Текст книги "«Роза» Исфахана"

Самым сложным и уязвимым аспектом для работы в Иране долго оставалась связь. Два пояса стражей вокруг миссии Красного Креста не столько охраняли саму миссию, сколько следили за каждым шагом проживавших на её территории иностранцев. Без сопровождения капитана Лахути Джин не могла и носа высунуть за пределы миссии. Она знала, что капитан окончил курс национальной безопасности и является офицером контрразведки, поэтому, несмотря на все его лирические излияния, резонно считала «воздыхателя» одним из своих главных противников.

Корпус стражей исламской революции подчинялся не министру обороны и даже не президенту Ахмадинежаду, а исключительно рахбару – верховному идеологическому вождю, сотрудничавшему с «Министерством информации». Последнее, в свою очередь, тоже было подотчетно только верховному мулле Али Хосейни Хаменеи – активному участнику революции и ближайшему соратнику почившего имама, занявшему этот пост после смерти Хомейни. Сам корпус представлял собой закрытую военную организацию типа гиммлеровских СС, противостоял армии как бы для уравновешивания её влияния в стране и служил главной опорой режима. В состав корпуса, как когда-то и в СС, входили сухопутные войска, эскадрильи ВВС и боевые единицы военно-морского флота. То есть при необходимости он фактически мог заменить собой армию. В корпусе исправно функционировали также службы внешней разведки КСИР и иностранных операций. Тесно взаимодействуя с «Министерством информации», эти комитеты занимали прочные позиции в Ливане и Судане, обладали разветвленной агентурно-диверсионной сетью в странах Персидского залива, в Палестине, Германии, Франции, Канаде, Бразилии, Парагвае, Пакистане и на Филиппинах. Бдительность в таких условиях нельзя было терять ни на секунду, поэтому даже подаренные ковры пришлось проверить на наличие вшитых в них подслушивающих устройств или других приспособлений для слежки.

Для осуществления связи при столь плотном контроле со стороны противника можно было рассчитывать разве что на какое-нибудь чудо техники. И такое «чудо» придумали для Дэвида израильские специалисты-компьютерщики из Моссада. Глава израильской разведки генерал Амос Ядлин, понимая, что «горячая война» с Ираном в современных условиях вряд ли возможна, сделал ставку на «кибервойну», провозгласив её одним из столпов новой военной стратегии Израиля. Активизировав работу всех отвечающих за информационную войну структур, он создал особое подразделение с кодовым названием «Отдел-8200» – сверхсекретную структуру, занимающуюся перехватом телефонных разговоров и радиоэлектронной разведкой. Имена сотрудников отдела, компьютерных гениев, не фигурировали ни в одном штатном расписании, равно как и сам отдел не упоминался ни в одном официальном документе.

Именно этим сверхсекретным сотрудникам Ядлин и поручил, по просьбе ЦРУ, разработку системы связи, способной обмануть ушлых компьютерных цензоров из иранского «Министерства информации». Гении «Отдела-8200» не подвели: спустя несколько дней предложили совершенно анонимный, не затратный и даже элегантный в исполнении вариант связи. Базировался он опять-таки на неувядающем опыте нацистской Германии, вернее, службы внешней разведки, возглавляемой тогда Вальтером Шелленбергом.

Виртуозный метод, который сам директор ФБР Гувер называл «немецким шедевром», заключался в том, что в годы Второй мировой войны немецкие агенты использовали для передачи информации самые обычные открытки и письма, вставляя в них микроточки. Микроточка представляла собой крошечную фотографию размером с обычную точку, которая вклеивалась на место знаков препинания. Внешне послания не вызывали никакого подозрения и могли содержать до двадцати таких точек. А каждая из них, в свою очередь, могла вмещать в себя не только тексты, но и чертежи. Чтобы вычислить каналы утечки информации и расшифровать в итоге столь изощренный метод конспирации немецких агентов, американцам в свое время пришлось изрядно попотеть.

