Текст книги "Шум пройденного (сборник)"

Престарелый сорванец

Советы престарелому сорванцу нашего возраста и состояния.

Будь вежлив со всеми.

Старайся быть воспитанным.

Это не так трудно.

Подавай первым руку ребёнку, не подавай руку женщине.

Заметив дома банкет, не выказывай удивления или возмущения – просто поинтересуйся, по какому поводу домашние собрались, и поздравь виновника.

Заметив, что твоё присутствие действует на сидящих угнетающе, попроси у них прощения за своё несвоевременное появление, скажи, что впредь будешь звонить себе домой, интересоваться, не помешаешь ли, если явишься, или ещё погулять у вокзала.

Пожелай всем приятного аппетита.

Спроси у каждого, как он спал.

Ему и тебе будет интересно.

Полюбопытствуй, не принимает ли он чего-нибудь, чтоб уснуть, и долго ли спит после этого.

Если он пьёт вино, поинтересуйся, не вызывает ли данное вино изжогу, и порекомендуй свои таб-летки.

Будь предупредителен.

Похвали хозяйку, скажи, что «сегодня у вас очень вкусно».

Блюдо, которое не нравится, не ругай вслух, просто попроси поставить его подальше от тебя.

И если вдруг ты забудешь это и попросишь его подать – просьба напомнить не ставить рядом.

Никогда не спрашивай, почему гость один.

И никогда не спрашивай, почему гость не один.

Просто скажи, как приятно, что с прошлого раза в его жизни так много изменилось.

Он поймёт и оценит.

Если хочется спросить, с кем он был раньше, не будь бестактным, улыбнись и выстрой оборот речи крайне доброжелательно:

– Мне кажется, я уже где-то видел вашу даму…

Хотя скорее всего я ошибаюсь. Это ваша жена? Да, да, это не она… Я её действительно видел, но это не она.

Старайся оставить о себе хорошее впечатление.

Не цепляйся за жизнь, будь вежлив.

Скажи врачу: я сам.

Попробуй поставить себе эту капельницу.

Попытайся на глазах у всех.

Потом извинись – что-то сегодня у меня нет настроения.

Уж будьте добры.

Будь предупредителен с врачами.

Как им не хочется видеть пожилого человека!

Будь весел.

Обрадуйся их приятным манерам, блесни умом.

Пошути: «Доктор, у меня для вас сюрприз… Нет, не здесь… И не здесь… И не здесь… Ой, нет, здесь вообще искать не стоит… А вы попробуйте под подушкой… Тоже нет? Ну, значит, завтра…».

И весело расхохочись.

Доктору будет приятно.

У медсестёр вообще сложное положение.

Ставя капельницу или клизму, они не могут находиться на большом расстоянии и просто вынуждены подходить вплотную.

Не надо этим пользоваться.

И оставшейся рукой двигать девушку в удобное тебе положение.

Просто сделай вид, что для тебя эта клизма важна, как никогда.

Именно эта.

И что ты надеешься на неё и на неё, что вы оба можете сбежать из больницы в любое время в театр или в казино или улететь на юг.

И при чём тут уколы?

Две таблетки – и в Стамбул.

Три таблетки – и в Нью-Йорк.

И не клизма вам важна, а руки, нежные женские руки, и неважно, что в них…

Ракетка или клизма.

Победа близка.

Ещё раз прошу: старайся не говорить по-английски.

Даже в больнице может попасться человек, владеющий этим языком.

И знай: тот, кого ты не помнишь, может помнить тебя.

Будет неловко, но что это значит.

Ты всю жизнь овладевал своим лицом и научился им владеть.

Покраснеть ты не сумеешь.

Но вне очереди уже не пройдёшь.

Береги себя!!!

Так раньше говорили друг другу уголовники.

А сейчас говорят дикторы.

Дай понять, что выздоровление будет приятной неожиданностью, и не только для тебя…

Ибо в этой больнице ты впервые почувствовал твёрдую руку и честную руку главврача.

И ты его поддерживаешь.

