Текст книги "Сирена"

– Вам не позволят этого?

– Да, мне не позволят. Мало того, если застанут или увидят меня здесь при нем, не пустят больше сюда… просто силой не пустят, и тогда все будет потеряно.

– Что же делать?

– Единственно – перевезти его сейчас куда-нибудь отсюда, куда бы я могла приезжать так, чтобы не знали, что я езжу к нему. Другого выхода я не нахожу.

– Но едва ли выход этот возможен, – упавшим голосом возразил Елчанинов, – кроме моего собственного угла, я ничего не имею, но перевезти Петрушку ко мне при данных условиях – все равно что оставить здесь. Вам одинаково неудобно быть у меня, как и в квартире Варгана.

– Конечно. Но нет ли у вас родственницы, знакомой, какой-нибудь близкой семьи?

Родственники Елчанинова жили в провинции, а близких людей в Петербурге у него только и было что Кирш да Варгин.

– Нет, у меня никого нет! – ответил он.

– Я тоже не знаю никого в Петербурге, я чужая здесь! – сказала, в свою очередь, леди.

И оба замолчали, словно придя к преграде, сокрушить которую, казалось, не было человеческой силы.

– Вот что, – проговорил наконец Елчанинов, – сделать все-таки что-нибудь надо. Можете вы мне дать час в распоряжение?

– Вы придумали что-то?

– Не знаю, не надеюсь; мое предположение почти невозможно, но утопающий хватается за соломинку! Все, что я могу сказать: авось! Позвольте мне уехать, через час я вернусь… Дайте мне час в распоряжение.

– Это, пожалуй, будет слишком долго. Возьмите мою карету, чтобы съездить скорее.

– Нет, туда, куда я хочу отправиться, мне в вашей карете нельзя. Если мне удастся сделать что-нибудь, я вернусь в ямском экипаже и перевезу в нем Варгина.

– Одному вам, пожалуй, не справиться. Нет ли у вас еще кого-нибудь, кто бы помог вам?

– У меня есть один человек, я заеду за ним. Мы приедем сюда, вы уедете, чтобы не вызвать подозрения у ваших слуг, и затем отправитесь в то место, куда мы перевезем Варгина. Туда вы можете явиться смело. Никто не заподозрит, что Варгин там. Лишь бы мне удалось устроить его.

– Так идите. Я подожду вас здесь.

Глава XXIV

Сговорившись с леди Гариссон, Елчанинов выбежал из дома, вскочил на первого попавшегося извозчика и первым делом отправился домой, откуда послал денщика за ямской каретой.

Станислав, которого он приютил у себя, спал крепким сном, очевидно, вознаграждая себя за неудобства, причиненные ему в погребе; Елчанинов разбудил его и велел быть готовым на всякий случай. Он сказал ему, что, может быть, скоро вернется и они поедут вместе в карете, которую приведет денщик. Куда и зачем они поедут – Елчанинов не объяснял Станиславу, потому что не имел на то времени. Он поспешил дальше.

Соломинкой, за которую он схватился, как утопающий, было его свидание с Верой, назначенное ею на сегодня в два часа. Ему пришла в голову отчаянная мысль уговорить Веру взять Варгина на два дня в верхотуровский дом, где она жила.

В самом деле, если бы оказалось возможным поместить тайно бедного художника где-нибудь, хоть в той же оранжерее, через которую Елчанинов имел сообщение с домом князя, – леди Гариссон могла бы смело приехать туда явно, не вызвав никаких подозрений. Очевидно, она была знакома с Верой, и никто не помешал бы ей навещать свою знакомую по нескольку раз в день.

Сильно билось сердце у Елчанинова, когда он подъехал на извозчике, загнавшем по его приказанию лошадь, к знакомой уже оранжерее. Здесь его ждал карлик Максим Ионыч.

– Пожалуйте, – встретил он Елчанинова, так и сияя весь радостной улыбкой. По его лицу было видно, что он чем-то чрезвычайно обрадован и доволен сегодня. – Пожалуйте, – повторил он и сделал своей маленькой ручкой не лишенное грации движение, с которым обыкновенно важные слуги важного дома приглашают важных гостей.

