Текст книги "Светлый путь. повесть временных лет"

Светлый путь
повесть временных лет
Михаил Титов

© Михаил Титов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

– Пап, тебя надолго?.. – Марина перехватила взгляд отца и осеклась. – Ты надолго приехал?

Этот вопрос мучил ее со вчерашнего утра, с того самого момента, как она услышала в трубке телефона внутренней связи короткое отцовское: «Завтра встречай». Отец заезжал раз в год на час-два, обычно в начале зимы, когда отпускали, тем неожиданней был его приезд сейчас – в разгар лета. Там, наверняка, основные работы – сенокос, уборочная или что-то вроде того, о чем отец никогда не говорил, да и городские жители не очень-то этим интересовались. Поэтому столь несвоевременный визит Марину больше напугал, чем обрадовал.

– Да уж спрашивала бы напрямую, – улыбнулся отец, – насколько выпустили. Сутки дали.

– Что случилось? – Марина невольно перешла на шепот, покосилась на телефон и, на всякий случай, накрыла его кухонным полотенцем, которым только что смахивала со стола невидимые крошки.

– Срок загородной реабилитации заканчивается, – усмехнулся отец. – Можешь поздравить: срезали немного. Встал на путь исправления. Дали сутки вольницы, чтобы городскую социализацию пройти.

– По обязательной программе? – уточнила Марина.

– Ну а по какой же?! C моей статьей только обязательная. Так что надо будет срочно у домоуправа отметиться.

– Он с десяти принимает, – Марина выдохнула с некоторым облегчением. Отец, вроде, в самом деле переменился. – Есть еще время.

Она зачем-то подошла к окну и выглянула на улицу. Ничего странного или подозрительного Марина не заметила: у подъезда никто не околачивался, прохожих по нынешней жаре, а пекло этим летом, на удивление, вторую неделю и с раннего утра, было мало, да и те не шли, а почти бежали, чтобы как можно скорей миновать этот прожигаемый солнцем голый участок проспекта. Марину слегка смутила пара работяг в синих спецовках на крыше соседнего дома. Ей показалось, что они слишком долго курят, да еще и поглядывают в их сторону. Но когда увидела, что один из них, обвязанный веревкой, стал спускаться по стене, успокоилась. На уровне пятого этажа висела поблекшая кумачовая растяжка «Обеспечим самостоятельность!». На последнем квартальном собрании Марина сама вместе с остальными квартировладельцами голосовала за то, чтобы поменять этот лозунг дня, продержавшийся больше года, на более актуальный. Тогда много спорили. Вариантов было несколько: домоуправ предлагал, нажимая на то, что там рекомендовано, «Россия – вперед!», кто-то из активистов – со ссылкой на международное положение – подкинул «Вместе победим!», но остановились на «Вместе мы – сила!» Почти месяц ушел на утверждение этого варианта в районе: там следили, чтобы наглядная агитация в кварталах не дублировалась. Потом еще месяц – как положено по закону о равной конкуренции – на конкурсные процедуры. И вот наконец-то – собрание было еще по весне – напротив должен появиться новый ободряющий призыв.

– Вместе мы – сила! – прошептала Марина себе, а для отца погромче добавила: – Меняется жизнь.

Чай пили молча. Хотя Марина и повторила несколько раз, что берет только краснодарский первого сорта, выращенный в рамках программы самодостаточности, отец на это никак не откликнулся. Помешивал хлипкий желтоватый настой, вылавливал ложкой кусочки веток, сплевывал в ладонь заварку.

– Сережа когда придет? – наконец спросил он.

– Лагерь до четырех, – ответила Марина.

Отец как-то странно посмотрел на нее:

– Какой класс?

– Третий закончили, пап. Четвертый считай. Забыл?

– А лагерь – это что, обязательно? В прошлом году, вроде, такого не было?

– С этого года ввели. Летний воспитательный курс называется, – Марина почувствовала себя виноватой, словно отец упрекнул ее в том, что она не занимается ребенком. – Это необязательно, но управление образования рекомендовало. Тем более, все бесплатно. Их там и кормят, и развлекают, и книжки читают, поделки всякие. Ты же помнишь, в наше время такого не было.

