Текст книги "Крестовые походы"

1.1. Смутные времена

В XI в. в странах Западной Европы окончательно утвердился феодально-крепостнический строй. В то же время стали появляться и расти города, а вместе с ними начали постепенно развиваться и крепнуть торговые сношения – не только между городом и ближайшей к нему сельской местностью, но и в более широком масштабе: между западноевропейскими (в особенности южнофранцузскими и итальянскими) купцами и купцами таких средиземноморских стран, как Византия, Египет, Сирия. Натуральное хозяйство, которое прежде целиком определяло экономический облик деревенского Запада, теперь мало-помалу отступает. В жизнь феодального общества – и крепостного крестьянства, и рыцарства, жившего плодами его труда, – все более властно вторгаются деньги. В связи с этим изменились уровень и структура практических потребностей обоих классов. Раньше феодалы довольствовались натуральным оброком и барщиной крепостных-сервов. С появлением городов, с развитием торговли аппетиты феодальных сеньоров выросли: они сделались требовательнее – с каждым годом увеличивали поборы, кое-где уже вводили денежные платежи вместо натуральных оброков, что было крайне обременительно для крестьян. При взимании повинностей феодалы чинили полный произвол. И без того жившее в бедности крепостное крестьянство в значительной своей части едва не переступало грани нищеты.

Немаловажным фактором обнищания деревни служили беспрестанные внутренние войны, которые повсюду велись в Х–XI вв. на Западе. В то время страны Европы зачастую становились жертвой неурожаев, всякого рода стихийных бедствий. Голод принимал временами невероятные размеры. Дело доходило до людоедства; о случаях, когда поедали тела мертвецов, упоминает, например, монах-хронист Радульф Глабер. Особенно частым гостем деревни голод стал в конце столетия – в ту тяжелую пору, которую историки назвали «семь тощих лет». Они непосредственно предшествовали Крестовым походам. Из года в год в хрониках и анналах скупо перечисляются приблизительно одни и те же сведения. 1089 г. монах Сигберт из Жамблу называет «чумным»: эпидемия «огненной чумы» (спорынной болезни), возникавшей обычно в неурожайные годы, принесла мучительную смерть многим жителям Лотарингии, а многих других превратила в калек. В том же году в Северной Германии и в Брабанте разразились землетрясения: местами реки вышли из берегов, о чем сообщалось в анналах монастыря Св. Якова и в других хрониках. Сигберт из Жамблу сетовал на увеличение в 1090 г. бесплодия почвы и выражал опасения по поводу «постепенно надвигающегося голода». Немецкий хронист Эккехард из Ауры писал о страшной болезни, которая поразила и людей, и скот в 1092 г. Причинами ее были голод, нехватка продуктов питания и кормов, явившиеся результатом неурожая, в свою очередь вызванного весенними холодами. 1 апреля выпал снег; мороз и лед, по словам Бернольда Сен-Блезского, были словно зимой. В 1093 г. – бури и непогода в Англии: весной – наводнение, зимой – колючий мороз; все посевы вымерзли. В том году в Германии был собран низкий урожай. Немцы голодали.

Рассказывая о достопримечательных событиях 1094 г., многие хронисты отмечали массовую смертность как следствие повальной эпидемии, охватившей разные страны. В Регенсбурге за 12 недель скончалось 8,5 тыс. жителей; в некоем селении за шесть недель умерло 1,5 тыс., в другом – 400 человек. Из Германии эпидемия перекинулась во Францию, Бургундию и Италию. Обильные осадки снова нанесли сильный урон урожаю. В нидерландских землях наводнения продолжались с октября 1094-го по апрель 1095 г. В Южной Франции и отчасти в Германии голод было затих, но в Северной Франции и в Англии разразился с новой силой. Нормандский монах-хронист Ордерик Виталий (писавший, правда, уже в XII в., но опиравшийся на свидетельства очевидцев, многочисленные документы и житийную литературу более раннего времени) сообщает, что «страшная засуха сожгла траву на лугах; она истребила жатву и овощи и потому произвела ужасный голод»; в 1095 г. «Нормандия и Франция были отягощены великой смертностью, опустошившей множество домов, а крайний голод довел бедствия до последних пределов».

Почти все современные хронисты говорят о большой нужде, царившей на Западе из-за неурожаев, стихийных бедствий, истребительных эпидемий, падежа скота.

