Текст книги "Удача"

Глава 5 Сокровища под ногами

– Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? – Спросил Алик, когда они подходили к «Дуплу». Ни денег и ни золота. Как у всякого бывшего предпринимателя, у меня накопилось недоверие к людям, большие запасы недоверия. Кажется, уже говорил: сильно хочется физически покарать гадов, псевдодрузей, обманувших и обворовавших меня. Достоинство корчит меня, достоинство, муки обманутого.

– И нищим тоже мстить собрался?

– Да нет, – подумав, ответил Алик. – Они, в принципе, в своем праве. Погорячились, неправильно поняли. Надо им угощения поставить, удивить шампанским или коньяком. Я только предательства не прощаю. Есть ублюдки, предавшие меня в самую тяжелую минуту. Давившие мне на макушку, когда я тонул. Неизвестно только, где они сейчас.

– На это не рассчитывай, – прямо сказал Семечкин. – Мы в дела местных аборигенов не влезаем и ничего в них не понимаем. Вы, человечки, всегда путаете физические тела и разные процессы. Лучше проси что-нибудь материальное, понятное мне и моим землякам. Собственную статую из платины, автомобиль «Москвич».

– А зачем вы нам, людям, помогаете? – Алик остановился, разглядывая, появившиеся возле «Дупла», кусты роз, уже засыхающие, нелепо торчащие прямо из асфальта.

– Можно сказать, по привычке и врожденному менталитету, – сказал Семечкин. – Вообще-то, таковы обычаи в нашем мире. Выполнение любого желания обитателя нашего мира – это закон для нашего общества. Все всегда получают, что желают. На этом я и погорел. Получил гораздо больше, чем хотел.

Эти слова Семечкин сказал, уже спускаясь по лестнице в «Дупло». Алик шел за ним. Семечкин все твердил, все обсуждал прежнюю тему:

– Мы не можем научить тебя петь и играть на гавайской гитаре.

– Мне не надо на гавайской.

– И английскому языку и латыни не можем, – не слушая его, продолжал Семечкин. – И идишу. И умению разбираться в классической философии, танцевать танго и ткать ковры. И заявки по осчастливливанию народов не выполняем. Бывали подобные. А один перец как-то попросил оживить ему мраморную статую. Пробовали, но не сумели, живых людей и прочих зверьков теперь не создаем.

– Я, вроде, слышал про это происшествие со статуей. Наверное, читал в прессе, – пробормотал Алик. Странно, но сейчас приходилось верить Семечкину.

Обнаружилось, что внутри «Дупла» пусто, ни одного посетителя, а за стойкой – незнакомая буфетчица, мордастая и румяная девка.

Она неохотно объяснила, что Сонька вдруг помолодела, похорошела и резко уволилась. Говорит, что собирается поступать в Институт киноискусства на артистку.

– У нас тоже праздник, – произнес Алик. Он достал только что добытую пачку денег, бережно запаянную прежним хозяином в целлофан. Небрежно похлопал ей по стойке. – Достань чего-нибудь из лучшего здесь! Из напитков самое подходящее в этот момент – пожалуй, шампанское. Лучшего и самого дорогого сорта!

– Самое лучшее, оно же самое единственное – «Советское полусухое», – ответила новая буфетчица.

– Зато, наверное, выдержанное. Местным алкашам оно неинтересно и простояло на полке должно быть лет двадцать. Шампанское в пыли подавай, как принято по этикету в лучших домах.

– У нас нигде пыли нет, – недовольно произнесла буфетчица.

На подоконнике по-прежнему стоял горшок. В нем теперь рос огурец, покрытый мягкими колючками, рудиментами былого кактуса. Телевизор, висящий под потолком, работал, но звук выключили. Показывали мумию Алешеньки из Кыштыма.

Алик и Семечкин остались стоять у стойки.

– Слушай, а ковер во дворе ты чей выбивал? Чужой? – Спросил Алик.

– Ну да. Рядом лежали выбивалки, и я решил произвести опыт. Этот ковер давно там висит, может, забыл кто. Потом твои соседи белье попросили повесить.

– А где живешь?

– Живу в кассах заброшенного стадиона. Есть такие, заколоченные. На столах сплю.

