А потом – как осенило, Александр Сергеевич! Будто луч какой снизошел! Ведь ушел человек, ушла жизнь… И, возможно, жизнь, о которой написать именно долг журналиста, – Вадим уже верил себе.

– В этом ты прав… Послушай, а откуда ты биографию Марты Францевны Изотовой, в девичестве Рейншталлер, узнал?

– Там же сноска есть в конце материала. С благодарностью родственникам Марты Францевны за помощь в подготовке материала.

– Ах да… вижу… – Вадиму показалось, что в трубке что-то булькнуло, и главный сильно выдохнул. – Знаешь, что я еще, Вадим, думаю. Не больно ли фото реалистичное? Добрый, можно сказать, пропитанный любовью и скорбью рассказ – и фото покойницы. Вроде как не раздел криминала. Ты как сам считаешь?

– Думаю, что как раз это фото материал и несет.

– А мы знаешь что сделаем? Мы сделаем побольше фотографии, где она в детские годы. Вот где на стульчике стоит, например. Ее увеличим. И где в профиль на набережной, тоже побольше поставим, – моделировал макет Сергеич. – Как годы меняют женщин-то, а?.. Один человек, а на всех фотографиях такая разная…

Здесь стоит пояснить, что для придания большей достоверности своему повествованию Вадик отсканировал детские фотографии своей покойной бабушки. В этот момент он второй раз за день помянул совесть.

– Да я иногда на свои фото смотрю, Александр Сергеевич, и тоже удивляюсь. Вроде всего-то три-четыре года прошло… а так сильно изменился, – вставил Вадим.

– А ты, Вадик, иногда не по дням, а по часам меняешься. Это потому как водку жрешь декалитрами.

А три, как ты говоришь, четыре года назад тебя только с бутылкой пива можно было увидеть. Да и то редко. Так что помолчал бы, Вадик… Но материал хорош… Получишь полтора гонорара.

– Спасибо вам, Александр Сергеевич. И у меня просьба большая к вам. Вы не могли бы в бухгалтерии попросить, чтобы они деньги хотя бы завтра перевели? Я поиздержался сильно. Но деньги нужны не на водку, а исключительно для работы. Игорь Савин рассказал, что буквально в сорока километрах от города есть дом с очень странной историей.

– Привидения?

– Что привидения?

– Спрашиваю, привидения в доме том обитают?

– Нет. Обитает там какой-то дедок и полтергейст.

– Про эту халабуду уже писали наши конкуренты. Ну хорошо, хорошо… Сделай байку про дедка с полтергейстом. Только умоляю, Вадик. Дед, насколько я знаю, патентованный алкаш. Может, отсюда и байка про блуждающих по этажам духов. Чтобы со стариком не наяривал! И без всяких изысков в твоем стиле. А то у тебя хватит ума написать, что старичок состоит с полтергейстом в гомосексуальной связи. Или что они на пару спиваются, а по ночам воют на луну. Напиши как есть, добавь чего-нибудь разумного. Комментарий у какого-нибудь паранормального специалиста возьми. А в бухгалтерию я сейчас позвоню.

Вадику стало одновременно и радостно, и грустно. Бывает такое чувство, когда трудно определить, какие эмоции берут верх в твоей душе. Тетю Клаву вот «похоронил» в угоду своим меркантильным интересам. Но с другой стороны – примета хорошая. Значит, долго еще проживет. Это как во сне. Увидел похороны близкого человека, значит, еще годков впереди немало. А вот если Клавдия статейку увидит, то о приметах вспоминать не придется… Что касается денег, то полтора гонорара – сумма не бог весть какая. Но позволяет оттянуть время обращения к родителям с просьбой материально простимулировать юное дарование, ищущее выход из морального и творческого кризиса.

Оставшись верным принципам максимализма, Вадим допил водку. Позвонив Юле, напросился в гости…

Время, проведенное с Юлей, закончилось скандалом. Вадима девушка поутру выпроводила. Морось, слякоть… Под козырьком обшарпанной остановки с рекламой «Спрайта» лобызались бледные студенты с рюкзаками. Вадик подошел к газетному киоску, купил свежий номер. Материал распластался на всю полосу. Повернув газету к киоскерше, Вадик довольно проговорил:

– Вот, смотрите. Моя статья. Сам написал. Можно сказать, выстрадал.

