Текст книги "Райская машина"

2

Оттоле я, полей эдемских житель,

Взгляну на прежнюю мою обитель.

Вильгельм Кюхельбекер

…А потом было целое лето счастья.

– Моих сёстры-урсулинки до осени взяли, – сказала Таня. – Я не хотела оставлять, но они меня уговорили. Такие славные девки! Вот я тут сейчас с тобой – а сердце не ноет, как обычно. Там прямо не монастырь, а санаторий. Все процедуры не хуже, чем у нас. Чудес, конечно, не бывает: слепые не прозреют и безногие не начнут ходить, но всё-таки…

Они не остались ни в большом доме, ни в домике охраны, а спустились вниз, к маленькому озерку, и разбили палатку, причём Таня проявила в этом деле удивительную сноровку. Мерлин пытался ловить рыбу и всё удивлялся, что мало мошки.

– Так Панин какой-то генератор привёз, – сказала Таня. – Комфорт любите. Отдыхать подано! Гудят там сейчас, как трансформатор. С ним один совершенно омерзительный мужик – весь полёт оказывал мне знаки внимания… То есть думал, что оказывает…

Дни стояли погожие, и Мерлин с Таней бродили вокруг озера, рассказывали друг другу удивительные истории…

– Ничего ты, Мерлин, не знаешь, – говорила Таня. – Вот эта травка как называется?

– Да подорожник! – уверенно отвечал Мерлин. Растения он знал исключительно по определителю, а в жизни терялся…

– Вот останешься в тайге один – чем лечиться будешь, дурачок?

– Да подорожником! – не сдавался он.

Но Мерлин совсем не собирался оставаться один. Даже когда она поднималась в дом за едой, он начинал тосковать, и сердце его сжималось от дурных предчувствий.

– Жрут водку и закусывают без хлеба, – докладывала Таня после рейда. – Лень им, видите ли, хлебушка испечь! Ладно, я эту японскую машинку спрятала – ещё испортят по пьяни, и ты тут у меня с голоду околеешь… Где Панин таких друзей подыскивает?

– Нужные люди, должно быть, – вздохнул Мерлин.

– Подведут его эти нужные люди под монастырь, – вздохнула Таня. – Вот и у нас: то телевизор домой утащат, то игровую приставку, а то и кровать с массажем… Сотруднички…

– Мать их Софья! – услужливо подсказал Мерлин.

– Он заведующих меняет, а они всё тянут и тянут, – сказала Таня. – Ну почему люди в первую очередь обижают самых слабых и беззащитных?

– Потому и обижают, – сказал Мерлин. – Закон природы, моя Мелюзина…

– И всегда обижали. Вот в старые времена злодеи поджигали сиротские дома… Мерлин, ты всё знаешь – зачем?

– Страховку получить, должно быть…

– Мерлин, а почему нам с тобой так хорошо, когда всем так плохо?

– Заработали, – сказал Роман. – То есть ты заработала, Мелюзина…

– Конечно, – сказала Таня. – А вот это что – весь твой улов?

– Поднялись-то поздно, – оправдался Мерлин. – Вот утренний клёв и кончился…

Подняться на зорьке не получалось. На зорьке Таня не отпускала его от себя…

– Улетели наконец, – сказала она, вернувшись без добычи из очередного похода. – Вставай, тунеядец, кончен бал, слуги начинают уборку осквернённого дворца…

И очень вовремя оставили их одних, потому что зарядили дожди.

Глава 10

1

…Ну да, ну да. Что-нибудь такое я и предполагал. Спокойно. Я ведь давно уже смирился с тем, что возвращаться будет некуда…

Приведи мозги в порядок. Рим стоит на семи холмах: Палатин, Капитолий, Целий, Авентин, Эсквилин, Квиринал, Виминал… Вообще-то холмов на самом деле восемь, но Яникул на другом берегу Тибра…

Для начала отбросим всё лишнее. Ну не мог Панин задеть провода ЛЭП винтом! Он ас! И взрывчатку не мог везти! Он же не собирался поднять на воздух Дом Лося вместе со мной. И уж тем более не стал бы собирать на вертолёт всю нашу компанию…

– Я понимаю, – продолжал свою речь лейтенант Игнатьев. – Достигший неутешен и всё такое… Держитесь! Видно, не отрешились вы на Просторе от всего земного… Вы что, знали народного олигарха лично?