Феодальный же гнет все более усиливался. Он вызывал законное возмущение крестьян. Подчас измученные нуждой и голодом земледельцы поджигали и опустошали имения, расправлялись с наиболее ненавистными сеньорами. Чаще, однако, стихийный протест крепостной деревни принимал пассивные формы. Иногда крестьяне целыми селами снимались с насиженных мест и уходили куда глаза глядят. Бегство крестьян – массовое явление в XI в. О нем повествуют грамоты, хроники, жития святых и прочие литературные памятники. Крестьяне искали в бегстве спасения от поборов и вымогательств, от разбойничьих нападений феодальных банд, от лютого голода и гибельных эпидемий. Вместе с тем усилились различные проявления религиозного аскетизма, тяга к уходу в монастыри, к отшельничеству, особенно на протяжении «семи тощих лет», когда по странам Европы распространился настоящий «дух подвижничества». Эта черта общественной психологии низов весьма важна для понимания причин Крестовых походов, она во многом объясняет восприимчивость широких масс к идее религиозного подвига.

Рост религиозных настроений в деревне порождался невыносимыми условиями жизни сервов. Забитые нуждой, придавленные личной зависимостью от сеньора, они были принижены и своей умственной темнотой. Ее всемерно поддерживали католические священнослужители, требовавшие от крестьян долготерпения и покорности господам, внушавшие страх перед геенной огненной. По учению христианства, адские муки ожидали на «том свете» людей строптивых и не послушных властям. Находясь в плену религиозных взглядов, прививавшихся ему с детских лет, темный и невежественный землепашец, который свыкся с нуждой и ничего не видел дальше собственной хибарки, воспринимал социальные и стихийные бедствия сквозь призму своего примитивного мировоззрения. Неурожай, голод, «огненная чума», унесшая в могилу его жену и детей, – все это представлялось ему карой небесной, ниспосланной свыше за неведомые грехи. Отсюда поневоле и возникала мысль, вернее, смутное чувство, что, быть может, избавиться от страданий повседневности нельзя иначе, кроме как умилостивив разгневавшегося Бога. Каким же образом? Прежде всего, совершив какой-либо из ряда вон выходящий, героический – но именно в религиозном смысле – подвиг во «искупление грехов», приняв мученичество за веру!

Так жажда освобождения от гнета сеньора, стремление сбросить цепи серважа и выбиться из нужды получали в утомленном житейскими невзгодами мозгу крестьянина превратное, искаженное отражение, выливаясь в страстное желание религиозного подвига.

Экономические сдвиги, как уже было сказано, коснулись и господствующего класса. Возможности удовлетворить новые потребности за счет сервов были крайне ограниченными, и феодалы встали на путь земельных захватов. По всякому, самому ничтожному поводу они затевали бесконечные междоусобицы – файды. Для успешного ведения войн сеньору приходилось содержать множество вассалов-рыцарей, обязанных ему военной службой. За службу нужно было вознаграждать поместьем. Свободные же земли на Западе иссякли. Вот почему многие воинственно настроенные сеньоры заходили в тупик: где приобрести поместья и крепостных, откуда получить средства, которые крепостные были уже не в состоянии предоставить, несмотря на всяческие ухищрения господ?

Положение осложнялось еще и тем, что поместья мелких и средних владельцев все чаще становились добычей магнатов, обычно захватывавших эти поместья во время файд. В итоге на Западе образовалась обширная прослойка безземельных рыцарей. Этому способствовал также установившийся порядок наследования феодов – майорат (от слова major – старший): владения сеньора после его смерти не дробились между сыновьями, а целиком переходили к старшему из них. Остальные же наследовали только движимость – коней, доспехи, оружие, одежду. В семьях феодалов появилось немало обделенных землей младших сыновей – они подчас получали иронические, но вполне соответствовавшие их реальному положению прозвища, становившиеся затем фамильными: «безземельный», «неимущий», «голяк». Заветным стремлением этих отпрысков знати сделалось приобретение поместий. Наиболее доступным способом поправить свои дела рыцари, естественно, считали вооруженное насилие. Поодиночке и шайками принялись они рыскать по соседским и отдаленным землям, нападали на деревни, забирали у крестьян все, что попадалось. Не брезговали рыцари и разбоем на проезжих дорогах. Иные замки стали настоящими разбойничьими гнездами, приютом рыцарских банд. Подчас эти банды осмеливались совершать набеги и на крупные поместья; самой соблазнительной приманкой были богатые владения церквей и аббатств (монастырей).