Елчанинов думал, что карлик опять проведет его в беседку, но тот вместо того, чтобы повернуть к группе акаций, за которыми стояли стол и скамейка, направился по дорожке, ведущей прямо к дому.

«Что это значит? – удивился Елчанинов, – и отчего он такой счастливый сегодня?»

Дорожка между клумбами цветника вела к большой каменной террасе, уставленной статуями и вазами с растениями. На террасе за маленьким столиком сидела Вера. Она была одна.

Она издали увидела приближающегося Елчанинова, улыбнувшись, кивнула ему головой и встретила его словами:

– Ну, здравствуйте! Я рада, что вижу вас целым и невредимым. Значит, ваше ночное приключение обошлось благополучно. Станислав освобожден?

– Вы этого хотели! – ответил Елчанинов.

– Где же он теперь?

– У меня пока, а что нам делать дальше – приказывайте.

– Потом подумаем об этом. Но я крайне рада, что все окончилось благополучно.

– Благополучно, – вероятно, благодаря только вам, – сказал Елчанинов.

– Как благодаря мне? – удивилась Вера. – Причем же тут я? Разве не вы сами проникли каким-то непостижимым образом в этот дом и вывели оттуда бедного поляка?

– Я-то, я, – вздохнул Елчанинов, – но не совсем. Я чуть не остался сам запертым в подвале.

– Да не может быть!

– Разве не вы выпустили нас оттуда?

– Я, может быть, и сделала бы это, если бы могла предположить, что моя помощь нужна вам. Но я и не подозревала, что вы находитесь в новой опасности. Как же это было?

– Очень просто или, вернее, вовсе не просто, потому что, если вы говорите, что не знали даже, что меня заперли вместе со Станиславом, то я ничего не понимаю. Дело в том, что, когда я проник в подвал и Станислав увидел меня, он сначала очень обрадовался, а потом заартачился и не хотел идти за мной на свободу.

– Неужели? Отчего же?

– Он сильно был напуган могуществом братьев иезуитов. Он оробел и стал уверять, что в этом доме стены слышат, и так далее в этом роде, что мы попадем в ловушку. Я хотел силой увести его, и, пока возился с ним, дверь в подвал задвинули болтом с наружной стороны. Кто это сделал, не знаю, но только мне пришлось убедиться, что страх Станислава был вовсе небезоснователен.

– Как же вы вышли?

– Через некоторое время, когда я снова попробовал отворить дверь, она оказалась уже отпертой так же таинственно, как была заперта. Я объяснил себе это только тем, что вы спустились к подвалу и отодвинули болт.

– Нет, я все время оставалась наверху. Я прислушивалась, но все было тихо.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Да вы точно помните, что дверь была заперта?

– Еще бы. Я в нее ломился несколько раз. Я отлично помню.

– Как бы то ни было, вам удалось перехитрить отцов иезуитов. Ну и слава Богу!

– А вы не боитесь так громко говорить это?

– Теперь не боюсь… Сегодня, как видите, я принимаю вас уже не потихоньку в беседке, а открыто на террасе.

Елчанинов оживился и с любопытством спросил:

– Значит, случилась какая-то перемена для вас?

– И большая.

– К лучшему?

– Если хотите, да, к лучшему.

– То-то ваш карлик Максим Ионыч такой сияющий сегодня.

– Да, он очень рад. Он предан мне всей душой.

«Он ли один?» – внутренне усмехнулся Елчанинов.

– Чего вы улыбаетесь? – спросила Вера.

– Ничего… так… не знаю… Так какая же радостная перемена была сегодня для вас? Или, может быть, нескромно с моей стороны спрашивать?

– Нет, отчего же! Я вам скажу.

– Дело, вероятно, идет о маркизе, о его здоровье. Вы сказали мне при нашей встрече в доме у него, что он пришел в сознание. Ему лучше?

– Да, лучше, – подтвердила Вера, – он теперь уже вне всякой опасности, и это меня очень успокоило. Но в его выздоровлении я не сомневалась; по ходу болезни я ждала этого, и то, что он почувствовал себя лучше, не явилось для меня новостью. Нет, сегодня я получила известие, которое сильно изменило мою жизнь.