– В ваше время много чего не было, – подхватил отец. – А уж в наше…

– Пап, только не начинай! – Марина ударила по столу ладонью. – Я прошу.

– Домоуправление там же? – отец отодвинул кружку с недопитым чаем и встал из-за стола.

2

– Василий Петрович, значит? Иванов? – домоуправ, крепкий мужик в зеленом форменном пиджаке с капитанскими погонами, сверял паспортные данные с записями в домовой книге, иногда поглядывая на черный экран роснановского планшета: тот был безнадежно мертв. – Значит, к дочери вселяетесь?

– А вы в базу зайдите, – Василий Петрович кивнул на планшет. – Письмо еще позавчера отправляли, сегодня точно должно быть.

– А это уже не ваше дело, гражданин Иванов, – оскорбился домоуправ, – указывать мне, куда заглядывать. И загляну, если нужно будет. С вашей-то 201 бис 4 помалкивали бы, пока снова на реабилитацию не отправили.

Василий Петрович только улыбнулся: статья хоть и из категории тяжких, но все же бис не семерка и уж тем более не десятка, по которым загородная реабилитация могла и до самой смерти затянуться где-нибудь у китайской границы или арктического побережья. По его четверке, если не было отягчающих, судья обычно накидывал от пяти до семи лет реабилитационных баз в тысяче километров от Возрожденной Столицы, которой десятилетие назад назначили город Владимир. А там – при хорошем поведении, и главное, при прохождении полного курса физического и духовного очищения, можно было рассчитывать и на досрочную социализацию, а потом и на полную вольницу с испытательным сроком. Правда, сама новая столица была для таких, как Василий Петрович, закрыта, старая, впрочем тоже, а вот вторая – в силу ее приграничного положения – реабилитантов, прошедших все этапы социализации, пока еще принимала.

– Сколько уже реабилитируетесь? – домоуправ постучал по планшету, словно у него спрашивал. Планшет не реагировал ни на голос, ни на стук.

– Седьмой год заканчивается, – отрапортовал Василий Петрович. – Точнее – шесть лет, семь месяцев, двенадцать дней. Сейчас отпущен на сутки для прохождения первого этапа городской социализации.

– Другое дело, – оттаял вдруг домоуправ. – Значит, встали, гражданин Иванов, на общий путь, осознали, что не надо так вот грязно как вы о Родине?!

– Как не осознать после… – Василий Петрович попытался подыскать точное определение, но ничего лучшего не нашел, кроме как: – после крепкой разъяснительной работы.

– Это вам по новому уложению насчитали? – уже доверительно спросил домоуправ. – Или еще старое успели захватить?

– Старое захватил, по новому сейчас так уже не реабилитируют.

– Ну, вам, может и не помешал бы еще годик-другой реабилитации, – домоуправ насупил брови, – для закрепления, так сказать, материала. Ну да я вам не прокурор и не судья. Там-то видней, – он кивнул головой на потолок. – С программой социализации знакомы?

– Знаком, – подтвердил Василий Петрович. – Вот распечатка, – он вытащил из кармана брюк смятый лист и в таком виде протянул его капитану.

– Оставьте себе, – поморщился тот. – Я все равно обязан вам напомнить распорядок. Значит, слушайте. Программа первого этапа городской социализации. Суточная. Первое: отметка по месту пребывания, это, считайте, почти прошли, далее – ознакомительный кинопоказ «Страна сегодня», направление я вам чуть позже выдам, встреча с коллегами и друзьями, это в рамках восстановления прежних связей, там же – в кинотеатре «Ударник». В обязательной программе – культурное и промышленное богатство страны: Музей национальной культуры и завод – на выбор. Мы обычно предлагаем телевизионный или танковый, оплоты нашей экономики. Сюда, конечно, не всех, но с вашей статьей, в порядке исключения, так сказать. В принципе, и на свой вкус можете. Список большой.

– А что еще есть? – поинтересовался Василий Петрович.

– Фармацевтический, два автомобильных – свои машины выпускаем, не хуже, чем там, лакокрасочный, хлебобулочный, консервный, – начал загибать пальцы капитан, но остановился, что-то заподозрив. – Вам все перечислять? Промышленность восстановилась, сейчас все работает. Ну так что?

