Текст книги "Искатели"

– Чуть с ума не спрыгнул вчера, – говорил Хуан Карлосович. – Удивительно, что мозг выдержал такое потрясение. Это же надо – взять и открыть целую тарелку, на которой древние исполины летали. Наяву такое увидеть!

– Да, сколько вчера всего успели за один день, – произнес Платон. – Так за каникулы точно успеем до наследства этих древних месоиндейцев добраться. Конечно, все находки, скульптура эта, все так называемые сокровища принадлежат вам. Вашему университету, вашему народу. Как и завещал мой предок, – Платон вертел в руках опустевший стакан. – И, самое главное, великие открытия, когда-то сделанные этими месоиндейцами. Проще говоря, рукописи, свитки. Все, когда-то вывезенное отсюда… Если действительно вывезенное – я еще сомневаюсь, что в жизни бывают такие романтические истории.

– А вот с этим не согласен, коллега, – прервал его сидящий напротив Хуан Карлосович, – открытия – это всему человечеству. Неужели мы, уицевцы, закуркуем от человечества самое главное. Как говорили в Патрисе Лумумбе: «Мы не жлобы, жлобы – не мы». Надо такой девиз на гербе нашего университета написать. Удачная мысль! Ну, давай за Майяуэль! Богиню, даровавшую нам агаву и алкогольные напитки.

Кабинет Хуана Карлосовича, где они сидели за его рабочим столом, сейчас накрытом газетами, оказался минималистически скромным. Как и все в университете. Сидели уже несколько часов. Стол теперь был уставлен грязными тарелками и пустыми бутылками, но оставалась еще жареная картошка, соленые огурцы, в банке с грибами тоже еще что-то оставалось. Профессор Моралес, несмотря на возраст и щуплое сложение, оказался крепким на выпивку. В кабинете регулярно появлялись студенты, приносили новые бутылки текилы и пулькэ. У них это зрелище – два профессора, спокойно поглощающие страшные грибы, еще и с луком, и маслом, и пьющие при этом самогон из агавы – вызывало священное смятение. Мгновенно стало заметно, что уважение и к Платону здесь сильно возросло.

– Какой вы мрачный скептик, коллега, – опять заговорил Хуан Карлосович. – А ведь еще молодой человек. А я вот романтик, хоть и постаревший. В жизни все бывает. Как хотим, так и бывает. Это только от нас зависит. – Он посмотрел в окно, за которым играли в волейбол, раздавались крики и удары мяча. – А деньги нам, кажется, дают. УИЦА берет у нашего национального банка кредит. Под обещание золотых гор.

Платон тоже глядел в окно. При недавнем первом знакомстве со зданием университета оно удивило – оказалось не таким, каким должны быть университеты. Пришельцы из Петербурга увидели длинный одноэтажный дом из пластиковых листов с плоской крышей, показавшийся похожим на длинный ящик. Сегодня оказалось, что ящик не один – УИЦА составляет из себя четырехугольник. В его внутреннем дворе растут араукарии и еще какие-то небольшие деревья, в центре стоит группа абстрактных каменных скульптур и гигантское алоэ. Ощущалось, какая там снаружи сегодня сильная жара.

Сейчас между двух пальм натянули волейбольную сетку. На одной стороне стояли только Ахилл и Конг, на другой – Диана и индейские студенты. Многочисленная команда местных проигрывала, игра у них не получалась. Невысокие и коренастые индейцы старались держаться поближе к Диане, так и бегали по полю плотной толпой. Маленький очкастый Кукулькан стоял у края поля, наверное, в качестве судьи. Он тоже, как загипнотизированный, смотрел на экзотическую здесь красавицу с огненными волосами.

Пьяненький Платон подумал, что совсем скоро она, подобно всем женщинам, догадается, как удобно и выгодно быть стервой. И эта искренняя и веселая Диана исчезнет. А пока можно смотреть, как она играет в волейбол. Платон почувствовал, что ему почему-то неприятно, когда молодые индейцы жмутся к ней.

На скамейках вдоль стены, где нависающая крыша образовывала что-то вроде террасы, сидели девушки-студентки. С неприязнью смотрели на Диану и грызли семечки. Их уже научил этому занятию Ахилл. Сегодня все они, будто договорившись, пришли в университет, одевшись по сверхновой моде – в ярких легких жилетках, конечно, на обнаженное тело.