Стоп! Не знал Леонид Потапович никакого Панина! На всякий случай – не знал!

– Да нет, откуда, – трудно и бессмысленно соврал я. – Не мой уровень…

– Отстань от Достигая, милицейский, – сказала Арина Геннадьевна. – Какая молодёжь пошла бесчувственная!

– Да я что… Я ничего, – смутился Игнатьев и покраснел. – Если хотите, я вас мигом доставлю куда скажете! Хотя техника у нас сами видите какая. Все иномарки отдали чертям, а сами на старье…

А куда сказать? Чувствую, что в родимую хату на улице Доры Кривой торопиться не стоит… Почему – не знаю, но не стоит. Да, жив Дима Сказка – уже хорошо. Но не первым делом. Из него, как из всякого хорошего крючкотвора, информацию придётся вытягивать пассатижами. Первым делом надо отлежаться. Значит – к Тане. Если она, конечно, захочет меня видеть… Уехала – вряд ли. Замуж вышла? Ой, сомневаюсь, не бросит она своих подопечных. Да я ведь и адреса её не знаю! В детдом? А может, и детдом панинский разогнали? У нас же всё на одном человеке держится! Тогда могла и уехать… Хотя дирижабли летают. И логотип «Фортеции» прежний. Кто же там сейчас главный, если и Лось, и Скелет, и Штурман, и Хуже Татарина… Никого не пожалели, сволочи!

Не верю я в несчастный случай.

– Некуда мне торопиться, – сказал я.

– Вы боритесь с депрессией, боритесь! – воскликнул лейтенант. – А то ведь у нас Достигшие – все стукнутые. Некому свидетельствовать! Лыка, извиняюсь, не вяжут! Тоскуют! Или обколются до посинения! Или балаболят по-нерусски! Вон, даже по телевизору… А вы не такой, чувствую, Леонид Потапович… И скажите, – он тряхнул чубом, – всё-таки, как там?

– Где? – тупо спросил я.

– Ну, на Биг Тьюб? Правда ли, что там парить можно?

– Можно, – согласился я. Парить так парить. Отчего бы и нет?

– Значит, имеет смысл это… на джолли-джамперах?

– Имеет, – кивнул я.

– Хотите – я вас в отделение доставлю? – сказал лейтенант. – Будете перед ребятами свидетельствовать, нам другие районы завидовать станут…

Ну конечно! Наверняка в этом райотделе отыщется кто-нибудь побашковитей и в пять минут поймёт моё самозванство…

– Нет-нет, не утруждайтесь, – сказал я. – Вот соберусь с силами…

– В телевизоре про Химэй посмотришь, – сварливо сказала бабушка Звонарёва. – Там всё равно один Химэй… Достигшего ему подавай! Свидетельствуй ему! У вас нынче свидетель – через пять минут подсудимая скамеечка!

– Да кто ж посмеет… – начал лейтенант.

– Простым людям тоже положено! – решительно сказала старуха. – Они тоже интересуются. Тебя как, сынок, – Лёня? Поедем со мной, Лёнечка. Отлежишься, утешишься – а уж потом, как душа велит, будешь свидетельствовать на свежую голову… Вот сейчас автобус подойдёт…

– Вы уж ему много спиртного не давайте, – с горечью сказал конопатый лейтенант. – А то собьёте с пути… И вы, человек Достигший, не поддавайтесь! От водки вашему брату только хуже становится, я читал… Ладно, поеду я. Расскажу ребятам – не поверят! Автограф вот, – и он протянул мне блокнот.

Я чуть было не начертал привычную загогулину, но потом напрягся, представил подпись Николаева – и расписался.

– А как же эти? – спросил я, кивая на безмолвных Румына и Пузо.

