Текст книги "Южное лето (Читать на Севере)"

В коммуналке

Дед собирается в туалет в конце коридора.

Включает у себя свой свет.

Берёт ведро воды.

Пока доходит до туалета, там кто-то сидит.

Под его светом.

Дед не может этого выдержать.

Срочно бежит обратно с ведром воды.

Выключает свой свет.

За это время тот выходит.

Дед берёт ведро воды.

Включает свой свет.

Идёт в туалет.

Пока доходит, там кто-то сидит.

Дед хватает ведро, бежит обратно, выключает свой свет.

Идёт в туалет без ведра.

Дежурит у дверей.

Оттуда выходят, он бежит обратно, хватает ведро, включает свой свет.

Бежит в туалет, там кто-то сидит.

Он бежит обратно, падает, выливает ведро, выключает свой свет.

Идёт в туалет.

Сидит без воды и в темноте.

* * *

Сёма, где ты? Во дворе?! Где во дворе?! (Разнообразно.) Где ты?!. Где ты? Где ты?!. Вот где ты! Вот где ты… Ах вот где ты! (Колотит его.) Ах вот где ты! Ах вот где ты!.. Где ты, Сёма?! Где ты?..

* * *

Здесь когда-то было столько интеллигенции! Когда один спрашивал, который час, трое отвечали: «Спасибо».

Но были бережливы. Одна старушка спросила, который час, её подруга одёрнула:

– Вот же у меня часы.

– Спрячь!

* * *

Вот мы такие:

кто уезжает – не подталкиваем,

кто остаётся – не задерживаем.

* * *

– Чтоб вы все знали, вторая жена – это протез.

Грише Ковалевскому
(контрабас у Спивакова)

Слушай, Гриша!

Тебе очень хочется нас испугать: «Мне шестьдесят! Мне шестьдесят!»

Нормально, Григорий!

Мальчишка ты, и возраст твой копеечный.

Посмотри на Валери Жискар д’Эстена!

На Любимова!

И сникни.

Щипай свой инструмент, верти его в руках.

Задай им ритм. Всем задай.

Пусть они ещё долго отходят от твоего ритма.

От удара. От низкого биения в грудь твоей рукой, Григорий.

Твой инструмент, Григорий, дольше и больше всех, и ты владеешь им, Григорий, виртуозно.

Куда ты только с этим инструментом не ходил.

И где ты только не был с ним.

Он незабываем.

И стоя.

Гриша! Плевать на всех.

Мы постоим.

Когда я вижу и слышу, как посреди стоите оба, ты и Спиваков, я успокаиваюсь.

Запомни, Гриша, первое очарование остаётся последним.

С первой встречи в Одессе до сегодняшних шестидесяти ты – то, что любят, ты – то, что ценят, ты – то, что слушают.

А я – то, что пишет и целует тебя.

Мечтаю

Он пробрался ко мне в самолёте Москва – Одесса и навис над моей газетой.

– Я не знаю, я не знаю, Михал Михалыч, я Одессу люблю.

– Ну, так любите.

– Нет. Я хочу – вот я не знаю… Я хочу жить в Одессе.

– Так живите.

– Так я живу.

– Так что вам мешает?

– Ничего. Просто я очень хочу там жить.

– Так вы что – не можете?

– Могу.

– И живите.

– Так я живу.

– И живите.

– И живу. Мне просто очень хочется жить в Одессе, вот что я хочу сказать.

– Не понял. А где ваша прописка?

– Там!

– Ну?

– Что?

– Так хорошо!

– Конечно.

– А если бы пришлось уезжать, вы бы не уехали?

– Нет.

– Вы бы остались?

– Да.

– А что вы всё время что-то хотите сказать?

– Вот это.

– Так живите.

– Нет. Просто хочется жить там, где хочется.

– А… Ну и вы бы где хотели?

– В Одессе.

– А вы где?

– В Одессе.

– И дети ваши там?

– Конечно.

– Ну, значит, уж придётся жить там, где хочется. Тут уж ничего не сделаешь.

– Да, – вздохнул он.

– Такие вопросы решаются в молодости.

– Так я не старый.

– Вот и вы не старый. Сидите уж там, где сидите, тем более, что вы там сидите. Вам нравится?

– Ой! Не знаю… Очень!

