Текст книги "Труды по истории Москвы"

Москва великокняжеского времени в основном была деревянной. Построение каменных зданий в Москве в тот период казалось делом незаурядным и, как правило, отмечалось в летописи. Объясняется это не только, вернее даже не столько бедностью, сколько относительным неудобством каменных зданий в условиях московской суровой зимы, дождливой и сырой осени и весны. Ведь каменные здания требовали хорошего печного отопления и постоянного ухода за ним. Вот почему камень применялся главным образом при постройке церквей или «палат». В домах бояр и купцов каменные палаты служили помещениями для торжественных приемов или хранения казны и книг. Для иностранцев все московские строения даже в конце XV столетия казались деревянными. «Город Москва расположен на небольшом холме, и все строения в нем, не исключая и самой крепости, деревянные», – пишет, например, Контарини.

Размеры и удобства помещений зависели от богатства и значения владельцев домов. О московских жилищах конца XV века некоторое представление дают записки упомянутого ранее Контарини. Когда путешественник добрался до Москвы, «славя и благодаря Всевышнего», избавившего его от стольких бед и напастей, он получил квартиру в виде маленькой комнатки с небольшим помещением для его людей и лошадей. «Комната эта была и тесна, и довольно плоха, но нам показалась она огромным дворцом в сравнении с тем, что мы прежде испытали». Позже Контарини перевели в другой дом, где жил Аристотель Фиоравенти, строитель Успенского собора. «Этот дом был довольно хорош и находился неподалеку от дворца». Через несколько дней Контарини получил приказ выехать из дома Фиоравенти и с трудом отыскал себе небольшую квартиру за пределами Кремля. «Квартиру эту составляли две комнаты, из коих в одной поместился я, а другую предоставил моим служителям».[220]220
  Библиотека иностранных писателей о России. СПб., 1836. Т. 1. С. 108–113 (А. Контарини).


[Закрыть]

Контарини жил в Москве в зимнее время (октябрь—январь) и тем не менее не жалуется на плохое отопление. Следовательно, надо предполагать, что он жил в помещениях с печами, устроенными достаточно удобно, а не в курных избах. Московские дома казались ему маленькими и неудобными по сравнению с обширными палаццо Венеции.

К жилым домам примыкал двор с подсобными помещениями – погребами, конюшней, баней и пр. Название «хоромы» употреблялось обычно в применении к жилью, а весь комплекс жилых построек, огорода и сада при нем обозначался словом «двор».

О размере дворов московских жителей имеем несколько указаний только XVI века, но и это уже позволяет сделать некоторые выводы. Двор Троице—Сергиева монастыря находился в Богоявленском переулке, на левой стороне, если идти с Ильинской улицы на Никольскую. Он имел 20 ¹ / ₂ сажен в длину и 14 сажен в ширину, то есть был почти равен 300 кв. саженям. Двор этот был отдан позже посадскому человеку, что доказывает обычность подобных дворовых размеров в Москве. Взамен троицкие власти получили двор суконщика Лобана Иванова сына Слизнева. Этот двор имел в длину 40 ¹ / ₂ сажен, а в ширину 9 сажен без локтя, да в другом месте в огороде было восемь сажен, по—видимому, тоже в ширину. Даже без огорода новый Троицкий двор имел почти 400 кв. сажен, а ведь ранее он принадлежал тяглому человеку, суконщику.[221]221
  АИ. Т. 1. С. 314–315, № 164.


[Закрыть]

Археологические работы на территории Подола «великого посада» поблизости от церкви Николы Мокрого показали, что московские дома в XIV–XV веках «представляли собой неглубокие врытые в землю срубы из добротных еловых или дубовых бревен». В среднем это были небольшие дома в 20–25 кв. метров площадью. Нижний этаж представлял собой погреб, жилое помещение располагалось над землей. «Усадьба ремесленника XIV–XV вв. устроена так, что дом-пятистенка выходит на улицу, а хозяйственные постройки стоят во дворе».[222]222
  Рабинович М. Г. Археологические исследования московского посада // Вопросы истории. 1955. № 5. С. 67.


[Закрыть] В XV веке Москва выросла очень заметно, но вплоть до капитального строительства, предпринятого при Иване III и его сыне Василии III, застройка города явно не соответствовала его значению как столицы русского государства.

Нам не известно ни одно подмосковное село, о котором можно было бы достоверно сказать, что оно существовало уже в XIII веке. Единственным исключением является село Даниловское, да и оно упомянуто только в позднем житии Даниила Московского. Тем не менее, трудно сомневаться в том, что села, названные в духовных великих князей первой половины XIV века, уже существовали и в предшествующем столетии; это были те «красные села», о которых москвичи рассказывали в преданиях о боярине Кучке, полулегендарном первом владельце Москвы.