– Так давай переезжай жить ко мне. Ты же спаситель от злых сил, злобных нищих и вообще от всего. У меня недавно сосед умер, старик. Я на помойку его вещи выбрасывал и часть груза не донес, оставил себе. Телевизор «Рекорд», холодильник «Мир», даже приставку «Денди». И пианино «Красный Октябрь» к себе перекатил. А еще у меня есть ванна, газовая плита. Зимой батареи отопления греются. И теперь почти сто шестьдесят девять тыщ денег.

Семечкин согласно кивнул.

– Давай. Хотя я хотел до конца ссылки впасть в спячку в пещерах возле Одессы или в Пакистане.

Торжественно хлопнула бутылка, непонятно куда улетела пробка.

– Я не сомневался, что удача придет, что поднимусь я, оттолкнусь ногами от дна, – торжественно начал Алик, подняв бокал. – Давай за нас, за доблестное сословие собирателей копеек! – Выпив, добавил: – Как ловко у тебя, Семечкин, получилось с диваном. Я, как профессиональный собиратель утерянных денежных средств, оценил. А есть еще такие же волшебные диваны?

Семечкин не обращал внимания на свой бокал, безучастно смотрел на стену перед собой. Веселья с ним не получалось. Потом равнодушно сказал:

– Если хочешь, можем выдать тебе новые способности. Ты сможешь особым образом ощущать присутствие неких металлов. Появится что-то вроде дополнительного органа чувств.

– Давай, – мгновенно согласился Алик. – Даруй дар суперсобирателя. Чтоб подобно гному, видеть тайны земли: золото, можно серебро, медь, ну, еще цинк и все, пожалуй. Я скромный.

– Выпил еще бокал, взял тяжелую бутылку шампанского и сунул ее под мышку.

– Уже готово с моими способностями? Пойдем, поглядим.

За дверями «Дупла» Алику сначала показалось, что все вокруг усыпано битым стеклом, необыкновенно блестящим. Потом он понял, что видит сквозь землю, будто сквозь лед на озере. Предметы, разные, непонятно как оказавшиеся в глубине земли, блестели под ногами, как пятна света, разного цвета и величины.

– Культурный слой, – Алик глотнул шампанского из бутылки. – Как много денег, оказывается, повсюду валяется. Эх, знать бы об этом раньше в период нищеты.

– Нищета – порок-с, так говорил Достоевский, – сказал Семечкин. – Слегка был знаком, вместе на каторге отбывали.

Семечкину опять приходилось верить. Алик поставил бутылку на кирпичную глыбу, вечную, вросшую в землю двора, ее Алик помнил всегда. В глубине кирпича мерцало золото, уже знакомое Алику пятно света.

– Монета там что ли? – пытался понять Алик.

Золотой червонец с каким-то Николаем, – сказал Семечкин. – Раньше здесь стоял угол фундамента. Дореволюционный хозяин замуровал на счастье в 1913 году, когда начал строить доходный дом. Говорил, что это самое твердое основание для будущего процветания.

– У меня жилье скромнее, – произнес Алик. – Пойдем, познакомишься. Думал, что скоро выгонят меня из моего угла, все ждал исполнителей. – На ходу допил шампанское и отбросил бутылку. – Но теперь их есть чем успокоить. А я уже сам начинаю предметы различать. Вон глубоко золотой перстень блестит, сплющенный такой, а там, вроде, остатки древнего кошелька с билоновыми монетами.

Остановившись у двери своего подъезда, Алик добавил:

– Мы с кошкой проживаем очень скромно. Даже тараканы у меня отчаялись от голодомора, эмигрировали. Впрочем, говорят, что они повсюду исчезли.

– Вы, человеки, странный вид безволосых обезьян, так плохо относитесь к другим живым существам на своей Земле, – произнес Семечкин. – А мы создали тараканам другой светлый мир. Избавили от вас. Сложный тяжелый вы народ. Лучше бы мне воплотиться на земле носорогом или бобром.

И опять этому приходилось верить.

Часть вторая Богатство

Глава 6 Под денежным дождем

– Я на этой Земле и муравьем побывал, и дикой пчелой, – рассказывал Семечкин.