– Мне все равно, – развел руками Василий Петрович. – Куда скажете.

– Я смотрю, оптимизма у вас не прибавилось, гражданин Иванов. Ладно были бы вы Иваненко или Ивановский какой, но с вашими-то корнями? – домоуправ полистал анкету: – Петербуржец, Выборгская сторона, родители – инженеры, образование высшее, профессор. Советскую власть застали, – оторвался он от папки. – И туда же? Вслед за этими, национал-предателями? Мы, между прочим, сейчас все лучшее из СССР восстанавливаем. Страну строим, можно сказать, заново. На своей почве. А вы? Должны понимать, в конце концов, и международную ситуацию.

– Я все понимаю, – Василий Петрович начал уставать от этого разговора. Нестройная логика домоуправа была ему знакома и потому скучна. – Давайте по традиционной программе – телевизоры или танки. Я согласен.

– На что в итоге?

– Давайте телевизоры.

– Ну, это не совсем телевизоры, – уточнил капитан. – Но вам понравится. Да и выбор правильный: на танковом и побить могут. Народ там простой, за словом в карман не лезет. Особенно, если… Ну да ладно…

– Это все? – Василий Петрович пропустил мимо ушей прозвучавшие угрозы, сейчас ему важнее было знать: успеет ли он при таком наборе застать внука неспящим.

– В девять – квартальное собрание. В Красном уголке домоуправления. После собрания выдам вам заключение.

– Сопровождение будет? – решил на всякий случай уточнить Василий Петрович.

– Мы в демократическом государстве живем, – оскорбился домоуправ. – Мы доверяем нашим гражданам, даже оступившимся. Так что – самостоятельно, на то она и социализация. Но куратор у вас будет, – после паузы добавил он.

Василий Петрович кивнул, как будто и не ожидал услышать ничего иного. Домоуправ скороговоркой поздравил с началом первого этапа городской социализации. Вручил Василию Петровичу справку, удостоверяющую это, направления в кинотеатр «Ударник» и Музей национальной культуры и пропуск с прямоугольным штампом: «Телефабрика. Зона доступа 1».

– Вечером ждем вас в Красном уголке на собрании. В девять начало, не опаздывайте, – сурово проговорил он и демонстративно уставился в черный квадрат планшета, всем видом показывая, что на сегодня разговор окончен.

Как только за посетителем закрылась дверь, капитан нажал на кнопку телефона внешней связи.

– Баб Дусь, реабилитант на программе. Список у вас есть. Установите наблюдение по всему маршруту.

3

В кинотеатр «Ударник» Василий Петрович направился сразу из домоуправления. Он пытался вспомнить, сколько туда идти пешком, с девяти утра общественные ПАЗики с маршрута снимали: в городе действовал режим экономной заботы, навскидку выходило минут тридцать. Получалось, что он попадал впритык к началу сеанса. На телефон внутренней связи позвонила дочь, он перечислил, что должен сделать сегодня.

– Сережа звонил, о тебе спрашивал, – сказала она.

– Теперь только после собрания с ним увидимся, – вздохнул Василий Петрович. – Часов в десять закончится? – уточнил он.

– Может и затянуться, – не обрадовала его дочь. – От батюшки зависит.

– От какого батюшки? – удивился отец.

– Папа, как ты отстал! В прошлом году еще ввели. Укрепление духовных скреп называется. Приходит батюшка наш квартальный. Вначале общая молитва, потом домоуправ докладывает о международной обстановке и внутреннем положении или программу «Время» смотрим. Потом батюшка исповедует. Исповедь может затянуться. Смотря сколько неисповеданных будет.

– Исповедуют разве не в церкви?

– Это и есть укрепление духовных скреп. Можешь утром в церкви исповедаться, а можешь вечером в Красном уголке. Кому как работа позволяет. Бездельников в стране нет. Да и мне кажется, что так демократично. У каждого есть выбор.

– Марин, ты это сейчас серьезно? – не выдержал отец, но связь тутже прервалась, и вместо ответа Василий Петрович услышал короткие гудки.