В новой же, израильской версии контейнером, содержащим, наподобие вируса, секретную информацию, выступали безобидные электронные письма и фотографии, которые Джин получала якобы от «родственников» из Ирака. И теперь она могла, не покидая миссии Красного Креста, не только читать сообщения от Дэвида, но и отвечать ему. А переписку с жалобами жены Ахмета на свекровь, рассказами самого Ахмета о планах перестройки дома и описанием бессчетных болезней тетушки Фариды можно было вести бесконечно. Ибо у любого читающего её цензора быстро притупится внимание, и он не заметит внедренный в послание и сложнейшим образом замаскированный в нем файл. Извлечь же и раскрыть этот файл можно было только с помощью кодовых слов и паролей, но Джин хранила их в памяти. И теперь компьютер служил единственной ниточкой, связывавшей её с прежней жизнью, единственным каналом для получения совета и поддержки, единственным способом дать знать родным, что она жива и здорова.

Для кодирования информации использовались пробелы и другие свободные места в текстах, в связи с чем файлы намеренно делались многокомпонентными. Каждый компонент имел узкую доступную стартовую часть, а секретная часть, намного большего размера, наполнялась никому не заметной информацией. При этом на общий вид картинки объем файла совершенно не влиял. Если для передачи информации использовались фотографии, то в них основная ставка делалась на младшие цифровые разряды, и определить визуально, что данная фотография содержит секретный рисунок или текст, тоже было невозможно. Фотографии уже сами по себе имеют большой объем, поэтому при изобретении данной системы связи израильские специалисты исходили как раз из всем известной истины, что лучше всего иголку прятать в большом стоге сена. Для пущей надежности информация была раздроблена и файлы намеренно перепутаны. Так что если даже допустить гипотетически, что какому-то выдающемуся иранскому умнику удастся вычислить вложения и извлечь их, он увидит только очаровательные цветочки и сердечки, вылетающие из разных частей письма либо фотографии.

Подобное оформление красноречиво намекало на то, что полицейского Ахмета и его дальнюю родственницу Аматулу, прожившую в его доме несколько лет, связывают романтические чувства. И хитрые приспособления, которые Ахмету наладил один из сослуживцев, обслуживающих компьютеры в их общем офисе, чтобы тот мог скрыть электронно-почтовый роман от жены и других родственников, – всего лишь наивные уловки влюбленных. Для большей убедительности Ахмет даже делал иногда приписки между строк, вспоминая о прежних радостях общения и набирая фразы белым шрифтом на белом поле. То есть пользовался самым примитивным способом компьютерной конспирации, который мог освоить и ребенок. Так что, найди вдруг иранский умник-цензор в тексте розочки и сердечки при чтении душевно-эротических излияний Ахмета, его мысли заработали бы именно в таком направлении.

Сам Ахмет ничего, разумеется, не писал: он лишь набирал тот текст, который ему приносили, или вставлял его в уже готовый файл. И, конечно же, даже не подозревал о своей влюбленности в родственницу, поскольку ни одного собственного признания и в глаза не видел. В отличие от Джин и цензора-эксперта из «Министерства информации».

Джин отвечала Ахмету в том же духе и тоже пользуясь тайной белой строкой, но более сдержанно, как и подобало мусульманской женщине. Однако Ахмет не прочитал и ни одного её ответа, поскольку производить какие-либо манипуляции с полученными файлами ему категорически возбранялось. К тому же доставленную на его компьютер информацию люди Уитенборна сразу же забирали на дешифровку.

Чтобы розочки и сердечки открылись и сложились в определенный текст, нужно было воспользоваться определенным шифром. Тем самым, который Джин держала в уме. Полученный текст проходил двойную дешифровку с помощью кодов, известных только ей, майору Уитенборну и отвечавшему за технический аспект связи секретному специалисту из Моссада. Расшифрованная информация хранилась на мониторе считанные секунды, и считать её иранскими сканерами было за столь короткий срок попросту невозможно. А потом она бесследно исчезала.

