Текст книги "Любовь зла (сборник)"

Зависть – это стремление к своей максимальной значительности через минимализацию значительности других.

Прекрасный случай теории относительности. Если ты не можешь различить, потому ли ты круче всех, что велик, или потому, что все прочие мелки, – то какая тебе разница. Суть едина: система «ты – окружающие» в твою пользу. А кроме как по окружающим, мерить ее не по чему.

И тогда становится понятен и логичен самый черный вариант зависти: «У меня есть много, а у него мало – ну так я хочу, чтоб у него даже этого не было». Еще бы. Тогда ты будешь относительно него еще значительней.

Именно отсюда, кстати, большая или меньшая примесь «нехорошего» удовлетворения при всяких известиях о катастрофах, авариях и прочих бедствиях, которые тебя лично никак не затрагивают. Чем больше бед на стороне – тем значительней становишься ты сам для себя относительно ущемленных в чем-то окружающих. (Это «аморально», зато логично и истинно.)

Что говорят родители? «Завидовать нехорошо, некрасиво, не надо!»

Что говорят окружающие? «Он завистлив, значит – слаб, сам такого добиться не может, он неприятен и смешон в своей бессильной и ядовитой злости к тем, кто значительнее его».

Что говорит моралист? «Он завистлив – значит недобр, ненадежен, эгоистичен, он желает другим того, чего не желает себе – желает им зла.»

Что говорит собственный разум? «Не надо завидовать, это бесплодное и вредное чувство, от него страдания, хлопоты, суета, оно отравляет тебе удовольствие от жизни. Разве, если кто-то чего-то лишится, у тебя чего-нибудь прибавится?..»

Что говорит инстинкт жизни, повелевающий стремиться к максимальной значительности? «Он значительнее тебя, ты не можешь быть к этому безразличен, ты ведь сам должен быть значительнее всех, ты ущемлен самим фактом его значительности, постарайся же сделать хоть что-то, чтоб изменить положение в сторону своей большей значительности!!!»

И мужики ночью жгут амбар самого богатого соседа. А жюри, состоящее из писателей, дает премию не тому, кто талантливее их, а вполне серому, и убеждают друг друга, что серый – хорош, а талантливый – плох, и радостно соглашаются друг с другом, и все в душе отлично знают, что к чему.

Человек с очень высокой самооценкой независтлив. Он и так полагает себя очень значительным. Но все равно завидует, если окружающие полагают кого-то другого выше, чем он!

Абсолютно независтливых людей не существует.

Почему же мы стыдимся своей зависти? Вернее – стыдимся показывать ее? Потому что это означает признать, что уровень твоих возможностей ниже уровня амбиций. Что ты не можешь того, что хочешь. Это означает публично расписаться в своей малозначительности, слабости, в признании другого лучше себя. «Зелен виноград». Обнародовать свою зависть – значит обнажить неуважение к своей значительности и позволить другим не уважать тебя, это значит самому себя публично «опустить».

Человек может смириться со всем: со своей бедностью, хилостью, некрасивостью, неудачливостью, но всякий имеет какой-то пунктик, по которому он себя уважает и оценивает высоко: это может быть умение нищего собирать милостыню или умение знаменосца чеканить парадный шаг. И уж в этом они жаждут признания! И если хвалят и объявляют лучшим не его, а другого – будь это в масштабах полка или роты, города или переулка, неважно, каждый сам выбирает себе масштаб, в котором уважает и ценит себя, – о, если и тут лучшим признают не его, а другого, вот тут он завидует, тяжело, болезненно, смертельно.

А кто самый большой завистник? Наверное, тот, чей уровень амбиций как можно выше, а уровень возможностей как можно ниже? Вот он и хочет опустить всех до себя и ниже. Не-ет, тут все чуть сложнее. Тут разум подсыпает нам тот еще песок в шестеренки.

Гениально же выразился юморист Костя Мелихан: «Человек может все, пока он ничего не делает». Так вот, человек может быть достаточно умен, чтобы верно понимать, как надо что-то делать. Ум как способность к анализу и оценке у него может наличествовать в высокой мере. И что же он видит? что другие, менее умные, совершающие явные ошибки и глупости, преуспевают в жизни более него: деньги, слава, свершения. Они хуже и глупее! Он мог бы сделать все гораздо лучше, если б захотел!

«Если бы захотел». О. Вот точка преткновения. Почему же он не хочет? Ну, тому найдется масса причин.