Он сидел на кухне на подоконнике и, конечно, грыз семечки. Сплевывал шелуху за окно. Прохожие во дворе иногда останавливались и с удивлением глядели вверх. Неподвижное, не меняющееся при разговоре лицо – такой странный знакомый.

– Немалое наказание – жить в человеческом туловище. Надоело. Руки эти и особенно ноги не люблю. Переступаешь ими, переступаешь. Тюк! Тюк! Еле ковыляешь. Лучше бы муравьем остаться. Напрасно усмехаешься, – сказал он Алику. – Муравьи – существа, нисколько не примитивнее вас. А я теперь маюсь среди вас, существ из мяса и жира, закутанных в тряпки.

Алик сидел напротив, на мешке с мелочью. Из другой комнаты доносился звон, там шел некий локальный денежный дождь. Монеты сами по себе теперь влетали в квартиру, кружились тут, как мухи, и падали оземь.

Видно, как влетело древнее монисто с большими серебряными монетами, повисло над белым роялем «Steinway s sons». Тот сам по себе негромко играл какую-то незнакомую мелодию, вроде бы придуманную им самим. Монисто, наконец, с грохотом рухнуло на него. Рояль умолк, потом заиграл опять.

– Я просил, чтобы монеты не появлялись из могил, – сказал Алик Семечкину. – Надеюсь, что твои земляки об этом помнят?

– Наверное, – как обычно равнодушно ответил Семечкин.

Алик подобрал и рассеянно разглядывал древнюю античную монету, маленькую, еще теплую от непонятно каких физических процессов:

– Ушла нищета, навсегда, оглядываясь и бессильно грозя кулаком. Просил еще, чтоб появился знаменитый перстень Элизабет Тейлор, тот, что она потеряла на пляже в Калифорнии, но он все не летит и не летит. Бывали времена, и у меня было много денег, – добавил он. – Тогда я тоже мог считаться немного всемогущим. И так скажу, люди зря ожидают от денег больше, чем те могут дать. Много наслаждения посредством денег не урвешь. Изумительного удовольствия от жратвы и выпивки не испытаешь, я пробовал. С бабами почти тоже самое. К тому же потом сомневаешься – неизвестно, кто кого использовал. Вроде бы баба тебя.

Заложив за спину руки, Алик пошел, увязая ногами в монетах, как в снегу. В другой комнате денежный дождь моросил гуще. На голову падали теплые монеты.

Повсюду, наполовину погрузившись в металлические деньги, теперь стояли гигантские свиньи-копилки. Их оригинал Алик увидел и купил в комиссионном магазине, усилиями земляков Семечкина изготовили их гигантские копии.

Монеты кружились над ними, как пчелы над ульями, ползали по ним, потом залезали внутрь, в щели.

Аквариум тоже наполовину заполнила мелочь. Сейчас в него, распугав дорогих рыбок, арован и мятных ангелов, рухнул серебряный брусок. Похоже, древняя денежная единица времен Новгородской республики.

На стене по-прежнему бодро шли фамильные часы. Пустые, лишенные механического нутра, тикали непонятно чем.

За окном вдруг послышался визг. Ах да, вчера он просил у Семечкина с его неземными друзьями, чтобы у всех прохожих на улице секунд на десять лица вдруг стали синими. Для смеху.

Сейчас доносились крики, почему-то только женские. В окно Алик видел, как по двору стремительно пробегает какая-то баба с большой сумкой, закрывая лицо рукавом. Навстречу ей метнулась собака. Гавкнула и внятно сказала: «Дай колбасы!» – Баба шарахнулась в сторону и завизжала.

– И чего визжать? – пробормотал Алик. – О чем еще может говорить собака?

Сел, а потом лег на свой старый диван, тот ушел вниз, провалился под его тяжестью. Кошка обрадовалась и сразу запрыгнула на грудь, ощутимо придавив.

– Люблю кошек, – заговорил Алик. – А людей не люблю тоже. Противный народец.

Кошку сделали огромной, величиной с рысь. Алик специально со злым умыслом надел на не бархатный ошейник с самыми огромными драгоценными камнями. Пусть какая-нибудь жадная сволочь попробует этот ошейник снять.

Оказалось, кошка гордится своей новой внешностью, гордо ходит по двору, задрав хвост. Коты разбегались, боялись ее, люди тоже. Только бесстрашные нищие не обращали на нее внимания.