– Я в банке для солидности все это проект «Золотой век» назвал, – сказал профессор Моралес. – Надеюсь, что так и будет. Настанет скоро.

Платон проглотил теплый, самогонно пахнущий пулькэ. Он уже бегал по местным фирмам, надеясь заказать инструменты и приборы для восстановления древней летающей тарелки. Бегал и вот сейчас затормозил. Никто здесь не сдвигался с места. Все с улыбкой обещали: «Маньяна». Завтра. Хорошо запомнившееся теперь слово.

В этом квадратном университете тоже не увлекались подготовкой к полету. Эти несколько дней все вокруг только развлекались – каждый, как умел.

– А я вчера каталась на живой лошади, – сказала Диана. – Маленькая такая лошадка, мохнатая. Пони ее зовут.

Их подкинуло еще на одном ухабе. Оказавшийся вблизи просто ящиком из ржавой жести автобус переваливался на неровной дороге, рассекая лужи и грязь.

– Будто в шторм, – произнес Конг. – Раритетный бензиновый аппарат.

– Говорили, что на них сильно опасно ездить, – сказала Диана.

– Вот потому и едем, – отозвался на это Ахилл. – Хватанем адреналина.

– И где здесь опасно? – разочарованно произнесла она, глядя в окно.

Автобус опять провалился в ухаб, так, что они взлетели над сиденьем.

– Да! Вот это аттракцион.

Они втроем решили совершить нечто вроде экскурсии по здешним местам.

– Двигатель внутреннего сгорания, – важно произнес Ахилл что-то непонятное остальным. – Купить что ли себе здесь для смеху что-нибудь олдовое, старинное?

– А я вот окончу университет и точно такой доисторический куплю, – отозвался Конг. – Этот, как его… Автомобиль.

В одной руке он, будто яблоко, держал арбуз, с хрустом жевал его, роняя сок. При этом, несмотря на тряску, читал популярную газету «Пустышка», точнее, смотрел ее, наблюдал за движущимися картинками в каком-то комиксе:

– Привезу в свою деревню, вот будет прикол.

Глядя в окно, можно было подумать, что они каким-то образом очутились где-то в двадцатом веке, в мире сложных и непослушных механизмов. Снаружи двигались и уходили назад улицы городка. Каморки без окон и дверей, с деревянными, открытыми сейчас ставнями, наверное, продуваемые насквозь, оранжевая грязь, куры, цесарки и попугаи. Из одного голого оконного проема на них равнодушно глядела маслянисто-блестящая, что-то жующая рожа. И здесь проходит чья-то жизнь. Кто он такой? Как живет?

Прямо на улице под большим фикусом коричневые старики с утра неспешно играли в домино. Не подозревали, что они сейчас местная достопримечательность. В ветвях фикуса был укреплен древний прожектор, видимо, освещавший эту улицу ночью.

– А мне жизнь здесь нравится, – продолжал Конг, с удовольствием глядя в окно.

– Нравится? – одновременно удивились Диана и Ахилл.

– У нас в деревне даже еще проще. Меня ваши мегаполисы не прикалывают.

– Как сказал вчера Хуан Карлосович, – Диана тоже глядела в окно, – уже сколько лет нищета не покидает эту землю. Мы, говорит, просто привыкли к этому.

– Ничего. Скоро привезем им сокровища, и все здесь будет другое, современное. Всё переделают, фонари красивые поставят. И не успеешь ты, Конг, автомобиль купить. С этим… двигателем внутреннего сгорания. Хорошо бы снять все это. Фотокамерой хотя бы.

– Интересно, а здесь еще сохранилось кино? Это когда собирались в одном месте и смотрели в темноте изображения фильмов на стенке. – Диана внимательно осматривала лачуги за бортом, будто хотела увидеть такое место.

– В темноте? – Ахилл и Конг почему-то заухмылялись.

– А я здесь вчера одну женщину с золотыми зубами видел, – сообщил Ахилл. – Не вру! – Сразу же отверг он подозрения.

– Наверное, какая-то новая мода, – заметил Конг.

– Старая, наоборот. Странные люди были в прежнее время, – продолжала Диана. – Зубы из золота и даже из фарфора себе делали. А еще в старину женщины резали и натягивали кожу на лице, чтобы моложе выглядеть.

Ей, кажется, не поверили.

