Текст книги "Простись с невинностью, бумага! (сборник)"

Любимая, здравствуй!

весеннее

 
Биенье сердца и круженье головы,
волненья-тре, пряженья-перена…
Способность-работо снижается, увы.
Ха-хармсы прочие…
мужайся, старина!
Ты безнадёжен.
                            Солнце, май
                                                   и попки
прохожих девушек в материях из хлопка
таращатся так строго не спроста.
Какой миноз-весенний-авита!
 

* * *

 
Весною незнакомки хорошеют,
как это удлиняет шею!
Зовут на подвиг в улицах столичных,
шагают в одиночестве публичном…
Не устаю на встречных любоваться
под гром воображаемых оваций.
 

* * *

 
– Гарсон!
Один двойной и сладкий сон…
– С луною-вишенкой? Туманный?
– С оркестром и девицей Анной.
– Ах, сударь, вы легко одеты!
– Кому какое дело в этом?
– Но Анна, будучи девицей,
в засахаренных льдах хранится,
что без лимона и плаща
не пьют с оркестром натощак.
– Пусть ночь покажется ядрёной –
я буду гол и без лимона.
Плесните музыки, гарсон,
в один двойной и сладкий сон…
 

* * *

мелодия двух душ и скрипки…

 
…и «скрипочки» –
                        простите за ошибку! –
Мелодию прозрачную такую
на скрипочке представят, на скрипуле…
Уйдите все, кто бы хотел
оркестра духового и двух тел.
 

* * *

 
Пусть красотки Ненароки
ходят-бродят по дороге,
на которой их встречаем
мы, красавцы Невзначаи.
 

* * *

 
Полезно гулять с головой набекрень
в июньский, прозрачный и солнечный день,
когда ты все больше и больше – олень,
безрогий (не время пока, да и лень
искать подходящих)…
                                          полезно сирень –
июньское чудо –
                                явить на поляне,
где учат любви крутобёдрые лани.
 

* * *

 
– Присаживайтесь, бабочка,
листам капустным вредная!
Сам тоже травояден я –
«капустоистребителен» –
сейчас за первой стопочкой.
Присаживайтесь, деточка,
какая Вы нарядная
в своей крылатой юбочке,
и как многозначителен
изгиб летучей попочки…
 

* * *

 
Девы –
               львицы и жирафы,
змейки, бабочки, растенья…
Воплотив себя, как тему,
выбирают нас, как шляпку,
башмачки, иль карамельку, –
в подходящий день недели
объявив себя новинкой,
неопознанным объектом…
Девы – как испить водицы!
Ароматом травы – девы!
«Бис!» и «браво!» – девы,
                                           где вы
(разрешается гордиться) –
там земное притяженье,
чтоб невероятней было,
напрягает в четверть силы.
 

* * *

женщине

 
Ты – инструмент.
                                Прекрасный в исполненьи,
но – инструмент.
                                Что вынужден молчать,
и ждать желанья.
                               Ждать прикосновенья.
Чьё назначенье –
                               отвечать.
 

* * *

 
До чего твой взгляд прохладен…
И не хмурься, правды ради!
Да, морозит, но слегка
там, под сердцем и в висках.
Поцелуя мёд и млеко
отогреют человека.
 

* * *

 
Любимая, здравствуй!
                                      Но ближе, но между,
скорлупочка шубы и фантик одежды –
цветастых портновских идей чешуя –
всё прочее.
                   Всё, что не ты и не я.
 

* * *

 
Ты занавешена одеждой –
так взмах клинка припрятан в ножнах.
Я буду тем, неосторожным,
кто эту занавеску сдвинет.
И полоснёт по горлу нежность,
и горлом хлынет.
 

* * *

 
Винна Инна.
                      Мир двоится:
Аллы голы.
                   Пусты лица.
Ах! Бессонница без Сони.
Тает снег, у нас в сезоне –
линька, сброс рогов…
                          И только,
как спасенье
                       Ольги долька.
 

* * *

 
Я возлежу как на подушке
на животе моей подружки.
Ворчит утробушка на ушко,
а под щекой – гряды верхушка
в шелках взращенной рыжей стружки.
 

* * *

 
Я –
         наизнанку вывернутый ёж
в ладони узенькой твоей.
Так.
       Тем желанней, чем больней
подкладкой шкуры познаёшь.
 