Ума как способности к анализу еще мало для действия. Нужна энергия, витальная сила, жажда действий – нужно креативное, созидательное начало. «Профессиональный» завистник лишен созидательного начала. Он болтлив и ленив, даже если суетлив внешне. Почему?

Потому что подняться до вершины – и опустить вершину до и ниже себя – с точки зрения «индивидуума оценивающего» одно и то же. Работать трудно. Выше всех не станешь. А доказать себе и всем, что прочие, которых полагают выше, на самом деле ниже тебя – это проще, легче, дает больше удовлетворения. Все дерьмо! А кто думает иначе – идиоты! Таким образом, умный я на самом-то деле значительнее всех, просто люди этого не понимают.

Человек идет по линии наименьшего сопротивления в достижении своей максимальной значительности. И делать ничего не надо. Он самореализуется через негатив: оценочно опускает всех ниже себя.

В этом большое преимущество профессии критика.

Мы имеем диспропорцию между действенным и чувственным началом. Способность к абстрактному мышлению играет с человеком дурную шутку: можно не делать ничего, ощущая себя всем. Это сродни наркомании или онанизму: получение ощущений «напрямую», без всяких действий во внешнем мире. Рефлексивная способность представлять себе и оценивать внешний мир заменяет человеку действие как таковое.

Негативно направленная мысль как источник ощущения своей значительности заменяет завистнику действие как источник значительности.

Такой завистник – это пустоцвет. Пустоцвет, кстати, может цвести очень красиво. А что ему еще делать, плодов-то давать не надо.

Почему независтлив нищий мудрец? Да он полагает себя самым мудрым, он превзошел всех в познании истины! Так это мудрец, законченный продукт примата рацио над вита.

Но вот один из самых бессмысленных, на первый взгляд, случаев зависти – дурнушка завидует красоте красавицы. Зачем?! Она знает, что никогда и близко с ней не сравнится никакими ухищрениями медицины. Она знает, что ум, способности, воля ее заурядны. Она знает, что проиграла ей на арене жизни, и все тут. И знает, что кислотой ей в лицо не плеснет, бомбу в самолет не подложит, жениха ее не застрелит. Ну вот такая гарантия дается – заведомо бесплодное чувство. Так зачем оно?! Не лучше ли изжить его в себе и жить счастливее и спокойнее?

Нет. Не лучше. Зависть означает – никогда человек не смирится со своим поражением! Никогда не будет душе его покоя, если кто-то значительнее его. А кто-то значительней, будьте спокойны, отыщется всегда.

Грызение зависти и стремление к свершениям – это две стороны той медали, которая никогда не может иметь только одну сторону, только и всего. Страдание от своего несовершенства – и утверждение себя в работе, науке, хитрости, богатстве, геройстве, создание огнестрельного оружия слабым и пластической хирургии некрасивым, и т. д. Свершения и зависть – это выстрел и отдача. Гадость эта орудийная отдача, прах из-под сошников летит и прыгающие колеса ноги отдавливают, но иначе снаряд не летит, такое дело. Может и пришибить, может снаряд и мимо улететь, а что делать.

Избавиться вовсе от зависти можно только с избавлением от желаний вообще, а для этого надобно или в нирвану погрузиться, или повеситься, однако ни то ни другое в наши задачи никак не входит.

Зависть означает: меня не устраивает существующее положение вещей, и я хочу изменить его в свою пользу. Баста! И сколько угодно разум может твердить, что это ни к чему, не надо, маета одна – он, разум, не для того создан, чтоб указывать, что делать, а для того, чтоб обслуживать желания. Он, как старый сержант-профессионал, может материть командира сколько влезет и объявлять приказ идиотским и невыполнимым, но сводятся его ругань и рассуждения всегда к одному – как этот чертов приказ все-таки выполнить. Нет, он тебе на словах докажет, что такой приказ не нужен, но – отменить его не может. Либо же – рано или поздно настигнет его карающая лапа полевого трибунала.

Да если бы не он, разум, мне и завидовать было некому – только тому, у кого длань тяжелее. А ему что завидовать – давай, подчиняйся сильному, и всего делов. Разум ведь сам насоздавал бесчисленных поводов для зависти! Да мы ведь только через разум и получаем поводы и мотивы к зави… <…>.

Доброта

«Брат мой, если подданные говорят, что король добр – это означает, что царствование не удалось…» – писал Наполеон Жозефу, которого пристроил мелким королем. Жозеф пытался оправдывать свои малые успехи тем, что зато он хороший человек, любимый народом.