«Ну да, все кончено, – подумал Елчанинов, – вероятно, решено, что она выходит замуж за маркиза, который выздоровел, и это, конечно, изменит ее жизнь».

– Сегодня, – продолжала между тем Вера, – я узнала наконец, кто я такая, или, вернее, могу говорить о том, кто я. Прошлый раз я приняла вас в беседке потихоньку, как бедная, ничего не знающая девушка, не имеющая ни роду, ни племени, чужая всем в этом доме, а сегодня я – полная хозяйка тут, настолько сильная, что могу вступить в открытую борьбу, если это понадобится, с отцами иезуитами и во всяком уже случае имею возможность не бояться их козней так, как вынуждена была это делать еще вчера.

Она приостановилась.

Елчанинов с изумлением слушал ее, в душе радостно волнуясь за это благополучное изменение ее судьбы.

Между тем Вера втянула в себя полной грудью воздух и продолжала:

– Бывший покойный владелец этого дома князь Николай Иванович Верхотуров был моим отцом. Этого никто не знал, так как князь не был женат на моей матери, она была его крепостной. Воспитывались мы, его дети, за границей под фамилией Туровских, и только незадолго до своей смерти отец выписал меня к себе. Я жила у него на правах дочери для всех домашних, но в городе вовсе не знали об этом. Князь в последнее время никуда не выезжал и сам никого не принимал. О моем существовании не подозревали и, когда умер отец, думали, что у него нет наследников. Завещания не осталось, а прямых наследников не оказывалось. После смерти отца я осталась в его доме в самом неопределенном положении, не зная, что предстоит мне в будущем. Дворовые, которые обожали мою мать, вышедшую из их же среды и умершую, когда мне было пять лет, – относились ко мне с большой добротой и продолжали служить как будто законной дочери их покойного барина. Они все сделали это по собственному желанию, потому что получили перед смертью князя все до одного вольную. Но, конечно, навсегда мне здесь оставаться было нельзя, и приходилось думать о том, что делать. Без родных – по отцу, если бы они и были, они не признали бы меня, а со стороны матери у меня только карлик, которого вы знаете, Максим Ионыч – он приходился ей двоюродным братом, – так вот, без родных, без связей, без всяких средств я была в сильных руках иезуитов. Волей-неволей мне приходилось опасаться их и просить вас хранить в глубокой тайне, что я просила вас хотя бы о таком деле, как освобождение Станислава. И вдруг сегодня я получила известие, что отец перед смертью, давая вольную дворовым, обращался с письмом к государю, прося утвердить наследство за его детьми и дать нам дворянскую фамилию. Государь ввиду заслуг, как сообщено мне теперь, покойного князя Верхотурова, изъявил согласие исполнить его предсмертную волю, и, по Высочайшему повелению, нам дана фамилия Туровских, а все наследство утверждено за нами.

Из всего этого рассказа Веры, который Елчанинов прослушал не перебивая, он понял только два обстоятельства и сделал два вывода: что теперь она – счастливая и равноправная невеста маркиза де Трамвиля и что ему, Елчанинову, легче теперь рассчитывать на то, что она, уже как хозяйка верхотуровского дома, согласится приютить у себя Варгина.

О первом он счел за лучшее промолчать, потому что Вера не упоминала о маркизе, ему заговаривать о нем не приходилось еще раз, тем более что он уже не утерпел сегодня и задал вопрос о Трамвиле. Что же касается второго, то есть помещения Варгина, то Елчанинов сейчас же поспешил прямо приступить к делу. Он рассказал Вере все без утайки, как случайно узнал о существовании подземного хода в доме на Пеньках, как достал к нему ключ, как шел по этому ходу, что услышал, притаившись за дверью в столовой, и что случилось сегодня с Варгиным.

– Так скорее привезите его ко мне! – решительно проговорила Вера, сразу сообразив, в чем было дело, и прежде чем Елчанинов успел договорить ей свою просьбу.

– Я так и думал, я не сомневался, что вы не откажете, если будет хоть какая-нибудь возможность! – воскликнул он, невольно восхищаясь ею.

– Теперь есть полная возможность, – сказала она. – Так не теряйте времени, отправляйтесь за ним, подвезите его к оранжерее, об остальном я распоряжусь. Вас встретят и проведут в дом. Я велю приготовить комнату. Доктор нужен?