– Эх, как хорошо, как бодро чувствуешь себя после избавления от старости. Будто тебе опять десять лет, – продолжил Алик. – Тяжеловато только от одного – сильно хочется кого-то ударить. Еле держусь, терплю. Я теперь горяч и даже жгуч. Шел по улице вчера, утром, по своим надобностям. Воскресенье, машин на улице мало, тихо. Только потом слышу, где-то сигналят, двигатель ревет изо всех сил, кто-то мчится, вроде, в мою сторону. Потом показался красный «Пассат». Несутся мимо, окно открыто, оттуда торчит рука с поднятым пальцем. Я теперь ощущаю чувства других людей, дистанционно – дар твоих земляков, Семечкин. Сразу почувствовал чью-то ненависть, переполняющую кого-то полностью, с верхом. И ко мне тоже, стоящему у дороги и удивленно глазеющему. Потом шел и слышал, как в окрестных дворах носится это авто, бешено завывает мотором на предельной мощности. Потом все утихло, только показалось, что где-то женщина завизжала. Так! Свернул на нашу улицу, вижу на остановке рядом с памятником Мавроди этот «Пассат» стоит. Дверцы у него распахнуты, рядом какой-то овцевод, маленький и борода у него узкая, как лента. Ухмыляется, картинно оперся на крышу авто. Тут же на остановке – какая-то девка, блондинка, высокая, симпатичная. Еще один овцевод в машине сидит, только ноги высунул в красных тапочках и на асфальт поставил. Схватил у девки сумку и тянет к себе. Оказывается, бывают сумки на стальной цепочке, прочной такой. Девка что-то говорит, умоляюще, а из машины спрашивают высокомерно: «Ты чего такая дерзкая?» – Я прибавляю шаг. – Овцевод продолжает: «Или сумку давай или садись к нам в машину, быстрее». – Второй, с бородой добавил: «Или и то, и другое». – Овцеводам это показалось смешным, вызвало дикий припадок истерического такого смеха. Подхожу. На остановке в будке двое. Подросток лет шестнадцати в углу и баба под шестьдесят лет. Тоже с сумкой, большой, хозяйственной, прижимает ее к себе. Спрашиваю у нее: «Это что за трюк? Похищение невесты? Ах да, понял, вторую серию „Кавказской пленницы“ снимают. А вы кто, массовка?» – Старуха с ужасом глядит на меня. Конечно, Семечкин, благодаря влиянию на тебя и на твоих друзей, я обладаю полной неуязвимостью. Но, при таких возможностях, мне надо вести себя достойно. Можно, конечно, сразу пассатовладельцев на крюки и в печь, но такое для меня неблагородно. Другое дело защита! Тот, в тапочках перестал сумку тянуть, высунул голову. Смотрят эти двое и молчат. Ах да, ведь я теперь внушительная фигура. Говорю: «Мне кажется, неинтересное кино получается, пошловато выходит. А может, это не съемки? Какое озарение! Все понятно. Это подлинные маньяки, посмотрите на эти рожи! Глядите внимательно, пока есть возможность. Потом таких только по телевизору увидишь». – Слышу: «Кто, я маньяк»? – Пассатовладелец выбрался из машины, наклонился. Растопырил руки, двинулся вперед. Можно не обладать даром читать мысли, и так ясно, что ублюдок хочет по-борцовски кинуться, схватить меня за ноги и повалить. Как это хорошо, когда можно не бояться. Какое блаженство! Эти двое еще не понимают, что с ними сейчас произойдет. Владелец красных тапочек бросился навстречу, а я его встречным, с таким облегчением. Да на! Семечкин, ты гляди, гляди как!.. Первый удар получился в переносицу. Потом изо всех сил, с разворотом, в висок. От всей души! Тот лежит на асфальте, корчится как червяк. Эти смертные против меня, бессмертного полубога! А тут второй из-за машины с битой. Оказывается, он биту в багажнике искал. Идиот! Тут совсем легко. Пока этот баран замахивается, у меня масса времени. Секунд пять – шесть. Сначала его ногой в бок, по-футбольному, будто пенальти пробил, а потом любимый удар, резко вверх, под подбородок. Так, чтобы голова мудака сразу вдавилась в шейные позвонки. Даже почувствовал на мгновение кулаком его небритую морду. Гляди! Вот так, подобным образом. И амортизация кулака при этом небольшая. Овцевод ударился спиной о машину, та аж пошатнулась. Разозлился я, говно внутри вскипело. Взялся за машину и перевернул ее, со страшным грохотом. Внутри кто-то заверещал, обнаружилось, там еще один утырок присутствовал. Спасенная с сумкой вцепилась в меня и плачет. – «Странный народ эти спасаемые от чурок, – говорю. – Вон автобус подошел. Садись и езжай». – Вот так, Семечкин! Благородный поединок за бабу. Задета дамы честь! Так это освежает! Так на душе легко стало. Никогда подобного не ощущал, сильно понравилось побеждать. Победа – это кайф! Надо обязательно боксом заняться.

