Текст книги "Удача"

Глава 3 Встреча с интересными людьми

Опять внутри своих стен. Вошел, плотно закрыв за собой дверь.

«Вот и я, – сказал встретившей его кошке. – С совсем скромными покупками».

Достал маленький пакетик сметаны, выдавил ее на пальцы и протянул к потянувшейся навстречу кошачьей мордочке. Сказал:

– А копейки в подворотне я все-таки подобрал. В реальности кровью заработанные копейки. Сметана, всяческая еда – это на входе, а на выходе говно и посредине эта драгоценная жизнь. Оказалось, бедность подталкивает на гнусные поступки, до них я бы не опустился, будучи богатым.

Кошка лизала пальцы теплым язычком.

Слышно, как внезапно прорвалась вода в унитазе, заклокотал гнусный микроводопад. Гадость сама по себе, наконец, ушла, рухнула в свою бездну. Мелкая удача.

Похлебал немного бульону из-под пельменей прямо из кастрюли, стоя у плиты, потом неподвижно сидел на диване прямо перед выключенным телевизором. Вроде бы заснул.

Очнулся из-за звонка телефона. За раскрытым окном стало совсем темно. Настойчиво звенел все еще живущий телефон, за который не платили полгода. Может, в АТС как-то забыли про него?

– Эдика позови! – Сразу же раздалось в трубке.

– Нету его. В магазин пошел, – раздраженно сказал Алик.

– Зачем в магазин? – Еще более недовольный голос непонятно кого.

– За водкой. Зачем еще в магазин ходят?

– Эдик же не пьет!

– Не знаю, сейчас пил хорошо, – ответил Алик.

– А ты кто такой?!

– Да так, в магазине познакомились…

Послышались продолжительные матерные проклятия и угрозы.

– Я сейчас приду! Приду! – Грозился кто-то.

– Давай приходи, – назидательно произнес Алик. – Только не пустой! Неси водки или денег.

Опять мат.

– Если пустой придешь, – тоже пригрозил Алик, – Мы тебя с лестницы в подъезде спустим. У меня жена, Фаинка, сто десять килограмм весит… Нет, говорит, что сто двадцать. Вдвоем спустим, вот так!..

Перебив новые матерные угрозы придти и расправиться, добавил:

– Приходи, только пустой не приходи, – Положил трубку.

Встал, приободренный внезапным скандалом с каким-то другом какого-то Эдика. За окном в темноте опять слышались удары ковровых выбивалок.

Алик, уперевшись в подоконник, высунулся наружу:

– Эй, Семечкин, не иссякают ковры у тебя? Пардон, не спросил твоего имени.

– Нет у меня имени, – донеслось из темноты. – Семечкин и все.

Алик помолчал, потом сказал:

– Меня сейчас тоже только Алик зовут, неожиданно короткое имя стало. А раньше Алексей Алексеевич звали. Ты теперь где, в нашем доме живешь?

– Вообще нигде, – раздалось из тьмы. Выбивалок не стало слышно, и Алик как-то догадался, что Семечкин опять грызет семечки. – До вчерашнего дня я проживал в психдиспансере, но тот стал переезжать в другое помещение, про меня вспомнили и решили выписать.

– Я так и понял, – произнес Алик. – Значит, списали на берег. Видел, что ты даже не полностью переоделся в партикулярное платье. Распашонка диспансеровская осталась.

– Долго жил в диспансере. Тридцать семь лет, – продолжал Семечкин.

«Тогда сколько тебе сейчас? – подумал Алик. – Еще и считать не умеешь!»

– Хотя на прощание главврач сказал, что я самый сумасшедший, и таких у них никогда не бывало, – говорил Семечкин.

– Слушай, сегодня добыл серебряную копейку, вот бы ее пропить, – сказал Алик. – Хотя бы в пивняке, думаю, что немного пива за нее нальют. Как говорят в «Дупле», выпьем пива, чтоб жизнь была красива. Все, слетаю вниз.