– Видите. Как складывается… Вы где?

– Ой! Ну не знаю… В Одессе.

– А хотели бы?

– В Одессе.

– Ну что ж. Столько людей мечтают жить в таком месте. Значит, вы не один.

– Да я и не жалуюсь.

– А вы о чём мечтали?

– Вот об этом.

– А вы поставьте вопрос по-другому: зачем мне мечтать об этом, если я там живу? И сразу успокоитесь.

– Спасибо.

– Идите. Одесса уже под нами.

* * *

Я думаю, стоит всё-таки старушке упасть в лужу перед Оперным театром, чтобы стольким людям поднять настроение.

* * *

А говорят, евреи умные…

Чтоб запутать жену, дал сам себе телеграмму: «Вылетай немедленно».

И встревожился.

Ну не идиот?!

* * *

Когда я работал в порту, самое печальное было сравнивать себя.

Ты бегаешь, а пароходы стоят.

А когда остановился ты – уходят они.

В Африку, в Индию, в Сингапур.

А ты стоишь, где стоял.

И только смотришь и не понимаешь или понимаешь.

* * *

– Ей – тридцать девять.

– А! Тридцать девять! Такая молодая!

– Тридцать девять – температура. Ей двадцать восемь.

– А! Такая молодая и уже тридцать девять. Рано! Рано!

* * *

– Как хорошо, что никто не насилует и не пристает.

– Мадам, чтобы насиловать, нужно желание.

* * *

Я спросил старого одессита:

– Как вы себя чувствуете?

– Что сказать… Сейчас я себя чувствую. Раньше я себя не чувствовал.

Я и Украина!

Ну что для меня Украина, если я живу здесь июль-август-сентябрь-октябрь-ноябрь. Пока не сравняется погода. Когда сравнивается – перелетаю.

Я здесь родился.

В энциклопедическом словаре 1998 года на странице 396 между «жвалы» и «жвачные» есть «Жванецкое городище трипольской культуры у одноимённого села на Украине. Хмельницкая область, оборонительный вал, остатки жилищ и двухъярусных гончарных горнов».

Так, тысячу извинений, кто я такой? Кроме того, что еврей. Конечно, украинец.

Это в Америке я русский. Сейчас за еврея в России, за русского в Америке можно получить по роже.

Так что выбираем среднее.

Да чего тут прикидываться. Нос и язык говорят сами.

Таким языком, какой владеет мной, говорят только на Украине и только в одном месте.

Те, кто хотят меня уесть:

– Он своей одесской скороговорочкой что-то сказал, понять ничего нельзя. Просили повторить. Он смылся. На плёнке прокручивали замедленно. Мура. Не смешно. Мы его предупреждали. У нас здесь болота, север. Нам помедленнее. Слинял. Ну, конечно, пара одесситов в зале очень смеялись, а потом не могли объяснить и на допросе молчали.

А как они объяснят? А что они объяснят?

Я пишу с акцентом, читаю с акцентом и меня с акцентом слушают.

Как сказал Геннадий Викторович в Австралии:

– Жванецкого понимают только одесситы.

Тогда их многовато.

Наша любовь с Украиной взаимная. Я и не знал, что есть Жванецкое городище.

Было бы приятнее, чтоб в мою честь. Но и меня в его честь тоже хорошо. Понятно, откуда человек, и ему просто не крикнешь: «Езжай к себе!»

Я у себя. Со своим городищем. Я никуда не уеду.

Подарил мне город Одесса землю, построил я на той земле дом, где окна заполнены морем наполовину.

Каждый кирпич в моём доме – ваш аплодисмент.

Дом красивый.

Стоит на ваших руках.

Пока ещё пустой. Я сижу наверху. Передо мной моё Чёрное голубое море. Внизу – крики, наверху – чайки, дельтапланы, вдали белеет парус одинокий, ещё дальше – Лузановка, порт Южный. Передо мной мотается профессура, гружённая луком, картошкой, черепицей, плиткой. Из Стамбула замурзанные учёные волокут мешки в Одессу.

То не люди, то пароходы.

«Академик Курчатов».

«Профессор Келдыш».

Пассажирский флот продали за долги, остался научный, и профессура возит.

На вопрос, что меня связывает с Украиной, хочется ответить: «А что вас связывает с родителями?» Откуда я знаю? Что-то связывает.