Насилия оскудевшего рыцарства довершали разорение крестьянства, но вместе с тем наносили ущерб церковно-монастырскому землевладению, менее обеспеченному вооруженной охраной. Внутри господствующего класса происходила борьба, и это внушало правящим верхам феодального общества на Западе беспокойство, заставляя искать какой-то выход из создавшихся затруднений. Неурожаи, голодовки, эпидемии, массовое бегство крестьян, а подчас и их восстания («мятежи», по выражению хронистов) и ко всему – бандитизм рыцарской вольницы, конфликты феодалов и феодальных группировок между собой…

В Европе складывалась тревожная обстановка смутного времени: общественная жизнь приобретала все менее устойчивый характер. «Смуты и бранная тревога, – писал несколько позднее об этих десятилетиях Ордерик Виталий, – волновали почти всю вселенную [Запад отождествлялся в его уме со всем миром! – М. З.]; смертные безжалостно наносили друг другу величайшие бедствия убийствами и грабежами. Злоба во всех видах дошла до крайних пределов и причиняла тем, кто был исполнен ею, бесчисленные беды».

Насущные интересы феодалов как класса выдвигали перед ними неотложную задачу: изыскать такой способ решения возникших проблем, который позволил бы удовлетворить их собственные возросшие потребности в землях, в подневольной рабочей силе, в деньгах и богатствах всякого рода, избавил бы крупных сеньоров от бесчинств рыцарской мелкоты, а рыцарство – от участи «голяков» и «безземельных» и упрочил бы в то же время устои существующей системы. Задача эта, конечно, не осознавалась кем-либо именно в таком, четко осмысленном виде; она выступала как практическая необходимость, возникая по тому или иному конкретному поводу, но в общем становилась все более настоятельной.

Наиболее дальновидной в феодальном обществе оказалась католическая церковь, взявшаяся вызволить господствующий класс из надвинувшихся на него бед.

1.2. Клюни и рыцарская агрессия

Церковь была в те времена богатой собственницей полей, лугов, садов и жестоко эксплуатировала принадлежавших ей крепостных. Кроме того, со всех землепашцев – как собственных, так и чужих – церковники регулярно взыскивали еще общую подать – десятину. Являясь сама крупным феодальным землевладельцем, церковь служила – в этом и заключалась ее социальная функция – духовным оплотом всего класса феодалов. Проповедуя христианское учение, по которому земные порядки установлены от Бога, а потому не подлежат изменению, требуя от тружеников безропотного повиновения сеньорам, обещая смиренным посмертное блаженство в раю, бунтовщикам же грозя вечными пытками в преисподней, церковнослужители помогали феодалам держать в узде хлебопашцев и мастеровых. Церковь всегда и во всем отстаивала интересы крепостников – и в области идеологии, и в сфере политики.

Когда в Х–XI вв. сервы повсеместно стали подниматься против сеньоров или уходить в бега, а бесчинства рыцарской вольницы причиняли все более ощутимый ущерб монахам и клирикам, церковь всерьез встревожилась – прежде всего за судьбу собственных владений. Чтобы оградить их от двойной опасности (со стороны низов и рыцарства), монастыри, экономически наиболее мощные церковные учреждения, еще в Х в. взялись за различные преобразования. Укрепить материальные и моральные позиции церкви, усовершенствовать ее организацию, увеличить ее силы, поднять ее престиж – таков был общий смысл этих преобразований.

Церковно-реформаторское движение того времени вошло в историю под названием клюнийского: почин его принадлежал бургундскому аббатству Клюни. Клюнийцы стремились создать централизованное церковное устройство и потому способствовали возвышению папской власти, длительное время переживавшей упадок. Среди осуществленных ими реформ выделяется одна: запреты военных действий – как на длительные сроки («Божий мир»), так и на короткое время («Божье перемирие»), например с вечера субботы до утра понедельника. Эта мера, обращенная против разбоев рыцарской мелкоты и феодальных усобиц, особого эффекта не возымела. Тогда церковь принялась нащупывать другие пути, которые, по мнению ее руководителей, могли бы уберечь верхние слои феодалов от неистовства «безземельных» и «голяков» и вместе с тем ублаготворить феодальную голытьбу, утолить ее жажду поместий и богатств. Конечно, сами «поиски» представляли собой спонтанный процесс, в котором участвовали и знатные феодалы, и простые рыцари. В каждом отдельном случае они преследовали свои ближайшие, непосредственные цели, вовсе не задумываясь о каких-то крупномасштабных проблемах социально-политического характера. Тем не менее их действия, диктовавшиеся сиюминутными побуждениями, словно прокладывали дорогу, в перспективе ведущую к отысканию кардинального решения общезначимой для всех феодалов задачи. Большая роль принадлежала тут папству, постепенно укреплявшему свои позиции.