И твёрдо уверен, что перевозка покойника в одном лифте с живыми больными, направленными на различные процедуры, – явление нормальное и рабочее.

И у всех в лифте своя дорога.

И в конце концов, продукция больницы бывает разной, а лифт один.

Будь вежлив и негромок.

Только в дружбе с врачами ты попадёшь в лифт, который ведёт к выходу, а не к выезду из больницы.

Будь чистоплотен.

Тело пожилого чистое, оно почти не употребляется и не требует частой промывки.

Всё равно пусть от лица веет добротой, от головы – ароматом.

Сорочка тоже должна быть слегка примятой, чтобы с выглаженным воротником не контрастировала морщинистая шея.

Тело надо прятать, грудь надо закрывать.

Чистым, но дорогим импортным костюмом.

Даже хилый старичок на дрожащих ногах хорошо смотрится в дорогой обуви.

Не жалей денег на химчистку и крем.

Молодое поколение пусть увидит своё будущее не таким страшным.

И помни: твоя сила – в молчании.

Во всяком случае, мысль о самоубийстве витает не в твоей, а в их головах.

Ты – счастлив.

Я не знаю.

Я со своим народом.

Я был и есть антисоветчик.

Народ вернулся в прошлое, и я с ним.

Так и ходит взад-вперёд советский народ со своим антисоветчиком.

Человек пьёт от слабости.

Чтобы, не меняя обстановки, изменить внутреннее состояние.

В Одессе зубные протезы ставят под наркозом.

Народ просыпается чёрт-те в чём.

Один выскочил в золотых зубах.

Оперный певец.

Ему теперь его репертуар буквально не по зубам.

Что петь?

Ни классику.

Ни современность.

Только в Среднюю Азию.

Так там оперы нет.

И снять нельзя.

Еле от наркоза вылечился.

Теперь на вокзале носильщиком сверкает.

Живёт лучше, чем в театре.

Толкает и поёт…

Спрос огромный.

Улыбка под лунный свет попала.

К цыганам прибился.

В таборе поёт.

Танцы освоил…

Отсидел.

Вернулся.

Золото полюбил.

Уважают.

Свобода у нас называется нестабильностью.

Стабильностью называется предсказуемость нашего поведения.

Родина или страна.

Свобода или жизнь.

Диктатура или демократия.

Мы боремся за соединение этих понятий.

А пока главный тот, кто на раздаче.

Фраза: «Нет! Мы будем жить здесь» – звучит очень уверенно, если бы не начало.

Нет, мы будем жить здесь.

Пока добровольно.

А потом поздно будет.

Столетиями у нас идёт спор, что вреднее: свобода или диктатура.

Хотя при той и при этой у нас всегда есть диктатор.

Давайте попытаемся осуществить мечту, не выезжая отсюда.

Кто-то даже сюда переехал.

Может быть, с ним поговорить?

Гурченко Л. М

Людмила Марковна Гурченко!

Она как вошла в наши души в 50-х, так всё ворочается, ворочается.

Всё больше места занимает.

А какой юмор, Господи, если бы она могла смеяться!

Но она боится морщин: «Жванецкий! Ху-ху-ху. Уйдите! Ху-ху-ху. Мне вас нельзя!.. Ху-ху-ху».

По её жутким гримасам я понимаю, что это смешно.

У нас ведь актёр – не совсем человек.

Он у нас то – что он сыграл.

Артист, который играл Гитлера, не мог стать лауреатом Сталинской премии.

Гитлер. И всё!

Бабочкин – Чапаев, Ульянов – Жуков, Каневский – Томин, Карцев – «раки по пять».

А Люся Гурченко брошена каждым в каждом фильме и всегда не замужем.

А она такая забацаная женщина, такая народная, такая любимая, такая понятная.

Всех уговаривает на себе жениться.

Это при её-то фигуре!

А поёт, а танцует – лишь бы взяли.

Все мужики встречают её в каждой картине – одинокую, с деньгами, с квартирой.

«Ну давай же, Люда, – шепчет народ. – Ну давай уже!..»

Такая баба ядрёная!