– Сынок, сумку не донесешь до углового? – Василий Петрович не сразу понял, что обращаются к нему. Его и сорок лет назад никто сынком не рискнул бы назвать: был он высок и плотен, и даже в те свои двадцать с небольшим выглядел гораздо старше. Он ожидал увидеть классическую советскую или раннероссийскую старуху – в наряде, который и шушуном, и зипуном можно окрестить, потому что непонятно какое тряпье намотано, такому и определения нет, но перед ним стояла моложавая женщина лет пятидесяти – в цветастом русском сарафане, с аккуратно уложенными волосами и легким летним макияжем. У ее вполне еще стройных ног – не по нынешней жаре обтянутых светло-коричневыми колготками – стояла огромная клетчатая сумка, такие когда-то прозвали челночными.

– Вы это мне? – насторожился Василий Петрович.

– Ну а кому еще?! Мне только вон до того гастронома помочь, – показала женщина направление. – А там я сама уже.

Василий Петрович подхватил сумку, она оказалась не настолько тяжела, чтобы просить о помощи, и, обойдя женщину, зашагал вперед. Магазин был в другой стороне от кинотеатра, поэтому надо было поторапливаться, чтобы не опоздать на сеанс.

– Да не торопитесь вы так, – догнала его просительница. – Я же на каблуках.

Она пристроилась сбоку и какое-то время шла молча, искоса поглядывая на Василия Петровича.

– Мне кажется, я вас знаю, – наконец-то сказала она. – Вы в Агентстве натурализации сограждан из Средней Азии не работали?

Про то, что в его городе появилось такое агентство, Василий Петрович услышал впервые. Общегосударственные газеты до его реабилитационной базы доходили с запозданием недели на две, на руки реабилитантам их не выдавали, а то, что зачитывалось на ежедневных инфопятиминутках, представляло собой цитатник Главы: выступил с речью (аплодисменты), отметил сложность международной обстановки (аплодисменты), у страны особый путь (овации), мы самодостаточное государство (бурная овация). В те редкие дни, точнее часо-дни (а их надо еще сверхнормовыработкой заслужить), когда его отпускали на побывку к родным, было вообще не до политики – ни внутренней, ни внешней. Погружаться в этот новый мир не хотелось. Хотелось простой спокойной, домашней жизни на старости лет: погулять/поиграть с внуком, послушать его рассказы, фантазии и страхи, посидеть рядом, когда он ложится в постель, в общем, ощутить родственность и надежду, чего от дочери он давно уже не ждал и даже не надеялся получить.

– Нет, вы ошиблись, – сухо ответил Василий Петрович.

– Не может быть, – женщина ничуть не смутилась. – Я вас все-таки откуда-то знаю. Меня Евдокия Романова зовут. Ни о чем вам это не говорит?

До Василия Петровича наконец-то стало доходить. Он поставил сумку, развернулся и скорым шагом, насколько позволяли больные ноги, пошел в обратном направлении.

– Вы куда? – возмутилась женщина. – А помочь?

– Пусть тебе твои хозяева помогают, – вполголоса сказал Василий Петрович. – Кураторша чертова.

Через несколько шагов он спохватился, опомнился: этот нелепый в нынешней ситуации жест мог ему дорого обойтись. Но обернувшись, Романовой уже не увидел. Она как сквозь землю провалилась.

До «Ударника» оказалось больше, чем полчаса. Бывший супермаркет «Апстор» стал «Ударником» еще задолго до реабилитации Василия Петровича. Тогда, в самый разгар разговоров о самодостаточности, прежний Глава, впрочем, он же нынешний (Василий Петрович давно потерялся в счете, сколько раз его переизбирали, и его ли?), издал Указ о борьбе с излишествами и режиме экономной заботы. Первыми под него попали фирменные магазины западных компаний (эти, впрочем, и сами собирались сваливать, но не успели, все надеялись, что заморозки пройдут) и общественный транспорт (нефть, как шептались тогда, вся в Китай уходит, на себя ничего не оставляют), потом пошли автосалоны и супермаркеты. В принципе, к тому времени торговать там было уже нечем, площади пустовали везде. Чтобы помещения не простаивали («Мы не можем позволить себе такую роскошь, как пустующие здания», – заявил Глава), в автосалонах стали судорожно открывать отделы полиции, переименованной обратно в милицию, детские сады и студии детского творчества – в зависимости от потребности каждого района, а в супермаркетах, продержавшихся чуть дольше, в них и до сих пор кое-где работали отдельные фермерские лавки и китайско-белорусские магазинчики «Братская помощь», стали появляться центры Просвещения или, как в случае с бывшим «Апстором», культурно-исторические центры. Разницы между ними, Василий Петрович понял это еще тогда, не было никакой. Все это были кинотеатры, с утра до позднего вечера крутившие отечественные фильмы, снятые по госзаказу. Стеклянная дверь, когда-то раскрывавшаяся автоматически перед каждым покупателем, сейчас была крест-накрест обклеена красной изолентой и на Василия Петровича никак не реагировала. Тому даже пришлось помахать рукой перед створками, но чуда не произошло.