– Ты не понимаешь, что такое настоящая победа, – произнес Семечкин. – В битве, в творчестве, во всем. Вспоминаю, как танцевала Кармен Негро, в Уругвае, в Монтевидео сто пятьдесят лет назад. Многие в зале плакали – это была победа! Сейчас никто на свете не помнит эту Негро, только я один.

– Подсел я на подвиги. Хожу по улицам, хочу еще раз найти и обидеть папуасов, которые девок ловят или хотя бы просто рядовых бандитов. Вдруг повезет. Но нет, не встречаются. Такие стали редким видом, вымирающим, пугливым. Жаль, что ты и твои земляки не хотите мне помочь найти и покарать бывших друзей. Это самая, самая моя мечта. Злоба душит, каждый вечер заснуть не могу, вместо вечерней молитвы думаю, как бы уделать подлецов. Но ничего, теперь я сам их разыщу, явились силы и возможности.

Лежащий на диване Алик гладил громко рычащую от радости кошку по мощной мускулистой спине. Закрыл глаза. Сыпались и звенели монеты. Такое ощущение, что все равно это не настоящее, все сон. Падали на рояль, в аквариум, на, стоящие у стены, латы рыцаря с большим мечом, золотую статую Алика, очень похожую. Ее поставили у входной двери и велели протягивать руку всем, кто симпатичен Алику, но таковые здесь не появлялись. Протягивала было Семечкину, но тот не обращал на нее внимания.

– Все засрало деньгами, – сказал Алик. – Такой бардак даже меня стал напрягать. Боюсь, что скоро полы не выдержат, и провалимся мы к соседям внизу, к их великому удивлению. Может, домработника нанять? Или рыцаря по хозяйству напряжем? Хотя опасаюсь, что он громко топать станет, все переломает и аквариум, наконец, разобьет.

Рыцарь со скрежетом повернул голову и посмотрел на Алика черными дырками на забрале.

– Есть у меня идея, – произнес Семечкин. – Можно привлечь существо, которое принадлежит и материальному и нематериальному миру. Но посуду мыть и веником махать может. И ничего не разобьет, в связи со своей невесомостью.

– Типа призрака?

– По-вашему, по-варварски можно и так сказать.

Глава 7 Лишние люди

Жизнь стала неестественно благополучной. И здоровье идеальным, что даже казалось непривычным. И высыпался сейчас Алик быстро, за два, за три часа. Потом лежал, слушал, ждал начала утра. Единственное неудобство.

Конечно, приходили мысли. Заботы, заботы. Теперь появлялись новые. В этой жизни возникло много дел, иногда каких-то странных.

Сами по себе возникли, стали появляться скупщики мелочи. Сначала Алик отпускал ее на вес, потом просто ведрами, не разбирая номинала, ассорти. Часто с запасом, насыпал каждое ведро с горкой и давал сверху одну-другую горсть монет. Жалел скупщиков, таких же собирателей копеек, как он в недавнем прошлом.

Недавно Алик, одну за другой купил соседские квартиры, в том числе на верхнем этаже. Отдал большущие деньги, хотя многие соседи протестовали, пытались отказаться, недовольные вмешательством в их жизнь и вообще недовольные Аликом и его внезапным обогащением, таким, по их мнению, несправедливым. Но Алик теперь мог влезть в любую голову, прочитать чужие мысли и не стеснялся делать это. Чтоб избавиться от соседей, пришлось осуществить их самые причудливые мечты и пожелания. С максимальной щедростью.