– А ты, когда станешь старой, что предпримешь? – спросил Конг.

– А я никогда не стану старой, – сразу же ответила Диана. – Ничего невозможного в этом нет.

– От тебя всего можно ожидать, – пробормотал Конг.

– Я тоже категорически против старости, – заговорил Ахилл. – У меня какие вот жизненные планы… Думаю, отодвинуть ее лет до шестидесяти при помощи физкультуры и спорта. А если удастся, до семидесяти попытаюсь. А потом быстренько помру и считай, старость обманул… Хотя бы так, – неопределенно закончил он.

Вдали за крышами этих лачуг поднимались стеклянные призмы небоскребов. Совсем как в двадцатом или двадцать первом веке.

– В прошлое перенеслись. Кажется, сейчас увидишь в окне кого-нибудь склонившегося над старинным ноутбуком, – произнесла Диана.

– Ноутбук? Что это такое? – равнодушно спросил Ахилл.

– А там что? – Конг заинтересовался чем-то на улице, даже высунул свою большую круглую голову из автобуса. – На дороге? Какое-то сооружение.

– А это… – отозвался Ахилл. – Это велосипед называется.

– И как оно едет? – удивлялся Конг.

– Здесь местные совсем полную древность хранят, – заговорила Диана. – Эти самые… артефакты. Смотрите, что мне вчера подарили. Такой в музей только.

Она достала откуда-то небольшой револьвер. Ахилл взял его и с видом знатока повертел в руках, щелкнул чем-то:

– Такое еще порохом вручную набивалось, – произнес он. – Не вздумай стрелять из него… Вот закончится наша экспедиция и тогда точно, через каких-нибудь пятьдесят лет, возьмут этот револьвер в музей нашего университета. Будет он лежать в витрине, а рядом написано: «Профессор Диана…» Как твоя фамилия?

Автобус поехал быстрее. Они выбрались из города и теперь катились по высыхающей после недавних дождей дороге. На ярко-изумрудном лугу паслись овцы вперемешку с ламами.

– А мы в университете проходили, что здесь лам нету, – заметила Диана. – А на пони было здорово. Раньше не приходилось на ней ездить.

– А какую она скорость дает? – спросил Ахилл.

– Это тебе не киберлошадь, это не для скорости. Живые лошади такие красивые, даже маленькие. Я с пони уже подружилась… А на киберлошадях я, помню, гоняла. Еще в детстве.

– По байку своему не скучаешь? – спросил Конг.

– Скоро начну… Но мы ведь быстро вернемся.

Впереди показались впервые увиденные при свете дня, будто возникшие наяву, пирамиды древнего города. Вскоре они уже подъезжали к пахучему, невнятно гудящему рынку. С их приближением на фоне общего шума стали проявляться отдельные голоса, все равно непонятные. Древнее торжище. Наверняка, такое же, как две, три и неизвестно, сколько тысяч лет назад. Никто на свете об этом не знал и не мог судить. Разве что профессор Кент, знакомый с древним миром по видениям, внушенным индейским портсигаром.

– А что здесь делают? – спросила Диана.

– Вроде торгуют.

– Странно. А что у них маркет-доставки нет? Или хотя бы магазинов? – На высунувшуюся из окна светлокожую красавицу с невероятными здесь волосами с удивлением и жадным вниманием смотрели пропеченные на солнце, блестящие от загара торговцы.

– Может, так больше нравится? Так, вроде, интереснее.

Из остановившегося автобуса можно было сойти только прямо в лужу.

– В джунглях было чище, – заметил Конг, выходя первым. Автобус покачнулся, освободившись от его веса.

Товары здесь были разложены на самых примитивных прилавках и просто на земле. Продавались живые морские свинки в самодельных деревянных клетках. В больших плетеных корзинах, оказывается, тоже. Шевелились там, на дне. На каждом дне – свинки, слипшиеся в пушистый разноцветный ком. Неожиданно большое количество морских свинок. Насколько видел глаз, повсюду – корзины и клетки. И настоящие неморские поросята тоже были здесь, издалека заявляя о себе пронзительным запахом. Один дико визжал, далеко вокруг заглушая здесь всех окружающих.

Настоящая экзотика для трех пришельцев из Петербурга. Из них Конг вроде бы чувствовал себя увереннее всех, хотя на него здесь косились. Смотрели с недоумением и вежливо отводили глаза.