Все знают, что быть добрым – хорошо. Еще все знают, что добрым людям живется плохо и трудно. Пользуются и часто злоупотребляют окружающие их добротой. Несправедливость жизни, понимаешь.

Что такое доброта? Это способность принимать чужую нужду в сферу собственных интересов и действовать добровольно и бескорыстно в интересах другого человека. Как бы чужая нужда становится своей собственной.

Понятно, что есть разные степени доброты. Попросту говоря, любая доброта имеет свои границы.

Легко быть добрым, если чужая нужда никак не ущемляет твою собственную. Ты богат, а явно нуждающийся человек робко просит у тебя десять рублей. И ты даешь – не чтоб он от тебя отцепился, а из искреннего сочувствия. Недельную зарплату ты уже незнакомому человеку просто так не дашь, самому надо сводить концы с концами. Эта мелкая бытовая доброта твоих интересов, в общем, никак не ущемляет – даже наоборот, наряду с вежливостью и приличными манерами облегчает общение с окружающими, подобно смазке детали в механизме. Они довольны, ты собой доволен, жить лучше и легче. Здесь не приходится делать выбор «или – или» между своим интересом и чужим.

Поэтому говорят часто о доброте сильных и талантливых. Да отчего ж не сделать добро другому, если у самого и так все круто в порядке. Даже приятно лишний раз ощутить свою значительность, решив трудные для другого проблемы «почти без отрыва от производства»: знай наших, будь здоров. Набить кому морду, помочь в работе, подкинуть деньжат: вот такой я хороший и здоровый парень, если что – обращайся, все в жизни сделать можно. Здесь доброта не лишена отчасти аспекта самоутверждения: «могу и делаю, я значительнее тебя». А потери времени и труда сравнительно невелики, не принципиальны. От такой доброты у тебя, в общем, ничего не убыло.

Поэтому, кстати, и существует старая поговорка «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Человека самолюбивого может ущемлять, что он оказался менее значителен, чем его благодетель, и по ситуации зависим от него. И, мелкопузый, не в силах отплатить равной мерой добра – он может стремиться (даже подсознательно) освободиться от психологической зависимости и доказать свою значительность, отплатив за добро злом. Я не могу тебя спасти, как ты спас меня – зато смогу тебе такую подломаку устроить или вообще погубить, что и тебе, и мне ясно будет, что я тоже очень значителен и даже значительнее тебя. Ты за меня поручился и устроил на работу в свой отдел – я на тебя напишу донос и сяду на твое место. Боже, сколько было подобных случаев! Так что если ты силен, талантлив, богат, – твори добро с оглядкой, милый… смотри, с кем имеешь дело.

От десятирублевой доброты перейдем к сторублевой – то есть к такой, где уже размеры чужой нужды соизмеримы со своей собственной; здесь ты уже поступаешься чем-то ощутимым. Вместо того, чтоб отдохнуть выходные на рыбалке, скажем, вкалываешь за камрада, у него жутко важное любовное свидание.

Тут что получается? От того, что в эти самые минуты в Африке неизвестный тебе человек умирает от голода, ты от обеда не отказываешься. Всех не накормишь, а самому кушать надо. Но если голодающий рядом, а больше кругом никого, то свой обед ты ему безусловно отдашь: ему нужнее. Ты и так обойдешься, ничего страшного.

Так вот, значит. «Условно недобрый» человек всех окружающих с их нуждами норовит зачислить в разряд безвестных голодающих Африки: всех не пережалеешь и не облагодетельствуешь, а своя жизнь одна, и прожить ее надо так, чтоб всего ухватить. А «условно добрый» к нужде всякого встречного-поперечного, коли она серьезна, готов подойти с меркой: «кому это нужнее – ему или мне?». Друг, товарищ и брат.

Истинно добрый человек способен уступить другому очередь на бесплатную квартиру, лучшее рабочее место, вообще что-то нужное и важное, что существует только в одном экземпляре на них двоих – если сочтет, что другой имеет на это больше прав или более нуждается. Он честно взвешивает нужду другого и собственную на одних весах – и честно делает выбор в пользу справедливости. Он вообще привык брать себе за столом меньший кусок.

Вот тут ему и хана. Вот тут его и взнуздают, оседлают, затянут подпруги и начнут ездить верхом. Потому что всех, да, не пережалеешь. Всегда найдется тот, кто беднее и несчастнее тебя. И чем выше ты поднялся – тем шире толпа более нуждающихся. Но опасение это напрасно – добрый человек не поднимется высоко нигде, где есть какая-то конкуренция – а она есть везде. Богат? – разорят. Сильный? – уговорят. Талантливый? – ограбят.