* * *

 
Я рисую Леночку:
чёлочка, гляделочки,
веснушек поле,
                          тропочка
к ложбинкам, возвышениям
(головокружениям!
Взлётам и скольжениям!).
Тропочка, тропочка
до…
         право слово! – попочки
и остального,
                               далее,
в коленки и к сандалиям.
Конечно, дело трудное –
изнемогать в спокойствии.
Но не без удовольствия
(замечу, обоюдного).
 

* * *

 
Играем чёрно-белое кино.
Упала темь,
но вместе с тем
случайный луч,
                           проворно жаля,
кровавит губы
                           и вино
в твоём мерцающем бокале.
 

* * *

 
Боюсь с тобой глаза в глаза.
Немилосердно так пронзать!
Но нет, не опускай ресницы,
пусть совершается…
                                     и длится
всей звёздной силой притяженья
заставшее врасплох сближенье.
 

* * *

 
Пусть знание сильнее красоты.
Пусть я сильней – прекрасней ты.
Я знаю очень, слишком знаю!
Ты, по секунде убегая…
Ты – существо иного рода.
Где ты растрачиваешь годы –
я по секунде набираю.
Я знаю: мы недолговечны.
Но я печален. Ты беспечна.
 

Реплики

1.

 
– Приходим к вам, зализывая раны.
За силою целительной любви
приходим к вам. Мы гаданны и жданны
приходим к вам.
                             Но не зови!
 

2.

 
– Наотмашь меня судишь иль сплеча,
ты человек – здесь выпукло, там гладко, –
люблю тебя. Но для меня загадка
всё то, что я губами изучал!
 

3.

 
– Я – детёныш, который ёжик,
я колюч, беззащитен, любим.
Ты другой. Кожура твоя кожа.
Сердце в косточке. Неуязвим.
 

4.

 
– Сожаленья мои на прощанье:
не случилось крупице желанья
вызревать под кожицей тонкой
там, где женщина носит ребенка.
 

5.

 
– Сомненья нет, вас полюбили
от чистой, искренней души!
Какое это счастье? Или…
Что за болезненный ушиб…
 

Любимая, здравствуй!
(продолжение)

 
И снова больно. И опять
до самой сердцевины.
Как ты умеешь заживлять
две рваных половины…
Как мучась мучаешь, пока
два кровоточащих куска
срастутся так, что не разъять.
Чтоб всё сначала…чтоб опять…
 

* * *

из неотправленного письма

 
…с полудня до полуночи
такая, хоть кричи, –
пристроится под локоток,
запустит в вену коготок,
чтоб не ослабить, не сместить, –
тоска.
          Рвёт мясо до кости.
 

* * *

черновик

 
Пиши:
«Иссохшей без тебя души…»
Пиши, пиши!
«…Каким ещё дождём насытишь?»
Здесь красная строка.
И далее:
               «Рука…»
Нет, зачеркни пока.
Известно, что «торопится рука».
Страницу, комкая, оставь.
Начни другую. И представь
ночь. Километры расстоянья.
Бесстрастно скорый поезд скорый
бесцеремонный в расставаньях.
Он странствует в соседний город…
Как?
 
 
         Связкой ёлочных игрушек.
В ней свет, тепло, твоё дыханье…
Однако скоро свет потушат.
Ночь, километры расстоянья,
на рельсы, скорость, пластик, сталь
(как будто отстраняют душу!)
падёт кромешная печаль.
И крошево дождя падёт…
Здесь с прошлого листа впиши:
«Каких ещё дождей найдёт
иссохший этот пласт души?»
Кури. Читай.
                      Увы, нескладно.
Отбрось. Злословя, запиши:
«Сегодня чересчур прохладно
гадать о сущностях души.
Бумага вышла (повод это
спастись в порядочных поэтах)».
 

* * *

 
Дождь легкомысленно шутил
случайной каплей.
                                Ночь промокла,
накрывши дом, гасила окна,
стучалась в форточку: «Пусти!»
Но я был светел, и светил
единственным окном Тебе.
 

* * *

 
Мой подбородок голубем в руке
твоей. С сознанием греха,
с последней строчкой этого стиха
уходишь ты…
 

* * *

 
Есть женщина, судьбою невесома,
что задержалась на моём плече
листом осенним, стрекозой крылатой.
Ладонью я хотел накрыть
своё плечо. Но испугался
крыла сломать,
плоть осени разрушить.
Есть женщина, которая ушла
от моего плеча к плечу другому.
Всё будто бы.
                         Да разве под рубахой
там, на плече, саднит и кровоточит,
и почему-то заживать не хочет.
 