– Вот человек! – восхищённо сказал Игнатьев и бережно спрятал блокнот. – Ему они же чуть голову не проломили, а он о них же заботится! Сразу видно – Достигший! Не чета нам! Гулько! Кочемасов! Ко мне! – рявкнул он, и тотчас двое молодцов в иссиня-зелёных комбинезонах и масках-шапочках выскочили из машины. – Убрать этих уродов!

Гулько и Кочемасов сперва полюбовались на мою особу, один даже пальцем потрогал, а потом дружно ухватили моих обидчиков за ноги, вытащили за остановку и по очереди, раскачав, сбросили вниз по склону. Отряхнули руки и побежали назад в «газик».

– Во как у вас! – удивился я.

– Только так, – сказал лейтенант. – А могли бы за покушение на Достигшего пожизненное отхватить и раньше нас в Химэй попасть… Неужели правда, что даже полных отморозков и пидоров там эффективно перевоспитывают и они становятся совсем другими людьми? – снова закинул он удочку.

– Конечно, – заверил я. – Не убивать же их.

– Ну, вам видней, – сказал явно огорчённый лейтенант. – И почему это всякую сволочь добрые люди должны вперёд себя пропускать? Я не вас, товарищ из Африки, имею в виду, – поспешно добавил он.

– Бвана белый полисмен мудрый не до возраста, – кивнул молчавший дотоле Киджана. Питомец московского Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы почему-то начал косить под книжного дикаря. Филолог!

– Ну, мы поехали, – сказал лейтенант и направился к машине. – Только чвель-то под рубашку не прячьте, а то опять найдутся какие-нибудь! Все там будем! – крикнул он на прощание.

– Унесло мента поганого, – с явным удовольствием сказала бабушка, глядя ему вслед.

– Что уж вы так, – укоризненно сказал я. – Он с нами по-божески обошёлся…

– Да я по привычке, – махнула рукой Арина Геннадьевна. – Вот мы милицию ругали-ругали, а как с чертями-то милосердными познакомились, так и милицейские вроде люди…

– Всё познаётся в сравнении, – изрёк я.

– Как вы хорошо сказали-то! – всплеснула руками бабушка. – Сразу видно – Простор ума прибавляет!

– А то! – подбоченился я. Надо было импровизировать, раз уж такая роль досталась! Потом разберёмся, чего это я достиг и о чём должен свидетельствовать…

Киджана заржал.

– И ничего смешного, – бабушка поджала губы. – Вам, чёреньким, легко смеяться, вас в очереди не гнобят, как деток наших… Я бы сама давно в Химэй отправилась, да дед упёрся: хочу в родную землю лечь, среди родных могил! А где та земля? Водохранилище нынче там, Нижне-Нийская ГЭС, рукотворное море…

Я сел на лавочку и схватился за голову.

Один. Адын, савсэм адын. Чужак в чужой стране. В чужом родном городе. И вроде бы привилегированный чужак. Будем, пока можно, импровизировать. Ты обманывал нас, Государь-Под-Холмом, не три дня пробежали – три века…

2

На свете столько больных и усталых людей, что Рай обычно представляют себе как место отдыха.

Олдос Хаксли

…Они сдвинули две кровати, и получилось как в хорошей гостинице.

Дождь шумел еле слышно, он падал медленно, как крупный снег.

Вечерами они пили чай из смородиновых листьев на веранде и разговаривали обо всём.

– Ты человек будущего, – как-то раз заявила Таня.

– Ну уж, – смутился Мерлин. – С чего бы?

– Ну как же – огромная башка да тощая ручка – страницы перелистывать… – рассмеялась она.

– Кнопки нажимать, – горько поправил он. – Остальное атрофируется за ненадобностью…

– Ну уж, не всё, – сказала она. – Но исключительно благодаря мне. Мерлин, а почему у тебя фамилия такая? Великобританская?

– Тюркская у меня фамилия. От Тамерлана. Так что мы с Хуже Татарина единоплеменники…

– А кто у тебя родители?

И Мерлин рассказал ей удивительную историю своего появления на свет. По его мнению, она не уступала легенде о происхождении валлийского волшебника.

