Текст книги "Все о жизни"

Красота – еще один из вечных вопросов, на который полагается, свидетельствуя о своем уме и образованности, не давать внятного ответа. Мол, это непознаваемо, тайна, нечто высшее и божественное даже, все и так знают, что это такое – но знание это интуитивное, рациональному анализу и формулировкам не поддается. Гармонию алгеброй не расчислишь: тот самый случай. И в чем же суть и причина того, что одно красиво, а другое некрасиво, дознаться невозможно – вот есть такое явление, и все тут. И со времен хитромудрого Сократа ничего тут принципиально нового не надумали, его же резюме было примерно таково: а хрен его знает, не добраться до сердцевины.

Я предпочитаю показаться неумным и необразованным, но разобраться в вопросе, коли он поставлен: что такое красота вообще, в принципе, как категория?

1. Утверждать, что способность воспринимать красоту свойственна только человеку, было бы несколько опрометчивым и высокомерным. Тут есть пример, заставляющий задуматься: вороны, которые утаскивают в гнездо блестящие штучки вроде колец или чайных ложечек и всякие яркие тряпочки. Не только вороны – и сороки, и дрозды, но полинезийские вороны всех превзошли – эти собирают целые коллекции яркого-блестящего, берегут их, перебирают, и даже показывают друзьям-подругам жизни.

Никакой пользы с этого вороне нет. И при брачном ухаживании эти побрякушки не фигурируют, и ранг вороны среди прочих не повышают. Ей это нравится бескорыстно, само по себе. То есть ей этого хочется, и она от этого получает положительные ощущения.

Птица способна получать положительные ощущения просто от цвета (яркого) предметов, которые не имеют для нее никакой функции, кроме как доставлять эти ощущения.

Черт возьми, это та же самая способность ценить красоту: никакого принципиального отличия от цветных стеклышек и ярких фантиков из детских коллекций, от блестящих бус дикаря.

Т. е. в основе лежит некая избыточная, сверх необходимого для выживания, способность получать положительные ощущения просто от формы (цвета) некоторых предметов. Кажется, мозг вороны наделен способностью к ощущениям сверх необходимого.

Ворона – птица умная, известно. Но слон все-таки умнее, и голова у него больше, и хобот ловкий – почему он в джунглях цветы не собирает? Или, домашний, не крадет у хозяина часы, чтоб любоваться на досуге? Очевидно, он услаждает себя иначе и не нуждается в дополнительной эстетике. Мы лишь констатируем: ворона слона не умнее, но у нее, относительно ее небогатых возможностей и потребностей, есть по сравнению со слоном «свободный», «невостребованный» участок мозга (очень грубо и условно выражаясь), который она «пускает» на, так сказать, простейшую «пра-эстетику».

Что мы имеем? Мы имеем ма-аленький излишек энергетики мозга сверх необходимого для выживания. Не в том дело, что слон умнее, а в том, что ворона имеет «микроизлишек» нервной энергии.

Соловей поет, сытый отдохнувший волк играет, а ворона стеклышки коллекционирует.

Здесь невредно сделать вот какое примечание. Строго говоря, любое живое существо «энергоизбыточно» – это тот самый дополнительный сверх необходимого запас энергии, который своим очень слабым, в особи неразличимым, но постоянным «давлением» и обеспечивает в течение миллионов лет эволюцию вида. Микроимпульс к видоизменению и усложнению. Птица ведь тоже участвует в энергопреобразовании мира: семечки ест, семена переносит, почву удобряет. Но она-то изменяет его очень-очень медленно, на протяжении поколений – незаметно, она вписалась в ландшафт, – а человек за десять лет все перевернуть может, и младенец его за пяток лет может выйти за пределы своего вида и стать волком, скажем, по привычкам и структуре личности, а другие животные этого не могут, энергетический заряд не тот. Но за миллиард лет амеба может стать человеком, такие дела.