– Нет, по-видимому, леди знает лучше доктора, что нужно делать.

– Тогда пусть леди приедет ко мне с главного подъезда, как будто в гости. Она уже была у меня тут один раз. Отлично, идите же! – и Вера, встав, протянула ему руку.

В то время рукопожатие между мужчиной и девушкой не было вовсе в обыкновении. Если девушка протягивала руку кому-нибудь, ей целовали ее.

Елчанинов поднес к губам руку Веры и несколько дольше, чем это нужно было для официального поцелуя, не отнимал губ от руки. Она, словно забывшись, позволила ему сделать это.

– Так я вас увижу еще сегодня? – спросил он на прощанье.

Она посмотрела на него своим ясным, светлым взглядом и, наклонив голову, ответила:

– Да!

Елчанинов бросился домой.

Денщик успел уже привести ямскую четырехместную карету. Она ждала у подъезда.

– Куда пан хочет везти меня? – спросил Станислав, который чувствовал себя очень хорошо и надежно в квартире Елчанинова и не имел ни малейшей охоты выходить.

– Едемте, едемте, некогда рассуждать! – торопил его Елчанинов. – Мне нужна ваша помощь.

– Так мы едем с паном по панскому делу?

– Да.

– А не по моему?

Станислав, чувствуя себя несчастным, в наивности своей искренне предполагал, что теперь у Елчанинова только и заботы что о нем, Станиславе.

– Да садитесь же! – нетерпеливо сказал ему Елчанинов.

Они сели и поехали.

Елчанинов был все утро в таком волнении, что не мог еще хорошенько собраться с мыслями, и теперь, когда все более или менее наладилось уже, ощутил приятное чувство некоторого покоя, качаясь на рессорах наемной кареты. Некоторое время он ехал, вполне наслаждаясь этим покоем, как вдруг выпрямился, словно его толкнул кто-то.

«Да что же это я делаю? – сообразил он, оглядываясь на Станислава. – Я везу его туда, к Варгину, а там леди Гариссон!»

Взяв с собой Станислава, он совсем забыл о подробности, узнанной им из разговора патера с управляющим, а именно, что леди каким-то образом приходится женою Станиславу и что она не знает о его пребывании здесь, в Петербурге. Эту подробность он совсем упустил, занятый более близким для себя делом, и вдруг выходило, что он вез жене мужа, от которого она скрывалась или который сам скрывался от нее – этого Елчанинов не знал.

«Вот так штука! – думал он. – И как мне это не пришло в голову раньше? Кирш, наверное, предусмотрел бы все, а я вот ничего не умею сделать один толком. Однако как же быть?»

Но, прежде чем он успел прийти к какому-нибудь решению, карета остановилась, сидевший на козлах денщик отворил дверцу и проговорил:

– Приехали!

«Ну, будь что будет! – решил Елчанинов. – Впрочем, может быть, обойдется и так, что они не заметят друг друга».

– Погодите, посидите тут немного в карете! Я позову вас! – сказал он Станиславу и, оставив того в экипаже, вышел один.

Он застал Варгина в прежнем же положении на диване; возле него сидела леди.

– Пока все хорошо, – сказала она. – А у вас?

– У меня тоже все обстоит благополучно! – ответил Елчанинов, заглядывая в окно и видя, что его карета со Станиславом отъехала от подъезда, чтобы стать поодаль. – Давай! – крикнул он экипажу леди Гариссон и, обернувшись к ней, добавил: – Поезжайте сейчас в дом князя Верхотурова, к Вере Николаевне Туровской; она уже предупреждена обо всем и примет у себя Варгина. Я привезу его туда потихоньку, через оранжерею. Будут приняты меры, чтобы никто не знал об этом.

– Лучше этого придумать было нельзя! – проговорила леди. – Вера Туровская – моя знакомая. Но только как же? – вдруг остановилась она. – Ведь Вера, насколько я знаю, сама бывает в доме, где лежит маркиз. По всем понятиям, она его невеста, иначе нельзя объяснить такую близость между молодым французом и девушкой, а он всецело предан людям, от которых мы хотим спасти вашего приятеля.