Семечкин стоял у подъезда, и вокруг него уже белела семечная шелуха. Сразу угадав мысли Алика, сказал:

– В этом мире я больше ничего не поедаю, ничем другим не питаюсь. Хватает энергии и от семян подсолнечника, достаточно, чтоб дать необходимую энергию организму.

– Ну и дешево, – сдержанно поддержал Алик. Все-таки обязан за спасение. – Пойдем, пока пивную еще не закрыли. Рядом она, в соседнем доме, официально называется «В дупель», но народ упростил название до «Дупла».

Странный приятель шел рядом.

– Ты местный или приехал откуда-то? По лицу будто бы не наш, на Будду похож, – спросил Алик без церемоний. С психом вроде можно.

– Нет, я совсем из другого мира.

«Да, рановато тебя выпустили из дурдома, поспешили», – подумал Алик. Сказал, ухмыльнувшись:

– С другой планеты что ли?

– Нет, я не с другой планеты и не из другого пространства, и даже не из другого времени. Для вас, человеков, это необъяснимо. Вы слишком мало знаете о существующем вокруг нас мире.

– Ну да, нам, земным дикарям не объяснишь! А сюда ты зачем, на экскурсию?

Семечкин заговорил что-то совсем странное:

– Перенесен в ваше пространство, в тело простого смертного существа в наказание за мое преступление перед другими обитателями моего мира. Моими земляками, по-вашему говоря. И даже почти родственниками.

– Интересно, – все еще ухмыляясь, произнес Алик. – Потом фотокарточки покажешь? Марсиане вы что ли?

– Нет. Почему-то все об этом спрашивают. Мы во всем другие. В мире, где я жил, есть все, а почти все несуществующее можно легко создать. По вашим, по земным представлениям почти из ничего. Нет, как здесь, проблемы потребления. Живущие там не потребляют, а просто живут.

– Евреи что ли?

– Я ничего не могу сказать о своем мире – любой ответ получается неточным. У нас другое пространство, другое время…

«Кажется, это называется комфортный бред», – подумал Алик.

Они давно говорили, задержавшись у дверей «Дупла». Наконец, Алик спохватился.

– Пойдем, поглядишь на настоящее пространство, – сказал он.

Первым стал спускаться вниз в подвал, открыл дверь в прокуренный зал.

Тут все было без изысков. Один угол занимала стойка, все остальное – деревянные столы со скамейками. Народу, как обнаружилось, немного, многие лица, точнее рожи, Алик здесь часто видел. Вечерние алкаши, постоянные завсегдатаи.

Тут при свете оказалось, что Семечкин, несмотря на сегодняшнюю жару, почему-то в зеленом свитере и в зеленых вельветовых туфлях. Он сел за стол, усыпанный табачным пеплом.

Алик, остановившись у стойки перед местной буфетчицей, женщиной почти средних лет, похожей на сильно упрощенную Софи Лорен, положил свою маленькую копеечку, искательно сказал:

– Сонь, налей мне с другом две кружки. Это серебро.

Буфетчица промолчала, с явным неудовольствием налила пива в два стакана с изрядным недоливом.

Напротив, за этим столом сидел алкоголик Ртов, сильно тощий, высохший от спирта, старик,. Вовсе без плеч, только узкое туловище и сверху большая голова. Сейчас летом – в зимней шапке со следом звездочки, с седым чубом, выпущенным по нормам какой-то древней моды. Перед ним стояло только блюдце с перцем и следами пальцев на нем.

– Вот, Ртов, представляю. Это Семечкин, человек без имени. Выгодно держаться за таких крепких друзей. Расправился с двумя нищенскими деятелями, есть тут такие, Димка и Митька.

– Ты к этому Димке не вяжись, – вмешался кто-то, сидящий за соседним столом. От него даже на расстоянии доносился запах чеснока, такой ядреный, будто им натирались полностью. – Димка – это дикий псих, любого уделает, я уже видел. Столько раз на зоне сидел, хоть и опущенным. С таким, если по правилам, в перчатках драться надо.