– Как на тебя вылупились, – заметил Ахилл. – В даун выпадают. Не видели инопланетян в этой глуши.

Конг и Ахилл шли за Дианой, постепенно нагружаемые ее покупками. Диана удивительно быстро освоила принципы местной торговли. Себе парни купили только по сигаре. Конг свою почему-то так и не закурил. Он на ходу обнюхивал ее, с удовольствием вдыхал табачный аромат, потом, слегка отстав, незаметно сунул в рот и съел. Оба быстро пожалели, что взялись сопровождать Диану – количество коробок и свертков с покупками стремительно росло, и останавливаться она, кажется, не собиралась.

Вверху висели флаеры и гравитопланеристы. Оттуда, сверху раздавался мощный, усиленный чем-то голос: наверное, реклама или какое-то объявление. Здесь, ближе к пирамидам и развалинам древнего города все гуще попадались туристы, и все чаще – приметы современной цивилизации. Среди толпы выделялись роботы. Современные, органопластиковые, белого, контрастного на местном пестром фоне, цвета, модной сейчас конусной устойчивой формы. Ловко сновали среди плотной толпы, щелкали, трещали и завывали какой-то аппаратурой, фиксируя моменты этой жизни. Один, ловко повернувшись на своей гравитационной подушке, уставился объективом прямо в лицо Дианы, щелкнул в упор.

Здесь их окружали маленькие магазинчики-коробки из пластика. Вспомнилось старинное слово «киоск». Из одного такого выглядывал коричневорожий продавец, высмотревший в толпе активную покупательницу, явную иностранку с двумя тяжело навьюченными слугами. Махал руками – приглашал. Предвкушая, всем видом демонстрировал, что сейчас покажет что-то необыкновенное. Диана сунула внутрь голову:

– Ювелирка, – с пренебрежением высказалась она. – Нам этого не надо.

– Правильно, – обрадовались Ахилл и Конг, придавленные уже почти непосильным грузом.

– Скоро горы такого с Марса привезем! – добавила Диана.

– Точно, – подтвердил Ахилл. – Свалятся с неба. А цены рухнут, радуйся.

Продавец по-прежнему сиял масляно блестящей рожей.

– Смотри, улыбается все равно, фуганок, – заметил Конг.

Планерист поднялся над пирамидами, вознесся в самую высь и, будто гигантская летучая мышь, кружился там, среди удивленных грифов. А автобус разочаровал, уже не верилось, что он может представлять какую-то опасность.

– Вот бы искупаться, – произнес Ахилл, глядя вверх. – Все же каникулы. К морю сейчас, отдыхать! Или на океан. Это в другую сторону, тоже недалеко. Какие-то знаменитые рифы здесь рядом, говорят, есть. Серфинг среди акул. Вот где драйв. Может, прямо сейчас на этом автобусе… – предложил он. – Дианкин груз в университете сбросим и запылим.

– Нет, совсем не сейчас, – остановила его Диана. – На лесоповал запылите, деревья рубить.

– Это еще зачем? – удивились двое.

– Затем, чтобы оборудование к тарелке возить. На бензиновых автомобилях и всём, что есть. Нам нужно корабль готовить… Искупаемся, обязательно, – Диана вздохнула и вроде бы с сожалением. – Только на обратном пути. С Марса.

Сорвали очередной плод с древа познания, – произнес профессор Моралес. – Мне даже немного боязно, как верующему… Вдруг, наверху заметят и, наконец, потеряют терпение. Так долго терпят.

Глядя на Моралеса, Платон почему-то подумал, что русский, задумавшись, стряхивал бы сейчас пепел сигары в тарелку с какой-нибудь недоеденной селедкой. А Хуан Карлосович только неподвижно замирал, глядя куда-то в пространство и подняв руки, будто собираясь дирижировать. Потом опять начинал быстро и напористо говорить, неистово жестикулируя.

Подготовка к полету откладывалась и задерживалась. Оба профессора по-прежнему целыми днями цепенели за столом. Застолье, начавшееся несколько дней назад, все не заканчивалось. Все остальные вокруг них тоже как-то старались не вспоминать о работе – таком непопулярном занятии в здешних местах. Вдруг оказалось, что здесь очень много праздников. Кажется, и президентов тут меняли так часто, чтобы побольше праздновать. Все это время только Кукулькан один возился в глубине летающей тарелки. Светил там фонарем, изучал. Заботы все переносились на завтра, а в завтрашнем дне, когда он становился сегодняшним, опять на завтра.