– Да, она его невеста! – вздохнул Елчанинов. – Но не беспокойтесь! Ведь и вы в близких сношениях с теми же людьми, а между тем желаете сделать доброе дело! Не беспокойтесь за нее и доверьтесь ей.

Леди с минуту подумала.

– Впрочем, – пожала она плечами, – Туровская, укрывая у себя вашего приятеля, рискует сама и потому будет осторожна. Хорошо, я поеду к ней!

Она быстро накинула мантилью, надела шляпу и, кивнув головой Елчанинову, вышла, застегивая на ходу перчатки.

Едва прошло время, чтобы она успела миновать пространство от двери мастерской до кареты, как там раздался неистовый крик:

– Зосю, моя коханна! Але Зосю![2]2
  Зося, моя дорогая! Зося!


[Закрыть]

Елчанинов выглянул в окно; Станислав выскочил из кареты и рвался к экипажу леди, крича и махая руками, но карета леди Гариссон уже отъезжала, кучер с места погнал лошадей, и они помчались крупной рысью.

Станислав, словно обезумев, погнался было, но кузов кареты далеко уже покачивался впереди, и Станислав, видя свое бессилие состязаться с рысаками, вернулся и вопил во весь голос:

– Ратуйте, панове! Ратуйте! Але то – моя жена, моя Зося![3]3
  Спасите, господа! Спасите! Ведь это – моя жена, моя Зося!


[Закрыть]

– Веди его сюда! – крикнул Елчанинов денщику. – Да заткни ему глотку.

Он вернулся к Варгану в беспокойстве, не испугал ли того крик, но художник лежал без сознания и ничего, казалось, не слышал.

Денщик буквально исполнил приказания начальства. Он ввел Станислава, одной рукой держа его за ворот, а другой крепко зажав ему рот.

– Тсс! – подняв палец, сказал Елчанинов и показал Станиславу на лежавшего Варгина.

Тот понял, что перед ним почти умирающий человек, опомнился и, кажется, пришел немного в себя.

– Закричишь еще – убью! – грозным шепотом сердито припугнул его Елчанинов.

Поляк затряс головой и, освобожденный уже от солдатского самодельного намордника, тихим голосом залепетал:

– Але якже ж, пан?[4]4
  Но как же, господин!


[Закрыть] Я смотрю, какая хорошая карета стоит, спрашиваю у кучера, чья эта карета, он мне говорит: «Госпожи леди Гариссон». И вдруг выходит и садится в эту карету моя Зося, жена моя, одетая и вправду как богатейшая английская леди. Она была здесь, я знаю, что господин художник знает ее, потому что он нарисовал при мне ее профиль.

– Но я вовсе не знаю ее! – догадался ответить Елчанинов. – Если хотите расспросить про нее у художника, то прежде помогите сделать так, чтобы он был в состоянии говорить.

– А что с ним такое?

– Разве вы не видите, что ему дурно? Нужно отвезти его.

– В больницу? – подсказал Станислав.

– Ну, да, в больницу! – согласился Елчанинов, чтобы не вступать в дальнейшие объяснения. – Помогите мне сделать это! Я возьму его на руки, а вы поддержите ему голову! Осторожнее! Вот так!

И, говоря это, он уже подымал Варгина, а Станислав помогал ему, сразу подчинившись, как человек, по природе робкий и восприимчивый.

Они перенесли Варгина в карету и очень осторожно тихим шагом довезли его до оранжереи; дорогу извозчику показывал сидевший на козлах денщик, которому Елчанинов подробно объяснил, куда и как ехать.

В оранжерее были приготовлены носилки, и там ждал Максим Ионыч с двумя людьми. Последние помогли перенести Варгина из кареты, а Станислава, во избежание какой-нибудь новой выходки с его стороны, Елчанинов отправил с денщиком домой.

Леди Гариссон была уже у Веры, и когда Варгина по темной, густой аллее перенесли в приготовленную для него на нижнем этаже комнату и уложили на постель, она явилась и, оглядев больного, нашла, что ему пора дать второй прием капель из ее флакона.