…В древние советские времена коммунистическая знать сложилась в особый замкнутый клан. Роднились исключительно между собой, подобно феодальным владыкам. Мать Мерлина, Любовь Никитична, была дочерью первого секретаря обкома где-то в средней полосе России – не то Пензенского, не то Рязанского. Очень рано Любочку выдали замуж тоже за первого секретаря – не то Рязанского, не то Пензенского обкома. Муж был чуть ли не вдвое старше её. Скучала, естественно. И однажды на полуподпольном концерте известного московского барда познакомилась с молодым инженером Ильёй Мерлиным – умницей, красавцем, мастером на все руки и знатоком поэзии. И после концерта поехала не в особняк, а в холостяцкую комнату Ильи, в простую заводскую общагу…

Скандал был дичайший, поскольку и дело-то было неслыханное. Конечно, и до того августейшие лица и супруги их гуляли и блядовали, но тайно и опять же в своём кругу. Илью даже арестовали. Рыдающую Любочку доставили домой, в законное гнездо…

В холостяцкой квартире дерзкого инженера очень быстро нашли сочинения вредных авторов и пистолет «вальтер» (хотя он и сам при желании мог бы изготовить оружие не хуже), и пошёл бы молодой Илья по этапу, но слух о чрезвычайном происшествии быстро дошёл до Никиты Сергеевича Хрущёва.

Никита Сергеевич был ещё на самом пике карьеры, одолел страшного Берию и был потому благодушен.

– А не женись на молоденькой! – провозгласил он. – Кончился сталинский произвол! Детишек-то нет? Ах, и быть не может? Тогда тем более пусть разводится! У молодых, как я понял, вполне серьёзно…

Любу развели, отпустили Илью – только отправили в Сибирь, с глаз подальше. Дали молодым хорошую квартиру. Так что Роман Ильич родился благодаря хрущёвскому волюнтаризму, впоследствии сурово осуждённому…

Но подобных казусов в истории КПСС больше не случалось.

– Какой ты старый, Мерлин, – сказала Таня. – Получается, ты ещё при Ромео и Джульетте жил… Но я тебя всё равно люблю, и никакой молодой инженер мне не нужен! Там сплошные минетжеры!

На панинской фирме это слово давно уже стало ругательством.

– А они были счастливы, Мерлин?

– Да, Мелюзина, – сказал Роман. – Очень. И умерли в один день…

В этот день отец и мать сели в новенькую «Волгу» – долго копили, долго ждали очереди за машиной, – «Москвич-402»-то совсем развалился, – и решили для разгону прокатиться на выходные в соседнюю область. Долго уговаривали сына-десятиклассника присоединиться, но для Ромы открылись перспективы устроить на квартире сабантуй с друзьями…

Грузовик (судя по силе удара – «ЗиЛ-130) так и не нашли…

– На пустой дороге! – кричал панинский отец, суровый военком. – Это же явное убийство! Месть партийной мафии! Ничего, мы разберёмся…

Не разобрались. На выпускной вечер пришли все родители, кроме мерлинских…

– Я как отупевший был, – сказал Мерлин. – Не верил. И считаю себя виноватым. Надо было мне поехать… Я долго собираюсь, вот и разминулись бы, глядишь…

– Такие, как ты, вечно считают себя виноватыми, – сказала Таня.

– Такие, как ты, – тоже, – сказал Роман.

О своих родителях она только сказала скупо, что они живут в городе Коврове. Об этом городе Мерлин ничего не знал, кроме того, что там выпускали мотоцикл «Ковровец» с фирменным знаком в виде пары зайцев, глядящих друг на друга…

Глава 11

1

Автобус был вместительный, корейский – просторно, а сидячих мест мало. И номер маршрута какой-то незнакомый. Впрочем, бабушке виднее. Лайбон Киджана пошёл первым, предварительно зачехлив лезвие ассегая. Я подхватил свой рюкзак и «сидор» Арины Геннадьевны, в котором хранились чудодейственные сито и бутылка.