К одному древнему пенсионеру, отставному полковнику-маразматику, он пришел в образе Сталина. Взмахнув трубкой, сказал, вскочившему и замеревшему от счастья, старику:

– Есть мнение – квартиру продавай! Я долго думал и так решил, – Ткнул трубкой в грудь старого дурака.

Решил сделать отдельную комнату для кошки, некий заповедник для нее, а в самой большой квартире замыслил каминный зал. Он всегда мечтал о камине. И дымохода при его могуществе теперь не нужно. При современных возможностях дым станет уходить в никуда.

«Налаживается жизнь, налаживается».

Жилище Алика усложнилось, увеличилось и стало выше. В потолке теперь появилась дыра. Там наверху – новая квартира, в ней мелочь, навалом и в мешках, и даже чугунных казанах, как в сказке про Али-бабу.

Сверху тоже падали деньги. В темноте капали, журчали и звенели монеты. Иногда негромко, будто задумавшись, звучал рояль. Непонятный живой и полуживой мир вокруг.

Где-то беззвучно двигалась темная тень с яркими огоньками-глазами. Призрак-домработник. Слышно, как полилась на кухне вода – моет посуду.

Возле камина, на ковре рядом с кошкой спал Семечкин. Во сне он стонал и вскрикивал. Странно, что может беспокоить его, всегда равнодушного к окружающему миру. Кошка резко поднимала голову, напряженно слушала.

Гулко лопнула гигантская свинья-копилка. Монеты и фарфоровые осколки со звоном разлетелись по комнате. А вот взорвалась еще одна. Слетевшиеся монеты переполнили их, и свиньи подобного уже не выдержали.

Теперь Алик видел и слышал все, всегда и везде. Сейчас ночью во дворе дома появились двое. Представители одного из кавказских народов, раздавались голоса с неприятным акцентом.

– Кажется, здесь он живет. Вон открытое окно. Видишь?

– Здесь все окна открыты. Слушай, я вчера на своей «Инфинити» ехал, смотрю: какой-то старик прямо посреди дороги стоит. Я из окна руку высунул, кулак сжал и на ходу, на скорости – в рожу русскому деду. Тот улетел непонятно куда.

Врал. Алик даже знал, что второй кавказец тоже понимает, что врет. И никакого «Инфинити» нет. Потом голоса умолкли, и Алик понял, что опять заснул.

Разбудили, конечно, нищие, новые друзья. Каждое утро они подходили к окну и орали, требовали выпивки. Времени суток они не замечали, начинали ор часов в четыре, пять или вообще в любое время ночи.

Алик с закрытыми глазами подходил к окну и швырял в темноту горсть другую мелочи. Иногда метал бутылку со спиртом. Бывало, что она не разбивалась. Что нищие! Помимо них вокруг все гуще крутились личности, желающие примазаться к удаче Алика, услышавшие звон мелочи, осыпавшейся на его голову.

Призрак неожиданно подал великолепный завтрак. Потом прекрасный кофе – подобного Алику не приходилось пробовать никогда. И все в изысканной серебряной посуде. Она давно валялась на полу под ногами, и вот на нее обратили внимание.

Откуда-то взялись хрустальные кубки. Сейчас призрак наливал в них что-то непонятное, коричневое. Струя появлялась из ничего, из пустоты, точно попадала в посуду, пенилась.

Посуда висела в воздухе, и сам Алик сидел в нем, будто в невидимом кресле. Сверху падала неизбежная шелуха – Семечкин вовсе сидел на потолке, вниз головой. Она густо покрывала новейший ковер со сверхвысоким ворсом на полу кухни.

Алик поднял бокал, как оказалось, с квасом. Произнес:

– Хочу поднять и принять этот пенистый напиток за холостяков. Холостяки часто ведут странный образ жизни. Например, принимают ванну утром, вместо заурядного мытья, или ложатся спать утром же, часов в пять. Только этого никто не видит. Ну, за нас! – Осушил квас, потом заговорил опять: – А неплохой паек призрак сервировал. Ужин наш состоял из земляных яблок, пудинга и сыра, – Процитировал Алик одного из старинных писателей. – Вот бы еще отведать сейчас супа из свекольного корня.