Большинство древних подмосковных сел располагалось по долинам Москвы—реки и Яузы. И это вполне понятно. Тут лежали громадные заливные луга, которые столь высоко ценились в хозяйстве великих князей, что их отмечали в завещаниях и договорах. Еще ничем не загрязненные реки изобиловали рыбой. Само сообщение по рекам, летом в лодках, зимою по замерзшей поверхности на санях, представляло определенные удобства. Представим себе бездорожные лесные и болотистые пространства средневековой России, по которым пробирались верхом на лошадях, или летом на «колах» – телегах, зимою на санях, и значение рек как лучших дорог станет ясным.

Ближайшие подмосковные села XIV–XV столетий давно уже вошли в черту города, но воспоминание о некоторых из них сохранилось до сих пор в названиях улиц. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей указывают на реке Яузе село Михайловское и село Луцинское. О том, где находились эти села, можно сказать только предположительно.

Последнее упоминание о Михайловском находим в духовном завещании серпуховского князя Владимира Андреевича: «Михайловское село с мельницею». Позже вдова этого князя владела мельницей на устье Яузы. Возможно, здесь и находилось село Михайловское, уже в XV веке сделавшееся городской слободой.

Село Луцинское стояло также где—то на Яузе. В начале XVI века его еще обозначали как «селцо Луцинское и с мелницею и со псарнею». Место его можно указать только гадательно, в районе современного Высокого моста на Яузе.

Над Яузой стояло село Воронцово, оставившее по себе память в названии улицы «Воронцово поле» (ул. Обуха). Названо оно впервые, впрочем, довольно поздно, в самом начале XVI века. К этому времени город уже поглотил это село. Городские дворы стали по обеим сторонам Яузы.[223]223
  ДДГ. С. 354. В духовной Ивана III: «Селцо Воронцовское на Яузе, где мой двор и з дворы з городцкими со всеми по обе стороны Яузы, и с мельницами» (с. 354).


[Закрыть] Как предполагает Забелин, село первоначально принадлежало боярской фамилии Воронцовых—Вельяминовых, а от них перешло к великим князьям.

В относительном отдалении от города находилось село Красное. Название «красное» часто применялось к обозначению сел и дворов, как равнозначащее понятиям «красивое», «прекрасное». В этом смысле это слово широко распространено в народной поэзии («красная девка»). «Красное село» впервые упоминается около 1462 года: «село Красное над Великим прудом у города, и з дворы с городскими, что к нему потягло». Но о том же селе без названия «Красное» говорится значительно раньше в завещании Василия Дмитриевича около 1423 года: «селце у города у Москвы над Великим прудом».[224]224
  ДДГ. С. 60 и 194.


[Закрыть] На старых планах Москвы этот великий пруд показывали поблизости от современного Ярославского вокзала. Теперь на том месте, где находилось прежнее село Красное, проходит Красносельская улица.

В верховьях Неглинной располагались село Напрудное и село Сущевское. «Село Напрудское у города» впервые упоминается в завещании Ивана Калиты (не позднее 1340 года). Свое название оно получило от находившегося рядом с ним пруда. В начале XVI века к нему уже непосредственно подходили городские посадские дворы.[225]225
  Там же. С. 358.


[Закрыть] Небольшая каменная церквушка XVI века, Трифон в Напрудном, до сих пор напоминает о том месте, где когда—то находилось это одно из древнейших подмосковных сел (Трифоновская улица поблизости от Ржевского вокзала).

«Селце Сущевское, что у города» впервые упоминается в 1433 году,[226]226
  Там же. С. 74.


[Закрыть] но существовало раньше. По крайней мере о Сущевской меже известно уже по записи, говорящей о временах Владимира Андреевича Серпуховского, умершего в начале XV века. Происхождение названия села неясно, вероятнее всего оно ведется от прозвища его первого владельца. Сущевское село находилось на том месте, где теперь проходит Сущевская улица. Городские дворы в середине XV века уже близко подступали к этому селу.

С XIV века известно село Черкизово, названное, впрочем, в завещании митрополита Алексея Серкизовским, вероятно, по имени его первого владельца боярина Андрея Серкиза, погибшего на Куликовом поле.[227]227
  ПСРЛ. Т. XXV. С. 204.