Вот похож – во-первых.

Потом это – характер южный, такой же психованный, но не злой.

Кушать любит то, что они: борщ, селёдочку, кашу гречневую с подливой и котлеты. Вареники с картошкой и лучком и тоже с гречкой. Колбасу кровавую, жаренную в собственном жиру. Рыбку небольшую, чтоб на тарелке – и хвост и голова, а не кусок фюзеляжа.

Одессу люблю, Киев люблю. Днепропетровск уважаю. Это же надо – столько вождей за такой период. Ялту люблю. Севастополь, Харьков, Донецк.

Выходишь на сцену – и не надо ничего объяснять.

И никто не просит помедленнее.

Он быстрее – они быстрей.

Это ж спасение. Я ж своей Одессе так благодарен за свою скороговорку. Потому и уцелел. Живо бы шею свернули.

Читаешь – все хохочут, начальство никак меня притормозить не может. Не понимает.

– Что, вы говорите, он только что сказал?

А там уже другое пошло.

– Да постойте, вот я не про то, что сейчас, а что предыдущее было? Это он про кого? Не пойму ни черта.

И слава богу, выступление китайского сатирика перед Советской страной.

Ещё и с акцентом, ещё и скороговоркой, ещё и с намёками.

Тьфу ты господи!..

Такие были времена. Единственное, в чём сходство, – раньше во Львов не звали и сейчас не зовут. Но, видимо, по разным причинам.

А помидоры? Нигде в мире нет таких помидоров, как микадо.

А абрикосы?

А сливы?

Нет. Капитализм, конечно, продвинутый строй, но помидоров таких там нет, и абрикосов, и слив. Они там твёрдые и круглые, чтоб машина их убирала и ела.

А клубника ихняя?

Если я сяду есть ихнюю клубнику в первый ряд, весь симфонический оркестр встанет и уйдёт, невзирая на Владимира Спивакова.

Что ещё меня связывает с Украиной, кроме еды, моря, воздуха, юмора… Видимо, люди, с трудом живущие на её земле.

Мы же не уехали в Москву когда-то сами. Нас же выгнали. Карцева, Ильченко и меня.

Тут такие ребята руководили – не спасёшься. И стали мы искать в Питере, в Москве. Нашли целую одесскую колонию – «одеколон», образовали Всемирный Клуб Одесситов.

И теперь куда бы мы ни перемещались по всему земному шару – мы в пределах Всемирного Клуба Одесситов.

Как встретишь человека, который на каждом языке говорит с акцентом, который, перед тем как обратиться, стукнет в живот, а после того, как выскажется, толкнёт в спину – это член нашего клуба.

А кто ещё вслед красивой женщине будет смотреть с таким огорчением, что всё ясно? И что возраст… И что внуки… И что дети… И что не догнать… Хотя если б она дала слово сказать… Просто так… Она была бы моей через 35 минут.

Это член нашего клуба.

Клуб только узаконил своих. Первые члены клуба появились 205 лет назад и размножились по всему миру.

Что связывает меня с Украиной?

Как люди здесь живут, вы знаете лучше меня.

А хоть дурная, но стабильность.

Хоть партий много, а фашистов нет. Войн нет.

Не мешало бы личностей ярких побольше, так их недаром Москва забирала, да и Киев не жалел.

А что Одесса, что Киев – поднимаются потихоньку, сам видел.

Конечно, хорошо бы большую Родину восстановить. Но вряд ли кто за это проголосует.

И я перелетаю, как птица.

На Украине напишу, в России почитаю.

И счастлив бываю.

И не ядовит.

Оттого, что не унижен.

И не озлоблен.

А полон сочувствия.

Тревога

Мне очень нравятся люди, которые тревожно говорят.

Внезапно среди тишины звонок.

– Алло! Алло! Алло! Алло! Миша? Миша?

– Да! Да!

– Алло! Алло! Миша? Это Миша?

– Да, да. Это я.

– Я был у твоей мамы. Алло! Миша, как ты меня слышишь?

– Хорошо.

– Алло!

– Да!!!

– И я тебя хорошо… Алло! Алло!

– Да! Да!

– Я был у твоей мамы, Миша.

– Ну что там?.. Умоляю!