Максим Ионыч, взявший уже под свое покровительство и Варгина, и Елчанинова, и даже саму леди Гариссон, принес ей воды; она капнула в нее всего одну каплю и влила в рот Варгину свое целебное средство, еще с большим искусством, чем прежде, потому что теперь он не мог глотать сознательно – он был в полумертвом состоянии.

Елчанинов следил за лицом приятеля, ожидая, какое действие произведут капли.

Прошло несколько томительных секунд; Варгин оставался таким же, как был. Леди тоже внимательно всматривалась в него.

И вдруг полуоткрытые веки дрогнули у Варгина и тихо опустились, губы сжались и сделались светлее.

– Ну, вот, – сказала леди, – теперь он заснет, это – великолепный признак! Нужно будет оставить его в покое. Теперь все идет лучше, чем можно было ожидать, – и она, облегченно вздохнув, обернулась к Елчанинову.

Тот, заметив ее взгляд, подумал:

«Ну, вот, она сейчас станет спрашивать меня про своего мужа, кто был этот человек и откуда я привез его в своей карете».

Но леди ничего не спросила и только произнесла холодно и спокойно:

– Мы можем оставить его и пойти наверх. Там нас ждет завтракать Вера Николаевна.

Глава XXV

Вера ждала их наверху, в гостиной, в той самой, в которой она в первый раз принимала Елчанинова и где висел портрет со страшными глазами.

– Ну что? Привезли? – встретила она Елчанинова и сейчас же, обратившись к леди, спросила у нее по-французски, все ли идет хорошо.

Та ответила утвердительно и прямо заявила, что всякая опасность миновала и что, вероятно, больной поправится скорее, чем она думала, то есть завтра.

В это время дверь отворилась, вошел лакей и доложил:

– Отец Грубер; прикажете принять?

Вера взглянула на леди, потом на Елчанинова и, подумав немного, как бы вынужденная к тому против воли, ответила лакею:

– Просите!

В гостиной появился человек в черной католической рясе, в котором Елчанинов узнал патера, виденного им в доме на Пеньках и разговаривавшего там с управляющим леди.

– Я пришел поздравить вас с монаршею милостью, – заговорил он, обращаясь к Вере, – и с получением огромного наследства. – Произнеся это, отчетливо и ясно выговаривая каждый слог по-русски, Грубер поклонился слегка Елчанинову и с живостью протянул обе руки леди Гариссон. – И вы здесь, прекрасная леди? – начал было он по-французски, но она, смело глядя ему в глаза, остановила его:

– Вы можете говорить со мною по-русски, мой отец! Я уже настолько овладела этим языком, изучая его все время, пока я здесь, что могу изъясняться совсем свободно.

Грубер как-то искоса взглянул на нее, чуть заметно усмехнулся и, вскинув слегка плечами, ответил, поклонившись: «Я удивляюсь только вашим способностям!» – а затем обратился снова к Вере, придвигая стул и садясь:

– Итак, вы теперь богатая наследница?

– А разве это уже известно? Я сама только сегодня получила об этом извещение! – удивилась Вера.

Грубер качнул головой.

– О, будьте уверены, об этом уже знают в Петербурге теперь все! Такие вещи нельзя сохранить в тайне.

– Я думаю, в особенности от вас, отец, ничего не может укрыться, – заметила леди, опять взглядывая на патера в упор своими прекрасными миндалевидными глазами.

– Да-да, – вздохнул Грубер, – ничего не может быть тайно, что не стало бы явным! Все выйдет в свое время на чистую воду.

– Вашими бы устами да мед пить! – вдруг вступил в разговор Елчанинов.

Грубер, к которому он имел уже несомненное право питать враждебное чувство, зная о его делах, был ненавистен ему. Ему так и хотелось попросту сейчас уничтожить патера, виновника гибели Кирша и чуть было не погубившего Варгина.

«И он может так спокойно сидеть и разговаривать!» – невольно подумал он.

Грубер, как бы не замечая его слов, наклонился довольно фамильярно к леди и сказал ей немного покровительственным тоном:

– А я могу поздравить и вас! Вы очаровали всех на своем балу; он имел успех огромный, и не сегодня-завтра вы получите приглашение ко двору. Поздравляю!

– Вы слишком добры! – ответила леди.