* * *

 
Каких ещё искать решений
в судьбе налаженной твоей –
когда тебе так много дней,
и так немного ощущений?
 

* * *

 
Как наше жгучее, вот это,
что именуется «мечта»
и от рождения свободно, –
как это прочим неудобно!
Как возмутительно «не так»
среди прохладных силуэтов –
живое, жгучее, вот это…
 

* * *

 
Я сочиняю встречных девушек
из молока со сдобным хлебушком.
Но исполняются старушки
с водицей и ребром горбушки.
 

* * *

 
Случайно встретишь на перроне –
чужая ты. Я посторонний.
Я отвернусь. Вагон укатит.
Чужая ты. И там, под платьем,
мне незнакомые ложбины
и выпуклостей величины.
Чужая. Кожицы плеча
губами я не изучал.
 

* * *

из женской логики

 
– Красотка, «ку…»? Красотка, «…да»?
Красотка, встретимся когда?
 
 
– Прохожий! Приставайте-не.
К такой заметной-не. Ко мне.
 
 
– Простите, если потревожил…
         (уходит)
– Ах, нервный нынче стал прохожий!
 

* * *

метаморфоза

 
Я так же ненавидел расставанья –
как преданно любил на расстоянии –
как чуть не умер в радости от встречи –
как умираю в скуке каждый вечер
от права быть с тобою постоянно.
 

* * *

 
– Прощай, история, – и точка.
Абзац. И далее, – Привет!
Тебе, молоденький сюжет.
Здесь, под цветастой оболочкой,
такой желанной и пригожей, –
давно знакомое всё то же…
 

* * *

 
Вперёд, с надушенной щекой,
в одёжке праздничной какой,
под этим небом голубым,
вон! – из обыденной судьбы.
 

Реплики

1.

 
– Презренной плоти лоскуток
размером с фиговый листок,
а сколько суеты, мой друг! –
бок о бок, между и вокруг…
 

2.

 
– Ты, безусловно,
                          лучше всех!
Я это доказать смогу.
Но нужен соответственный разбег:
ты лучше всех, но…
                                    ближе к четвергу.
 

3.

 
– Ты всех загадочней?
                                        Пожалуй! –
в местах, где пчёлка носит жало.
 

4.

 
– Прошу прощенья, вы – змея?
Или не более чем «рыба»?
Не лицемерьте, поздно. Ибо,
нас двое, но кровать – моя.
 

5.

 
– Пусть я –
                     мужчина «разового пользования»,
и пусть –
               троллейбус в пик часы –
                                                        постель моя,
растрёпанная за ночь птица!
Я честный человек. И я готов жениться.
 

Любимая, здравствуй!
(окончание)

А. К. для К. М.

1.

 
Не хочу с тобой
                           ни счастья, ни печали!
Мы чересчур подробно изучали
болезни эти там, в начале,
в пространствах, где свиданья назначали…
 

2.

 
…где (пусть «когда-то» и «давно»)
мы бестолково, наугад
так жадно и взахлёб грешно,
где мы любили –
                              вот оно! –
И чем я до сих пор богат.
 

* * *

трудные стихи

 
Куда бы мы поехали
по морю-океану
в напёрсточке ореховом,
в скорлупке серебряной?
 
 
Конечно – дальше некуда, –
в неведомые страны
с молочными бы реками,
с ручьями бы медвяными.
 
 
Но не с кем. Да и некогда.
И, как это ни странно,
напёрстков нет ореховых,
скорлупок серебряных.
 

* * *

 
…и опять, и в этот вечер
не пришли обнять за плечи,
будто некому и не с чем!
Рот кривится, бровь дугой –
это знак.
                Но знак какой?.
 

* * *

 
Хранись в мечте, где нет предела.
Будь в сладких снах, не требуй тела,
когда случится в одночасье
найти, придя в себя от счастья,
живую кожицу желанья
и, рядом, мёртвый скальпель знанья.
 

* * *

А. К.

 
Людского множества среди –
сегодня ты опять один.
Однажды убедиться надо,
что это, может быть…
                                       награда!
 