Доброго человека всегда используют менее нравственные окружающие, которых всегда полно. И чем ты добрее и честнее – тем менее нравственны окружающие относительно твоего совершенства.

А «условный идеал» доброты – это вообще отдавать все по первой просьбе и без просьб. Вот Святой Мартин отрезал прокаженному нищему половину своего плаща – а ведь мог бы отдать весь. Был бы, вероятно, еще святее. Но даже отцы церкви сочли, что половины плаща достаточно.

И вот добрый человек часть своей жизни (в форме времени, денег, труда, имущества или еще чего) отдает просителю (вымогателю, проходимцу, нищему, сослуживцу, другу). Он, может, и не собирался это делать, но он же добрый, его уговорили, объяснили, доказали, разжалобили – он проникся и поставил чужую нужду выше своей. То есть – доброта отчасти сродни слабохарактерности. Очень часто добрыми называют людей, которых легко уговорить поступить вопреки своим интересам в интересах других.

Есть ли грань и различие между добротой и слабохарактерностью? Различие есть – грани нет. Все-таки добрый человек в разбойники не пойдет и прохожих резать не будет, а слабохарактерного друзья могут уговорить. (Потом мать на суде рыдает: «Да он всегда был такой добрый, мухи не обидит, это дружки все сбили с пути!..») Слабохарактерный человек легко уступает внешнему давлению, и тогда уже может поступать против собственных интересов. Слабохарактерность можно считать «наведенной», «локальной» добротой – убедили человека принять чужую нужду как собственную, а фактически – подчинили.

Слабохарактерный идет по линии наименьшего сопротивления: ему легче отдать свое, чем отстаивать. Добрый отдает добровольно – но границы этой добровольности не существует: его можно разжалобить, убедить опять же, да и просто ему непереносим вид чужих страданий, а изобразить страдания всегда можно («пользоваться добротой»). Суть одна – принятие чужой нужды как собственной.

Слабохарактерный человек способен на зло – а добрый, очевидно, нет, даже если его будут очень просить, плакать и умолять, например, поступить в палачи. Да?

Внимание! Добрый человек впиливается в ситуацию: из двух зол надо выбрать меньшее. А это в жизни на каждом шагу, тут никуда.

Чистый опыт: надо оставить на смерть арьергард, чтобы связать противника боем и спасти, увести остальных солдат. Как нельзя более обычная на войне ситуация. Сам с арьергардом остаться и умереть не можешь: обязан командовать остальными. Арьергард помирать не хочет, жить всем охота. Будь ты трижды добрый, а людей на смерть посылать надо. Можно, конечно, застрелиться и тем снять с себя груз проблемы, но это ничего не изменит.

Что сделает «идеально добрый» человек, идеально свободный в своих действиях? Он договорится с противником: ребята, хрен с вами, мы отдаем вам такую-то территорию, принимаем такие-то ваши условия, платим репарации, но убивать больше никого не надо, уж очень это ужасно, неприемлемо. Лучше уж будем мирно и по возможности дружно жить под вами, лады? Хана армии, хана государству, ужо в рабстве нахлебаетесь счастливой жизни.

В жизни разные нужды разных людей вечно противоречат друг другу, и быть добрым для всех невозможно. И противоречия решаются через того или иного рода суд, от внутреннего до уголовного. И суд этот руководствуется справедливостью, оформленной в закон. А закон отнюдь не добр – «закон суров, но это закон», чеканно и на тысячелетия сформулировали римляне. И в этом суде, как ни верти, добрый человек – адвокат, а не прокурор.

И возникает другая сентенция: «Добро должно быть с кулаками». Знакомо, да? И маузеры добрых чекистов начинают работать по подвалам, потому что чекисты очень-очень добрые и сжигают себя на тяжкой и грязной расстрельной работе, ставя выше своей личной нужды в хорошей жизни – счастливую жизнь всего грядущего человечества.

Как только мы оправдываем конкретное сегодняшнее зло стремлением к абстрактному завтрашнему добру – само понятие доброты теряет смысл и превращается в пустую софистику и словоблудие. Можно ли назвать добрым палача, который не мучит казнимого, а убивает сразу и безболезненно? Не будет добрый человек палачом, и все всегда это знали, и отношение к этой профессии всегда было соответствующее. Добрый человек скажет: «Не могу я его, беззащитного, хоть и гада, убивать… ну его к черту, пусть живет, скотина». И что? И гады будут дальше резать невинных и жить себе.