Картина подготовки событий, сигнал к которым позднее дал папский клич «На Восток!», была сложной и многомерной. Существенное место здесь занимают паломничества из стран Запада в Палестину, в ее религиозный центр – Иерусалим. Это старинное установление христианства, появившееся в IV в. и в последующие столетия в общем малозаметное, в XI в. развернулось с огромной силой. Паломничества в Иерусалим становились все более многолюдными. Они учащались и приобретали массовый характер. По словам Радульфа Глабера, повидавшего многих паломников и наслышанного о других, в Иерусалим «шли бесчисленные толпы со всех концов света. Никогда не поверили бы прежде, – добавляет хронист, – что это место привлечет к себе такое изумительное скопление народа».

Паломничества, или пилигримства, т. е. благочестивые странствования, получили столь широкое распространение, что это отразилось и на всей системе духовных ценностей феодального общества, в первую очередь на представлениях о святости, имевших большое значение в феодальной идеологии. Паломничества становились как бы обязательной частью подвижничества, а хождение в Иерусалим – непременным штрихом биографии любого героя житийной (агиографической) литературы. Тот, кто хотел закрепить за собой репутацию безгрешного «бедняка Христова», отправлялся в Иерусалим, дабы – таково было, во всяком случае, обыденное понимание этого акта – почтить находившиеся там испокон веков христианские святыни, помолиться в церкви Гроба Господня, благоговейно осмотреть все места, где некогда ступала нога евангельского богочеловека. Обычай паломничества так тесно связывался в воззрениях эпохи с практикой жизненного поведения святых подвижников, что жития нередко приписывали путешествие в Иерусалим даже и тем лицам, «сподобившимся» прослыть святыми, которые никогда в Палестине не бывали. Иногда в житии упоминалось просто о намерении какого-либо святого идти в Иерусалим, осуществить которое помешали те или иные неожиданные обстоятельства. Намерение само по себе как бы характеризовало готовность к высшему подвигу благочестия.

Словом, странствование в Святую землю превращалось в канон житийного повествования, в его неотъемлемый и едва ли не центральный эпизод. Собственно говоря, именно такое странствование и знаменовало окончательное «обращение» обыкновенного человека в святого. Паломничество как бы выступало кульминационным пунктом восхождения к вершинам такой жизни, которая целиком посвящена потусторонним заботам. Оно сделалось наиболее важным признаком того, что человек разорвал с суетным миром, стало символом приобщения к безгрешности и «чистоте», наверняка обеспечивавшим небесное спасение. Странствования в края, где некогда творил чудеса Иисус Христос и где хранились многочисленные реликвии его жизни и смерти, рассматривались церковью в качестве важной заслуги перед Богом. Молитве в Святой земле приписывался особый эффект. Все это придавало Иерусалиму большую притягательную силу.

Благочестивые путешествия туда явились существенным фактором возникновения Крестовых походов. Во многом благодаря паломничествам в Западной Европе установилась насыщенная настроениями отрешенности от мирских благ, покаяния и искупления грехов атмосфера религиозного подвижничества, происхождение которой коренилось, как мы видели, в нестабильности всей социальной обстановки на Западе, порождавшей (в первую очередь в низах, а отчасти и среди представителей господствующего класса) ощущение неустроенности и стремление вырваться из житейских невзгод хотя бы на путях, открывавшихся религией. Паломничества существенно облегчили папству выбор и определение направления рыцарской агрессии, на котором могли бы сойтись противоречивые чаяния самых различных категорий феодалов.