– Алло, Миша?.. Слушай меня внимательно. Не перебивай. Алло! Ты молчишь?

– Я не перебиваю… Говори.

– Миша… Только что я был у твоей мамы.

– Ну?! Что случилось?!

– Алло!

– Да!!!

– Я не собирался. Я случайно зашёл. У неё не работает телефон, и она это знает. В общем, Миша, я не хотел тебе говорить…

– Что? Что? Умоляю… Я умоляю…

– Напиши ей.

– Как она?

– Хорошо… Всё в порядке. Алло!

– Да. (Рыдает.)

– Как у тебя?

– Хорошо. (Рыдает.)

– Так вот, если включили телефон, я сейчас ей позвоню и скажу, что у тебя всё хорошо.

– Нет! Нет!!!

– У тебя что-то случилось?

– Нет! Нет!

– Тогда я ей позвоню.

– Нет! Не звони! Именно ты не звони!

– Почему ты разволновался? Там всё в порядке. Алло! Алло!

– Иди, иди, иди! Не звони мне больше! Я тут у твоей знакомой был. Она сказала, чтоб ты подох, и просила позвонить.

– Я ей сейчас позвоню.

– Только сначала сделай, что она просила.

От 70-летнего – 60-летнему

Спасибо моему факультету в составе дорогого моему сердцу ОИИМФА.

Я пришёл к вам в 51-м, ушёл от вас в 56-м.

Ушёл в порт, в КБ, и думаю, что эти четырнадцать лет были в основе всей моей жизни.

Какое счастье, что таких, как я, не принимали на судомех.

Плавал бы, возил ковры и колотушки, и мне бы казалось…

А на механизаторском мне ничего не казалось, и я стремился.

Рядом были Боб Тимченко, Пека Даен, Алик Бергер, Ольгерд Метус, Саша Полторабатька, Жора Сакулин и великая профессура во главе с Небесновым, Кобусом, Саковичем, Златкиным!

И хоть работа механиком ремстройконторы и сменным механиком второго района порта не требовала этих знаний, ты чувствовал себя интеллигентом на 890 рублей старыми.

А ещё были вечера отдыха на нашем факультете, куда ломился весь город и лингвин (это иняз).

Спасибо моему факультету!

Куда бы я ни приезжал с концертами, двадцать и тридцать лет спустя, если встречал выпускника ОИИМФА, был и кров, и дом, и ночь воспоминаний.

Поздравляю.

Помню.

И люблю.

Ваш в архивах и наяву

Жванецкий

С Новым годом!

И вот снова собралась наша компания. Невзирая на расстояния, невзирая на убеждения, невзирая на материальное и семейное положение.

Уходящий год был потрясением для всех и многообещающим для населения.

Обещали все. Это был лучший по обещаниям год. И, как сказал Гарик: «Но так хочется поверить, так хочется поверить – в последний раз».

Да, Гарик. На этом и построены Кузбасс и Магнитка, Освенцим и Днепрогэс. Мы поверили в следующий год.

Не будем надеяться на что-то большое – вроде общего счастья.

Будем рассчитывать на что-то мелкое и твёрдое. Толя купит велосипед. Ира залатает крышу. Митька поймёт математику. Я ещё чем-нибудь вас рассмешу. На остальное заработаем. В последний раз предлагаю надеяться на себя. Будем счастливы снизу. Тогда смена властей не будет так радостна и так трагична.

А пока подумаем о себе.

Злой не бывает счастливым.

Добрый не бывает одиноким.

Умный не бывает красивым.

Может быть, эти причины… у каждого…

За Новый Одесский Новый Год!

За подъём пресмыкающихся!

За вскакивание лежащих!

За рывок нерешительных!

За многообещающую встречу жён моряков с курсантами высшего мореходного училища!

За этот вечер встречи четырёх поколений в каждом доме на спуске к морю!

За поцелуй молодости!

За крепкую руку старости!

За наслаждение этой старостью и возбуждение этой молодостью!

За общее движение от пения и танца к чтению и уму!

И как только каждый вдруг станет доволен своим результатом, от общего результата вздрогнут все!

И стол будет как сейчас.

И мысли о еде только во время еды.

И наши женщины будут не только украшать, но и двигать нами, разыгрывая тончайшие шахматные партии, вдвойне сложные, ибо им ещё надо внушить нам, что это придумали мы, чтоб потом сказать: «Ну, это ж ты так хотел».