– О, нисколько! Не забудьте лишь тогда о нас, грешных! Кто знает судьбу человеческую! Не гордитесь поэтому, леди; помните, что сегодня человек на высоте, а завтра, глядишь, и нет его!

– Да, бывает так, – опять не утерпел Елчанинов. – Вот у меня товарищ и близкий приятель Кирш; жил, был молод и вдруг пропал, утонул!

Он нарочно упомянул о Кирше, желая посмотреть, какое впечатление произведет на Грубера это имя, но на лице того не выразилось никакого впечатления; он только оглянулся к Вере, как будто спрашивая про Елчанинова, кто это.

Вера назвала Елчанинова и пояснила, что он – один из трех молодых людей, оказавших услугу маркизу де Трамвилю, за что она очень благодарна ему.

– А! – равнодушно произнес Грубер и заговорил о последней придворной новости.

Но Елчанинов, злобное чувство которого против патера так и подмывало сказать ему еще что-нибудь, не дал ему переменить разговор.

– Да, и из этих трех я один пока в целости! – сказал он. – Кирш умер, а с другим, с Варгиным, приключилось сегодня тоже что-то неладное.

Леди Гариссон сидела невозмутимо спокойная, но Вера вдруг дрогнула, и губы у нее шевельнулись.

Елчанинов увидел, что, кажется, он зашел слишком далеко, испугался, что она выдаст себя, и замолк.

– Так вы знаете последнюю придворную новость? – продолжал Грубер, как ни в чем не бывало и как будто ничего не замечая. – Князь Куракин получит на днях полную отставку от всех дел.

– С этим, кажется, можно поздравить вас отец! – произнесла с любезной улыбкой леди. – Если не ошибаюсь, князь Куракин не благоприятствовал вам, и вы его не любили?

– Я всех люблю одинаково! – скромно возразил Грубер. – У меня нет врагов, и если падет князь Куракин, то, вероятно, такова его судьба и он получит то, что заслужил. А вы знаете, что вчера на даче, на рауте, сказал английский посланник? Премилая острота! Вы, леди, как соотечественница, должны порадоваться.

И он стал, смеясь, передавать вчерашнюю остроту посланника.

Несмотря на развязную светскую болтливость Грубера, разговор как-то не клеился.

По выражению лица леди решительно нельзя было догадаться о том, что она думает и как себя чувствует теперь, но Елчанинову было очень тяжело, словно каким-то свинцовым прессом придавили воздух гостиной, и он чувствовал, что то же самое испытывает Вера, хотя и старается всеми силами овладеть собой. Поэтому он ощутил большое облегчение, когда появившийся в дверях маститый дворецкий протянул певучим голосом:

– Кушать подано!

– Пойдемте завтракать! – пригласила Вера. – Я надеюсь, вы останетесь с нами? – обратилась она к Груберу.

Тот встал и, к удовольствию Елчанинова, начал прощаться, отговариваясь тем, что ему некогда и что он должен ехать в Петергоф, где жил тогда государь.

Вера не удерживала его и проводила до двери следующей комнаты.

Здесь, у этой двери, Елчанинов видел, как Грубер сказал ей что-то, от чего она удивленно вскинула на него глаза, но он, не дав ей говорить, как-то отрывисто поклонился и, повернувшись к ней спиной, вышел быстрыми, решительными шагами.

За завтраком Вера казалась озабоченной, часто задумывалась и спохватывалась, и заговаривала лишь тогда, когда прямо обращались к ней.

Леди Гариссон методично ела вкусные кушанья и запивала их венгерским вином; повар в бывшем доме князя Верхотурова был отличный, винный погреб, по-видимому, тоже.

Елчанинов почти ни к чему не прикасался, он очень устал в течение сегодняшнего утра, но есть ему вовсе не хотелось.

Эта усталость была не столько телесная, сколько нравственная. Да и в самом деле, ему приходилось переживать самые противоположные и разнообразные чувства.

После завтрака они все трое спустились к Варгину; тот спал глубоким сном; леди Гариссон сказала, что, если он проснется до вечера, ему лучше всего дать миндального молока, в случае же, если он будет жаловаться на головную боль, поставить к икрам горчичники. Затем она собралась уезжать, предупредив, что заедет сегодня вечером.