Для особых случаев обмена информацией был предусмотрен еще один канал связи, выполненный по технологии передачи через побочные излучения последовательного порта с подключенным кабелем устройства в качестве антенны. Этот канал был довольно сложным в управлении, зато совершенно неподконтрольным иранским цензорам. Хотя переданную по нему информацию можно было принять с помощью самого примитивного приемника, в том числе на мобильном телефоне. Но данный канал считался резервным, и пользоваться им вменялось лишь в случае близкой, ощутимой слежки.

* * *

Надев тонкие эластичные перчатки, Джин нажала на клавиатуре несколько клавиш в определенной последовательности, и из фотографии с улыбающимися мальчиками-футболистами выскочили мелкие розовые и красные розочки с сердечками, которые, попорхав по монитору, стали складываться в одно большое, пронзенное стрелой сердце. Использование перчаток было одним из обязательных требований в работе с шифровками: если вдруг, в случае обыска, компьютер заберут, иранцам будет труднее узнать, какие клавиши нажимались чаще всего. Попутно перед Джин стояла задача как можно чаще нажимать на клавиши, не используемые при секретных манипуляциях, поэтому на них она завела коды, касающиеся её основной, медицинской работы.

Еще несколько секретных комбинаций с клавишами, и вот сердце вновь рассыпалось на сердечки и розочки, а те, в свою очередь, сложились в безобидный текст довольно корявого четверостишия, якобы сочиненного Ахметом для своей возлюбленной. Из них-то, после очередной серии комбинации, и появился наконец текст основного послания.

«Великий Герцог Черному Орлу…»

Решив не изменять привычке и любимому фильму Копполы – «талисману удачи», как они шутили, – оставили позывные, с которыми работали в Ираке.

«По данным воздушной разведки, в квадрате 35 к юго-востоку от города установлены зенитные батареи. Они тщательно замаскированы, так что обнаружить их удалось не сразу. Это свидетельствует о наличии в данном месте важного стратегического объекта национального значения, связанного, вероятно, с ядерной программой. Установка батарей свидетельствует о скором введении объекта в действие. Возможно, этот объект как раз и является новым заводом с условным названием “Роза”. Согласно последним агентурным данным, помимо оборудования для обогащения урана в комплексе функционирует секретная линия по производству деталей центрифуг, до сих пор скрываемая от экспертов. Черному Орлу приказывается уточнить координаты завода и спектр проводимых там работ, а также подготовить условия для проведения кибератаки, аналогичной проведенной ранее, для выведения центрифуг из строя. Необходимо также уточнить, не является ли объект “Роза” одним из фигурантов проекта по созданию мощностей, направленных на производство топливных сборок реакторов. Последнее вполне возможно, так как, согласно полученным с израильских спутников снимкам, предполагаемый объект занимает весьма обширную площадь. Все родственники здоровы. Джек принят на подготовительное отделение Вест-Пойнта».

Повисев несколько секунд, текст растворился, и вот уже на Джин с экрана монитора снова смотрели улыбающиеся мордашки сыновей Ахмета. «Джек принят на подготовительное отделение Вест-Пойнта», – повторила она мысленно, закрыв глаза. Оказавшись во враждебной чужой стране одна, Джин могла позволить себе воскресить лица родных и любимых людей лишь в памяти. И то ненадолго, иначе ностальгия могла подействовать как яд и подорвать её эмоциональное состояние. А для поддержания легенды и выполнения задания в условиях постоянной слежки стабильность нервной системы была необходима ей как воздух. Ведь даже непонятная тайная грусть могла показаться врагам подозрительной.

Тем не менее короткая весточка от Дэвида придала Джин сил. В прошлый раз он сообщил, что Майк вернулся из Ирака и проходит подготовку на базе Форт-Беннинга для получения звания подполковника. «Майк просил передать, что будет ждать тебя, сколько придется», – написал тогда Дэвид, и она, прочитав эти несколько слов, чуть не расплакалась. Джин боялась даже думать, что в её отсутствие Майк увлечется другой женщиной. А ведь он молод, и соблазнов в его окружении предостаточно. Случись подобное, потеря Майка стала бы, пожалуй, самой главной её жертвой Соединенным Штатам. Если, конечно, не считать жизни, с которой здесь, в Иране, можно расстаться еще быстрее.