– Угу. Молодец. Иди еще что-нибудь напиши. Пострадай и напиши, – вяло отреагировала женщина, надкусывая крупную сливу.

Безразличие киоскерши, оскорбительный и высокий тон Юли, заставившая поежиться сирена скорой – все это вновь заставило Вадика потратить день впустую. Попивая смешанную с апельсиновым соком водку, он пытался заглянуть в будущее. В свое будущее. Вадик осознавал, что теряет дни, недели, даже месяцы. Думать об этом больно. Но можно помечтать: «Наверстаю, остепенюсь…» А если не получится? Тогда придется считать потерянные годы. Хотя их, наверное, и не считают. А вспоминают об этих потерянных годах и тут же отдают Богу душу. Инфаркт – как плата за самые роскошные и бесполезные траты жизни. За траты времени…

Вадик наблюдал за водителем автобуса. Вот он вышел из своего железного кормильца. Стоит и трет фары. С яростью их трет. Он ухоженный, крепкий, но злой и неудовлетворенный. Маленькая зарплата, хамоватые сволочи-пассажиры, негодяй-кондуктор не делится выручкой за «левые» билетики. И одни и те же остановки. Замызганные, с полуразбитыми рекламными щитами. На них черные баскетболисты вколачивают в корзину огромный «апельсин». На них до тошноты глянцевые девицы блестят кремами из канцерогенов. В этой рекламе жизнь не для водителей автобусов и пассажиров. Вадик вспомнил, что видел на троллейбусном полустанке рекламу FERRE. Неужели идиоты из рекламного агентства всерьез думают, что трудолюбивые женщины с лицами мучениц, бабушки, глядящие на небеса, удаленные от мира бомжи и сосредоточенные токари знают, кто такой FERRE? Да узнай они, разбитых реклам с FERRE было бы много больше.

Водитель закончил полировать фары и вернулся в салон. Положив руки на громадное колесо руля, откинул назад голову. Скоро конец смены. Дома – истосковавшееся дитя с перемазанным вареньем лицом и фурункулами, угрюмая супруга с ужином и плохой вестью. И всю ночь ему будут сниться замызганные фары, которые он трет ветошью…

Вадик набрал телефон Юли.

– Юля, а вот водитель автобуса…

– Что водитель автобуса?

– Водитель автобуса может быть счастлив?

– Я думала, ты извиниться… А почему, собственно, водитель автобуса или троллейбуса должен быть несчастлив?

– Нет, ну вот пилот лайнера – оно понятно. Обольстительные стюардессы не дают скучать, облака вокруг… А под ними – страны и города красивые. Пилот – над земной суетой, над головами миллиардов людей. Он парит, ощущает свободу и… И ему не нужно протирать ветошью фары.

– Какие фары, Вадим?.. Ты где? Ты ел сегодня? Слышишь, Вадик? Приезжай. Быстро приезжай!

Вадик отправился к Юле. Засыпая, он будет гладить нежное плечико, на котором вытатуирован смешной лемур. Смотреть на голубоватый лучик, пробивающийся из-под штор, и стараться заснуть.

Утром следующего дня Вадим клятвенно обещал Юле перейти на положение «сухого закона». Позвонил коллеге Игорю Ледяхову. Рассказал, что всего в сорока километрах от города есть замечательное местечко, что стоит там умиляющий своей безнадежной обветшалостью домишко, а проживает в нем не отказывающийся от рюмахи дед и что-то неведомое. Игорь тревожно спросил, не живет ли с алкоголизирующим пенсионером деклассированная женщина с опухшим лицом и запахом? Получив отрицательный ответ, успокоился. Привидений он не боялся, а вот неопрятными женщинами брезговал и чурался их.

Выезжать решили ближе к вечеру. Скверное настроение Вадима переменилось. Смотришь, после байки о паранормальной лачужке вновь появится вкус к работе. Свободного времени станет меньше, дурных мыслей поубавится.