– Удивительно все, что мы увидели, – сказал Платон, – но мне кажется еще удивительнее то, что… – Он помолчал. – То, что эти удивительные исполины прибыли в наш мир из будущего. То есть мы для них были прошлым. А перед нашествием конкистадоров опять перенеслись в прошлое, уже наше общее.

Глядя на тарелки с объедками, он подумал, что как-то странно, что он так буднично произносит такие слова.

– Я уже получал такие сведения совсем недавно, но все равно не верил. Такое казалось слишком невероятным, и вот все подтвердило открытие этого ископаемого корабля, летающей тарелки этих ваших, то ли предков, то ли потомков. Все думаю, может быть, мой прадед, сэр Чарльз, потому и заставил всех нас ждать триста лет, чтобы мы не могли встретиться с этими исполинами. Почему-то не хотел этого. И догадывался, что они не выживут на Марсе за это время. Или знал.

– А я бы хотел с ними встретиться, – наконец, заговорил Хуан Карлосович. – Только это невозможно. Разве, что сам перенесусь в прошлое. Просто уверен, что скоро это будет обычным делом. – Профессор помолчал. – Подтверждается теория Армякова-Семиобедова о том, что мы живем в шестимерном мире, где у времени два измерения. Проще говоря, об обратимости времени. Может, слышали? Еще в начале двадцать первого века эту теорию придумали. Тогда такие возможности казались чудом. А археологии скоро не будет – готовьтесь, коллега! И истории, палеонтологии. Многого тогда не будет, взамен появится что-то другое, по-другому все станет. Другая техника, технологии, транспорт. И у виски с коньяком будет гигантская выдержка. Давайте за это выпьем, Платон Сократович! Мы с вами, коллега, оказывается, даже не Эйнштейны, а целые Прометеи.

Крепко выпивший сегодня Платон, забывшись, сунул в рот какую-то местную, непомерно наперченную закуску:

– Время золотого цвета, – произнес он, чувствуя, что говорит нелепость. – Не знаю почему. Наверное, оттого, что золото вечно.

«Может быть, когда-нибудь физики определят, что в происхождении золота участвовала это самая обратимость времени. Вихревые потоки времени какие-нибудь», – подумал он.

Сейчас он мысленно видел массивную золотую статую, типичное для месоиндейской культуры изваяние: квадратная голова, выпуклые малопонятные узоры, лицо с выпученными глазами и длинными клыками. Ничего раньше об этой скульптуре Платон не знал. После того, как он открыл второй портсигар в каменной тарелке под землей, его постоянно посещали такие видения, будто сны наяву.

Статуя глубокого темного цвета, не похожего на яркую праздничную позолоту на каком-нибудь фарфоровом сервизе. Темно-золотого. Почему-то никому не пришло в голову изобрести название для такого цвета. Наверное, за малой необходимостью для употребления.

– Скоро опять начну дни ангела, или, как это по-вашему, дни рождения отмечать, – говорил Хуан Карлосович. – Только тогда в такой день я моложе буду становиться. Лучше сразу на два года. Тут уж есть смысл праздновать и гулять…

Оба профессора замерли, будто подавленные величиной своего открытия и, может быть, своим теперь величием. Хуан Карлосович важно откашлялся, наверное, собрался произнести очередной тост.

Этому помешала внезапно вошедшая Диана. Вошедшая и остановившаяся, сейчас она почти достигала низенького потолка огневолосой головой. С самым откровенным негодованием она смотрела на грязный стол с разоренными закусками и двух красных от духоты и от выпитого пьяниц, когда-то университетских профессоров. Платону она показалась похожей на ольмекскую богиню мести, имя которой он почему-то сразу же забыл.

– Все! – резко сказала она.

«Что значит все»? – хотел, но не успел спросить Платон.

– Все – значит, все! – произнесла Диана. – Поднимайтесь. Революция. Люди хотят работать, тарелку клеить.

– А мы? – Профессор Моралес намеренно важно и неторопливо достал сигару.

– А вы их будете заставлять.

Платон только сейчас обратил внимание на то, что за окном уже давно раздается какой-то непонятный шум.