Пропасть между обезьяной и человеком огромна и в масштабах человеческо-исторического времени непреодолима (от них к нам, наверх, непреодолима, конечно – в обратную сторону Тарзан ее преодолел) – но в принципе-то устройство мозга одно и то же, просто нервная энергетика человека на порядок выше, качественно выше – излишек нервной энергии человека сверх необходимой для простого выживания и составляет его суть.

(Вообще у многих живых существ можно наблюдать «излишние» действия пра-эстетического характера, в которых проявляются «излишние» чувства. У тех, у кого развита система звуковых сигналов – это обычно принимает вид пения. Птицы поют, волки воют, лягушки квакают, обезьяны криком рулады выводят. Что означает, что кошка мурлычет от удовольствия? Что ее положительные эмоции таковы, что требуют какого-то дополнительного, конкретного проявления: строго говоря, в мурлыканье идет ведь ма-ахонькая энергия – это ма-ахонький избыток положительных ощущений, с которым неизвестно что делать, которые «по жизни» ни для чего не нужны, но какого-то своего проявления в каких-то действиях требуют, наружу просятся.

Заметьте – в полнолуние все живое активизируется, энергетика существ подпрыгивает. Повышается уровень возбуждения центральной нервной системы. И мозг взывает к действию – для мозга ведь ощущение «рассматривается» или как позыв к какому-то действию, или как следствие уже совершенного действия, механизм таков. Обычно мы это называем «проявлением чувств»: смех, плач, крик радости.

Сколько чувств в волчьем вое на луну! Есть у него какие-то избыточные ощущения – и требуется их как-то проявить. Вот в полнолуние он и поет особенно страстно – чувств больше. А обычно поет на закате – на закате сила и острота ощущений многих живых существ, преимущественно ведущих ночной образ жизни, подпрыгивает. Солнце заходит, свет меркнет – ощутимый энергетический переход состояния окружающей среды, и ему соответствует некоторое возбуждение ощущений, – та же человеческая грустная красота заката.

А дневные птахи устраивают концерт при восходе. Та же внешняя энергетика происходящего как внешняя причина – и возбуждение ощущений как причина внутренняя. А можно и не петь, ни для чего это не нужно.

То есть. Ощущения побуждают к действию – таков механизм функционирования инстинкта жизни в особи, управляющий ею через реакции центральной нервной системы. Ощущения первичны – в том смысле, что сначала голод ощущается, а потом – удовлетворяется (а если корм запасается сытой птицей про черный день – это как бы продолжение ощущения голода, переходящее в пра-сознание: сейчас-то сыт, а потом будешь голоден, – как бы экстраполяция будущего ощущения голода). А поскольку любое живое существо создано «с запасом» – «на всякий случай», выжить при трудностях, – то этот запас существует в нем, на уровне ощущений, в том виде, что способности к ощущениям невредно иметь чуть-чуть больше, чем обычно требуется – ну, как НЗ топлива, допресурс двигателя. Вот этот излишек ощущений и пускается на «ненужные» действия – а просто для того, чтобы чувствовать, просто потому, что способность к таким ощущениям есть.

Полнолуние – больше ощущений, возбуждение в живом мире, поют активнее. Закат и рассвет – аналогично.

Пра-эстетика как дополнительные ощущения, проявляющиеся через дополнительные действия, не имеющие иной физиологической функции, кроме «бескорыстного» удовлетворения.

Умная ворона петь не умеет, выглядит неказисто, и у нее имеет место вот такая перекидка с акустического ряда в визуальный: ее коллекция побрякушек – это своего рода цветомузыка.)

Вернемся к нашим воронам. И повторим: мы констатируем у вороны излишек нервной энергии по сравнению со строго необходимым, и этот излишек способен оформляться в пра-эстетическую функцию.