– Крест наложить надо, – подсказал мужской голос сзади. – Вон Победоносец сверху.

Василий Петрович поднял голову: над дверью и прямо под вывеской «Ударник», в самом деле, висела икона Георгия Победоносца, побивающего змея. Пока он неумело крестился, мужчина полушепотом прочитал молитву и трижды поклонился закрытым створкам. Василий Петрович ожидал, что теперь это новый «сим-сим», и дверь только так отворяется, но створки не шелохнулись, а мужчина уже тянул его за рукав куда-то в сторону.

– Вы на «Страну»? Я правильно понял?

– Да, – кивнул Василий Петрович.

– Этот вход в режиме экономии. Через боковой пройдем, – объяснил мужчина. – Сеанс скоро начнется.

4

Иван Сергеевич, пока поднимались по черной лестнице на третий этаж, успели и познакомиться, и кое-что друг про друга выяснить, сам был из реабилитантов. В прошлом году успешно прошел заключительный этап социализации и теперь работал с вновь прибывающими.

– Разные попадаются, – туманно ответил он на вопрос Василия Петровича о подопечных. – Кто-то по сердцу социализируется, а кто-то только вид делает.

– И что, распознать таких можно? – Василий Петрович, задыхаясь и останавливаясь на каждой лестничной площадке, поднимался вслед за Иваном Сергеевичем.

– Распознаём, – бросил сверху Иван Сергеевич и остановился, поджидая отставшего на целый пролет Василия Петровича. – На ерунде обычно прокалываются. У вас-то как? Хотя, можете не говорить. На деле посмотрим.

– Значит, вы меня вести будете? – придерживаясь за перила, вновь остановился Василий Петрович.

– Значит, я и буду, – улыбнулся Иван Сергеевич. – Странно вам это?

– Что странного? – пожал плечами Василий Петрович.

– Ну, что бывший, а теперь жизни учит, – объяснил Иван Сергеевич и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Государство ж не зверь. Оно, простите за высокий слог, всех прощает, особенно раскаявшихся. Вот вы ведь ученый, так? Могли бы сейчас на благо Родины работать. И будете работать, я вас уверяю. Но оступились, лишнего сказали. И ведь не один раз, хотя вас предупреждали. В других странах вас бы сразу в тюрьму, а у нас – реабилитационная база, природа, уход, время обдумать и понять. Я вот тоже не сразу понял, что не прав. А теперь вижу, страна идет верным курсом. И другим помогаю это понять и усвоить. Потому что только от нас зависит, как мы будем жить, и как наши дети будут жить. Вот так, – и он то ли погрозил кому-то указательным пальцем, то ли указал направление курса.

Как только мужчины вошли в зал, свет погас. «Дисциплина какая, видели? – прошептал Иван Сергеевич. – Точно по времени». Луч, забивший из стены напротив, высветил несколько голов, повернувшихся на звук.

– Давайте с краю сядем, – снова зашептал Иван Сергеевич. – Не будем мешать. Но вообще реабилитанты у нас обычно в первом ряду сидят.