По социальному составу своих участников паломничества были довольно пестрым движением. Радульф Глабер писал: «Сначала отправлялся туда [в Иерусалим. – М. З.] простой народ, потом состоятельные люди». Хронист сообщает о случаях паломничества и «могущественных королей», и графов, и маркизов, и прелатов. Реальные цели паломников тоже были неодинаковыми, хотя им самим паломничество представлялось сугубо религиозным предприятием. У выходцев из деревенских и городских низов дух подвижничества был, как мы знаем, религиозно окрашенным выражением освободительных чаяний. В глазах сеньоров религиозные соображения тоже имели известный вес, но больше всего к заморскому путешествию их побуждали мирские мотивы – желание приобрести на Востоке предметы роскоши, повидать новые места, избавиться хотя бы на время от монотонности деревенской жизни с ее буднями – охотой, пирушками, хозяйственными делами. Недаром, рассказывая об одном таком знатном пилигриме, бургундце Лиутбальде Отюнском, совершившем странствование в сопровождении большого числа людей, хронист подчеркивает, что пилигрим этот «предпринял свое путешествие в Иерусалим не из тщеславия, как многие другие, которые идут, чтобы по возвращении похваляться этим».

Действительно, важным стимулом для лиц указанного круга служили причины престижного порядка. Это в равной мере относится и к высшим церковным иерархам – епископам и аббатам, и к светским сеньорам. Орлеанский епископ Одальрик, побывав в Иерусалиме, приобрел за фунт золота драгоценную лампаду у тамошнего патриарха. «Он принес ее в Орлеан для украшения своей церкви, где она приносила много пользы больным», – пишет Радульф Глабер. Иначе говоря, покупка была использована епископом для повышения престижа его храма. Герцог Роберт I Нормандский (дьявол), отправившийся на Восток в 1035 г., перед началом паломничества заставил крупных вассалов клятвенно признать своим наследником внебрачного сына – Вильгельма (впоследствии – Завоевателя). Таким образом, в данном случае паломничество послужило удобным предлогом для достижения конкретной политической цели. Знатные пилигримы во время странствования раздавали всякого рода драгоценности, которые брали с собой для этой надобности. Подобные раздачи считались у знати верным средством укрепления своего влияния на простой народ, церковь же поощряла их как богоугодное деяние.

К крупным сеньорам присоединялись обычно толпы рыцарей. В 1065 г. из Германии двинулось в паломничество около семи (или двенадцати) тысяч человек. «Безземельные» и «неимущие» искали за морем возможности поправить свое положение, а иные из них и замолить преступления, совершенные дома. То обстоятельство, что рыцари разоряли у себя на родине храмы и монастыри, не мешало им быть религиозными людьми. Они воспринимали христианские догмы по-своему, приспосабливая их к привычным для феодалов понятиям. Бог рисовался им верховным сюзереном: он щедро вознаграждает своих земных вассалов за верную службу, прощает грехи, дарует вечное блаженство в раю. Спасение души – вопрос, который интересовал темных рыцарей не менее живо, чем крепостных. Рыцари, как правило, тщательно соблюдали церковный ритуал, если даже, по меткому наблюдению одного историка, «христианская этика оказывала на них весьма слабое влияние».

Все это объясняет широкое участие рыцарства в паломничествах. Они получили полное одобрение клюнийцев. Монастырская братия всемерно содействовала им на практике: клюнийцы построили вдоль дорог гостиницы для пилигримов, сами собирали последних в отряды, с особым рвением помогая снаряжать и отправлять в паломничества людей, проживавших по соседству с клюнийскими обителями. Таким способом удалялись прочь элементы, представлявшие угрозу церковным владениям. Для убийц паломничество, с легкой руки клюнийцев, сделалось часто практиковавшимся, почти традиционным, способом «очищения от смертного греха».

Паломническое движение идейно и практически подготовило Крестовые походы: оно способствовало разрастанию религиозно-подвижнических настроений, познакомило европейцев с дорогами на Восток, с положением в восточных странах, а главное – распалило у феодалов неутолимую жажду овладения заморскими землями.