Народу было десятка три – в основном молодёжь. И, кажется, в основном из одного коллектива. То ли школьники, то ли уже студенты… То ли класс, то ли курс…

Я всматривался в одежды и лица, словно надеялся угадать в них суть произошедших без меня перемен. Странные причёски – не панки, не готы, не эмо, но и привычных стрижек не видно, и щетинистых скинхедов не видно, а вот хвостики на загривках у большинства наблюдались… Да, у парней и девушек были очень похожие куафюры – видимо, вернулся унисекс. Только у одной тощей смуглянки с выбритого до блеска черепа свисал шикарный запорожский вороной оселедец, достигавший поясницы. Незнакомые надписи на футболках, странные разноцветные знаки на щеках, на лбах, на предплечьях – но не традиционная блатная порча, не тату-салонные кельтские узоры, не иероглифы… Скорее, наскальная живопись.

Интересно, что скромный наряд лайбона не вызывал ни у кого ни малейшего удивления. Вполне этот национальный прикид вписывался в окружившую нас среду.

Одно оставалось неизменным – целительнице моей никто не пожелал уступить место. Есть, есть всё-таки вечные ценности у нынешней молодёжи…

Ох, не надо бы мне нарываться, да что поделаешь? Натурально, больной я человек, нельзя меня в общество пускать… Тем более в незнакомое общество.

– Молодые люди, посадите, пожалуйста, бабушку, – тусклым голосом сказал я, обращаясь к двум парням, сидевшим в обнимочку.

– Да не трогай их, Лёнечка, пожалей, – громко сказала бабушка Звонарёва. – Нынче, надо тебе знать, парни из экономии заместо девок друг дружку пежут, вот у их попки и болят…

Ох, Арина Геннадьевна! Да ты ещё тошней меня! Таких бы бабушек перед битвой выпускать – задирать противника…

… – Грех содомский, конечно, зато в подоле никто не принесёт, – продолжала развивать тему Геннадьевна.

– Ну дают олдя, – сказал кто-то не то с восхищением, не то возмущаясь.

– Да выкиньте вы старую манду, – сказала тощая брюнетка, которой, кстати, тоже никто не собирался уступать сиденье. – Эй, Ушков, скажи драйверу – пусть остановит! У меня такая же чуть хату не оттягала, с понтом она домовладелец! Водила!

Шофёр, не оглядываясь, заорал:

– Если опять мне весь салон кровью уделаете – провезу до гаража, отмывать сами будете, да!

Ну вот, снова-здорово… Нет, видно, никогда не приспособиться мне в этом прекрасном новом мире… И сонная кондукторша на своём сиденье не пошевелилась. Она общалась с кем-то по мобильнику:

– Ага… В Новосибирске тоже, говорят, двое мужиков по пьяному делу вот так же поменялись чвелями, и как бы оба померли… Нет, не сразу… Не в один год… Да, мучились… Нет, не палёнку пили, домашнее… И главное дело – на телах ножевые ранения!

– Ну-ка ты, подруга… – начал я.

Несколько парней выдвинулись с задней площадки. Впереди, как водится, самый маленький, коренастый и наглый, в камуфляжной майке.

– Извиняться надо, дядя, – сказал он. – За нашу загубленную юность. Совсем старожилы нюх потеряли, давно вам Ночь святого Валентина не устраивали… Оптимизировать тебя пора…

Внезапно малый остановился, и на плоском его лице нарисовались восторг и ужас в одночасье.

– Алала! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! – поспешно воскликнул он, благоговейно протянул руку и робко прикоснулся указательным пальцем к моему чвелю. – Добро пожаловать, э-э-э… Миронов Арсений Исаакович, клан э-э-э… Даир, вот, Даир!

А-ба-жаю! Я же ещё и Исаакович!

– Клан Даи-ир? – восхищённо протянула хамка с оселедцем. – Я торчу! Мой клан! Алала!

Киджана снова заржал. Он уже на всякий случай расчехлил ассегай. А вот вытереть лезвие лайбон так и не потрудился.

Тотчас же нашлись места и для меня, и для спутников моих, а молодые люди, повскакав с сидений, сгрудились вокруг нас.

– Может, вы для нас немножко посвидетельствуете? – спросил юноша в сильных круглых очках и с гитлеровским клочком волос под носом.

– Косячок? – заискивающе спросила брюнетка-запорожец, протягивая мне папиросу.