[Закрыть]

На северо—западной окраине города находились села Кудрино и Новинское. Село Кудрино в XIV столетии принадлежало серпуховскому князю Владимиру Андреевичу. Оно называлось просто Кудрином, а не Большим Кудрином, как это обозначено в новом издании записи о владениях Новинского монастыря: «село его большее Кудрино», то есть наиболее крупное, большое село князя Владимира Андреевича. К Кудрину тянули окружающие его деревни, названия которых, впрочем, ничего не дают для старой топографии Москвы. Вдова Владимира Андреевича подарила село Кудрино с деревнями митрополичьему Новинскому монастырю. Подаренная земля представляла довольно обширное владение, на юге оно доходило до Хлынова (Хлыновский тупик у Никитских ворот), на востоке – до Тверской дороги (ул. Горького) и «Сущевской межи», на западе до Можайской дороги, а на севере – до речки Ходынки. Еще в конце XV века пахотные земли и луга здесь начинались непосредственно от города.[228]228
  АФЗХ. Ч. 1. С. 49–51.


[Закрыть] Поблизости от Кудрина стоял митрополичий Новинский монастырь. Кудринская площадь (площадь Восстания) и Новинский бульвар (Садовая улица) сохранили свои названия до нашего времени.

В местности «Три горы» стоял большой загородный двор с церковью того же Владимира Андреевича Серпуховского. Место его в настоящее время определяется Трехгорным переулком, и теперь этот район сохранил еще холмистый рельеф.[229]229
  Там же. С. 49.


[Закрыть]

К юго—западу от города на берегу реки Москвы находилось старинное село Семчинское. Происхождение этого названия неясное, может быть, от имени или прозвища первого его владельца. Семчинское (улица Остоженка – Метростроевская), или Семцинское, как оно часто называется в документах, упомянуто уже в завещании Ивана Калиты.

Далее в излучине Москвы—реки находились Самсонов луг и Лужниково (позднейшие Лужники). Обширные пригородные луга, когда—то зеленевшие на берегах Москвы—реки, оставили воспоминание о давнем прошлом в названиях Остоженка и Лужниковская набережная. К началу XVI века город со своими дворами подступил уже к самому селу Семчинскому.[230]230
  ДДГ. С. 7, 58, 194.


[Закрыть]

В непосредственной близости к городу, почти над самой рекой, находилось село Дорогомиловское. Вероятно, оно получило свое прозвище также от первоначального владельца. Впервые о Дорогомилове упоминается под 1411 годом, когда в нем была построена каменная церковь Благовещения. Место этой церкви определяет местоположение села. В середине XV века от города до села Дорогомилова считалось 2 версты («два поприща»).

Уже в значительном отдалении от города, на Москве—реке, стояли села Крылатское и Татарово. В своей духовной Василий Дмитриевич завещал своей княгине «Крилатьское село, что было за Татаром».[231]231
  Там же. С. 58 и 60.


[Закрыть]

В непосредственной близости к городу, за Москвой—рекой стояли село Хвостово и сельцо Колычево. О Хвостове говорилось выше. Колычево находилось «против у Семчинского села», то есть на замоскворецкой стороне Москвы—реки (в районе Бабьегородских переулков). Позже сельцо Колычево называется слободкой вместе с монастырем Рождества Богородицы в Голутвине.[232]232
  Там же. С. 358.


[Закрыть]

На высоком берегу Москвы—реки стояло село Воробьево, названное так по имени его первоначальных владельцев бояр Воробьевых. В 1451 году оно уже принадлежало великой княгине—матери Софье Витовтовне и с тех пор значилось дворцовым.[233]233
  Там же. С. 176.


[Закрыть] Еще далее к югу местность была лесной и пустынной. Там было село Голенищево, также получившее свое название от первых владельцев бояр Голенищевых (позже Троицкое—Голенищево поблизости от здания университета с трехшатровой церковью XVII века). Это было любимое село митрополита Киприана. Здесь он разболелся и умер. Место это, по сказаниям, было безмятежным и спокойным от всякого волнения, между двух рек, Сетуни и Раменки, где тогда по обеим сторонам был густой лес.[234]234
  ПСРЛ. Т. XXI. С. 440–441.