Призрак кивнул и исчез. В воздухе появилась серебряная чаша с борщом. Она медленно опустилась и повисла перед Аликом. Опустив в чашу тяжелую, почти ювелирную ложку, Алик озабоченно сказал:

– Выяснилось, что моя идея с фарфоровыми свиньями-копилками оказалась неудачной. Думаю, надо их из золота изготовить.

Кажется, призрак взялся распоряжаться другими странными существами. Золотая статуя и рыцарь громко разгребали лопатами мелочь в коридоре. Сам он уже мыл посуду на кухне, оттуда постепенно доносился странный, но знакомый запах.

Семечкин опередил вопрос Алика:

– Я поставил в кухне специальный дополнительный кран – он превращает воду в спирт.

– Неглупо, – произнес Алик. – Совсем как в пьесе Булгакова. И грязную посуду спиртом обрабатывать легче, нежели рядовой водой. Михаил Афанасьевич когда-то мыслил правильно, – Алик помолчал. – Призрак, конечно, хозяйничает хорошо и мужик, вроде, неплохой. Только тихий чересчур, скромноватый. Вот думаю, сделать бы его похожим на моего покойного тестя, например… Веселее бы дома стало. Бывало, тот начнет рассказывать анекдот, а он каждый анекдот рассказывал долго-долго. Тянул. Говорит, говорит, но потом все-таки заканчивает и давай хохотать. Рот разинет, золотые зубы сверкают, и все, на него глядя, тоже смеяться начинают. Справятся с такой задачей твои земляки, сделают психологическую копию?

– Предложу. Должно быть осилят.

Замолчал. Неожиданная пауза в разговоре, только слышно как статуя скрежещет лопатой.

– И тихо-тихо замолчали, – заговорил, наконец, Алик. – Где-то миллионер сдох. Слушай, Семечкин, а чего ты так стонал, переживал во сне?

– Да так, – сказал тот. – Вспоминал свою последнюю смерть.

Кажется, Семечкин задумался. Шелуха перестала падать сверху. Раньше такого не происходило. Может, он тоже способен ощущать что-то?

Никто не знал, что сейчас Семечкин вспомнил тот прежний ужас, когда умерла матка в муравейнике. Когда они, муравьи, в отчаянии носили ее труп, надеясь на какое-то чудо, в общем безумном отчаянии. Они станут жить, медленно угасая, – это и их ближайшая смерть совсем рядом. Тогда это было невыносимо ощущать. А за несколько лет до этого произошла еще одна катастрофа – великое опьянение в муравейнике. Он так и не понял тогда, отчего оно возникло. От грибков, растений, от других насекомых? Он, как и все вокруг, ощущал опьянение и острое наслаждение и иногда порыв отчаяния. Ощущение гибели, оно так явно и быстро приближалось. Ужас и наслаждение. К счастью, муравьи, меньше всех поддавшиеся безумию, тогда спасли муравейник. Семечкин помнил, что пьяных муравьев убивали, везде валялись их обезглавленные трупы.

Оказывается, внизу что-то говорил Алик.

– Когда-то от гнусных предложений женщинам меня останавливало собственное отражение в зеркале. Сейчас женщины странно стали относиться ко мне, с таким явным уважением. Непривычно подобное, настораживает. Недавно звонил сам Листерман. Непонятно, где он выявил номер моего телефона. Предлагал хороших баб, правда, дорого. Оказалось, это так легко – выбрать себе подходящую женщину и общаться с ней только по мере необходимости. Вызывать, как султан в гареме.

Алик показал пальцем на телефон и вроде собрался сказать еще что-то, но тот вдруг зазвонил.

Алик поднял трубку и сразу спросил:

– Кто это интересно в такую рань?

– Феи нужны? Отдохнуть не желаете?

– Я всегда хочу отдыхать, даже в шесть утра, – остроумно, как ему показалось, ответил Алик. – А вы, как я догадался, предводительница дам полусвета.

– Есть двадцать девчонок без вредных привычек.

– Хоть тридцать, мы прокормим, – Алик отхлебнул спирту. – У меня образовался индивидуальный рай, и дамы полусвета, вообще-то, пригодятся. Местные гурии.