Её пожиже развести – на десять мужиков хватит.

А в следующей картине – опять одна.

И в последнем, самом последнем сериале НТВ с этим талантливым подоконником Нагиевым – опять одна.

Значит, всё правильно, говорит народ, всё правильно, значит, классная тётка, умница.

Зачем ей эта бодяга: портки стирать, заначки разыскивать.

А главное, братцы, она ж больше любого мужика имеет – на хрена ей этот дилижанс.

Наш мужик никогда не жил хорошо, и нечего начинать.

Что он ей принесёт, если у себя украдёт по дороге?!

Одно яйцо снесёт, одно – зана́чит.

И даже если он не алкоголик, а всё равно зарядку небольшую, зарядку с утра себе даёт для румянца на носу, лёгкого такого румянца.

Зачем ей этот перегар в постели? Верно? Мужики?

Да она ж за одну вот эту арию «Пять минут», ну сколько она поёт эти «Пять минут»? Ну, три минуты от силы – так она за три минуты этих «Пяти минут» оденет любого мужика вот этого, с двух вокзалов в безрукавке и галстуке.

Ты ж видел, что она ему в тюрьму везла!

А если она вечер даст во Дворце, ему за сто ночей не рассчитаться!

Не, ребята, она одна правильно.

И не замужем она правильно – всех нас не прокормишь.

А лично для себя, для себя лично, так любой вот этот боди-культурист – это наглядное пособие по мужскому устройству – за честь сочтёт у ней в ногах мурлыкать.

Сейчас она вот это шоу поёт с Борей Моисеевым. Ну, Боря спокойный, это он днём шумный, а так он спокойный.

И шоу у него тоже спокойное, она и поёт с ним.

Вообще, говорит народ, сейчас умная баба – не редкость.

Умный мужик попадаться перестал.

Да, прекратил гнездоваться в наших краях.

Часть вывели, часть вымерли, часть в эмиграции, часть в коммерции и большая часть в импотенции.

И уже оттуда машут, чем там осталось, мол, прощайте, бабоньки!

Ну, тётки покрутились-покрутились и давай сами искать: кто – в бизнес, кто – в фитнес, кто мужа – на внутрисемейном содержании.

Он там у неё оформлен, допустим, факсом или автоответчиком.

Для слабых мужских мозгов это уже что-то.

Так что жизнь свою она распределила правильно.

И что касаемо таланта, то она такая, какая захочет, и ты будешь таким, каким она захочет, таким, каким она скажет.

А она скажет, она обязательно скажет.

Не важно, кем ты был.

Важно, кем стал.

Когда мне говорят:

– Вы еврей, еврей.

Я говорю:

– Иисус Христос тоже был евреем. А кем стал!

– А так, – сказал он, – я в нашей жизни, – сказал, – таких больших крупных проблем уже не вижу. Мелочи, конечно, есть. Но крупных таких недостатков я уже не вижу. Мальчик, где здесь окулист?

Все мы гордимся своей популярностью, как гордится туалет на людном перекрёстке своей посещаемостью.

Вы представляете, если б его не было?

Хорошо, что в нужном месте в нужное время…

А качество?

Посовещаемся…

Субботник

Позвольте мне сказать о вашей дисциплине, господа-товарищи.

Две недели назад мы говорили о субботнике.

Договорились.

Условились на сегодня.

Но многие из вас сегодня не пришли.

Что значит – вы не знали?

Но мы-то пришли.

От кого мы узнали?

От меня!

Горечь и стыд.

Стыд и горечь.

Заготовлено сто лопат.

Грабли, тачки пять пар, то есть пять штук ручного толкания и три штуки двойного волочения.

Но мы-то пришли трое.

Я обращаюсь к тем, кто не пришёл.

Не обижайтесь: лопаты и тачки будут ждать вас столько, сколько нужно, то есть всю жизнь.

Даю слово, что каждая лопата найдёт себе хозяина.

Не обижайтесь.

Мне дома тоже говорили: куда идёшь, там никого не будет.

Я не поверил.