* * *

 
Возлюбленные прошлых лет!
Нежнее и прекрасней нет.
Когда в своём уединении
вдруг пожелаешь откровенья,
к Возлюбленной из прошлых лет
как будто к зеркалу приходишь,
и откровение находишь –
честней и беспощадней нет.
 

Реплики

1.

 
– Солидный, благородный ты
любимой преподнёс цветы.
А я возлюбленной несу
румяный прыщик на носу.
 
 
Как много творчества кругом,
в тебе, во мне, в любом другом!
 

2.

 
– Не хвастай золотистым телом!
Всего и дела, что игрушка,
для духа непутёвого ловушка.
Мы встретимся –
                             Бог даст –
                                              где нет пределов.
 

3.

 
– Поэт – и сам
                        фантазий гроздь,
воображенья пилигрим.
Но отчего так уязвим
действительности редкий гость?!.
 

4.

 
Жизнь проходит рядом где-то
сытой, хорошо одетой,
остроумной иногда…
Равнодушно. Без следа.
 

Струны и смычки

П. С.

 
При фраке, в бабочке маэстро.
Солидно тлеет медь оркестра.
Но дрогнут струны и смычки,
литавр белёсые зрачки,
дух полнит горловины трубам.
 
 
Как жадны человечьи губы!
Медь исполняет клич гортанный,
скрипичная бежит нежданно
волна. И ставят клавишные бойко
песочные свои постройки.
И музыкальные печали
до основанья и начала
обступят. И ты сам – ковшом,
и не зажмуришься душой –
хоть на секунды, но объёмной,
под клочьями изнанки тёмной…
 

* * *

 
Мелодией –
                      цветной и нежной,
вполне крылатой,
                                неизбежной,
как мысли лученосной грань,
будь осторожен! – не до смерти рань!
 

* * *

 
Иного мира очертанья.
Чужая боль. Чужая тайна.
Какому зверю сострадали
под вороным крылом рояля?
 

* * *

 
Суровых знатоков орава.
Один умело бросит «браво!».
Не промахнётся. Больно будет,
что кто-то так надменно судит.
Толпа подхватит и умножит.
Неблагозвучна – отчего же? –
восторга общего забава.
Увы, маэстро, это слава.
 

* * *

 
Срываясь в гвалт прожорливых оваций,
с мелодией как больно расставаться…
 

* * *

 
Где-то флейту мучат –
точат душу, точат.
Телом костенеешь,
шею выгибаешь.
В кольца плоть завита.
Дышишь ядовито.
 

* * *

 
Трясётся барабана плешь,
поплёвывая дробью,
потей до слёз, давись, но ешь
мелодии подобье!
Но вот явился, наконец,
людскому поголовью,
но вот заскрежетал певец.
 

* * *

театр

 
Оживает существо партера
и, себя укладывая в кресла,
тяжело ворочается, дышит –
многолико и многосердечно –
до поры таится, цепенеет.
Тёмный короб зрительного зала
лезвия лучей крест-накрест взрежут.
Дрогнут электрические лужи,
брызнет серебром площадка сцены.
Человечек – «голова, два уха» –
до волос раскрашен и напудрен
над чужой, давно ушедшей жизнью
от души актёрской зарыдает.
Скрипочки и флейты заиграют,
засвистят в кулисе правой ветры,
и ударит гром в кулисе левой.
Заскулит животное партера,
в креслах до антракта затоскует.
 
 
В перерыве страсти перекурит,
или бутербродом переложит.
И, себя укладывая в кресла,
многоглазо и многоголово
будет ждать законного финала
с выстрелом, поклоном, гардеробом.
 

Реплики

1.

 
– Да как ты смел, подобье Божье,
унизить жадностью и ложью!
Сего числа в двуногой стае
какое рабство прибыльней считаем?
 

2.

 
– Ждём перемен. Но
как всегда обыкновенно
встречаем Божий день
(частенько, впрочем, говорим,
что каждый миг – неповторим).
 

3.

 
– Как мы в ничтожестве похожи!
Бог метит,
               а лукавый множит.
 

4.

 
– Там, в достатке и недостоинствах,
это чьё разношерстное воинство?
 

Треугольник злой слезы

 
Фиолетовая ночь
и молчанья липкий скотч.
Рюмка-две тоски зелёной,
настоявшейся, ядрёной.
Ходишь эдак, сядешь так…
Одиночества наждак
душу выскребает, точит…
И не может, как ни хочет,
надорвать глазной пузырь
треугольник злой слезы.
 