О значении и роли яркой окраски птиц, животных и рыб написано много, это все довольно известно и понятно: хвост павлина привлекает самку, пестрота ядовитой рыбки отпугивает хищников, яркость цветка привлекает насекомых-опылителей и т. д. Функциональность. Факт в чем? – возможный партнер реагирует на цвет, воспринимает его и через ощущение цвета делает соответствующий «практический вывод» (на уровне инстинкта): соси мой нектар, совокупляйся со мной, отвали от меня.

И вдруг кто-то получает дополнительный сигнал: смотри на меня, будь со мной, получай удовольствие от того, что ты просто на меня смотришь. А вот это уже и есть не что иное, как красота.

Инстинкт жизни можно уподобить воде, текущей в трубе под некоторым давлением к крану: вытекание из него как бы в нашем примере и есть собственно жизнь. У человека же «в трубе» давление воды избыточно настолько, что рвет трубу во многих местах, размывает сопровождающее трубу русло, фонтаны бьют, лужи образуются, реки вбок отходят – и все равно из крана хлещет сильно, хотя может иногда иссякнуть раньше времени – у самосожженцев, которые пускают биологическую энергию жизни на свершения человеческие, «сбоку трубы», за счет собственного здоровья и долголетия.

Одна из боковых бьющих струек, свидетельство и следствие этого избыточного давления – способность наслаждаться красотой и творить ее. Вообще-то ведь жить можно и без этого, но человек тем и отличается, что наворачивает то, без чего мог бы обойтись.

Вот у вороны в маломощной ее трубе тоже есть дырочка, и сочится в нее струйка: бескорыстное и бесполезное стремление к красивому, блестящему и яркому. Почему именно у вороны, а не умного гуся или большого страуса, мы не знаем. Тут, как сказал знаменитый пьяный лектор, наука пока не в курсе дела.

Так что для восприятия красоты, самой примитивной красоты в принципе, – большого ума не надо. Ворона ведь не умней собаки – она просто умней, чем необходимо вороне, самую капельку. Человек вот – сущая обезьяна, просто умнее, чем необходимо обезьяне.

Итог: способность воспринимать красоту – избыточная функция центральной нервной системы.

2. А красивые самцы, красивые манкие цветы и красивые отпугивающие рыбки? Да нет, это все встроено в систему целесообразности жизни. Система визуальной сигнализации через яркий цвет. Плевать, красиво или некрасиво, суть – это важно и это внятно, это означает то-то и то-то, полезно либо вредно.

Серые птички и незаметные рыбки по-своему устраиваются не хуже.

3. Красота бесполезна и самодостаточна. (Не считая того, разумеется, что нужен тот, кто ее воспринимает, – если что-то не поддается восприятию (ультразвук, ультрафиолет) – так оно и не может быть красиво, красота – категория оценочная, это и упоминать излишне, но так уж, для пущей обстоятельности.)

Эта точка зрения не вовсе бесспорна. На уровне не только бытовом, но и философском, постоянно делались и делаются попытки классифицировать красоту как верх и идеал целесообразности. Самые расхожие примеры – красота женщины и мужчины, красота оружия, красота автомобилей-локомотивов-самолетов.

Насчет красоты тела как целесообразности больше всего сказано. Хорошие зубы, гладкая плотная кожа, длинные стройные ноги («это чтобы быстрее бегать, дитя мое…»). Большая женская грудь выкормит детей, широкие плечи и сильные мышцы мужчины прокормят и оборонят, и т. д. А зачем человеку хорошие волосы на голове? А это свидетельство здоровья. Гм. А зачем женщине тонкая талия, чему она способствует? Вообще-то она ничему не способствует… может, она подчеркивает плодоносную ширину бедер и свидетельствует, что раз особь стройна – то подвижна, энергична, обмен веществ хороший? Допустим, хотя попахивает натяжкой… А чему способствует крайне целесообразное с точки зрения природы совмещение половых органов с мочевыделительными? Всему оно способствует, но вот назвать это совмещение красивым эстетики всех эпох как-то затруднялись; либо обходили вопрос молчанием, либо тихо сетовали, что вот тут у Господа недоработочка имеется, органы для такого прекрасного чувства и дела – и моча тут же, и кал рядом.