С нашим счастьем!

С Новым годом!

Когда на дворе плюс пять, а на душе плюс восемнадцать. Твои восемнадцать. Твоя молодость и надежда!

И бог с ним! Бог с ним! Бог с наступившим Новым годом и этим всеобщим женским днём!

* * *

Надпись на фотографии:

«Это я стою на берегу океана в кожаном пальто и шляпе.

То красное вдали – моя машина.

Эта женщина в белом – я с ней танцевал.

На термометре плюс пятьдесят два.

Вода холодная.

Покажите соседям.

Гриша».

* * *

Одесская литература – богатое мышление и бедный язык.

* * *

– Как пройти к Привозу?

– Идите так, как я сижу.

– Вы имеете в виду – лицом?

– А как же! Идите, я вас буду наблюдать. Если вы не туда свернёте, я крикну. Идите, идите, пока я молчу. Идите.

История вкратце

Они шли к морю по узкому переулку.

Две толстые женщины с большой кошёлкой посредине.

Молодой парень не мог их обогнуть.

Опёрся на их плечи и, легко перепрыгнув кошёлку, затанцевал впереди.

К нему подошёл кто-то из зрителей:

– Вы обидели двух женщин.

– Вы антисемит? – спросил парень.

– Я еврей.

– И я еврей, – сказал русский, и они разошлись.

* * *

Кстати, в море остаются следы от катера, от парохода. Как в душах, как в умах. Как всюду, где нам кажется, что они исчезли.

* * *

В Одессе открываешь кран – начинает шумно идти вода.

Не из крана.

И неизвестно – откуда.

Только по крикам соседей начинаешь понимать.

История вкратце

Как красиво шутили в Одессе. На улице Ленина была юстировочная мастерская одного типа. А мы шли по Ришельевской. А параллельно ехал самосвал с гравием. А Изя его догнал.

– А нужен гравий дозарезу.

– …

– А за десятку отдашь?

– …

– А вот сюда.

– …

А шофёр за десять рублей высыпал все 5 тонн под дверь юстировочной мастерской.

А хозяин весь следующий день нанимал рабочих, машины – влетел на 500 рублей.

А он всё кричал: «Кто это мне подстроил?»

А мы сочувствовали. Конечно, это его не исправило. Но мы себя почувствовали людьми.

А как же.

Семья эмигрантов

Еве шесть лет. Она – глава семьи.

– Ева, переведи ей, что я оплачу только часть дома.

Ева молчит как проклятая на двух языках.

– Ева, чтоб ты сгорела, ты не можешь ей перевести?

– Я уже перевела.

– Ну и расскажи, что ты перевела?

– Ай кэн пэй уан парт…

– И что же это значит?

– Я могу платить только часть.

– Что часть? Что часть? Несчастье… Что часть?! Что часть?! Какую часть? Ты сошла с ума. Я могу платить всё.

– Ай кэн пэй евресинг.

– Что ты ей сказала?

– Я могу платить всё.

– Что значит – всё? Что всё? Почему всё? Кто сказал – всё? Ты что, сдурела? Что ты там ей болтаешь! Где я возьму всё? У меня нет на всё. Нет у меня. Даже если я продам трусы. Если тебя продам в рабство. Откуда я возьму? Я могу платить всё, но не сейчас… Сейчас я могу часть. Могу часть. Вполне могу… Часть… Могу… Ты поняла?

– Ай кэн пэй парт.

– Теперь стоп! Что она сказала? Что она сказала? Стоп!

– Она сказала, давай всё.

– Чтоб ты горела. Она что, так сказала? Чтоб я так была здорова. Чтоб дедушка не дожил. Слушай меня, Ева, я могу платить всё.

– Ай кэн пэй эвресинг.

– Я всё могу. Я в состоянии. Деньги – это грязь. Их у меня куры не клюют. И я заплачу всё. Но я могу платить часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Остальное – в рассрочку.

– Ай кэн пэй…

– Ева, стоп! Что она сказала?

– Она сказала – давай всё!

– Скажи ей – хорошо, скажи – я согласна. Но только часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Вот. Но я буду платить всё. Все подохнем. Ты, Ева, будешь в мусоре копаться. Папа будет вагоны толкать. Я рвану на панель. Но я буду платить всё. Мы не имеем права её упускать.