* * *

в зоопарке

 
– Давай-ка, пообщаемся немного!
Ты крокодил? Зови меня Серёгой.
Я тоже мразь. Мне тоже одиноко.
И в нашем зоопарке, Крока,
я тоже упакован крепко
между ботинками и кепкой.
Я, может, в зеркале искал
всю жизнь твой искренний оскал?
Я, может, здесь, как таковой,
чтоб клетки разменять с тобой?
Задёргался, пенёк глазастый!
Я с полстакана не опасный.
 

* * *

монолог рефлексирующего трамвая

 
– В путь, железяка!
                                  Нам, трамваям,
тропа до смерти кольцевая.
Ползи без устали, служивый,
рассадник граждан пассажиров.
Наддай, железка… приударь…
Распятая на рельсах тварь.
 

* * *

герострат

 
День прошёл, а славы нет.
Мне уже за тридцать лет,
сердце начало шалить.
Не пора ли Кремль спалить?
 

* * *

 
Подробно и со всех сторон
мы наблюдаем жизнь ворон.
Излишне, чересчур, не в меру…
На человеческих примерах.
 

* * *

власть

 
Нервного волненья туча,
корень огненный призыва,
громы лозунгов прыгучих,
чьи-то личные мотивы,
обвинений километры,
Родины серьёз брезгливый,
оправданья в стиле «ретро»,
новой тучи перспективы…
Власть – как часть
того, что всласть –
 
 
страсть,
              как хочется
                                  припасть!
Угадать,
               прорвавшись сквозь,
чтоб сплестись
                           и грызть, как кость.
 

* * *

 
Вокруг трещат наперебой,
всё раздуваясь, миражи,
и восхищаются собой
в бесстыдстве, жадности и лжи…
Вполне банального бессилья
невероятные усилья!
 

* * *

 
Закурит слава –
                             девушка публичная,
глотнув дымка,
                           предложит за наличные
и мне
          от сигаретки с этим самым
«фи» –
             древнегреческим –
                                        «миамом».
 

* * *

 
Мы живём, как трава –
пайку солнца урвать,
отхлебнуть из общественной лужи…
Мы живём, как трава,
а что топчут, плевать! –
мы живём, как трава,
только – хуже.
 

* * *

 
Давай отремонтируем квартиру.
Давай мечтать о хлебе с сыром,
бороться, чтоб троллейбус был пустым,
а суп – густым.
Давай лечиться
за границей.
А дома – умирать от счастья.
 
 
Но только б в счастье
не зачать бы…
Того, жалея, не зачать,
кто неизбежно спросит часть
и, с прочим горемычным миром,
приходит в жизнь за хлебом с сыром.
 

* * *

А. Ч.

 
Мне рассказал полковник Саша,
что пуля –
                    ищет пацана,
а звёздочка –
                          кого постарше,
что каждому из нас цена –
плевочек жгучего металла,
который рвёт грудную клеть,
но это позже…
                            а сначала –
от страха можно заржаветь
и запаршиветь без надежды.
Чужою кровушкой умыться
и, оставаясь прочих между,
два камешка нести в глазницах.
Всему свой срок выходит, даже
война кончается когда-то,
но, как сказал полковник Саша,
но не кончаются солдаты.
 

* * *

вождь

 
Когда беснуется народ –
будь первым в кураже. Но вот,
безумством ужаснув свой край,
казнись, слезу дави, карай.
 

раб

 
Пока безумствуют вожди –
безумствуй вчетверо. Но жди,
когда иссякнет пыл вождей.
Здесь кайся, плачь, поклоны бей.
 

поэт

 
Падут осенние дожди,
уйдут в предания вожди.
Закончатся рабы презренны,
прервётся поколеньям счёт.
Последний век окровавленный
тысячелетие начнёт
от Рождества Христова третье…
 
 
…нет, будет снежно на планете,
чтоб каждый свой оставил след:
и вождь, и раб, и ты, поэт.
 

* * *

 
Чужая жизнь…Она вблизи
истрёпана невероятно!
И кто бы мог вообразить –
в каких заплатах многократных!
И если всмотришься, иной –
пронзительное «Боже мой!»
 