А уж что касается красоты лица – тут просто от винта. Форма и размер носа, рта, подбородка, ушей – какая разница, если это в пределах нормы и работает хорошо? Размер и разрез глаз – а вам какая разница, если они хорошо видят? Хлоп разница – Европа и Азия – каноны красоты лица у разных рас, естественно, различаются. Относительность красоты, ага?

Истинно влюбленному его избранница всегда кажется очень красивой – он просто не может понять, как она может кому-то не нравиться, она же в общем явно красивее всех. Рассудком можно отмечать, что форма ее носа отличается от греческого канона, что глаза не очень большие, а на скулах веснушки, – но для него это не имеет отношения к красоте, потому что ну явно же видно – красива именно она, а у других имеет место правильность черт, которая обычно считается красотой, но именно самой-то красоты у них нет, а есть некое внешнее и условное ее подобие. И если другим больше нравится ее подруга – он даже жалеет их немного за слепоту и эстетическое убожество: подруга, конечно, ничего так, но куда ей до моей девочки. Если он потом разлюбит и взглянет «объективными глазами» – черт, подруга-то окажется и верно красивее, а эта-то и верно ничего уж такого: что может быть обычнее?..

Кстати о красоте лица. Мерлин Монро. Если рассмотреть ее лицо честно и подетально – ничего там особенно красивого нет. Более всего смахивает на лубочную красотку с обертки мыла. Пергидрольная блондинка с перманентом, черты крупные и грубоватые: ни тебе изящного носика, ни чуть раскосых глазищ, ничего тонкого и изящного, почти помесь куклы с коровой. В чем дело, почему полмира на нее так запали? Да Рэкел Уэлч или Мишель Мерсье гораздо красивее; вроде бы гораздо красивее. И вклад Монро в мировое киноискусство весьма скромен, прямо скажем. Но – но – сочетание этих черт, невинности с тонкой подрисовкой порока, наивности с потенцией страсти, детскости с идеальной женственностью развитого крупного тела (биполярность! биполярность!) – и дает эффект, бьющий уже треть века с фотографий.

Чем это, интересно, она совершеннее многих других вполне красавиц? Чего это в ней такого особенно полезного и целесообразного? И чем, чтоб провалиться, светлые вьющиеся волосы лучше темных и прямых? Кому что идет, да? Вот и я говорю. Нравится – не нравится.

Нет, способность восприниматься как красивое и полезность для чего-то – вещи разные; они могут совпадать, а могут не совпадать.

Оружие. Гранатомет неуклюж: куцая труба; а уж куда как эффективен. Боевой вертолет топорщится углами и консолями – страшноват и внешне даже нескладен. То ли дело «МиГ-15» или «Конкорд» – изящен, плавен, стремителен. Меч красив, топор не очень. Противотанковая пушка – длинная, хищно распластанная по земле, хороша, кто понимает, – а минометы недаром называют «самоварами» – труба, плита, подставка, любоваться нечем. Уж сколько ума и чувства вкладывалось в форму и отделку древнейшего из оружия – ножей: кинжал или финач ну так же и просятся тебе в руку и ему в брюхо, – плавность черт, удлиненность, блеск. А в испанской навахе – в отличие от стилета – ничего изящного. А английские коммандос традиционно вооружаются ножом эффективнейшей формы – «воловий язык»: форма вроде листа дерева – обоюдоострый клинок, сильно и плавно расширяющийся от острия, – рассекает при ударе все без затруднений, широкая рана; но куда ему по красоте форм до кортика или даги.