– Девчонки хотят на тебя посмотреть, – говорившая внезапно перешла на ты. – Рассказывают, ты симпатичный, на Джеймса Бонда похож.

Алика скорчило. Он не привык к таким прямым, оглушающим комплиментам. Вообще, ни к каким не привык.

– С бубей заходишь, – сказал он. – Я в недавнее время являлся человеком чахоточного телосложения, но потом совсем неожиданно похорошел. Стоял у зеркала и хохотал, как Паниковский перед золотыми гирями, – соврал зачем-то.

Голос в трубке хриплый, прокуренный. Алик попытался мысленно увидеть эту притонодержательницу. Наверное, толстая, увешанная золотом, пальцы не сгибаются от перстней и в них сигарета с длинным мундштуком. Похожая на предводительницу разбойников в мультфильме «Бременские музыканты».

Кажется, притонодержательница собиралась сказать что-то еще, но Алик не захотел ее слушать.

– Ладно, являйся в ближайшее время, – потом не удержался и добавил: – Хочется услышать в моем мрачном логове ваши звонкие девичьи голоса.

Положил трубку и сказал Семечкину:

– Опять собираются, жужжат вокруг меня новые подозрительные друзья. Бывало у меня раньше в жизни такое. Богато было паразитов на мне, без меры пили мою кровь. Но ничего, я не против, лишь бы эти паразиты выглядели забавными.

Сейчас Алик играл в шахматы со старинной шахматной машиной, тоже прилетевшей по воздуху. Массивной, причудливого древнего дизайна, с длинными рычагами. При каждом ходе она скрипела, но оставалась непобедимой.

Алик в драгоценном атласном халате, забыв в руке зажженную сигару, стоял и смотрел на шахматную доску со старинными фигурами слоновой кости. Послышался звонок домофона.

– Сегодня ночью по двору бродили два овцевода, – сказал Алик. – Собирались к нам проникнуть.

– Это не они, – отозвался из глубин комнат Семечкин. – В такую рань являются только стражи. Полиция какая-нибудь. Почти за пятьсот лет жизни на Земле я в этом убедился.

Послышался еще один звонок у входной двери.

– Поглядим. Эй, призрак, открывай! – распорядился Алик.

Золотая статуя уже ворочала лопатой, отгребая от завалов мелочи дверь.

– Прошу! Заходи, ваше благородие, – Внезапно обнаружилось, что призрак заговорил.

Голос у него оказался немного странным, квакающим. Потом непонятно зачем призрак добавил несколько слов на нецензурном диалекте.

В комнату вошел, настороженно оглядываясь, высокий худощавый полицейский.

– Старший лейтенант Жужелицин, – произнес он. – Участковый ваш.

Загребая ногами мелочь, прошелся по комнате, остановился перед висящей на стене, большой золотой монетой с надписью «Один миллион рублей». Смотрел, будто долго не мог прочесть написанное.

– Угадал Семечкин, – сказал Алик. – А я бывший собиратель копеек, а теперь, видимо, мультимиллиардер. Это вот Семечкин, человек без имени. Повелитель волшебных лучей, что пробивают любую кастрюлю на голове. Прошу познакомиться. Не желаете ли вина, русского, белого?

– Я на службе, – серьезно сказал участковый. – Не желаю.

Он, заложив за спиной руки, прошелся по комнате. Завалы мелочи теперь стали высокими, и ему приходилось нагибаться. Посмотрел вверх, на дыру в потолке.

– Есть сигналы, что вы ведете подозрительный образ жизни, – произнес он. – И источник ваших доходов непонятный.

Заметно, что участковый с трудом подбирает самые простые слова, при этом свои, с трудом сложенные предложения произносит весомо, как высокомудрые афоризмы. Видно, что он не слишком умен.

– Понятный совсем – неиссякаемый денежный дождь, – произнес Алик. – Хотя и в прежние времена я тоже считал себя богатым. Тогда я все свои деньги и ценности прятал в буханке засохшего хлеба. Все там умещалось. А между двумя периодами денежного изобилия являлся нищим собирателем копеек. Тогда бы ты был доволен мной. Писатель Бальзак утверждал, что за каждым крупным состоянием стоит злодейство, но я исключение. Можешь поверить, я мирный и невинный толстосум, волею судьбы уклонившийся от измывательства трудом.