– Семечкин его вообще без рук непонятно как уделал. Сплошной Шаолинь. А сам Семечкин вообще издалека, почти с Марса.

За одним столом, уронив на него голову, спал совсем пьяный. Внезапно подскочил.

– Сто двадцать восьмой полк, – выкрикнул вдруг, – горно-пехотный, Закарпатской бригады!

И даже ударил по столу кулаком для убедительности, но на него никто не обратил внимания.

Алик выпил пиво залпом, одним длинным глотком. Семечкин только немного отпил, сейчас опять грыз семечки и бросал шелуху в свой стакан.

– Удивительно, ты, Семечкин, говорил, что в вашем мире все есть. Что за преступление ты тогда совершил, украл что-то? – Спросил Алик. Нелепый разговор. Только Алик с его неодолимым артистизмом мог так охотно влезать в чужой бредовый мир.

– Нет, не украл. Непомерно истратил общественную собственность.

– Растратчик значит? – Опять вмешался чесночный. – В нашем мире – это статья сто шестьдесят.

– У нас сложновато совершить преступление, сложновато, – продолжил Семечкин, – но я умудрился. Решил приспособить одну планету под личные нужды и кое-что перепутал. Изменял структурное состояние материалов на этой планете и случайно превратил ее в золотую. И саму планету и все на ней. Образовался единый золотой монолит. Огромный расход энергии на это бесполезное, бестолковое, никому не нужное золото. За такие дела меня отправили в физический мир на Землю на пятьсот лет. Вроде в ссылку.

«Как причудливы бывают изломы навязчивого состояния», – подумал Алик. Он сказал:

– Солидный срок, но и растратчик ты мощный. А золотая планета, конечно, летит в космосе. Вот повезет тому, кто на нее наткнется. И тут тебе, значит, не свезло – на Земле угодил в дурдом. Я думал, что только мне не везет.

Давно здесь живу, но ко многому не привык, – сказал Семечкин. – Забыл надеть утром штаны. Оказывается, здесь это не принято и наказывается заключением в психдиспансер.

Ртов сидел и что-то жевал, по-стариковски, передними зубами.

– С чертями я гулял, – внезапно заговорил он, – а вот марсиянец в первый раз появился за моим столом. Есть друг у меня, черт, часто вместе за бутылкой сидим.

Ртов вдруг ловко проткнул ползавшую по столу муху вилкой. Отправил ее в рот.

– Так черт делает, – пояснил он. – Такова у него привычка. Еще он выпрыгивает из окна.

– Улетает? – Спросил Алик.

– Зачем улетает! Выпрыгивает и тонет в земле, как будто в воде. Уважают меня черти, древнего пьяницу. Я та самая трактирная оторва, про меня Есенин писал.

Алик знал, что Ромен Ртов – старый цыган, давно отбившийся от своего табора. Слышал это от самого Ртова.

– Ты со мной в психдиспансере лечился, – вдруг сказал Семечкин. – Однопалатники с тобой.

«Ну вот, – подумал Алик, – теперь псих к людям стал приставать. Хорошо, что всего лишь к Ртову».

– И раньше мы встречались, давно, – продолжил Семечкин. – Ты уже долго живешь, больше ста лет – я тебе жизнь продлил. Потом ты известным певцом стал. Почти великим, но тебя в Магадан отправили.

– Не помню, – Отрицательно покачал головой Ртов. – Хотя нет, Магадан чуть припоминаю.

Помолчал и вдруг пропел с неожиданной силой и мощью:

– Восстал на пути Магадан, столица Колымского края. Будь проклята ты, Колыма, что прозвана черной планетою…

– С таким голосом тебе только в ресторане петь, – пробормотал Алик. – Да, тоже человек интересной судьбы.

– Значит, и главврача не помнишь? – Спросил Семечкин, глядя на Ртова. – Бонапарта Васильевича по кличке… Он, помню, всегда говорил: кто первый в психдиспансере халат надел, тот и главврач.

– Зачем жить такому старому, – произнес Ртов. – Давно умирать пора. Но я вот живу, терплю.