Я сделал рукой отталкивающее движение.

– Вы что – совсем без прихода свидетельствовать можете? – не поверила смуглянка. – Не вставляясь?

Со всех сторон мне совали стеклянные и металлические фляжки, стаканчики, самокрутки, заправленные шприцы…

Автобус резко затормозил и встал. Со своего места спешил к нам водитель, приговаривая на ходу:

– Я, чо ли, лысый, да? Я лысый ли, чо ли, да?

Хотя был и лысый, и вообще кавказец или таджик.

Вот достали! Я бы и рад свидетельствовать, только о чём?

Оказалось, что я опять мыслю вслух. Опасные привычки, однако, у нас, отшельников…

– О любви при пониженной гравитации! – выкрикнула брюнетка, и остальные девушки в салоне восторженно завизжали.

– На фиг, на фиг воздушное порево! – возразил маленький и коренастый. – Давай махалово! Экшн!

– Про Великое Плавание царевича Сайяпала!

– Битву Первого года!

Ха, у нас, оказывается, у Достигших, и определённый репертуар имеется!

Я беспомощно посмотрел на бабушку и Киджану.

Арина Геннадьевна ободряюще кивала, но советов и подсказок от неё не исходило, зато лайбон склонился к моему уху и по-английски шепнул:

– Немного классики, коллега…

Ладно. Будет вам и классика, будет и свисток. И махалово, и экшн. Зря я, что ли, обогащал свою память суммой знаний, выработанных человечеством?

Я встал, подошёл к кондукторскому возвышению, и тётка со сканером в руке покорно уступила своё место.

Утвердившись, я начал:

 
– …Пламенный сын Пирифоев, герой Полипет копьеносный,
Дамаса острым копьём поразил сквозь шелом меднощёчный:
Шлемная медь не сдержала удара; насквозь пролетела
Медь изощрённая, кость проломила и, в череп ворвавшись,
С кровью смесила весь мозг и смирила его в нападенье.
Он наконец у Пилона и Ормена души исторгнул.
Отрасль Арея, лапиф Леонтей, Антимахова сына
Там же низверг, Гиппомаха, уметив у запона пикой.
После герой, из влагалища меч свой исторгнувши острый
И сквозь толпу устремившися, первого там Антифата
Изблизи грянул мечом, и об дол он ударился тылом.
Там наконец он Иямена, Менона, воя Ореста,
Всех, одного за другим, положил на кровавую землю.
 

Они слушали. Невероятно: они даже не слушали – внимали! Сразу повыдёргивали всю аудиотехнику из ушей. На лекциях истфакеры меня сроду так не жаловали!

…Наконец битва за стену кончилась, и деморализованные ахейцы «побежали к чёрным своим кораблям».

Юная публика обалдела. Имам баялды, как говорят турки.

Так, должно быть, галдели тинейджеры тридцатых годов, впервые посмотрев фильм «Чапаев»…

– Крутой класс! Во месиловка! Джет Ли отдыхает!

– Ефим Клочков нервно курит в сторонке!

– Да строительная каска и то прочнее медного шлема! Такой я и сам бы развалил!

– Я слышал, бывают такие ролёвки, что всё по-серьёзному…

– А этот-то – на жопу сел, и ещё троих замочил!

– Только я не врубаюсь – у кого он из влагалища меч-то достал? Там и девки, что ли, махались?

– Тормозишь ты, Дуня, всё на трахало переводишь…

– А Гектор и Приамид – они, типа, братья?

– А что такое «запон»? Ага, всосал – как у чёрного передник!

О боже, эти детишки даже кое-что поняли и запомнили!

Водитель вытер слёзы и, махнув рукой, вернулся на своё место.

Автобус тронулся.

Со всех сторон мне совали уже не косячки и шприцы, а купюры.

Я не хотел грабить студентов, но бабушка досадливо крякнула, встала и начала собирать пожертвования в сито. Видимо нам, Достигшим, положено…

Первое моё свидетельство закончилось благополучно. Только кондукторша, так и не взявши с нас денег, спросила:

– А это вы на каком языке рассказывали?

…Такой успех у меня уже был однажды в жизни.