Я не противник смертной казни. Я противник того лишь, чтобы считать смертную казнь актом доброты. Справедливости – да, целесообразности – да, но доброта тут ни при чем.

А если тебя семьи убиенных просят казнить убийцу – как же их праведная нужда в справедливости, противоречащая отчаянной нужде осужденного пожить еще? Что делать в такой ситуации доброму человеку? Отвечаю: добрый человек в такой ситуации сойдет с ума. Но таких добрых людей практически нет, и с ума тут сходят весьма редко. А человек «нормально» добрый пусть выдаст убийцу родне убитого – казните сами, ваше святое право. Что часто и делалось.

Я гну вот к чему. Любое действие в жизни рождает противодействие. Все новое рождается в борьбе со старым и так далее. И что бы ты ни делал – обязательно наступишь кому-нибудь на хвост. Уже самим фактом своей удачи, открытия, нового слова, красивого и хорошего супруга, интересной работы, богатого дома – у тебя есть то, что могло бы принадлежать другому, или принижает другого. Твое мнение чьему-то противоречит, твой глоток воздуха мог бы вдохнуть другой.

И всегда найдутся люди, которые скажут: я не хуже тебя, дай мне то, помоги мне в этом, уступи мне се, поступи по-моему, иначе мне плохо. «На», – скажет добрый человек, и останется никем и ни с чем.

Доброта есть аспект слабости. Ибо добрый человек все противоречия между собой и окружающими решает в пользу окружающих – он принимает их нужды как свои и следует им.

Вся история прогресса в определенном аспекте есть история подавления победителями интересов побежденных. Централизованные государства, без которых невозможно развитие культуры и цивилизации, давили интересы отдельных людей: плати налоги! иди в армию! строй пирамиды! подчиняйся власти! не противоречь! а для несогласных – тюрьма и плаха. А иначе невозможно… Добрый же король, кот Леопольд, призывающий жить дружно, – открывает народу амбары, распускает рекрутов из армии, уменьшает налоги до предела – и захиревшее государство погружается в смуту, разруху, исчезает. Вот зараза.

Учтем и запомним простую вещь: делать добро не означает быть добрым.

Как? А вот так. От государя, скажем, требуется, чтобы подданные процветали – вот его задача, вот его добро. А для этого необходимо ему железной рукой сокрушать захватчиков, давить заговорщиков, вешать воров и понукать бездельников, чтоб общее добро зря не прожирали. А иначе ухватистые авантюристы растащат все по своим уделам, и корми голодных своей добротой, пока не вымрут.

На пять веков заложил Цезарь все основы процветающей Римской империи – а был взяточником, клятвопреступником, карьеристом и головорезом. Добрым людям в больших делах ловить нечего.

Привет от всех крупных политиков – крутые были ребята, и пробы на них ставить негде.

Тут вот еще какая штука. Если человеку ничего такого особенного в жизни не надо – ему легче быть добрым, т. е. следовать нужде другого, отдавать ему свое время и силы. А если он горит своей целью – отвлечения от пути к цели ему несносны, цель ему дорога, он ей всю жизнь подчинил, и поступаться ею ох не хочет.

Доброта – обычно аспект вялости и бесцельности. Тот, кому безразлично, что делать – при прочих равных скорее откликнется на нужду другого, чем фанат своей идеи, пашущий на нее день и ночь. Обычно добрые, истинно добрые люди – весьма заурядны и ничего такого в жизни не добиваются. Не шибко хотят, не очень и могут: энергетический заряд не тот.

Добрые (и слабохарактерные) люди – обычно таковы большинство алкоголиков. По трезвянке – славные и порядочные. Да вот ничего им особенно не охота.

Такие люди, помогая другим, даже приободряются, подзаряжаются энергией других, мелкая промежуточная цель в жизни появляется, жить им делается интереснее.

Если человека распирает энергия свершений и он отчаянно самореализуется через свои дела – ему как бы некогда быть особенно добрым. Поделиться без ущерба для себя еще можно, а ход свой замедлять ему несносно. Может, он телефон изобретает, или лекарство от СПИДа – для блага человечества. А сам сука честолюбивая и жадная, – талантливая, правда. А начнет быть добрым и всем помогать – и ни хрена не изобретет.

Доброта – это собственная энергия, пущенная в чужие русла. Излишек – пожалуйста, а если много выходит – задумайся о том, что твоя жизнь неполноценна, что ты не знаешь, чем толком в жизни заняться.