* * *

 
Никто старухой быть не хочет.
Кому же штопать, между прочим?
Кто будет сочинять варенья,
настойки, пироги, соленья,
вязать чулок традиционный
и тратить грош свой пенсионный
усатым внукам на пломбир?
Кто сносит башмаки до дыр?
Никто старухой быть не хочет…
Кому за нас молиться ночью?!
 

* * *

 
Хоть он не требует починки,
совсем как новенький начинкой,
и не согласен на покой,
«старик» –
                    диагноз-то какой!
В хлебнувшей горюшка стране,
в пылу крутого поворота, –
«старик» –
                    печальная работа
и непрестижная вполне.
 

* * *

 
Старуху увидал
с протянутой ладошкой.
Хотел свернуть с дорожки,
но как-то опоздал,
из двух бренчащих грошиков,
какой поменьше – дал.
Все мучаюсь… ну, что бы,
ей не оставить оба?
 

* * *

 
Дешевеет боль чужая,
чей-то прыщик дорожает.
Беззащитное на вид
жало жалости язвит.
Тем же самым честным словом
судят доброго и злого.
 

* * *

 
Плач и стон в соседних странах.
Как болят чужие раны?
На проспектах этих чистых –
оскорбительно и странно
детям в одежонке драной.
Что там, в их глазах завистных?
Где-то укрощают беды,
                                     пересиливая боли…
Кто-то ждёт победы,
                                    что ли? –
Милосердия, не более.
 

* * *

 
За облаками,
за светом звёзд, в стремительных мирах, –
Душа, тоскуя о крылах,
взмахнёт бессильно кулаками
и…
         Оборвётся вниз. Обременять
да маять.
 

* * *

 
Из воздуха и света
приходят к нам вопросы.
Чтоб отойти ответом.
Но с болью. Кровью. В слёзах.
 

Будь терпеливым, человече!

 
Человеческие цели
против стрел событий мрачных –
мы достаточно прозрачны.
 
 
Потому с рожденья целы.
 

* * *

 
Мужчины сохнут. Хлеб черствеет.
Хмель гаснет. Милые тускнеют.
Сочтёшь былого черепки?
И всё-таки… и всё-таки…
 
 
Дни полнятся случайным самым.
И с прочим человечьим хламом
мы сходим в прошлого пески.
И всё-таки… и всё-таки…
 
 
Когда любовь не оправданье,
когда не утешает знанье,
нас охраняет, вопреки,
и всё-таки… и всё-таки…
 

* * *

 
Российские дороги – это тропы,
тропинки и тропинища.
                                           Всяк топай,
за пазухой ломоть черняшки грей,
твой след –
                      как вклад
                                       в тропу России всей.
 

* * *

 
Нам собирать цветы, а не червонцы!
Разгуливать на двух ногах под солнцем,
а не влачить хребет многоэтажный.
Нам, разовым, а не многотиражным,
нам, с тёплым животом и гибким телом, –
смотреть в глаза. Не в перекрёст прицела.
 

* * *

 
Я научил себя молчать.
Хотя бы иногда, но всласть.
Всего и надо, что –
                             совпасть,
как общего движенья часть,
чтоб с бесконечностью звучать.
 

* * *

 
Рубаху новую надену,
как всё изменится вокруг…
Как точно и значимо вдруг
от столь ничтожной перемены!
Зачем так важно для меня
цветную шкурку поменять?!
 

* * *

 
Поднявший голову, сейчас,
отчетливо поймёт:
земля удерживает нас,
а небо нас зовёт.
Прими распахнутой душой
из-под небес призыв!
Тем легче путь немлечный твой,
чем ярче звёзд мотив.
 

* * *

себе

1.

 
Простить.
                  И не держать обид.
Быть милосердным сколь возможно!
Как Тот, кто в этом мире сложном,
меня, несложного, хранит.
 

2.

 
Толпятся за спиной года.
и наступает день, когда
из предыдущего в судьбе –
прощаешь всем,
                            но не себе.
 

3.

 
Как надо истово любить.
Как откровенно ощущать,
и как прощать, Прощать, ПРОЩАТЬ…
Чтоб ждать прощенья, может быть.
 

* * *

молитва

 
Прости мой загнанный народ,
что настороженно живёт,
из жизни вычитая дни,
обученный кричать «распни»…
 

* * *

 
Будь терпеливым, человече!
Да, нечем защититься. Нечем.
Живое в этом мире стынет.
Живое в этом мире рушат.
Ты на скелета крестовине
несёшь Божественную душу.