– Революция, значит? – спросил Моралес. Медленно, по-прежнему никуда не торопясь, стал закуривать. – А вас, конечно, выбрали президентом?

– Нет, прорабом. Но, если надо, то и президентом выберут. – Диана неуловимо быстрым беличьим каким-то движением выбила сигару из профессорской руки. – Вставайте!

Тот как будто на мгновение оцепенел от такой наглости. И это был сам неистовый профессор Моралес! Горячий Хуан Карлосович явно собрался вспыхнуть, но передумал:

– Значит, мои студенты хотят работать? Стоит посмотреть на такое.

Они вышли во внутренний двор-патио, остановились на пороге перед входом в ректорский кабинет. О чем-то шумевшие студенты сразу умолкли, смущенно отворачивались. Здесь собралась большая толпа – кажется, весь университет. Всех их сумела привести сюда Диана и, как ни странно, даже девушек. Она торжествующе показала рукой на их мрачные лица.

– …Я первая потеряла терпение. Забыла о вежливости и все-таки заставила их шевелиться. Теперь оба наших профессора бегают по кабинетам чиновников из вашего правительства. Пусть! Может, чего-то добьются… Этих самых фондов, и этих… Как их? ТрАншей, – все это Диана рассказывала Кукулькану внутри летающей тарелки.

Говорить она начала, еще спускаясь в земляной туннель, привычно находя ногами ступени в темноте – знала, что Кукулькан непременно здесь. Тут уже не пахло землей, а пахло соляркой и горелым металлом после сварки. Освещенный переносной лампой Кукулькан уверенно что-то включал, крутил, во мраке завывали какие-то проснувшиеся механизмы.

– Эх, зря ты, Диана, археологом стала, такую себе специальность выбрала, – встретил он Диану.

– Я теперь по специальности кладоискатель.

– А я, считай, у истоков новой великой науки стою… Все думал, на чем она летает, – Кукулькан напряженно глядел вглубь какого-то механизма, несмотря на то, что там было совершенно темно. – Искал-искал, что двигатель здесь крутит. Ты не поверишь, оказывается, энергия времени! Только сейчас понял. Открыл, можно сказать! Эх, да такое открытие – это же все равно, что открытие Америки. Оно все в мире перевернет, мир другим будет. Там, на Марсе, окончательно поймем, как такой энергией управлять…

Он рассказывал что-то еще, все чаще сыпал техническими терминами, но Диана не очень всем этим заинтересовалась и уже не слушала. Сквозь землю и корпус тарелки проникал грохот машин там, наверху. Под ногами дрожал пол.

– И гангстерские машины теперь зашевелились, – сказал, наконец, Кукулькан.

– Еле зашевелились, – отозвалась Диана. – Лень оказалась таким врагом, пострашнее Томсона с Джеррисоном.

– Ничего, скоро отбудем. Отправимся в путешествие, в небесное плавание. По дороге, проложенной Тлалоком, в небесное жилище бога Солнца.

– К дедушке твоему, то есть? Нет уж, туда ты давай сам. И как-нибудь в другой раз, как можно позже. А у нас сейчас другой маршрут.

– Я, пока в двигателе возился, все думал, как нашу тарелку назвать, – задумчиво произнес Кукулькан. – Красивее как-нибудь. Может, в честь богини Койольшауки, Золотые колокольчики, по-вашему? Или Цпапалотль, Обсидиановая бабочка? Есть еще богиня Коатликуэ – это значит, Она В Платье Из Змей, Наша змеиная мать. Она космосом и звездами занималась…

– Нет, нет, – прервала его Диана. – Если в платье из змей, тогда не надо. Пусть будет бабочкой.

– Значит, межпланетный корабль «Обсидиановая бабочка», – торжественно повторил Кукулькан.

От университета до остатков пирамиды с летающей тарелкой внутри теперь через лес была протоптана широкая тропа. С каждым днем тропа эта становилась все шире и превратилась, наконец, в широкую грунтовую дорогу. Лес, вообще-то, оказался национальным парком. Хуан Карлосович долго пытался добиться разрешения на рубку деревьев, но, конечно, ничего не добился. Пока рубили так, без разрешения, и чиновники из правительства терпели, не замечали этого. Все в этой маленькой стране надеялись на сказочные богатства, в газетах стали штампом упоминания о будущем «золотом дожде».