Автомобиль. Совершенство – «Формула-1»: сравните эту помесь сигары с гробом на четырех торчащих в стороны колесах с «мерседесом» или «ягуаром». Сравните вездеходный джип с роскошным «бентли». Нас манит плавность обтекаемых форм, блеск отделки, – ну, чтоб глаз радовался воплощению скорости и комфорта. А ведь джип-«виллис» неказист, но гораздо более целесообразен, высокий старомодный «роллс-ройс» предельно удобен и комфортен; и вдруг выкатит репликар тридцатых годов, угловатый лаковый кузов с никелевыми побрякушками, и все ахают: как красив… а ведь менее совершенен.

Парусная яхта красивее гоночного катера-катамарана.

Паровоз делается красивее, если убрать все, что можно, под обтекаемый вытянутый корпус, да? Выигрыша в скорости может практически не быть, но «линии улучшаются».

А бесполезность украшений? А бесполезность моды? А с чем кушать колоннады храмов?

Да нет, красота и прикладная польза – вещи разные. И идеально отвечающее своему назначению, идеально целесообразное – отнюдь не значит красивое. Идеально практичная одежда – камуфляжный комбинезон. Идеальная форма жилища – параллелепипед с двускатной крышей. А вы про Версаче и Миланский собор.

4. Много вам пользы в классической музыке – если вы не зарабатываете ею на жизнь? А есть ведь – красота музыки, красивая музыка.

Как прикажете отличать в музыке красивое от некрасивого? А если кто абсолютно лишен музыкального слуха и музыку вообще не воспринимает – как насчет объективности и субъективности красоты? Ведь получается, что вопрос истины решается голосованием и большинством голосов: вы считаете иначе – а нас больше, и мы считаем вот так: быть по сему. Ага.

Музыку Юго-Восточной Азии европеец не воспринимает, для него, воспитанного в другой музыкальной традиции, азиатская музыка – малосимпатичный набор звуков. Азиат плачет – европеец морщится, европеец веселится – азиат пожимает плечами. И там и сям свои прекрасные композиторы.

Ставились опыты: у представителей разных этносов, разных языков и культур (японцы и французы, скажем) одна и та же фонема (знаковый звук, обозначаемый на письме буквой) ассоциируется с разным цветом, если пытаться ассоциировать. Разный интонационный строй языков, разная фонематика, разная семантика акустики, так что это можно понять.

Неудивительно, что и разные сочетания звуков соответствуют разным ощущениям у народов разных культур. Чувства одни – точки внешней привязки разные, проявления по форме разные.

Что такое музыка? Воздействие на ощущения комбинацией бессмысленных звуков. Единственное назначение звуков – именно вызывать ощущения, и только.

Что такое красота музыки, красивая музыка? Такое сочетание звуков (разных тембров, тональности и т. п.), которое вызывает ощущение прекрасного.

Что это за ощущение, черт возьми? Приятное, сильное, может быть печальным, может быть веселым, – но оно желанное, возбуждает чувства; и это возбуждение чувств от красивой музыки смыкается с чувствами добра, благородства, силы, желанности жизни с ее трагизмом и радостями, и чувство своей значительности через свою причастность ко всем этим вещам жизни тут тоже присутствует. Возникает ощущение «чего-то большого, чистого и настоящего» (вроде слона в ванне, если цинично пошутить).

Итого. Внешне мы имеем красоту как форму, без всякой пользы и всякого смысла. (Всерьез говорить о «содержании музыки» невозможно же, это вульгарно-примитивная попытка перевести язык музыки на язык слов, т. е. вытащить ощущения в сознание и аналитически сформулировать в понятия… бред, придуманный для глухих.)

Красота может существовать как акустический ряд. Мы можем воспринимать красоту «вообще» через комбинированные сотрясения воздуха. Это может побуждать маршировать, сражаться, трудиться, танцевать. А может просто побуждать плакать, улыбаться, переживать неизвестно что.

Красота как форма может быть относительна – это зависит от традиции, воспитания, связи с общей культурой этноса и даже врожденной способности ее воспринимать.