[Закрыть]

Большой сгусток сел располагался к югу от Москвы по берегам Москвы—реки. Крупнейшими из них были Коломенское, Ногатинское, Дьяковское, Островское, Орининское. Под такими же названиями эти села сохранились и до нашего времени; Ногатинское – это современное Нагатино, Островское – Остров. Из этих сел только одно Орининское получило свое название от имени неизвестной нам Арины, или Ирины. Было ли это имя собственное, или село было названо по находившейся в нем церкви – неизвестно. Село Островское получило свое название по характеру местности. Островское, или Остров, стоит на невысоком холме. Старая роща окружает высокую шатровую церковь XVI века и выглядит действительно островом среди обширных заливных лугов. Дьяковское, видимо, получило свое название от какого—либо дьяка, важной должности при княжеских дворах, соответствующей секретарю или начальнику канцелярии. Более неясно происхождение названия села Коломенского, но это название можно связать со словом «коломище» – могилище, место могил. В районе села Коломенское и соседнего с ним Дьякова действительно находится известное Дьяковское городище. Не было ли село Коломенское тем местом, где вятичи хоронили своих покойников? Может быть, в слове «коломище» найдем и разгадку названия города Коломны, которое возводили то к какой—то колонне, то к итальянскому знатному роду Колонна, неизвестно почему попавшему на берега Оки. Название села Ногатинское проще всего связать со словом «ногата», обозначавшим древнерусскую денежную единицу. Впрочем, русские знали и слово «ногатица» – горница.[235]235
  Срезневский И. И. Материалы. Т. I. Стб. 1258; СПб., 1902. Т. II. Стб. 462.


[Закрыть]

Коломенское и другие приречные села были загородными селами великих и удельных князей. «Коломенское село со всеми луги и с деревнями, Ногатинское со всеми луги и с деревнями» переходили по наследству как ценные земельные владения, о которых надо было упомянуть в духовных. Межа, или «разъезд», между Коломенским и Ногатинским шла «от заборья на усть Нагатинской заводи». Эту заводь Москвы—реки еще недавно можно было видеть под Коломенским.[236]236
  ДДГ. С. 48.


[Закрыть]

Летописные источники и актовые материалы рисуют нам Москву XIV–XV веков как большой городской центр, уступающий только Новгороду и, может быть, Пскову. В собственно Залесской земле, под которой наши источники понимают в основном междуречье Волги и Оки с примыкающими областями, Москва была в эти столетия, несомненно, крупнейшим городом.

Тем не менее прямых указаний на количество населения в Москве имеется очень немного. Для конца XIV века наибольшее значение имеет летописное свидетельство о количестве трупов, погребенных в Москве после ее разорения Тохтамышем в 1382 году. Обычно приводится свидетельство Воскресенской летописи, согласно которой за уборку 80 трупов убитых москвичей платили по 1 рублю денег, всего же было истрачено 300 рублей. По этому счету выходит, что в Москве: было убито 24000 человек (80x300 = 24000). Но показание Воскресенской летописи не согласно с более древними сведениями, по которым истрачено было всего 150 рублей. Наиболее же точные сведения дает так называемый Рогожский летописец, особенно ценный для московской истории XIV века. Он сообщает, что давали за сорок мертвецов по полтине, а за семидесять по рублю, и сочли, что всего было дано полтораста рублей.[237]237
  ПСРЛ. Т. XXV. С. 210; Т. XVIII. С. 133; Рогожский летописец. С. 146.


[Закрыть] Таким образом, надо считать, что убрано было свыше 12 000 трупов. Повышение оплаты за уборку мертвецов в зависимости от количества убранных трупов, отмеченное Рогожским летописцем, – такая деталь, какая была уже неинтересна позднейшим сводчикам, всегда предпочитавшим округлять и увеличивать цифры погибших во время битв, осад и стихийных бедствий. Поэтому мы имеем полное право считать показание Рогожского летописца наиболее достоверным.

Приведенная нами цифра в 12 000 убитых москвичей только косвенно говорит о количестве населения Москвы в 1382 году. В число погибших входили и беглецы из окрестных сел и деревень, а не только горожане. Однако в указанную цифру не вошли многочисленные пленные, уведенные татарами; ведь Тохтамыш «полона поведе в Орду множество бещисленое». Нельзя забывать и того, что многие москвичи, в особенности бояре и купцы, со своими семьями покинули город еще до прихода Тохтамыша. Наконец, некоторые мертвецы были убраны и без помощи специальных наемных лиц. Поэтому цифра в 10 000 жителей для Москвы кажется скорее преуменьшенной, чем преувеличенной. Напрашивается вывод, что московское население в 1382 году надо исчислять примерно вдвое—втрое против показанной цифры, в 20–30 тысяч человек – цифру все—таки очень высокую, как показывают исследования о численности населения в крупных западноевропейских городах.