– Это что! Я проживаю гораздо дольше, – произнес Семечкин. – Наблюдаю, как на Земле мелькают люди. Быстро, как тени, и я посредине. У меня было много имен и прозвищ. Не столь давно, с пятнадцатого по восемнадцатый век я отбывал в Англии и ее колониях. Тогда меня звали Томас Правдивый, человек, который видит будущее. Удивлялись моему дару прорицателя и неумению лгать. Говорили, что таков мой обет: говорить людям только истину, даже печальную. Многие предполагали, что это обет, данный дьяволу. Иногда считали, что мир, откуда я – это королевство фей. А я будто какой-то волшебник и король этих самых фей. Хотя все совсем не так.

– Увы, ты плохо знаешь фольклор, – сказал Алик. – У фей – королевы, а ты на нее совсем не похож.

– Я подобное всегда отрицал, но мне не верили. А кличку Семечкин присвоил мне в диспансере один друг. Человек оригинального образа мысли, мудрец. Меня в дурдоме и Хоттабычем прозвали, делал я там всякие мелкие чудеса, чуть-чуть помогал. Но там этому вообще мало удивлялись, народ в этом месте такой – сосредоточенный в себе. И вообще, большинство людей не способны жить счастливо, сколько благ им не выдавай.

В углу сидело несколько алкашей. Они все внимательно наблюдали за Семечкиным и Аликом и хрипло посмеивались.

– А ты что, блага выдаешь? – Донеслось оттуда. – Мелкие – это какие? Воду в вино превращать можешь?

– Лучше в водку! – Послышалось там же. Опять засмеялись.

Открылась дверь. В пивной появился многим здесь знакомый по имени Валентин, самый заядлый завсегдатай. Человек с незначительным лицом и таким же туловищем. С недоумением глядел на неизменных собутыльников и сотрапезников, непривычно оживленных сейчас.

Кто-то из местных приколистов уже нес ему стакан воды.

– Привет, Валентин, у нас сегодня расколбас. Укатайка! – Опять из угла. – Здесь не то Хоттабыч, не то Дед Мороз. Фокусы показывает.

– Похоже, из цирка клоун или фокусник сбежал.

Валентин выпил воду, совсем естественно скривился, понюхал рукав, припал к нему носом. Все загоготали. Странно, раньше за Валентином ни юмора, ни подобного артистизма не наблюдалось.

Семечкин оставался равнодушным к уколам грубого кабацкого юмора, говоря по-местному доебкам. Также равнодушно бросал шелуху в стакан с недопитым пивом.

– Как смешны физиологические желания сапиенсов, вас, голых обезьян, – произнес, наконец. – Так ограничен круг этих желаний, всегда удивлялся этому.

– У меня несмешное желание, – громко сказал кто-то. – Я золотых зубов хочу.

Другой голос:

– А я кожаные подтяжки для штанов. В кино такие видел!

И Алик включился в общий хор. Произнес:

– Семечкин, а сможешь превратить его в соленый огурец? – Показал на кактус в горшке, стоящий на подоконнике.

– Передам твою просьбу моим землякам. Огурец из кактуса – они, пожалуй, смогут сделать, – задумчиво сказал Семечкин с абсолютной серьезностью психа. – Но соленый – это сложновато. Вряд ли. Лучше сам соли.

– А я делю всех людей на красивых и некрасивых, – заговорила буфетчица. До сего мига она никогда в беседы пьяных не вступала.

– Понятно, значит, желаешь окончательной красоткой стать, – ухмыляясь, произнес пахнущий чесноком.

– И чтоб кругом все стало красиво, даже чтоб на работу среди цветов идти, среди роз каких-нибудь, – добавила буфетчица. – После этого не скучно в этом подвале стоять.

– А я бы хотел опять стать молодым. Молодым и тонкошеим, – произнес Алик. – Все думаю, много я всякого позорного в жизни совершил, и хочется, чтоб все, кто это видел и помнит, постепенно вымерли. А я один остался, беспорочный. Начну жить снова, на этот раз безупречно.