5. Прежде всего красота воспринимается через зрение. Под красивым чаще всего мы имеем в виду, что что-то красиво выглядит. Девушка, ваза, автомобиль, нож. Форма предмета, линии его объема, а также сочетания цветов (или один цвет).

6. К тому, что воспринимается органами обоняния и осязания, понятие красоты не применяется. Почему? А черт его знает. По традиции. А ведь запах духов или свежего сена бывает прекрасен! И мы так и скажем: «Какой прекрасный запах!» Но не скажем «красивый запах» или «это красиво». Здесь кроме традиции еще одна вещь: в жизни человека обоняние играет небольшую роль по сравнению со зрением и слухом. Через обоняние поступает не много информации. Через обоняние человеку не свойственно испытывать сильные ощущения. От дерьма и падали может стошнить, но это редко, а если с привычкой – перестаешь обращать внимание. (Наркота не в счет, тут балдеж не от запаха, просто химия влетает через нос и вызывает кайф не оттого, что это хорошо пахнет.) Обонятельные центры мозга в общем не велики (хотя конечно и амбра, и мускус, и ладан, но все-таки это «вспомогательный ряд»). Через обоняние человек не может получить ощущения столь сильного и богатого, как через слух и тем более зрение. А красота, по определению, должна вызывать достаточно сильные ощущения. Кроме того, ощущение от запаха, как мы сказали и как все знают, очень быстро притупляется: больше десятка флаконов духов никак не перенюхаешь, перестанешь запах толком воспринимать и различать.

Короче, красоту на нюх не возьмешь. Доберман-пинчер или крот могли бы, а тебе слабо. Не тот масштаб восприятия.

А уж насчет осязания тем более. На ощупь человек мало что познает в жизни. Ощущение от осязания может быть приятным, очень приятным – но не более (осязание любимого тела прошу в счет не ставить, здесь совсем другая история). Очаг ощущений от осязания в мозгу мал, как бы «вспомогателен». Гладкое, пушистое, теплое, мягкое, упругое, твердое, округлое, – батюшки, вот едва ли не весь ряд того, что можно определить на ощупь как приятное. Какая ж тут «красота»… бедно, граждане.

Вкус еще остался. «Прекрасный вкус!» – это еще можно сказать. Но «красивая еда», имея в виду вкус – не-a, не говорят. Хотя пальчики оближешь и обожрешься, как удав, – но ощущения от еды а) прикладные, тебе это жевать и глотать приятно, в себя пихать; б) высоких и благородных чувств от еды не возникает. Нет того куста ассоциаций, нет бескорыстного наслаждения.

А вино? Это классом выше будет. «Прекрасное вино!» Его пить не обязательно, его пьют именно для удовольствия, и умеренное опьянение от хорошего вина возвышенно и благородно, кто понимает. Но «красивое» про него не скажут. А про бокал, в который оно налито, скажут! Про букет вина роскошный не скажут «красивый», а про цвет вина рубиновый или топазовый скажут – «красивый». Вот черт? Ведь для вина запах и вкус важнее цвета, а? И само ведь по себе ощущение от запаха и вкуса вина – сильнее и богаче, чем от его цвета? Да.

В чем дело?

Во-первых – в том, что только через главные органы чувств – зрение и слух – мы можем (и привыкли) получать ощущения настолько сильные, богатые, стойкие, что это может восприниматься как красота; каковая красота для нас – нечто значительное, высокое и отвлеченное (отвлеченное!). Выпивая вино, мы никак не используем, не потребляем его цвет, мы его просто фиксируем. А через зрение идет до 95 % всей информации, здесь все воспринимается очень остро и сильно, и кусты подсознательных ассоциаций богатейшие, – вот в этом пласте восприятие красоты у нас в основном и происходит, представление о ней здесь и пребывает – где ощущений больше, и излишек их тоже больше.

Во-вторых – это говорит о том, что понятие красоты несколько условно (как условны все понятия-слова-символы) и размыто. Нет четкой границы между «красиво» и «нравится, приятно». И под красотой мы часто объединяем весьма разнородные вещи по степени «нравящести» нам. По степени «эстетического воздействия».