В нашу хитрую войсковую часть приехала не менее хитрая комиссия из Министерства обороны, и по этому случаю был даден тщательно отрепетированный концерт. И довелось его вести именно мне, как был я беда и выручка родного подразделения. По основному закону подлости в разгар украинской народной песни «Нема мого Тараса» вырубилось электричество, и, судя по всему, вырубилось капитально. Ну, я и начал читать стихи. Часа два читал. Ну, полтора. Вру, час. В полной темноте. Всю ведомую мне милитаристскую поэзию припомнил – Тихонов, Киплинг, Симонова полный цикл «С тобой и без тебя»… И ведь слушали любезные мои хохлы, мордва и дагестанцы! И не только они слушали – когда свет наконец-то дали, глава комиссии – генерал-лейтенант Смыго – слезами плакал! Расклевил я генерала! Видимо, напряг на воспоминалово, как сказали бы нынче…

Много мне из того впоследствии вышло пользы, только денег вот никто не давал. Что ж – всякий труд благослови оплата…

Маршрут пролегал по городским окраинам и промышленным зонам, и никаких существенных изменений здесь не наблюдалось.

Гостеприимная бабушка жила на Павлодарах. Район был мне совершенно незнакомый, заводской, сроду я там не бывал. Как-то так сложилось. И, к стыду своему, не знаю, откуда взялось само название – Павлодары.

По-моему, даже Панин и даже с кодлой не рисковал туда соваться. С чужаками тут разговор был короткий: «Сымай, сучня, аксессуары!» Жители Павлодаров делили своё время между вредными производствами, праздничными бесчинствами и тюремными заключениями, когда сын сменял на зоне отца, а внук – деда. Странный какой-то союз труда и криминала…

Молодая аудитория дружно покинула автобус на платформе «Студенческая», как я и предполагал. На прощание мне желали всяческих благ, уверяли, что «все там будем», а наглая брюнетка-запорожец ошеломительно и нежно поцеловала в губы, и оказался я вполне живой и адекватный в реакциях…

– Хош, – сказал водитель. – Спокойно обошлось, не как в тот раз… Спасибо, Достигай, ты настоящий дивона.

Я вспомнил, что «дивона» – это такой среднеазиатский фрик, дервиш, одержимый.

– А как было в тот раз? – спросил я, потому что нынче годилась мне любая информация.

– Тоже была старая, да, – сказал лысый водитель. – Тоже вот так же нагрубила молодёжи. Ну, её и это… оптимизировали. Девчонки, да! А бабушку на остановке встречали внуки – один с битой, другой с вот таким пчаком… Павлодарские же! Всех положили! Когда черти приехали, осталось им только пластиковые мешки таскать. Меня хозяин на премию наказал, да… А сам оружие не выдаёт на таком гнилом маршруте, шакал!

Я содрогнулся. Неужели правда?

– Помню, – подтвердила Арина Геннадьевна. – Помстили парнишечки за Аникееву Надю! Вот где правильное воспитание! Ровесница мне была, да не дожилось ей до Химэя… Пошли, что ли?

Киджана безмолвно последовал за нами. Я вопросительно глянул на лайбона – мол, не в тягость ли ему меня сопровождать?

Лайбон погрустнел.

– Коллега, – сказал он. – Некуда идти. В здешнем Доме Африки надо мной смеются даже презренные нилоты…

– С чего? – спросил я.

– Я потерял по дороге свой народ, – потупился Киджана. – Забыл номер поезда… Это большая история!

– Расскажешь, – я махнул рукой. – Я вот тоже, можно сказать, потерял свой народ…

Ну да, ну да. Вечно меня кто-нибудь спасает и телохранит. Пропал Панин – появился из сердца чёрной Африки Киджана. Свято место пусто не бывает. Не успела доярка сойти с трибуны, как на неё залез председатель колхоза…

– Идём, идём, – торопила бабушка. – Чтобы Достигшего по дороге соседи не перехватили…

Жило семейство моей благодетельницы в обычной трёхкомнатной хрущёвке на пятом этаже. Видимо, в этом доме держала шишку именно Арина Геннадьевна, коли без колебаний притащила двух здоровых чужих мужиков туда, где и без них-то было не повернуться. И никаким конфликтом поколений здесь не пахло…

– Это доча моя, Пана, – стала бабушка перечислять домочадцев, – это зять мой, Трегубов Борюшка, у него условно-досрочное, а вот и внучата, как-то: Викторушка, Эдик, Анжела, Кристина и младшенький Володенька… Дед! – внезапно взвизгнула она. – Дед Арефа! Выползай – я живого Достигая привела! Может, его хоть послушаешься!