А сила действующая и созидательная вечно отдавливает пальцы тем, кто оказывается рядом. Такое дело…

Но. Но. Но…

Всегда, однако, добрые люди ценились и почитались. На частном житейском уровне, вне политики и великих свершений, доброта всегда была вещью хорошей и желанной. Э?

Первое. Каждый хотел бы иметь вокруг себя побольше добрых людей. Добрый человек – благо для тебя, с тем и ассоциируется.

Второе. Добрый человек увеличивает твои силы и возможности своей помощью. Еще бы он тебе не нравился.

Третье. Доброта окружающих смягчает их же эгоистичность, противоположностью которой является. Среди стопроцентных эгоистов жить уж вовсе мерзко и непереносимо, ну до костей же обгрызут. Если вовсе никак не вникать в нужды друг друга, так и вообще выжить невозможно. Человек все-таки существо стайное.

Четвертое. С точки зрения уже доброго человека. Через доброту (а она сродни великодушию) человек внутренне самоутверждается: я могу сделать другому то-то и то-то, я могу другого осчастливить, я могу сделать другому то, чего он не может сделать сам, или даже вообще никто не может, – я довольно значительный человек. Мне это приятно, желанно.

Пятое. Я хороший человек. А это не каждому по плечу. Я могу то, что довольно трудно: оторвать от себя и дать другому, это значительный поступок; и ощущения от этого неслабы и приятны, опять же.

Шестое. В человеке, которому я делаю сейчас добро, я люблю это самое добро, и жизнь моя от этого в общем делается богаче и лучше. Недаром же мы обычно лучше относимся к тем, кого облагодетельствовали, чем к тем, кто облагодетельствовал нас.

Все то же, что всегда: эмоции и поступки, и стремление к ним. Отнять у себя и дать другому – это и отрицательные ощущения потери, и положительные ощущения своей значительности, и поступок как результат и одновременно источник ощущений. Ведь если двое делают что-то каждый для себя – или каждый для другого, – это не одно и то же. Внешний результат один, а внутренний – разный: дать и принять – гораздо больше, чем сделать себе.

Доброта – это распространение «напрямую» своих ощущений, помыслов и действий на других людей, – т. е. все то же самое пресловутое увеличение своей значимости в этом мире.

Доброта – это то, что как бы скрепляет и цементирует отдельных людей в человечество – не на уровне конкретных и реальных связей через поступки и взаимные услуги и их действия (я охочусь – ты варишь, я пашу – ты строишь), а на базовом и исходном уровне ощущений (ты мне, я тебе, мы вместе). В услугах и действиях-то можно ведь и автономии достичь – вот те натуральное хозяйство, и провались все пропадом, как вы мне надоели. Единство человеческой цивилизации организовано не механистически – оно базируется на уровне психологической структуры, к ней восходит.

Понятно ли? Не потому вместе, что иначе не выжить; не потому вместе, что это продуктивнее; но – выживание и дальнейший рост цивилизации сообщества обусловлены и обеспечены, на уровне индивидуальной психологии человеческой особи, способностью самостоятельно и добровольно принимать нужду другого как свою собственную – и испытывать от этого положительные эмоции. Ага.

Остается только пустячок: как же совместить доброту как слабость и доброту как силу, да?

Во-первых, ясно, дело в пропорции: не отдавай другим много, но если вовсе ничего давать не будешь – заплюют, отвернутся, в лес изгонят или убьют в закоулке дворца.

Во-вторых, сила индивидуума не означает силы народа или страны: крутых и сильных сейчас, скажем, в России много, а страна слаба (все всех и гложут).

И в-третьих: чтоб сильные строили свои высотные замки, нужны добрые, чтоб внизу тоже была человеческая жизнь: в пустыне-то замки никому не нужны.

И четвертое: если все будут очень сильными, будет сплошная анархия, резня и развал; для общей силы сообщества излишек индивидуальной силы необходимо сбрасывать, а то котел взорвется и осколки полетят; в ту же доброту, в этом нашем конкретном разговоре, определенный излишек силы и сбрасывается, пускается: кирпичам необходима связка раствором.

А уж блок ты гранитный, кирпич, цемент в растворе или вода для него – это вопрос личностный, кто на что годен, кому что.

Одни делают свое. И они необходимы.

А другие, подобрей и попроще, обеспечивают им возможность делать свое, и тоже живут посильно, и часто даже не так плохо, часто даже лучше по-человечески-то, чем эти сильные, многодеятельные и малодобрые. Такие дела.