В-третьих – «эстетическое воздействие» противопоставляется потреблению, обладанию, использованию для чего-либо еще. От посмотра и послуха ничего не убудет, и кошке дозволено смотреть на короля. Скушать – означает потребить, сплевывать не будешь. (Хотя римляне времен упадка достигли в этом изрядного совершенства: наслаждались яствами, потом мальчик щекотал гостям горло перышком, они изблевывали трапезу в золотой тазик – и, освободив желудок, могли наслаждаться вкусом следующих яств, приготовив для них место. Это уже прямо эстетское отношение к вкусу еды – не сожрать, но лишь насладиться. Изобретателен человек по части доставления себе ощущений! Но сблеванные кушанья, понятно, уже никуда не годились.) Нюханье весьма связано с качеством пищи, чистотой жилища и одежды, аспект потребления немал, да и, как уже сказано, мало чего от запаха в нашей жизни обычно зависит. Ощупывание – вообще сродни обладанию («не лапай, не купишь»), это уже весьма интимное знакомство с предметом.

В-четвертых. Красота, воспринимаемая непосредственно органами чувств, имеет форму. Зримая форма понятна. Музыкальная форма может быть выражена – через ту же нотную грамоту.

Насчет формы обоняемого – есть трудности. Трудности есть – формы нет. Чтоб выразить впечатление от запаха, мы прибегаем к переносу качества от предмета (пахнет сеном, лавандой, морем), или определяем через вкус (сладкий, горький, кислый). А вкус – это не эстетика, это потребление. А форма через осязание? – Или это замена зрению (квадратный, большой) – или, опять же, качество, формы не имеющее (теплый, мягкий).

Так что красота – это воспринимаемая форма, зримая, а в редком отдельном случае – слышимая. Или форма пространственная с ее атрибутами – объем, линия, цвет, или форма акустическая, что есть комбинация колебаний воздуха, т. е. опять же своего рода форма окружающего нас пространства, каковым является воздушная среда. Ясно ли? Если окружающую атмосферу поколебать соответствующим образом (а вообще ей свойственно колебаться при любых происходящих действиях), то может возникнуть красота, воспринимаемая через слух.

Красота – это некоторые детали и состояния окружающей среды, само наличие которых доставляет нам сильные приятные ощущения, будучи восприняты через главные органы чувств.

7. Красота визуальная в большой степени поддается анализу и расчислению. Чем древнее греки прекрасно и занялись, создав «золотое сечение» и вообще разные варианты пропорций зданий, колонн и человеческих изображений. Красота рассчитывалась и создавалась через гармонию составляющих частей. Один к двум, два к трем, один к семи и к девяти, – простейшие соотношения чисел лежат в основе шедевров античной архитектуры, и даже во многом в основе прекрасных статуй.

В простительном возбуждении от гениальности человеческого разума Пифагор и проповедовал тот вывод, что в основе мироздания вообще лежат числа и их отношения, и этими численными отношениями вообще можно объяснить все на свете. Как всякий великий мыслитель, открывающий что-то новое, он был мономан своей идеи-фикс.

Но любой, кто знакомился с основами ваяния, живописи и зодчества, знает отлично: да, красота часто существует на уровне арифметики с геометрией, здесь свои законы, и пренебрегать ими никак нельзя.

Красота как легко вычисляемые формы объема. Простейший вариант.

8. Сродни ей – ряд вариантов музыкальных гармоний. Тоже расчисляются – и поддаются простому рациональному созданию. Составь звуки по высоте и длительности в определенных комбинациях – это и есть красиво. Ладно.

9. Тогда акула красива, потому что она длинная, плавная, заостренная и ловко-стремительная, а осьминог некрасив, потому что мешковатый, внешне неуклюжий, и сочетание щупалец с туловищем противоречит гармонии линий и объемов.