Пана была крупная блондинка, не в мамашу, Борюшка тщедушен и очкаст, дети с привычными мне уже причёсками размещались в диапазоне от пятнадцати до трёх лет. Все Звонарёвы-Трегубовы почему-то были одеты в одинаковые, некогда чёрные футболки с рисунком, на котором Человек-Звезда в противогазе боролся с Человеком-Скунсом из голливудского фильма.

До нашего прихода семейство, видимо, смотрело телевизор – модель новая, мне незнакомая и не по обстановке дорогая: плоский экран занимал чуть не половину стены. На экране явно шли новости, и мне очень хотелось их послушать, но звук был приглушённый. Другую стену украшал древний плюшевый ковёр, сине-бежевый, с оленями у озера. Я таких ковров уже сто лет не видел… На третьей стене свисали с гвоздиков чвели, напоминая жетоны на заводской проходной. Над чвелями печальный взор бросал на нас Бодаэрмон-Тирза, под ним горела крошечная неоновая лампадка…

Звонарёвы-Трегубовы вскочили, словно к ним с ордером нагрянули, и дружно воскликнули: «Алала!»

– Что же вы, мама, не позвонили? – укоризненно сказал зять Борюшка. – Мы бы хоть убрались…

– Ага, чтобы на узле связи подслушали и Достигаюшку перехватили? – спросила старуха.

– Да кому мы нужны – подслушивать? – сказала дочь Пана и стала как-то очень уж пристально рассматривать кожаный передничек Киджаны.

– Кому надо – тому и нужны, – зловеще сказала бабушка. – На узле связи сегодня Лялька Фамусова дежурит из пятьдесят восьмой…

При упоминании Ляльки возмущённо загалдели даже молчавшие дотоле дети. Чаще всего звучало слово «сука». Но чем именно грозило это сучье дежурство, я так и не узнал.

Видимо, Достигшими здесь «угощали» общество – словно в салоне Анны Павловны Шерер: «Э бьен, мон принс…»

– Достигшего Лёня зовут, – объявила бабушка. – А чёренький у его этот… охранник…

Тут детей прорвало. Они бросились ко мне, словно к любимому дядюшке с подарками, чуть не задавили в объятиях, засыпали кучей вопросов на тему таинственного Химэя – как там да что там… Только малолетний Володенька вёл себя как нормальный пацан: принялся отбирать у Киджаны «взаправдашнее копьё».

– Правительство Израиля объявило, что в будущем году снова намерено делегировать свою квоту возврата палестинцам, – неожиданно объявил о себе телевизор. У кого из семейства был в руках пульт, я так и не разглядел. – Премьер-министр Израиля Шломо Поляков заявил, что неоплатный долг…

– Во придурки, – сказал старший мальчик. – А ещё говорят – евреи умные… Они типа Бриарея дожидаются!

– Выключи сейчас же! – воскликнула Арина Геннадьевна. – Тут живой Достигший, а ты со своим теликом…

Мальчик подчинился, но заканючил:

– Ага, сейчас «Дубуны клана Толо» будут…

– Вот тебе дядя Достигай и расскажет про клан Толо, – кивнула на меня бабушка. – Свидетельство – не адаптики московские…

Старшенький принял какую-то странную позу и выкрикнул:

– Толо никому не причиняют зла, но смерть и горе тем, кто помешает нам творить добро!

– Набегаешься ещё по тем дубунам… – печально сказал зять Борюшка. – Мама, вы бы усадили гостей! Я сейчас на стол накрою!

Кажется, день кончался. А ведь это ещё был не самый длинный день в году!