На лесоповале сейчас командовали Конг и Ахилл и занимались этим с удовольствием. Над деревьями теперь поднимались издалека видимые краны. Там, рядом, даже появилось жилье для работающих, временное – круглая хижина под крышей из пальмовых листьев. Таких времянок становилось все больше, вырос и продолжал расти целый поселок. Появились гараж – тент под пальмовой крышей и электростанция в будке из досок. И все это неторопливо, в духе местных традиций. Уходило драгоценное время летних каникул. И вот все остановилось. Наконец, кто-то решил, что корабль готов.

Платон заметил, что после ремонта и вмешательства местных техников здесь, в тарелке, все не сильно изменилось. И вековая пыль осталась на месте, никем не потревоженная. Назначенное на сегодняшнее утро отбытие «Обсидиановой бабочки» опять откладывалось, в последний раз, как заверил Кукулькан. Он опять полез в двигатель.

Платон, оглядываясь, медленно ходил среди гигантской мебели из какого-то серого грубого камня: кресел и табуретов, плит-столов и еще чего-то непонятного. Вошел в каюту со сводчатым потолком, здесь стояла кровать, огромная, как в сказке о трех медведях. Над ней на этом потолке был высечен барельеф, изображение соляной женщины, богини Уиштосиуатль. Платон угадал ее по одежде, покрытой волнистыми линиями, щиту и посоху.

В самом большом отсеке рядом с каменной статуей безымянного бога все-таки появилась новая аппаратура, поставленная на грубо вмонтированные здесь стальные швеллеры. Бог уже давно стал знакомым, привычным: квадратный, с выпяченной верхней губой, скалящий длинные клыки. Перед ним – бассейн для жертвенной крови. А вот противоперегрузочных кресел так и не было. Платон забрался на похожее на каменный трон гигантское кресло, отполированное задами каких-то исполинов, взял лежащую на подлокотнике тетрадь. Эта простая школьная тетрадь в клеточку считалась капитанским журналом. Открыл, написал дату и задумался.

«Счастливого пути, коллега»! – неожиданно раздался здесь голос профессора Моралеса. Платон в недоумении завертел головой. Оказывается, Моралес смотрел с монитора видеосвязи, неуклюже стилизованного под иллюминатор. Совсем рядом была видна его голова, дочерна загоревшая лысина, белые пряди волос. За его спиной толпились студенты УИЦА, махали руками. Как ни странно, в последние два дня и даже последнюю ночь, они вдруг воспламенились энтузиазмом и работали, как одержимые. Монитор, бытовой прибор, будто прямо из чьей-то гостиной. Здесь он выглядел как-то необычно. Платон тоже помахал в ответ.

«Магическое зеркало Итлачиаякуе», – пришло в голову. По эту сторону видеомонитора обстановка почему-то была неторжественная.

Теперь в середине зала перед древним креслом пилота стоял Кукулькан, раздуваясь от чувства собственной значимости, вытирал руки тряпкой. Кресло это было больше похоже на древний сундук. Подлокотники его густо усеивали кнопки и рычажки. В большинстве своем они так и остались непонятными Кукулькану. Даже кнопки эти были каменными, огромными. Некоторые не сохранились, на их месте остались черные прямоугольные дыры. Перед сундуком из каменного пола торчали рычаги. На их концы по замыслу древних исполинов были установлены наконечники со скобами, похожие на сабельные эфесы, сильно потертые, послужившие. Наверное, для надежности, чтобы руки пилота не могли соскользнуть в ответственный момент.

И вот, наконец, Кукулькан вскарабкался на свое место, взялся за гигантские рычаги. Его ладошки едва ухватили макушки позолоченных эфесов, будто младенец забрался в старинный грузовой автомобиль.

– Ничего, люди летали, – пробормотал он. – Или боги.

Поднял голову, глядя на потолок с каменным подобием люстры, произнес еще что-то, длинное, какие-то слова на своем непонятном для остальных языке.

С монитора тоже что-то закричали.

– Ну, вперед на Талокан! – торжественно произнес Кукулькан.

Платон, который что-то записывал в тетрадке, уже раскрыл рот – что-то собрался сказать, и тут его придавило внезапной тяжестью, будто обрушилась сверху какая-то плита. Прижатый этой плитой, он увидел, как покачнулась каменная люстра на потолке, громко щелкнули, столкнувшись, ее детали.