– Ай кэн пэй эвресинг.

– Правильно! Но сейчас – часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Точно. Теперь спроси её, сколько она хочет.

– Она говорит – давай всё.

– Скажи ей – хорошо, по рукам.

– Гуд.

– Но только сейчас – часть.

– Ай кэн пэй парт.

– Ты ей перевела?

– Да.

– Что она сказала?

– Давай всё.

– Скажи – хорошо. Дай, я ей пожму руку… Ева, уйди… Я жму руку… Всё, Ева, говори – «хорошо».

– Гуд…

– Но только частями.

– Ай кэн пэй парт.

– Она поняла?

– Да.

– Что она говорит?

– Давай всё.

– Переводи. Так, Ева… Скажи ей, мы объявляем перерыв.

– Интервал.

– Иди сюда… Что ты ей перевела? Я тебя сейчас убью. Почему она упирается? Ты что, не можешь ей сказать, что я плачу всё? Но не сейчас. Вот в данный момент часть, а потом отдам. Ты что, не можешь двух слов связать? Ты что, не понимаешь? Я ей год плачу. На твой английский папа машину продал. Ты только посмей нам это дело сорвать. Я тебя прибью. Иди… Скажи ей, что я могу платить всё… Но сейчас часть. Ты поняла? Иди.

– Ай кэн пэй эвресинг…

Тихо! Он вспоминает

У нас, если кто-то что-то вспоминает, он требует, чтобы все были рядом. С криком: «Идите все сюда!»

Пока все не соберутся, он не начинает.

– Миша здесь? А Изя здесь? А Гарик? А Женя… Все… Я хочу вспомнить…

И начинает вспоминать…

Он молчит.

Мы молчим.

Мне не понять, зачем ему все, чтобы что-то вспомнить…

Кто-то кричит:

– Это про Зюню?

– Нет…

– Про Павлика на «плитах»?

– Нет… Нет…

– Наверное, про эту сволочь – Зинку…

– Нет! Не мешайте… Тихо!

Зачем мы ему нужны? Зачем «тихо»?

Я не вынес молчания:

– Всё! Плевать я хотел!

Не можешь – не вспоминай!

Прекращай!

А вы все – идиоты.

Он же вас эксплуатирует…

Что он вспоминает?

А даже если вспомнит.

Я его знаю сорок лет.

Ничего интересного.

Он вообще ничего не помнит.

Ему кажется, когда все сидят, у него что-то начинает работать.

Хоть весь город зови, у тебя не поднимается в голову.

– Тихо! Дай ему сказать.

– Не хочу. Полжизни я сижу и жду, что он что-то скажет.

Не хочу.

Я свободный человек.

И мне плевать, что он приехал из Америки.

Откуда бы он ни приехал.

Там он ничего не вспоминает.

А здесь он ничего не вспомнит.

Что ты мотаешься туда-сюда!

– Дай ему вспомнить!

– Не дам! Вот иди во двор и сядь под дерево.

Вспомнишь – крикнешь.

Может, кто-то придёт.

А отнимать у нас жизнь я не позволю.

Я плевал на него, когда он уехал.

Я плюю, когда он приехал.

Мы долго молчали, потом разошлись.

– Я вспомнил! – крикнул он.

– Что?

– Твой старый одесский телефон: 26-34-12.

Все замолчали… Вот всё, что он вывез отсюда и привез оттуда…

* * *

Как сказал мой друг:

– Там у меня серьёзно. А здесь постоянно.

До сих пор думаю над этим.

* * *

– Слушай, это ты не любишь айвовое варенье?

– Я. А что?

– Да нет, пока всё нормально.

* * *

Человек не должен портить ночь, а ночь не должна портить человека.

* * *

– Да, она играет на скрипке. С ней это есть.

– А что с ним?

– С ним это тоже. Он ей аккомпанирует.

* * *

– Михал Михалыч, как вы, как еврей, относитесь к жизни татар в России?

* * *

– Это почта? Мы утром телеграмму у вас посылали – такую большую. Там переправьте, пожалуйста, «поздравляю» на «проклинаю». А дальше всё то же самое: «с юбилеем, орденом, повышением…»