Жизнеутверждающие мечтания Вадика прервала вибрация телефона.

– Слушаю вас, Александр Сергеевич! Весь, можно сказать, во внимании! – радостно отрапортовал в трубку Вадик.

– Ну, здравствуй, сука!

Эта фраза была сказана главным редактором так, как она звучит в исторических фильмах, когда разгневанный государь обращается к собранию: «Ну, здравствуйте, бояре!» И бояре в один миг опускают головы. Лица их становятся цвета пепелищ, глаза по углам стреляют. И ждут они проявлений немилости от царя-батюшки.

Вадик медленно осел на пол. Вытащил из пачки сигарету. Не найдя в кармане зажигалки, пополз к журнальному столику.

– За что, Александр Сергеевич?

– За покойницу с тяжелой и удивительной судьбой. За женщину, прожившую яркую и нелегкую жизнь. За Марту Францевну Изотову, в девичестве Рейншталлер, дочку немецкого военнопленного, который полюбил Россию. И поверь, Вадик, я бы назвал тебя не сукой, будь в кабинете один.

В кабинете Александра Сергеевича, раскачиваясь из стороны в сторону, сидела Клавдия Феофанова. В правой руке женщина сжимала свернутую в трубочку газету, левой – нервно выстукивала карандашом по столешнице:

– Своими руками бы гаденыша придушила! Это же надо так мозги пропить, а! Знакомые звонят… Кто с радостью, кто с боязнью и удивлением. А вопрос задают один: «Клава, так ты жива?»

– Не беспокойтесь, Клавдия Семеновна. Сейчас вот договорю с этим негодяем, а потом будем решать, что делать.

Главный вновь переключился на разговор с Вадимом.

– Вадик, в моем кабинете сидит Клавдия Семеновна Феофанова. Ни в чем не повинная женщина, которую ты, можно сказать, виртуально уложил в могилу.

– Значит, долго жить будет. Примета такая, – со страху вставил Вадик.

– Довести, б-дь, хочешь? – Александр Сергеевич саданул кулаком по столешнице.

Клавдия выронила карандаш. Схватившись за голову, произнесла:

– И он еще пререкается… Он еще правоту свою качает.

– Он уже допререкался, – успокоил посетительницу главный. – Значит так, Вадим. Опровержение мы за тебя уже написали. С извинениями и благодарностью товарищу Феофановой за понимание. С ее фотографией, на которой она не умирает на скамейке, а улыбается с номером нашей газеты в руках…

– Хороший, кстати, маркетинговый ход. Тираж подрастет.

– Вадим, если ты сейчас же не заткнешься, решение о твоей судьбе приму я. Вернее, я его уже принял. Но… Есть одно «но». Учитывая образ жизни, который ты изволишь вести, будущее твое тайной для меня не является. В худшем случае – помойка; в лучшем – проживание на правах второго привидения вместе с дедком, про которого ты хотел делать материал. Но в принципе исходы равнозначны. И все же… И все же постараюсь дать тебе шанс. Так вот, Вадим. Если сейчас Клавдия Семеновна сжалится над тобой и не будет требовать увольнения, ты в редакции останешься.

– А вы спросите, Александр Сергеевич. Может, сжалилась уже. А то я волнуюсь.

Трубка затихла. Вадик посмотрел в окно. Порывы ветра качали старенькую ржавую карусель. Неподалеку чернел железный каркас будки. Раньше в ней торговали сахарной ватой. Вадик даже почувствовал этот запах детства. Если закрыть глаза, можно на мгновенье перенестись в то далекое время. Мир затихнет, промелькнут цветные картинки, зазвучат обрывки мелодий. А потом станет больно. Распахнув ставни, Вадим посмотрел вниз. Поблескивающие от дождя бруски скамейки. Выцветший газон, усеянный истлевшими листьями. Он вспомнил Андрея. Попытался представить его последний шаг. Шаг или прыжок? А может, и поступок. Уже после смерти Андрея называли слабым человеком, рехнувшимся. Кто-то вообще записал в предатели. А он просто не мог смириться. С тем, что мучает не только себя, но и близких, родных ему людей. Вадик почувствовал дрожь в руках. Резко захлопнул окно. Опустившись на пол, прижал к лицу холодные ладони…