Я сказал: будет там – один будет – это я.

Но нас трое.

Даже Илья-инвалид-сердечник что-то там сгребает.

Поговорим послезавтра.

В чёрный понедельник.

Обращаюсь к тем, кто пришёл.

Я всех зову и угощаю.

Остальные, как черви, польют территорию потом и слезами.

Хрена что вы здесь заработаете в помещении.

Только во дворе вверенного мне предприятия.

И тебе говорю, Анжела, которой нет.

По́том умоешься, косметика по ногам потечёт.

И ты, Галина, мать двоих или не двоих… Не знаю, скольких…

Поскачешь у меня за граблями.

И ты, Кожухарь, ты давно висишь на моём терпении.

Тачка решит твою короткую судьбу.

Тачку – за рога и один.

Твоя производительность за компьютером мне известна.

Берись за тачку, першерон.

И ты, Ольгунчик, мозгов нет, ноги есть…

Лопатка – ножки – мусорок.

От звонка до звонка.

Звоню я, лично.

Ольгунчик… Напряги то, что всем так нравится.

А ты, гений причёсок, Арнольд, – по граблям.

Олю – в подчинение.

Посмотрим, что вы там накалапуцаете.

Обращаюсь к тем, кто не пришёл.

По периметру будем сажать.

По центру пропалывать.

Все сорняки будут удалены.

Субботник состоится в понедельник.

С девяти утра при любой погоде под крики увольняемых.

И в завершение.

Всем, кто пришёл сегодня.

Работа закончена.

Стол в «Му-му» заказан.

Угощаю я.

Обращаюсь к тем, кто не пришёл в понедельник.

Заказан тот же стол в «Му-му».

За столом та же компания.

Все сотрудники угощают нас.

Мы гуляем дважды.

Лопаты под расписку.

Илье – валокордин.

От долгого молчания, как от долгого воздержания, в организме образуются разные болезни.

Зависть от соперничества отличается злобным бездействием.

Пессимизм, безнадёжность и безналичность – удел молодых.

К старости всё это сменяется светлой безысходностью.

Весёлым розовым концом.

Приятным старческим безумием.

Бесконечным желанием любви, счастья, путешествий, страстных ночей, глубоких дневных докладов.

Это всё происходит в мечтах, более сладких и менее осуществимых, чем раньше.

Это счастье, о котором уже некому рассказать.

Какая безнадёжность?

Концовка жизни вся в надеждах и ожиданиях.

Встречайте!

У него их две

Человек пишущий, чёрт бы его побрал, ведёт две жизни: действительную и воображаемую.

Обе одинаковые.

Воображаемая так же травмирует.

Вызывает те же болезни.

Причиняет столько же горя.

В действительной жизни он неопасен.

В воображаемой ранит себя и всех, кто прикос-нётся.

Две тяжёлые жизни.

Где он счастлив?

С кем он счастлив?

Как одна жизнь переходит в другую?

Где она настоящая?

Где он настоящий?

Где он счастлив?

И где он раньше уйдёт?

А. И. Райкину

Аркадий Исаакович, это непостижимо: мы снова встретились.

Ваши воспоминания, где уже есть я, и мои воспоминания, где уже есть Вы.

Чего нет в Ваших воспоминаниях – это Вас.

Как в моих не будет меня.

Человек не знает своего характера…

В воспоминаниях – «я сказал», «я подошёл», «я ответил».

Никто ж не пишет в воспоминаниях «со мной случилась истерика», «я ему денег так и не отдал», «когда все разошлись, ещё долго раздавались мои крики», «я лежал и накручивал себя, накрутил и закатил такой скандал, что осип и сорвал концерт».

Это я сказал о себе, Аркадий Исаакович.

Мне, живому, не хватает Вас, живого.

Опять не сошлись.

В Ваших воспоминаниях мне не хватает Вашего головокружительного, феерического, ошеломляющего успеха.

Публика у Вас была изумительная.

Они тогда все были здесь.