«И кому я это рассказываю? – Подумал он. – Вольноотпущенному психу и пивным дурачкам».

– Это легко исполнить, – серьезно кивнул Семечкин. – Подобные желания я здесь на Земле часто исполнял. Все молодости просят, почти у каждого это первое желание. Лет ста тебе хватит?

– Сойдет, – небрежно махнул рукой Алик.

– Совсем чайники протекают у чуваков, – громко проворчал кто-то.

– Сегодня пиво молодильное – все помолодеем, – сказал кто-то и сам загоготал над своей нехитрой шуткой.

Наконец, стало поздно, всех из «Дупла» выгнали.

Оказалось, снаружи совсем темно.

– Вот выздоровел от сумасшествия, откинулся из диспансера, – говорил Семечкин, – и смотрю, как кругом все изменилось. И не изменилось одновременно, люди такие же, хотят того же.

– Вот в «Дупле» все про свои желания говорили, а я, знаешь, чего в жизни хочу больше всего, – Алик продолжил свой разговор. – Хотел бы, чтоб передо мной возникал внезапный припадок стыда у каждого мошенника, чтоб ни один гад меня обмануть не смог. Такой необыкновенный дикий стыд, чтоб каждый, кто меня кинуть вздумал, корчился от мук, как от эпилепсии.

– Это невозможно, – произнес Семечкин. – В головы к вам, местным аборигенам, мы лазить не умеем. Не волшебники мы.

Разговор стал окончательно нелепым.

– Ну ладно, – сказал Алик и протянул в темноте руку. – Ты заходи ко мне. Дверь у меня не закрыта, можно сказать, приперта рогатиной.

Глава 4 Потому что у нас каждый молод сейчас!

Просыпаясь, он понимал, что рано, но спать не хотелось. Неясно почему Алик этим ранним утром ощущал необычную бодрость. Хорошее настроение, почти радость, непонятно от чего.

Слышно, как в кухне по столу ходит кошка. Уронила чайную ложку.

– Примета, – сказал Алик кошке. Бодрым голосом, показавшимся странным ему самому. – Только сюда никто не придет, разве только судебная исполнительница и выгонит меня в никуда. Живое существо, которое заполняет эту жилплощадь и не платит квартплату, должно вскоре исчезнуть. Надеюсь, что потом с тобой ничего не случится.

Вспомнил про остатки чая. Драгоценный черный порошок, маленькая радость. Эта мысль окончательно разбудила.

Алик сел на диване, почему-то перестали болеть нос и разбитые губы. Оказывается, бодро шли старые настенные часы, в деревянном корпусе качался маятник.

Непонятно, но Алик в последний раз видел это еще в детстве. Часы сломались давно, вдобавок, их латунно-медную сердцевину он сдал в качестве цветного лома. Может, он еще спит и это сон?

Алик встал и даже произвел несколько гимнастических упражнений, несколько раз по-боксерски ударил в пустоту. Отправился в гальюн.

Стоя перед унитазом, случайно посмотрел в маленькое зеркало над раковиной и окончательно замер. Так, что внезапно иссякла струя. Из этого зеркала на него смотрело молодое, безупречно правильное лицо. И при всем это он!

Где же прежнее, куда делось?! Усы, для того, чтобы придать ему, лицу, хотя бы оригинальность и прочие попытки скрыть недостатки внешности. Обритая по последней моде голова, чтобы уничтожить лысину, поставленные в финансово благополучные времена зубы. Где?

Щупая лицо, вышел в комнату. И тело другое, твердое, с явными, выпуклыми, как у культуриста, мышцами. Совсем безволосое, гладкое, непривычное. Кажется, он стал выше ростом – сейчас поднял руку и достал потолок. Все нелепо, будто, действительно, во сне.

Поставил на стол небольшое дамское зеркало. Вертелся перед ним, пытался рассмотреть куски себя. Нос теперь античный, глаза его, прежние, смотрят настороженно.

Такой облик Алик себе бы не выбрал, но ничего, окружающим понравится.