Все дело в линии и объеме.

10. А также в цвете и сочетании цветов. «Красный» по-русски и означает «красивый». Сочетание желтого с фиолетовым красиво, а зеленого с розовым «безвкусно» (хотя зависит от оттенков, конечно).

11. На этом изначально основана абстрактная живопись. Не обязательно изображать предметы, чтобы достигнуть впечатления у зрителя – можно дать на холсте линии и цветовые пятна таким образом, что возникнут некоторые ощущения, в том числе возможно ощущение красоты.

12. Нам нравится:

яркое – больше тусклого;

длинное – больше короткого;

тонкое – больше толстого;

плавное – больше угловатого и комковатого.

13. С этой точки зрения понятно, почему жираф красив, а слон – нет, тигр красивее медведя, а щука красивее сома.

Чем волк красивее гиены? Да у нее цвет какой-то из грязных пятен, хвост куцеват, таз опущен, задние ноги коротковаты, и возникает ощущение неопрятности и неуклюжести. Хоп! – возникают ассоциации. Зрение – наиболее ассоциативно-богатое чувство – и чисто зрительная картина склонна дополняться в сознании «не-зрительными» качествами на основании собственного зрительского опыта и знания.

А также имеет место трансформация зрительного образа частично в сферы других чувств: осязания, обоняния (задействуются «краешки» очагов других чувств центральной нервной системы).

И нам уже кажется, что от трупоеда-гиены пахнет падалью и дерьмом, вид у нее нечистоплотный.

14. Нам нравится:

сухое – больше влажного;

теплое – больше холодного;

гладкое (или пушистое) – больше шершавого;

упругое – больше дряблого.

15. Крокодил вполне продолговат. Всяко крокодил умнее тупой акулы и не жрет всю дрянь подряд, как она, – вообще он стоит выше на лестнице развития. Почему же он, бедолага, на наш взгляд некрасив? Кстати, двигаться он может очень стремительно и ловко, броски его молниеносны, а от слона на суше он может удирать даже галопом.

Лапы у него какие-то коротенькие, кривые, толстые. Некрасивые лапы, линии не те; не антилопа. И брюхо толстое, противное, на вид мягкое и дряблое, утроба гадова. Имеем нарушение пропорций и отрицательные осязательные ассоциации.

Змея продолговата, плавна, может иметь очень яркий красивый узор – но что-то змею назвать красивой может только любитель-зоолог. А чего? Слишком длинна, пропорция не та. И голова маленькая слишком, плоская, безмозглая. Но – у жирафа тоже шея будь здоров, да и у лебедя длинновата, но у них это представляется довольно красивым. Включаем ассоциации: змея холодная, влажная, скользкая, фи. Вранье! – закричит серпентолог, и будет абсолютно прав: змея сухая, теплая и гладко-шершавая, как ручка хорошего ножа. Это серпентолог знает, а нам кажется другое. Опасная? – акула опаснее. Безмозглая? Бабочка более безмозглая, а бывает очень красива.

Шо мы имеем? Мы имеем комплекс ассоциаций, как чувственных (осязание, обоняние), так и инстинктивных типа: мерзкая низшая тварь, ядовитая, жрет тех, кто ее теплее и выше, бороться с ней трудно, вообще очень чуждое мне, биологически далекое существо, не хочу ее, подальше от нее, бежать, убить палкой.

Бабочка плохого сделать не может (ну, листья ест). Хоть и глупая, вообще насекомое. А в борьбе змеи с мангустом наши симпатии всегда на стороне мангуста – хотя змея его не трогала, он просто ею пообедать решил. Зато он пушистый и симпатичный.

А вот если хищный паук мохнат – он от своей мохнатости красивее для нас не становится. Шмель – да, его пальцем по мохнатой спинке погладить хочется. А паук, брюхо на восьми ножках – нет, некрасив. А ведь сообразителен тарантул, ловок, храбр!