Состояние общества я бы назвал «заперто́сть» от слова «заперто́» с ударением на «о». Вот эта заперто́сть держала интеллект в состоянии полной боевой готовности.

Шепни спящему среди ночи: «к пуговицам претензии есть?» – он бормотнёт: «к пуговицам претензий нет».

Единственное, чего не понимала публика – отчего Вы вдруг Исаакович?

На это у неё тоже ушло несколько лет.

Сегодня возникла та же история с Иисусом Христом.

Вы везучий человек, Аркадий Исаакович, они все были здесь: академики, писатели, артисты.

С равной высотой лба, на намёках выросли.

Это Ваше поколение.

Они откликались на юмор, как охотники – на свист.

Мне в Вашей книге не хватает Вашей публики.

Помню конец спектакля – все бросились к сцене. Какой-то генерал встал спиной к Майе Плисецкой в первом ряду, она, сидя, своей прекрасной ногой в прекрасном сапоге пнула его ниже кителя. Вот сюда. Он оглянулся, не понял, она его пнула опять, генерал оглянулся, увидел её и догадался. Он догадался. Он отодвинулся. Он покраснел.

Мне не хватает в Вашей книге репетиции с Эфросом, когда администратор гостиницы «Московская» у Московского вокзала в Ленинграде кричала: «Уже 23 часа 15 минут! Я вызываю милицию!» – «Вызывайте», – сказали Вы, и я побледнел. И она вызвала. И милиция развозила нас по домам. Это в 66-м году!

Мне не хватает людей, которые в любой конторе, в любом трамвае, в любой приёмной вставали, когда входили Вы.

И начальники, великие специалисты лизать то, что сверху, и топтать то, что снизу, – такая у них была чечётка: лизнул-топнул-позвонил, – они тоже вставали, когда входили Вы.

Советская власть в таланте не ошибалась.

Он либо сидел, либо процветал, но знал о себе точно.

Вы были правы, Вы были правы: всё, что угодно, нужно было делать, чтобы уговорить, обмануть, пролезть через цензуру, но выйти к зрителям знаменитой летящей походкой.

Этот рёв стоил всех Ваших седых волос и дрожащих рук.

Как они ждали Вас после пыток, дорогой Аркадий Исаакович!

Мне не хватает в Вашей книге неимоверного хохота до обморока, до мокрых стульев и восторга.

От мгновенного переодевания и ещё более быстрого перевоплощения старика – в женщину, женщины – в японца, японца – в поэта-алкоголика.

И всё это внутренне, внутренне.

Это не надевание носа из чемоданчика, не пародия голосом, а из характера в характер за секунду со словечками, с новой походкой, с новым мировоззрением.

Потому что Вы артист великий.

Как это сохранить на плоском экране?

Потому что Вы обучены и образованны.

Как это показать на плоском экране?

Для Вас все слова родные: и рабочее немногословие, и поэтическая многозначность.

Конечно, Вы упрощали. Конечно, Вы упрекали меня в усложнённости.

Это меня-то с моим высшим мореходным и перманентным матом в душе!

Но я Вас понимаю, я Вас понимаю – просто мы язык не выбираем.

Человек мыслящий старается донести на чём угодно, как угодно.

Мне не хватает в книге Ваших фокусов.

Репетировать до глубокой ночи с Карцевым и Ильченко, а утром знать наизусть свой текст и разносить их в клочья за незнание своего. Если бы читатели видели и знали Вашу работу, видели Вас, окружённого толпой, ревущий зал, они бы вернее оценили слова Шауро и других верхних хамов, к идеологии которых добавлялись дикая зависть и желание согнуть, кому смертельно завидуешь.

А Вам надо было выйти к публике, надо было!

Не знаю, что живёт после таланта.

Теперь здесь театр Вашего имени, прославленный сын Вашего имени, передачи, телекадры…

А что живёт после Ньютона, Ломоносова? Все уже далеко от них.

Что же осталось?

Основа, товарищ Райкин, основа.

Ваша плита в основе новых фонтанов и монологов.

Так что не переживайте там, где не переживают – никто и ничего не вырвет.