Наряду с паломничествами почву для широкой феодальной экспансии на Восток готовили войны, развернувшиеся в XI в. на самом Западе и частью тоже происходившие под религиозными знаменами. Французское рыцарство, например, включилось в борьбу за отвоевание территорий, ранее захваченных арабами в Испании, – Реконкисту. В 1063–1064 гг. за Пиренеи отправились рыцари герцогства Аквитанского и графства Тулузского – они нанесли противнику поражение в битве при Барбастро. Затем в Испанию предпринимались все новые и новые походы. В начале 1070-х годов туда двинулось рыцарское ополчение во главе с графом Эболи де Руси. Во взятии у арабов Толедо в 1085 г. кастильским королем Альфонсом VI Храбрым участвовали не только французские, но и немецкие рыцари. После того как в 1086 г. арабы-альморавиды разбили христианские войска в бою при Залакке, во Франции в 1087 г. составилось сильное феодальное ополчение. Его возглавляли герцог Гуго I Бургундский и граф Раймунд Тулузский, будущий предводитель провансальских отрядов в Первом крестовом походе. В действиях этого ополчения принимал участие и другой сеньор, который несколько лет спустя отправится сражаться за Иерусалим, – виконт Мелюнский Гийом Шарпантье.

Мелких и крупных феодальных хищников манила к себе не только Испания. С 1016 г. потомки скандинавских викингов (норманнов), еще в начале Х в. овладевших Нормандией, – нормандцы – устремляются на завоевание плодородных областей Южной Италии. После ожесточенной борьбы с арабами и Византией они основывают здесь ряд феодальных княжеств. В 1061–1072 гг. нормандцы завладели и Сицилией. В 1066 г. опустошительному набегу их воинственных дружин подверглась Англия. А в 1073 г. норманнский авантюрист Руссель де Байэль, находившийся до того на службе у Византии, обосновался со своими воинами в самом центре Малой Азии. Здесь возникло норманнское княжество – прообраз того, которое южноитальянские норманны[1]1
  Излагая ниже историю Крестовых походов, в которых принимали участие как нормандцы из Южной Италии и Сицилии, так и норманны из скандинавских стран, мы, чтобы избежать необходимости многократных терминологических уточнений, будем обозначать тех и других традиционным понятием «норманны».


[Закрыть] создадут в Сирии четверть века спустя. Правда, княжество Русселя де Байэля продержалось лишь около года: в результате измены своего соплеменника этот князек попал в руки византийского военачальника Алексея Комнина (впоследствии – императора), и норманнское государство в Малой Азии прекратило свою недолгую жизнь, но сама попытка его создания симптоматична.

Весь XI век заполнен разбойничьими предприятиями рыцарских ватаг. Где бы ни вспыхивала война, всегда находилось множество охотников взяться за меч в надежде на легкую добычу. Эти завоевательные движения также привлекали к себе внимание церкви. Клюнийцы всячески побуждали французских сеньоров и рыцарей к участию в испанской Реконкисте; папство, в свою очередь, одобрило эти походы. В Реконкисте папы увидели средство, при помощи которого можно и поднять престиж апостольского престола, и отослать рыцарство на окраину Западной Европы, указав беспокойным воителям новое поле брани: ведь благодаря этому поместья светской и церковной знати, хотя бы отчасти, избавлялись от опасности разбойничьих налетов рыцарской вольницы!

Чтобы разжечь воинственно-религиозный пыл рыцарей во Франции, римская курия постаралась окружить участников испанских походов ореолом мученичества за веру. Клюнийцы, успевшие проникнуть на Пиренейский полуостров и устроить там свои монастыри, провозгласили войны с мусульманами в Испании священными. Папа Александр II, благословивший поход 1063–1064 гг., объявил, что церковь отпускает грехи каждому, кто пойдет сражаться в Испании за дело креста, и даже прикомандировал к южнофранцузским рыцарям, собиравшимся туда, своего легата. Активность апостольского престола в Реконкисте не осталась не замеченной современниками: любопытно, что арабский хронист Ибн Хайан, рассказывая о битве при Барбастро, называет предводителя христианского войска «начальником рыцарства Рима». Папа Григорий VII, дабы побудить французов к такому же походу, разрешил им в 1073 г. владеть землями, которые будут отняты христианским оружием у «неверных», – правда, при одном условии: если французские рыцари признают верховную власть римского первосвященника над отвоеванными территориями. Ведь Испания, по словам Григория VII, якобы с древних времен повиновалась св. Петру.

Этот папа тоже заблаговременно отпустил грехи всем, кто падет в боях за веру.

Войны французского рыцарства в Испании были как бы «крестовыми походами до Крестовых походов» – по лозунгам, по оформлению, по содержанию. Поход короля Альфонса VI Кастильского против арабов на Толедо К. Маркс в «Хронологических выписках» назвал «прелюдией Первого крестового похода».