Три дня Вадим литрами пил минеральную воду. На звонки отвечал выборочно. Перед выходом из дому подолгу смотрел в окно, понимал, что встреча с тетей Клавой могла стать фатальной. За эти дни Вадик созвонился с пятью издательскими конторами. В двух о нем были наслышаны. Три оставшихся офиса назначили встречу. О шансе от Сергеича Вадик и думать забыл. Но вечером среды телефон взыграл «Валькирией». Большой палец заметался между кнопками с зеленой и красной трубками. Вадим пожалел, что на панели телефона нет желтой клавиши…

– Слушаю, Александр Сергеич, – Вадим постарался казаться бодрым.

– Чтобы завтра в одиннадцать был в редакции. Ровно в одиннадцать. Все…

Значит, пожалела Клавдия Семеновна, дала еще одну попытку.

В редакции Вадима встретили аплодисментами и улюлюканьем. Словно гимнаст, закончивший выступления, он поднял руки. По-озорному улыбаясь, поклонился. Расцеловав секретаря Ирину, осенил себя крестом и шагнул в кабинет главного.

Взгляд Александра Сергеича легкости в общении не сулил. Указав ладонью на стул, Стельнов закурил. Специально выдержал небольшую паузу.

– Вадик, а ты на ипподроме не играешь? Ну, или в казино, допустим?

– Нет, Александр Сергеич. Бог миловал. Алкоголь, бега и рулетка – увлечения столь же несовместимые, как марихуана и секс. А почему спрашиваете?

– Да везучий ты. А если везет, то, как правило, во всем… Доброго сердца человеком оказалась Клавдия. Сначала костерила тебя на чем свет стоит. Потом расчувствовалась и за тебя же просить начала. Значится так, Вадик. Продолжаешь работать, но берешь на себя обязательства. Мэрия города начала кампанию по стимулированию дворников. Понимаешь, о чем я?

– Если честно, то не очень. Стимулирование дворников… Какая-то эротика с пролетарским подтекстом.

Затушив сигарету энергичными движениями пальцев, Александр Сергеевич приподнял очки. В редакции этот жест относили к недружелюбным.

– Ценю твой юмор, Вадик. А ты цени мое терпение. Цени и слушай. Каждую пятницу должна появляться небольшая заметка с фотографией. В заметке – история дворника и его фотография. Дворники, Вадим, должны быть живыми, а не мертвыми. Желательно, с солидным стажем работы.

– Александр Сергеич, так одни таджики тротуары метут. Тетя Клава – редкое исключение. Легче негра в рядах «ку-клукс-клана» отыскать, чем у нас в городе местного дворника со стажем.

– Ты мне эти расистские сравнения брось! – взвился главный. – Пьяница, так еще и расист?

– Какой же я расист, если за сборную Франции по футболу болею?

– А что в сборной Франции по футболу? Я же от спорта далек. Что там, арабы одни?

– Если бы… Два белых, а остальные – из черного колониального наследия.

– Ну хоть играют. Не ленятся. И ты не ленись, Вадим. А лучше – не ленись и не пей. Первая заметка должна появиться на моем столе уже завтра. И еще раз повторяю: дворники должны быть реальными, реальными и живыми. Среди читателей будет проходить голосование. Лучший клинер выиграет путевку в Турцию. Второе место – телевизор. Третье – стиральная машина.

– А дворников теперь клинерами называют?

– Ну, это я так, дань моде…

Кабинет главного Вадим покинул в унынии. У ксерокса пил чай редакционный гонец Игорь Зобов. Быстрее Игоря за водкой никто из журналистов не бегал. Но его желание услужить главному многим было не по нраву. Случалось, Игоря били.

– Вздрючили, Вадь? – с улыбкой спросил Зобов.

Вадим сдержался. Подавил в себе желание послать.

– Дрючат, Игореха, всех.

– И не говори, Вадик. Что всех, то точно, – философски заметил Зобов.

– Ну, вот Аленку твою. Ее ведь тоже дрючат. А она молодец – держится. И сама молчит, и у других не спрашивает.