Никто не вырвет Вас из-под нас, ибо мы рухнем.

Как всегда Ваш автор.

Я понял, что такое любовь.

Это вы, именно вы приходите в такое сос… сос… состояние, когда вы влюблены.

Не хватает – объекта.

Но вы влюблены, и вы кого-то находите и любите.

Через какое-то время это оказывается не тем, что нужно, потому что любовь прошла сама по себе.

В споре с великими.

Вот настало время и секса и красоты, а мир спасти не удалось.

Мы все удивлялись.

Мы живём на пятом этаже в новом доме. И во время дождя у нас капает с потолка.

Что удивительно – дом девятиэтажный.

Мы выходили, смотрели: ну точно, над нами ещё четыре этажа.

Неужели такое низкое качество строительства?

Или что-то где-то у кого-то именно во время дождя?

Мне приходилось в жизни много размышлять, и я думаю, что если и на четвёртом течёт под нами, надо будет как-нибудь спросить…

Со здоровьем не шутят.

Им гордились: такой свой, такой тихий еврей.

Ну, почти русский!

Ему говорят: вот подумай.

Он обхватывает рот рукой, упирает взгляд в стену и думает.

Просто видно – думает.

Ему говорят: вот смотри.

Он смотрит, смотрит.

Ему говорят: а вот видишь?

Он видит.

Долго видит.

Ему говорят: ну, ты же прекрасно понимаешь.

Он расплывается и понимает.

Вот такой замечательный еврей.

Ему говорят: а теперь послушай.

Всё! Он всё бросает, прикладывает руку к уху, закрывает глаза, слушает.

Всяческое такое, что ему говорят.

Я всегда избегал его посылать к такой-то матери, чёрт его знает – ищи его потом.

Ему дают листы доклада и говорят: поди проверь, что здесь по делу, а что – трепотня.

Он идёт куда-то, читает, потом приносит, карандашиком отмечает, резиночку подаёт, мол, и на ваше усмотрение.

Господи, как его у нас ценили! Ему говорят: это комедия, он смеётся… Но со слезами! Он кивает.

А если скажешь: имей в виду – он это в виду имеет.

Просто видно, что имеет это в виду.

Говорил мало.

Не говорил даже.

А кончилось то время – просто уехал.

Ему сказали: ты знаешь, кончилось то время.

Он кивнул и уехал.

Только мы были удивлены: ему что, плохо у нас было?

Он сказал: «Не знаю, я «Виагру» не слушал, я её видел. И ничего страшного в этом не нахожу. Если она кому-то помогает – ради Бога».

Да, я люблю людей, которые хотят нравиться женщинам.

Хотят и любят, и флиртуют, и донжуанят, и даже при этом порочны.

Но не убивают, не казнят, не решают перьями чью-то судьбу.

А часто при этом доставляют наслаждение минутами искусства.

И пользу красивым решением технической задачи.

Ждать похвалы – как ждать разрешения.

Все уже ждут от тебя.

А ты всё ждёшь от кого-то.

Как она хорошо сказала Белла, Беллочка Ахатовна:

– Перестанем ждать похвалы – сами почистим свои белые перья…

Чёрт возьми, у меня никогда не было окна, за которым не было бы экскаватора.

Шумели страшно, жить не давали, но не построили ничего.

Давно замечено: или принципы, или деньги.

Выбирает, как правило, сам организм.

Решительный и Бесповоротный ест мало, одет плохо, зубов нет, денег нет – уважение есть.

Слабый и Нерешительный ест хорошо, обут, одет, без уважения, но живёт в среднем классе вместе с машиной.

Видимо, еда, деньги, одежда – от людей, с которыми Принципиальный не дружит.

Крики: «Да поглядите, я же ничего не накопил! Я о еде никогда не думал!» – свидетельствуют о плохом характере и одиночестве.

Талант всегда что-то имеет.

Непризнанный имеет надежду.

А Принципиальный и надежды не имеет.

И он доволен.

Это его принципы.

Бедный, как и Богатый, избавлен от мук совести.

Это удел творческих людей.