Василий Петрович хотел уточнить: почему так, но на них зашикали – и вовремя. Откуда-то с потолка полился гимн страны (музыка Александрова, слова Михалкова), зал встал и замер. На экран выплыли огромные буквы «СТРАНА СЕГОДНЯ», и сразу вслед за ними на полотне появился Глава. Он то прогуливался на фоне Успенского собора Возрожденной столицы, то приветствовал Государственные Оборонительные Силы, стоя на трибуне Мавзолея, то с группой счастливо улыбающейся молодежи обходил Александровскую колонну. Мелькали еще какие-то архитектурные памятники и нерукотворные пейзажи необъятной страны, на фоне которых Глава непременно что-то делал, но Василий Петрович многое не узнавал, в свое время он предпочитал выезжать в Европу, что ему, кстати, тоже в вину поставили при выписке направления на реабилитацию (отягчающим обстоятельством не сочли, но в заключении суда это особо отметили). В какой-то момент показались знакомыми желтые пшеничные поля (Глава здесь – в русской свободной рубахе – лично руководил покосом), такие окружали их реабилитационную базу в Липецко-Тамбовской губернии, но Василий Петрович отмахнулся от этой мысли как от морока: мало ли засеянных полей в нашем государстве?

Полуторачасовая «Страна сегодня» мало чем отличалась от киножурналов времен детства Василия Петровича. Только те были короче и предваряли фильм, а тут – самодостаточное произведение, хоть и слепленное из хроники, фрагментов документальных фильмов и пресс-конференций Главы. Разрозненные события, произошедшие, судя по погоде, в разное время года, а, может и в разные годы, плавно перетекали одно в другое, связываясь в одно глобальное событие, главным героем которого все равно оставался Руководитель. Эпопея начиналась с тревожных кадров: на западные и южные границы стягивали войска. Друг за другом, бесконечной вереницей, шли танки, грузовики, неведомая Василию Петровичу бронетехника, груженная зачехленными ракетами, летели, исчезая за кадром, самолеты и вертолеты. «Особая гордость страны, – подчеркнул диктор, – вертолеты К-700М. Полностью отечественная разработка, включая электронику». Возобновили полеты дальней авиации над Арктикой, ледоколы освоили Северный морской путь, дорога к шельфу открыта, новые месторождения нефти и газа на Ямале и в Якутии, последние километры газопровода «Сибирская сила», вот-вот появится собственная вакцина от ВИЧ-инфекции, ожидания высокого урожая ржи и ячменя, рисоводы Кубани и курорты Кубани, Крым – всероссийская здравница, новая круглогодичная горнолыжная база в Чечне, показ мод («ткани ивановские!» – отметил голос за кадром) от российских кутюрье и одного французского, решившего в этом году перебраться в Возрожденную Столицу. В какой-то момент – где-то между газопроводом и рисоводами – Василий Петрович провалился в сон. Он, может, и проспал бы до конца, но Иван Сергеевич не позволил. Толчок в плечо был ощутимый.

– Василий Петрович, – укоризненно прошипел Иван Сергеевич. – Все самое важное проспите.

Переезд французского кутюрье, кстати, стал мостиком между внутренними и внешними событиями. Начали с той же Франции, где по улицам Парижа прошел пестро-голый гей-парад (крупные планы – задницы, кожаные плети, хвосты из перьев, радостные горожане приветствуют колонну радужными флажками). В Испании из-за низкой зарплаты бастуют авиадиспетчеры и машинисты электропоездов, страна обездвижена (забитые кричащими людьми вокзалы и аэропорты). В Финляндии рыдала русская женщина, у которой отобрали ребенка. В Греции половина населения сидела без работы, а студенты забрасывали коктейлями Молотова министерство образования, сократившее почти на четверть бюджетные места. Чехию затопило, в Германии – столкновения антифашистов с неонацистами, крупнейшие автопроизводители вскоре объявят о своем банкротстве, США развязали очередную войну на Ближнем Востоке. Более или менее оптимистично звучали сообщения из Латинской Америки, но и там страны накрывал кризис за кризисом, что «в целом не должно отразиться на совместных с Россией проектах», – подытожил диктор. Напоследок в кадре появился престарелый сатирик с монологом о тупых американцах (Василий Петрович подумал, что явно это слышал когда-то), и после громкого закадрового хохота пошли финальные титры. Их зал встретил аплодисментами. Василий Петрович запоздало захлопал тоже.