Завоевательные предприятия нормандцев в Южной Италии и Сицилии хотя и не сразу, но тоже были поддержаны папством, использовавшим их в своих политических целях. Предводитель нормандских завоевателей Роберт Гискар, став герцогом Апулии и Калабрии, в 1059 г. признал папу римского своим сюзереном: он обязался платить ему ежегодную дань, предоставить военную подмогу и защищать неприкосновенность его престола от покушений германских императоров. Папство санкционировало нападение герцога в 1061 г. на Сицилию, которая была затем отнята нормандцами у арабов. Оказало папство содействие и нормандским рыцарям Вильгельма Незаконнорожденного, завоевавшим в 1066 г. Англию. Во всем этом явственно проступает единая политическая линия римской курии: организация и всяческое поощрение рыцарской агрессии на периферии Западной Европы, особенно в Средиземноморье.

При этом Рим благословлял не только рыцарские захваты. Уже в войнах нормандцев за Сицилию принял участие флот североитальянского торгового города Пизы, совершивший в 1063 г. рейд против Палермо. В дальнейшем купечество и других приморских городов Италии включается в борьбу за вытеснение арабов из бассейна Средиземного моря. Папство оказало полную поддержку этим инициативам горожан. Когда в 1087 г. соединенный флот Пизы, Амальфи и Генуи ворвался в гавань Медью в Северной Африке и католические воины захватили город сарацин (арабов), папа Виктор III освятил его разграбление. В знак своей особой милости он выслал пиратам знамя св. Петра и отпустил им грехи. Пизанцы отблагодарили апостольский престол, вложив средства, добытые грабежом Медьи, в сооружение у себя еще одного храма, который в честь достославной победы назвали церковью Св. Сикста (захват Медьи совпал с праздником этого святого). Морское предприятие в Северной Африке было тесно связано с ведшейся тогда же войной рыцарства против испанских альморавидов (пизанцы и позднее, в 1092 г., помогали Альфонсу VI Кастильскому воевать с маврами в Валенсии).

Таким образом, одной из непосредственных предпосылок Крестовых походов на Восток послужили церковные реформы XI в.; они создали папству непререкаемый авторитет и заставили феодальный мир внимательно прислушиваться к голосу римского первосвященника.

К концу XI в. стало, однако, очевидным, что методы, взятые на вооружение и церковью, и светскими феодалами для обеспечения своих интересов, малоэффективны. Французов в Испании постигли неудачи: местные христианские феодалы не желали отдавать своим союзникам ни земель, ни богатств. Конфликты с испанцами – а последние порой даже блокировались с арабскими князьками[2]2
  По выражению немецкого историка К. Эрдмана, Альфонс VI «не был передовым борцом за христианскую религию»: призывая на подмогу французских рыцарей (после разгрома при Залакке), «он даже угрожал в случае их отказа перейти в ислам».


[Закрыть] – обрекали на провал проекты как французской знати, так и папства в Испании, да и арабы там стойко сопротивлялись. Но именно к этому времени начала вырисовываться новая цель, к которой глава церкви направит вскоре помыслы воинственных феодалов. Выбор самой цели и средств к ее достижению предопределила международная обстановка.

В последней трети XI в. нити европейской политики все больше стягивались в римскую курию. Она становилась тем центром, который один только и мог объединить распыленные силы феодального Запада. Ведь королевская власть там была еще очень слабой. Со времени понтификата (правления) Григория VII (1073–1085) папство, стремясь упрочить положение, достигнутое главным образом в результате успехов клюнийского движения, все настойчивее изъявляет поэтому притязания на главенство не только в христианской церкви, но и над светскими государями. Григорий VII в своем знаменитом «Диктате папы» открыто заявил: римский престол вправе распоряжаться коронами, назначать и смещать епископов, герцогов, королей, императоров; всякая власть действительна лишь постольку, поскольку она исходит от главы церкви, вице-доминуса, представителя Всевышнего на земле. Григорий VII выработал план полного подчинения всех христианских государств римской курии. Были приняты и практические меры к тому, чтобы реализовать эту теократическую (от греческого слова, означающего «боговластие») программу – программу создания общеевропейской, или, по тогдашней терминологии, универсальной, т. е. всемирной, монархии во главе с папством и принудить всех христианских королей к ленной присяге апостольскому престолу. Эта политика, однако, встретила отпор многих государей, в особенности германских императоров, борьба с которыми, протекая с переменным для Рима успехом, продолжалась и при преемниках Григория VII.