Про Аленку Вадик сказал наугад. В тот самый момент, когда Зобов делал глоток. И Зобов подавился. Лицо стало пунцовым, глаза увеличились. Половина кружки выплеснулась на ковролин. В душе Вадика лениво пробудилась жалость. Его ладонь несколько раз опустилась на хребет кашляющего товарища. Опустив голову на столешницу, безудержно хохотала Ирина.

– Вадик, ты мерзкий тип! – выпалил Зобов. – Если я узнаю, что ты дрючил… то есть спал с Аленой – ни тебе, ни ей не жить.

– Верю. Только мышцу перед смертоубийством подкачай. И подрасти сантиметров на десять.

Зобов промолчал. Резко повернувшись, быстро зашагал по коридору.

– Вадик… Вадик, я так давно не смеялась, – миниатюрным платочком Ирина утирала слезы. – Он же ее ко всем ревнует. Даже к Прокопьеву.

– А что с Прокопьевым?

– Генитальный цейтнот. Половой орган завис. Машка от него ушла. А ты бы заезжал почаще. Здесь столько новостей – закачаешься.

Ведение рубрики, посвященной дворникам, Вадима расстроило. Выход он придумал. Нужно писать в загон. За неделю можно сделать заметок десять. Если проявить рвение – пятнадцать. И на четыре месяца забыть о людях с метлой. Работать над статьями, интервью, рекламными байками.

Вадим начал обзванивать ЖЭКи. Некоторые начальники порыв не оценили. Приняв за розыгрыш, отослали матом. Те, кто открыто шел на разговор, жаловались на отсутствие дворников с «родословной». Рассказывали о проблеме алкоголизма, относя недуг к профессиональным. Предлагали сфотографировать среднеазиатских пилигримов. Но на интервью с ними рассчитывать было бесполезно.

За два дня Вадим сделал всего три репортажа. Один ушел в номер, два обеспечивали двухнедельную фору. Темпы не обнадеживали. Вадик вспомнил слова одного из начальников ЖЭКа: «Да бомжей бы нафотографировали… Вот вам и заметки о дворниках».

К бомжам Вадим относился с сочувствием. Считал их живым упреком демократам. Брать на душу очередной грешок не хотелось. Идея появилась неожиданно. Купив бутылку самой дешевой водки, Вадик направился к одному из бывших собутыльников полковника Феофанова. Звали его Кирилл.

Столь обшарпанные двери Вадим видел только в общежитиях. Глазок оказался заклеен скотчем. Из-под краев топорщилась вата. Латунный номер квартиры «81» висел на одном шурупе, напоминая магический знак. Вадик нажал кнопку звонка. Через время послышались шаги, а затем сиплый голос:

– Кто?

– Это сосед ваш…

– Мы ночью не шумели.

– И я не шумел. Я вам бутылку водки принес.

Щелкнув цепочкой, Кирилл приоткрыл дверь. В просвете появился красный глаз и лохматая бровь, больше походящая на усы. Вадик с улыбкой вытянул бутылку.

– А-а-а… Писака херов. Клавка рассказывала, как ты ее похоронил, – просипел хозяин, снимая цепочку.

– Дело прошлое. Раны Клавдии Семеновны зарубцевались.

– Ага, зарубцевались. Был бы жив друг мой Игореха, он бы тебе зарубцевал. Отлупцевал бы он тебя, вот… А чего пришел? Выпить не с кем?

– Я воздерживаюсь. А пришел по делу.

В квартире пахло зоопарком. Прихожую освещала тусклая лампочка без абажура. Из голенища валенка торчали удочки и сачок для ловли бабочек. Если бы не запах, жилище можно было бы принять за композицию художника, работающего в одном из альтернативных жанров. Кирилл проводил гостя в комнату. Секция, журнальный столик и телевизор создавали иллюзию гостиной. Свернувшись калачиком, на диване лежал мужчина. Услышав сопение, Вадик откинул дурные мысли и водрузил бутылку на стол. В кресле сидел третий обитатель квартиры. Оценив экстерьер троицы, Вадим понял, что, если снимки получатся, без фотошопа не обойтись.