Она и Вера ушли, а Елчанинов остался вместе с Максимом Ионычем возле Варгина. Сюда ему, когда наступило время, и обедать принесли.

Сидеть Елчанинову было ни весело, ни скучно; карлик оказался довольно разговорчивым собеседником, и они незаметно проболтали с ним несколько часов.

Наступил уже вечер.

Вдруг послышались быстрые шаги и шуршанье женского платья. Елчанинов думал, что это леди Гариссон, но в комнату вошла Вера. Она была в шляпе и в накидке, очевидно, только что приехала откуда-то и прямо прошла сюда. Она была сильно взволнована и, не переводя духа, как вошла, опустилась на стул и заговорила:

– У меня есть к вам еще одна просьба! Ради Бога, не откажите исполнить ее!

– В чем дело?.. Что такое? – стал спрашивать Елчанинов, не видавший еще ее до сих пор в таком состоянии, в каком она была теперь.

– Представьте себе, – быстро начала Вера, – патер Грубер сегодня, уезжая, сказал мне, что он просит меня не ехать вечером в дом на Пеньках и что мне там быть сегодня нельзя! Как и почему, я не успела у него спросить, потому что он повернулся и ушел. Это меня сильно поразило, но, признаюсь, я думала, что ослышалась или не так поняла. Сейчас я была там, и меня не пустили. Я не знаю, я боюсь теперь, сердце у меня так и сжимается.

– Чего же вы боитесь? – спросил Елчанинов больше для того, чтобы постараться звуком своего голоса успокоить ее.

– Боже мой, – воскликнула Вера, – я не знаю, что они сделали с ним! Я боюсь, что с ним что-нибудь случилось и оттого не хотят пускать меня к нему!

– Что же может случиться?

Вера молча перевела взор на Варгина. Елчанинов понял, что она тревожится и говорит о маркизе, и понял также ее взгляд.

– Но ведь им нет причины иметь что-то против маркиза, – проговорил он опять. – С какой же стати они станут делать ему зло?

– Ах, разве можно знать причины, которыми они руководствуются? От них можно ожидать все – мало ли какие у них соображения! А каковы их поступки – мы, кажется, достаточно знаем теперь.

– Что же вы хотите, чтобы я сделал? – тихо произнес Елчанинов, предугадывая уже то, о чем она хотела просить его.

– Вы один можете узнать хоть что-нибудь сегодня же, сейчас! У вас есть ключ от входа в этот дом. Впрочем, я сама не соображаю того, что говорю… Не сердитесь на меня, но понимаете: ведь это единственная возможность узнать что-нибудь. Я не могу вам указывать, но если вы захотите, то сделаете! – и, понизив голос и глядя Елчанинову прямо в глаза, она добавила: – Для меня!

– Для вас! Для вас! – повторил Елчанинов, а у самого мелькало в мыслях:

«Обо мне она не заботится, а только думает о нем! Господи, за что же это?»

Должно быть, его лицо было очень жалко, потому что Вера вдруг пригляделась к нему и проговорила:

– Ах, если бы вы знали только!

– Как вы мучаетесь? – подхватил Елчанинов. – Знаю и могу понять, и потому прощаю вас!

Она отняла руки, в которые было спрятала свое лицо, и подняла голову.

– Делайте как знаете, – сказала она, – но только прощать вам меня не в чем!

Она встала и вышла, а Елчанинов остался, как был: как будто ничего не видя и не соображая. Бессвязные и неопределенные мысли вихрем крутились у него.

– Голубчик, золотой, что с вами? – услышал он возле себя писклявый голос карлика.

Елчанинов очнулся и огляделся. Карлик стоял перед ним и теребил его своей маленькой ручкой за рукав, заглядывая на него снизу ласковыми, соболезнующими глазами. И сморщенное лицо его было такое славное, доброе!

«А он хороший человек!» – подумал Елчанинов, успевший уже сдружиться с карликом во время их сегодняшней беседы. Да и раньше, с первого же раза, он почувствовал к Максиму Ионычу безотчетное расположение. «Сказать разве ему все, сейчас?» – мелькнуло у негр, и губы его, словно помимо его воли, шевельнулись и сказали все одним словом: