Текст книги "Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия"

Часть 1
Жизнь Баталова

Алешкино рваное детство

Многие полагают, и не без основания, что Алексей Владимирович Баталов – коренной москвич. На самом же деле он родился во Владимире и почти год провел в доме материных родителей. Его дед по матери, Антон Ольшевский, был хоть и незнатным польским дворянином, зато очень высокомерным, вспыльчивым и строптивым. Как говорится, гоноровый шляхтич. Лихой кавалерист на Первой мировой войне, он в мирной жизни намеревался стать врачом, однако с медицинского факультета вылетел за то, что во время пения «Боже, Царя храни» не встал по стойке «смирно». Пришлось бедолаге переквалифицироваться в ветеринары. На казенной лошади регулярно объезжал всю Владимирскую округу. С местной властью рабочих и крестьян ладил через пень-колоду, за что угодил в тюрьму, где и скончался.

Бабушка Баталова, Антонина Ольшевская, родом из дворянской семьи Нарбековых, была известным во Владимире зубным врачом. Нарбековы и Ольшевские, еще не зная о существовании друг друга, уже были объединены в партии социалистов-революционеров – эсэров. Причем бабушка Антонина даже верховодила среди своих товарок-эсэрок. Поддерживала крепкие, дружеские отношения с «товарищем Арсением», который впоследствии оказался выдающимся советским государственным и военным деятелем, самым крупным военачальником Красной Армии, ее первым военным теоретиком. Михаил Васильевич стал крестным отцом ее дочери Нины, которая, в свою очередь, стала матерью моего героя. Очень даже возможно, что если бы Фрунзе не умер в 1925 году, по слухам, благодаря тщаниям Троцкого, то, возможно, бабушку Антонину и миновала бы гулаговская участь – военачальник защитил бы свою подругу. Однако в атмосфере всеобщей подозрительности зубной врач – бывшая эсэрка – загремела на нары.

Все это я рассказываю для того, чтобы читатели поняли: маленький Алеша в детстве не познал той особой, созидательной любви, ласки, которые исходят только от родных дедушек и бабушек. Родители матери сидели в тюрьме, а родителей отца он не знал вовсе. Ведь его собственные отец с матерью развелись, когда мальчику не исполнилось и пяти лет. Короче, Судьба и Время вырвали из его детства что-то очень существенное и ментально значимое. Сам он по этому поводу вспоминал: «Я и без объяснений старших знал, что моя бабушка-врач никогда не была врагом народа. И дедушка, и оба дяди не были врагами. Всех их осудили по зловещей 58-й статье. И что бы мне впоследствии ни вдалбливали в школе пионерские и комсомольские активисты, я никого из родни не предал. Ни действием, ни памятью. Один мой родич лежит в общей могиле во Владимире, второй – остался на лесоповале где-то под Кандалакшей. Бабушка умерла, отсидев почти весь срок. Я человек не мстительный, но все это простить той, прошлой власти вряд ли смогу».

Теперь нам ясно, почему самые первые отроческие воспоминания Алешки связаны исключительно с производственным двором Художественного театра – другие детские впечатления оказались мимолетными и следа в душе не оставили. Когда мальчик только появился на свет, супругам Баталову и Ольшевской выделили маленькую служебную комнату на втором этаже производственного дома, находящегося в закрытом дворе. Домик этот построил еще домовладелец Лианозов, владевший небольшим частным театром. Именно этот театрик впоследствии перестроили архитекторы Федор Шехтель, Иван Фомин и Александр Галецкий в здание, которое стоит в Камергерском переулке и по сию пору. Правда, во дворе театра уже никто из артистов не живет. А маленький Алеша жил и многие годы спустя вспоминал: «Теперь я понимаю, что ничего более интересного для маленького человека и придумать невозможно. Вообразите себе, в нашем дворе были сложены огромные декорации, регулярно проветривались диковинные костюмы, в ящики рабочие укладывали необыкновенно интересный реквизит. Наконец, в углу двора стояли повозка и самая настоящая карета. И тут же во дворе располагались мастерские, где все это добро изготавливали, ремонтировали, красили. Просто детский рай. А еще в погожие дни по двору прогуливались в антракте одетые в необыкновенные наряды и загримированные актеры и актрисы. Тогда я искренне был убежден, что все взрослые люди работают в театре».

У цирковых артистов есть такое присловье: «Родился в опилках». Так всегда говорят о людях, по рождению причастных к цирковым династиям. О Баталове безо всякого преувеличения можно сказать, что он-то уж точно родился в театральных декорациях. Тем более что и первые трудовые навыки пацан приобрел тоже в театре. В начале каждой осени дирекция театра «нанимала» ребятишек, живущих в производственном дворе, и мобилизовывала их на ловлю кошек, которые поселялись там с завидной регулярностью, поскольку летом МХАТ всегда гастролировал. И стоит ли после всего сказанного удивляться тому сермяжному обстоятельству, что Алеша, с тех пор как себя помнил, всегда твердо знал: когда вырастет, непременно будет, обязательно будет работать в этом самом театре. Ибо никакой иной лучшей профессии в мире не существует. Другими словами, ему как бы на роду было написано: продолжить театральную династию, у основания которой, конечно же, стоял великий русский актер Николай Петрович Баталов. О нем я уже мельком вспоминал, но личность эта в отечественном театре и кино настолько крупная и значительная, что, безусловно, требует отдельного описания.

Этот актер прославился на всю страну прежде всего тем, что сыграл главную роль в первом звуковом советском кинофильме «Путевка в жизнь». Фильм этот вышел на экраны в 1931 году. Баталов создал в нем яркий образ Николая Ивановича Сергеева, организовавшего коммуну, в которой трудились беспризорные дети. Да, картина, рассказывавшая о первых годах советской власти, имела очень четкий агитационный посыл. Иного содержания искусство тогда не знало. Но благодаря во многом таланту Николая Петровича лента получилась еще и очень земной, содержательной. И, по существу, положила начало целой галерее замечательных довоенных отечественных реалистических кинокартин.

Родился Николай Баталов в дореволюционной Москве. Творческий путь начал в возрасте 17 лет, когда почти случайно попал в Московский Художественный театр к самому Константину Сергеевичу Станиславскому. Спустя два года привел к выдающемуся режиссеру-классику и своего младшего брата Владимира, будущего отца моего героя. Первую серьезную роль в театре Николай исполнил в постановке «Зеленое кольцо» в 1916 году. Тогда же появился в тургеневском «Нахлебнике» и в драме Горького «На дне». За последующие шесть лет отметился серьезной работой в пятнадцати спектаклях. Особенно мощно и ярко Николай Петрович играл в постановках по мотивам произведений Достоевского, Горького, Чехова, Тургенева и других русских классиков. Об этой содержательной нацеленности творчества Баталова очень высоко отзывался Анатолий Васильевич Луначарский, называя артиста «глубоким и честным творцом, выходцем из народной гущи». Но, наверное, самым высшим его сценическим достижением стала роль Фигаро в комедии Бомарше «Безумный день». Впервые в этом образе Николай Петрович появился в десятилетнюю годовщину революции и ей же посвятил свою работу. Критики игру Баталова приняли с редким единодушием и восторгом. Так почти мистически получилось, что через 10 лет неунывающий Фигаро явился последним театральным персонажем, сыгранным Николаем Петровичем.

В кино Баталов дебютировал через год после революции в эпизодической роли черно-белой ленты «Легенда об антихристе». А первой заметной работой на экране стала роль красноармейца Гусева в ленте «Аэлита», вышедшей в 1924 году. Радость кинематографического успеха омрачилась серьезным заболеванием артиста – туберкулезом. Болезнь почти на год лишила Баталова работы в театре. Синематограф позволил ему заниматься любимым делом, несмотря на состояние здоровья. У нас в стране фильм имел большой успех. Его даже возили за границу. В этой картине Баталов работал вместе с другим выдающимся актером – Игорем Ильинским. Они даже подружились.

В 1926 году на экраны вышла картина «Мать», в которой Баталов сыграл сына главной героини, Павла Власова. Спустя три десятилетия этот фильм оказался в списке лучших картин всех времен и народов по итогам открытого голосования съезда молодых режиссеров в Брюсселе. Режиссер фильма Всеволод Пудовкин писал: «Работа Н. П. Баталова была для меня грандиозным подарком. Кинематограф тогда был немым. Слово для нас было оружием недоступным. Все дело было только во внешней жизни лица, глаз, жеста. И я должен сказать, что Николай Петрович на моих глазах создавал поразительные вещи. Он далеко перешагнул самые смелые мои мечтания. Я еще тогда не мог сильной рукой формировать то, что я хотел. Но для Баталова достаточно было только творческого общения. Если я был искренним, если он видел, что я хотел, он вспыхивал, как искра, и сразу через него виден был чудесный свет, который покорял меня, а затем и зрителей, которые его очень любили». После невиданного успеха фильма «Мать» Николай Петрович с успехом снялся в фильмах «Жена», «Земля в плену», «Третья Мещанская», «Горизонт». Последний раз Баталов вышел на съемочную площадку в ленте «Сокровища погибшего корабля». И в 1937 году скончался все от того же туберкулеза.

Смерть выдающегося киноактера, не дожившего до сорока лет, в буквальном смысле шокировала всю страну. Поздней осенью его похороны на Новодевичьем кладбище собрали сотни тысяч москвичей. Для девятилетнего Алешки Баталова безвременный уход любимого дяди вообще явился потрясением, дотоле невиданным. Все потому, что между дядей и племянником действительно существовала какая-то особая связь, которую смело можно полагать покрепче родственной. В доказательство приведу такой пример. Николай Петрович очень упорно сражался со своей болезнью. Ездил поэтому на лечение в Италию, в Польшу, на Кавказ, на Черное море. Отовсюду писал письма жене, брату. И в каждом – буквально – мы находим строки, обращенные к любимому племяшу: «Володя, что нового в нашем кино? Алеша, очевидно, давно поправился? Поцелуй его, пожалуйста, за меня и скажи, что я его помню и люблю и что, если он что-нибудь нарисует и напишет и пришлет мне, я буду очень ему благодарен. Польша. Закопане». «Желаю тебе, Володя, здоровья и успехов, как в этом году, так и будущих! Поцелуй отличника – дорогого курносого Алешку! Желаю ему и дальше быть таким же молодцом!!! Товарищам, друзьям – привет. Италия, Нерви». «Горячий привет – Г. А., А. И. Целую Алешку. Этот курносый мне упорно не пишет. Приеду – отшлепаю. Минводы».

Из воспоминаний А. В. Баталова: «В последний раз я видел дядю Колю летом 1937 года на даче, которую ему предоставило правительство по просьбе театра. К этому времени он был уже тяжело болен, но со мной и своей дочерью Светланой оставался приветливым и веселым. Гораздо позже я понял, что он попросил папу привезти меня для того, чтобы повидать нас, детей, в последний раз. А осенью того же года его не стало. У меня сохранились некоторые вещи дяди Коли, его письма и золотое колечко, которое, даже будь оно из железа, все равно бы имело для меня ценность невиданную. Все дело в том, что это кольцо Константин Сергеевич Станиславский вручил Николаю Баталову в год его 10-летнего юбилея служения во МХАТе. А мне его много лет спустя передала жена дяди Коли – Ольга Николаевна Андровская, бесконечно любимая моя тетя Леля. Дядя Коля прожил хоть и не большую, но чрезвычайно яркую жизнь. Он первым среди отечественных актеров сумел органично соединить в своем творчестве тишину театральных подмостков и бурную киносъемочную площадку. Когда в театре начинался сезон и съезжались актеры, то ехидно спрашивали дядю Колю: «Ну что? Отдыхал, как все люди? Или опять в кино рожи корчил?» Ведь немое кино слов не знало, только мимику. А дядя Коля ею владел виртуозно. В те времена считалось почти неприличным для серьезного театрального актера «кривляться» перед кинокамерой. Так что во многом благодаря именно Николаю Петровичу этот стереотип был сломлен. Он вихрем ворвался в первые звуковые фильмы. В советской кинокомедии «Три товарища» дядя сыграл свою последнюю главную роль – начальника лесосплава Лациса. О ней давно уже все забыли. Но когда польется знаменитая мелодия Исаака Дунаевского на не менее известные слова Михаила Светлова, не сомневаюсь, очень многие вспомнят великую песню: «Каховка, Каховка, родная винтовка,/ Горячая пуля, лети!/ Иркутск и Варшава, Орел и Каховка – / Этапы большого пути./ Гремела атака и пули звенели,/ И ровно строчил пулемет…/ И девушка наша проходит в шинели,/ Горящей Каховкой идет.

Под солнцем горячим, под ночью слепою/ Немало пришлось нам пройти./ Мы – мирные люди, но наш бронепоезд/ Стоит на запасном пути!»

Так что вовсе даже не случайно вышло распоряжение высшего начальства от культуры – записать эту выдающуюся песню на грампластинку. В один прекрасный день на дачу к дяде Коле нагрянула большая толпа со множеством всякой громоздкой аппаратуры. Никогда в жизни я ее не видел и потому жаждал рассмотреть поближе, во всех подробностях. Однако нас с двоюродной сестрой Светой попросили удалиться из комнаты. А дядю Колю обложили разными подушками и валиками – он уже не вставал. Но спел. На века спел.

Много лет спустя я узнал, что дядя Коля был моим крестным отцом».

* * *

После того как родители Алеши развелись и мама вышла замуж за писателя Виктора Ардова (свою фамилию Зигберман он сменил сначала на псевдоним Сефардов – в честь предков евреев сефардов, а потом отбросил первые три буквы), жить с новым мужем в служебном театральном помещении она не могла – не имела права. Виктору Ефимовичу удалось заполучить крохотную однокомнатную квартирку в так называемом «писательском доме» по Лаврушинскому переулку. На какое-то время Кадашевская набережная, Москва-река, Воскресенский храм, да и вообще все Замоскворечье превратилось для Алешки в родные места. Он наконец стал жителем большого города, а не замкнутого театрального двора. Комната располагалась на первом этаже, и мальчик часто выходил гулять на зов товарищей не через дверь, а прямо в окошко. Писательские дети без труда приняли в свою компанию, если так можно выразиться, театрального отпрыска. Вместе занимались изучением французского языка. Обучение длилось недолго, но того детского запаса Алексею Владимировичу хватило потом на всю жизнь. Кстати, в исторической кинодраме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья», к которой мы еще вернемся, герой Баталова князь Сергей Петрович Трубецкой часто говорит по-французски. Так это говорит сам Баталов.

Особенно крепко Алешка подружился с Сережей, как потом оказалось, пасынком писателя Михаила Булгакова. Их квартиру часто посещал дядя Юра – Юрий Карлович Олеша. Баталов впоследствии с ним дружил до самой смерти писателя. Квартиру в Лаврушинском переулке впервые посетила и некая важная ленинградская гостья. Мало того, еще и надолго там обосновалась. Алешка поначалу отнесся к незнакомой тете, прямо скажем, не очень доброжелательно. Ведь из-за нее его самого весьма основательно потеснили. А потом они, благодаря весьма курьезному случаю, крепко подружились, как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Когда мама и Витя (отчима мальчик только так называл) ушли на работу, няня Настя усадила своего подопечного завтракать и поставила перед ним тарелку с котлетой. Лешка-капризуля взял и выбросил ее в мусорное ведро. Настя взорвалась и чуть было не поколотила строптивца. Однако важная гостья успокоила няню и спросила на полном серьезе: «Алеша, а вы что, действительно не любите котлеты?» Мальчика так ошарашило это обращение на «ВЫ», что он побрел к ведру доставать котлету! Той важной тетей была великая русская поэтесса Анна Андреевна Горенко – гениальная Ахматова.

А на самом верхнем этаже их подъезда обитал другой гениальный русский поэт – Осип Мандельштам. В это кому-то будет трудно поверить, но когда Осипа Эмильевича первый раз арестовывали, у него как раз гостила Ахматова. И ее затем до самого утра не выпускали из квартиры поэта, покуда там шел обыск.

Из воспоминаний А. А. Ахматовой: «Тринадцатого мая 1934 года его арестовали. В этот самый день я после града телеграмм и телефонных звонков приехала к Мандельштамам из Ленинграда, где незадолго до этого произошло его столкновение с А. Толстым. Мы все были тогда такими бедными, что для того, чтобы купить билет обратно, я взяла с собой мой орденский знак Обезьяньей Палаты, последний данный Ремизовым в России (мне принесли его уже после бегства Ремизова – 1921) и фарфоровую статуэтку (мой портрет работы Данько, 1924) для продажи. Их купила С. Толстая для Музея Союза писателей.

Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел «Волка» и показал Осипу Эмильевичу. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увели в семь часов утра – было совсем светло. Надя пошла к брату, я – к Чулковым на Смоленский бульвар, и мы условились где-то встретиться. Вернувшись домой вместе, убрали квартиру, сели завтракать. Опять стук, опять обыск. Евгений Яковлевич сказал: «Если они придут еще раз, то уведут вас с собой». Пастернак, у которого я была в тот же день, пошел просить за Мандельштама в «Известия» к Бухарину, я – к Енукидзе в Кремль. Тогда проникнуть в Кремль было почти чудом. Это устроил актер Русланов через секретаря Енукидзе. Енукидзе был довольно вежлив, но сразу спросил: «А может быть, какие-нибудь стихи?» Этим мы ускорили и, вероятно, смягчили развязку. (Приговор – 3 года Чердыни, где Осип выбросился из окна больницы и сломал себе руку. Надя послала телеграмму в ЦК. Сталин велел пересмотреть дело и позволил выбрать другое место, потом звонил Пастернаку. Все связанное с этим звонком требует особого рассмотрения. Об этом пишут обе вдовы – и Надя, и Зина, и существует бесконечный фольклор… Мы с Надей считаем, что Пастернак вел себя на крепкую четверку. Остальное слишком известно.)

Навестить Надю из мужчин пришел один Перец Маркиш. Женщин приходило много. Мне запомнилось, что они были красивые и очень нарядные – в свежих весенних платьях: еще не тронутая бедствиями Сима Нарбут; красавица «пленная турчанка» (как мы ее прозвали) – жена Зенкевича; ясноокая, стройная и необыкновенно спокойная Нина Ольшевская. А мы с Надей сидели в мятых вязанках, желтые и одеревеневшие. С нами были Эмма Герштейн и брат Нади.

Через пятнадцать дней рано утром Наде позвонили и предложили, если она хочет ехать с мужем, быть вечером на Казанском вокзале. Все было кончено. Нина Ольшевская и я пошли собирать деньги на отъезд. Давали много. Елена Сергеевна Булгакова заплакала и сунула мне в руку все содержимое своей сумочки.

На вокзал мы поехали вдвоем. Заехали на Лубянку за документами. День был ясный и светлый. Из каждого окна на нас глядели тараканьи усища «виновника торжества». Осипа очень долго не везли. Он был в таком состоянии, что даже они не могли посадить его в тюремную карету. Мой поезд с Ленинградского вокзала уходил, и я не дождалась. Евгений Яковлевич Хазин и Александр Эмильевич Мандельштам проводили меня, вернулись на Казанский вокзал, и только тогда привезли Осипа, с которым уже не было разрешено общаться. Очень плохо, что я его не дождалась, и он меня не видел, потому что от этого в Чердыни ему стало казаться, что я непременно погибла.

Ехали они под конвоем читавших Пушкина «славных ребят из железных ворот ГПУ».

В это время шла подготовка к первому съезду писателей (1934 г.), и мне тоже прислали анкету для заполнения. Арест Осипа произвел на меня такое впечатление, что у меня рука не поднялась, чтобы заполнить анкету. На этом съезде Бухарин объявил первым поэтом Пастернака (к ужасу Демьяна Бедного), обругал меня и, вероятно, не сказал ни слова об Осипе.

В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже и узнала все подробности его «дела». Он рассказал мне, как в припадке умоисступления бегал по Чердыни и разыскивал мой расстрелянный труп, о чем громко говорил кому попало, а арки в честь челюскинцев считал поставленными в честь своего приезда.

Пастернак и я ходили к очередному Верховному прокурору просить за Мандельштама, но тогда уже начался террор, и все было напрасно».

Вы поняли, читатель, что «ясноокая, стройная и необыкновенно спокойная» – это мама Алешки…

Почему-то именно после этих трагических воспоминаний великой поэтессы мне вдруг вспомнилась донельзя пикантная деталь. В 1934 году вышла «Библиотечка «Огонька» под названием «Малолетние граждане». Автор – Виктор Ардов. В ней рассказывается в том числе и о детях «писательского дома». А на обложке – маленький курносенький Алешка Баталов. Палец во рту, и любовно-сосредоточенно рассматривает собаку. Ему еще неведомы трагедии и горести жестокого мира…

* * *

После Лаврушинского переулка семья какое-то время жила в небольшой квартире как раз напротив Третьяковской галереи. Но когда у Алешки появился братишка Мишка, писателю Ардову дали, наконец, очень приличное жилье на Большой Ордынке. Спустя много лет этот самый Мишка станет клириком неканонической Российской православной автономной церкви, протоиереем. И напишет про свой дом: «Здание, в котором находилась квартира моих родителей (Большая Ордынка, 17), стоит и по сию пору. Вид у него ужасный, там и сям торчат несуразные балконы, окна разной величины. Эта безвкусица – результат надстройки, дом был изуродован незадолго до войны. А до той поры был он двухэтажным и вид, как можно догадаться, имел вполне пристойный. Увы, мы узнали, кому когда-то принадлежал этот дом уже после смерти Ахматовой. Об этом можно пожалеть, поскольку владельцем здания был известный купец Куманин, а его жена приходилась теткой Достоевскому, и в своем отрочестве Федор Михайлович частенько гостил у своих родственников. Анна Андреевна очень любила Достоевского, и ей, без сомнения, было бы приятно осознавать, что она живет в том самом месте, где и он в свое время бывал».