Волосы густые, волнистые, как на статуе античного бога. И все равно видно, что это он! Необычно, будто в детстве в новой одежде. Попытался надеть рубаху, та затрещала в плечах, однако висела на животе. Оказывается, в прошлом у него появлялся живот. Мощные руки (У него мощные руки!) торчали из узких и коротеньких рукавов.

Запищала подошедшая кошка, опять чего-то требовала. Она ничему не удивлялась.

– Помолодел. Вот это шутка дня! – сказал ей Алик.

Странное ощущение. Он вдруг понял, что это чувство победителя, ощущение полной победы. До сих пор его не приходилось испытывать ни разу. Триумф. Это слово он не произносил ни разу, даже мысленно. Да еще по отношению к себе.

Из окна веяло теплым ветром. Конечно, оказалось, что Семечкин во дворе, развешивает белье.

Рядом с ним кто-то, стоящий спиной. Он оживленно что-то говорил, вот повернулся и, приветствуя, помахал Алику рукой. Ослепительно блеснул новенькими золотыми зубами. Это же вчерашний алкаш из «Дупла».

«Нет, это не сон».

Вышел из квартиры и, не закрыв за собой дверь, стал быстро спускаться. Оказывается, он так давно знал о том, что делать после того как помолодеет. Все давно продумано, подробно и не один раз: что предпринять и куда сразу пойти. Прежде всего, быстрее в самый ближайший одежный магазин. Вон в тот, на углу, наспех одеться там, выбросить прежние стариковские тряпки, а потом, не спеша, вниз по улице, в хороший и большой торговый центр. Там настоящая правильная и хорошая одежда. Дальше дела сложные, долгие. Опять в университет, там аспирантура и потом долгая и замечательная жизнь. Общий срок жизни выйдет далеко за сто лет. Впрочем, ведь нет денег. Или уже есть?

Выходя из дверей подъезда, сразу крикнул:

– Эй, Семечкин, гляди я какой!

Семечкин выплюнул семечную шелуху и сказал равнодушно:

– Жизнь у вас, сапиенсов, столь нелепо зависит от качества внешней оболочки.

– И так внезапно! Сверхнеожиданная неожиданность. Величайшая в жизни! Как говорится, тебе большое-большое мерси. В моем прежнем теле было совсем неприлично находиться.

Впрочем, Алик вспомнил, что хвалить Семечкина бессмысленно. Тот к подобному оставался равнодушен.

– Эх, торжествовать надо было не вчера, а сегодня. Такого выдающегося повода в жизни больше не появится. Жаль, что у меня серебра больше для «Дупла» нет. И других хороших металлов тоже, и даже бумажек с нарисованными цифрами.

– Эти ваши деньги повсюду валяются, – сказал Семечкин. – В земле, на земле, как мусор.

– А я этот мусор собирал. Только не очень удачно.

– Неужели ты не замечаешь? Земля напичкана деньгами и золотом, как колбаса жиром.

– А на ней живут люди и околевают с голоду.

– Если бы ты мог видеть. Вон там лежит, сплющенная автомобильным колесом, сережка, а вон там, возле соседнего дома, обручальное кольцо. Или прямо тут под асфальтом круглая серебряная табакерка со сгнившими остатками кокаина. У ближайшей помойки стоит выброшенный диван. В нем с двух сторон двумя людьми заначки были сделаны. Правда, с одной стороны деньги устаревшие, советские. А современных сто шестьдесят девять тысяч рублей.

– На семечки тебе хватит. Ну что же, давай освежуем диван и в «Дупло», торжествовать. Какой-нибудь ножик нужен, сейчас сбегаю домой.

– Не надо, – сказал Семечкин. – Держи.

Случилось невероятное. Алика что-то развернуло, обнаружилось, что его руки теперь вытянуты, и на ладонях лежит большой кинжал. Сразу понятно, что необыкновенно дорогой, длинный, тяжелый, в золоте и с узорами. Глядя на него, Алик вдруг понял, что теперь в жизни все изменилось.