Наши выводы подтверждаются другими летописными сведениями о Москве конца XIV столетия. В московский пожар 1390 года на посаде сгорело несколько тысяч дворов. Выгорела только часть городского посада, а количество сгоревших дворов измерялось тысячами. Более точные сведения дает нам летописное свидетельство о московском пожаре 1488 года, когда погорела только часть города, без Кремля и значительной части великого посада. Пожар начался от церкви Благовещения на Болоте, и погорели «дворы всех богатых гостей и людей всех с пять тысяч погоре».[238]238
  135 Рогожский летописец. С. 158; ПСРЛ. Т. XX. С. 353.


[Закрыть] Таким образом, на посаде находилось не менее пяти тысяч дворов. Полагая на каждый двор минимальную цифру в 2 человека, получим, что на посаде жило не менее 10 000 жителей. Прибавим к этой цифре население Кремля и тех дворов, которые уцелели от огня на посаде, и мы смело можем говорить о том, что Москва в целом насчитывала 8—10 тысяч дворов, то есть имела никак не менее 20 000 жителей, а вероятно, значительно больше, так как обычно во дворах жило не по 2, а по 3–4 человека; следовательно, 30–40 тысяч человек.

Конечно, цифра московского населения не оставалась неизменной на протяжении двух столетий и имела тенденцию к непрерывному росту. Особенно большой скачок в сторону увеличения населения, по—видимому, произошел в Москве за тот короткий период времени, который отделяет княжение Ивана Калиты от княжения Дмитрия Донского. Это обстоятельство еще хорошо помнили в XV веке, когда епископ Питирим написал житие Петра митрополита. По словам Питирима, град Москва при Калите был еще малонаселенным. Наоборот, сказания о нашествии Тохтамыша рисуют Москву богатой и многолюдной. Новый период роста московского населения начался со второй половины XV века, после окончания феодальной борьбы Василия Темного с Шемякой, когда Москва переживала относительно спокойный период.

Наши наблюдения над численностью московского населения можно проверить и путем наблюдения над топографией города. Москва времен Калиты занимала, как мы видели выше, только площадь Кремля, Китайгородского холма и Подола. Самый Китайгородский холм, Заречье и Занеглименье заселены были очень слабо. Во второй половине XIV века Китайгородский холм был уже заселен, а поселения в Заречье и в Занеглименье сильно распространились. Спустя столетие (в конце XV века) поселения на северном берегу Москвы—реки дошли примерно до линии позднейшего Белого города. Это расширение городской территории соответствовало непрерывному росту городского населения, распространившегося на обширную территорию Белого города и отчасти Замоскворечья.

Летописи и другие источники обычно называют московских жителей москвичами. Это название впервые встречается уже в известии 1214 года. Московский князь Владимир Всеволодович в этом году осаждал город Дмитров «с москвичи и с дружиною своею».[239]239
  Летописец Переяславля Суздальского (Временник МОИДР. Кн. IX). С. 111–112.


[Закрыть]

МОСКОВСКОЕ РЕМЕСЛО

Источники скудно освещают хозяйство Москвы XIV–XV веков, но и за этими скудными сведениями ясно выступает облик большого средневекового города со значительным ремесленным населением. Ремесленные специальности наложили своеобразный отпечаток даже на московскую топографию. Ни в одном русском городе не было столько урочищ с такими названиями, как «в мясниках», «в бронниках», как в Москве. Эти названия восходят к тому времени, когда ремесленники жили в особых слободках со своими патрональными церквами.

По характеру и разнообразию своих специальностей средневековая Москва резко отличалась от других русских городов. Разве только Великий Новгород мог с ней равняться по своему ремесленному значению; другие русские города, даже такие, как Псков, Рязань, Тверь, Смоленск, несомненно отставали от Москвы по развитию в них ремесла и торговли. Особенно это следует сказать о второй половине XV века, когда Москва быстро разрастается в обширный город с многочисленным населением.

Для московского ремесла XIV–XV столетий характерны две черты: во—первых, развитие редких, дорогих ремесленных отраслей, во—вторых, передовой характер ремесла. Как и во многих больших городах средневековой Западной Европы, московский рынок изобиловал привозными и отечественными товарами, в том числе местного московского производства. Сюда ехали за необходимыми вещами из других городов, здесь можно было найти такие вещи, которые не производились в провинции.[240]240
  Полезную сводку о московских ремеслах найдем в кн.: Фальковский Н. И. Москва в истории техники. М., 1950. Впрочем, материал, приводимый в этой книге, в основном относится к Москве другого периода (с XVI в.). Обширный материал о русском ремесле XIV–XV вв. содержится в работе: Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948.


[Закрыть]