Майк не хотел, чтобы она летела в Иран. Да и кто бы, интересно, захотел подобного риска для близкого человека? Но другого выхода всё равно не было, и Майк смирился с решением ЦРУ. В последний вечер перед её отлетом он надел ей на безымянный палец левой руки кольцо, но уже спустя несколько часов, отправляясь в аэропорт с началом рассвета и не став будить Майка, она сняла его. Оставила дома.

Конечно же, Майк волновался за нее. Как и мама, Наталья Роджерс-Голицын, член исполнительного комитета Международного Красного Креста, собственной рукой вписавшая свою единственную дочь, пусть даже и под чужой фамилией, в список отправляющихся в Иран специалистов. Но ни мама, ни отец, полный генерал в отставке Том Роджерс, герой Вьетнама, не выказывали своих переживаний явно. Оба прекрасно понимали, какая опасность грозит их дочери в далекой враждебной стране, но когда она разговаривала с ними по телефону перед отлетом, ни словом не обмолвились о своих истинных чувствах.

А еще там, на родине, остался Джек Тоберман, её воспитанник и верный юный друг. Он пережил смерть отца, погибшего 11 сентября 2001 года в разрушенной пилотами-террористами Южной башне ВТЦ, мужественно держался во время тяжелой болезни матери, стойко перенес её уход. Кэрол Тоберман умерла от лейкемии год назад. Болезнь могла бы унести её еще раньше, в 2004 году, но ремиссия, которой врачам удалось добиться невероятными усилиями, продлилась пять лет, и Кэрол смогла даже не только ходить, но и дождаться, когда сын окончит школу и станет почти взрослым. Ухудшение наступило внезапно. Новая атака заболевания оказалась настолько стремительной и беспощадной, что повторить чудо исцеления врачи уже не смогли: Кэрол ушла, даже не придя в сознание. Но от своей матери Джин знала, что на изможденном лице покойной запечатлелось удивительное спокойствие, которое словно бы знаменовало долгожданное избавление от ужасных физических страданий. Впрочем, так оно, наверное, и было. Ведь единственное, ради чего Кэрол боролась за жизнь последние годы, – это достижение Джеком совершеннолетия. Она не хотела, чтобы сын остался сиротой слишком рано. И это ей удалось. Она даже разрешила ему стать военным.

Когда-то Пэтти, жена Джека Тобермана-старшего, напуганная гибелью мужа во Вьетнаме, категорически запретила сыну Крису идти по стопам отца, и он стал финансистом. Но в черный день 11 сентября смерть настигла его на рабочем месте – в одном из офисов горящей Южной башни. И тогда Кэрол разрешила Джеку исполнить отцовскую мечту – продолжить династию Тоберманов в Вест-Пойнте. Потому, возможно, и ушла из жизни спокойно: знала, что в армии сын не будет чувствовать себя одиноко, что помимо куска хлеба и крыши над головой всегда будет иметь еще и уважение окружающих. И оказалась права: благодаря армии Джек действительно нашел свое место в жизни. Теперь он – уже кадет Вест-Пойнта. Конечно, Дэвид не мог прислать Джин фотографию Джека в кадетской форме – это было слишком рискованно, но она и так могла себе его в ней представить. Безусловно, Джек был красив. И очень похож на своего деда – неутомимого и веселого лейтенанта Джека Тобермана, друга и сослуживца её отца. Джин с детства знала его по фотографиям.

Однако воспоминания все-таки расслабляют: Джин почувствовала, как к глазам подступили слезы, а в горле застрял комок. Невыносимо захотелось во Флориду, к отцу и матери. Хотя бы на минуточку, хотя бы на миг. Потом – к Майку в Форт-Беннинг. Только коснуться губами его губ, только почувствовать рядом его дыхание и – назад. Но, увы, это невозможно. А значит, нужно взять себя в руки и задуматься над выполнением нового задания Дэвида.

* * *

Джин встала, снова подошла к окну. Яркая голубая подсветка озаряла устремленные ввысь колонны дворца Али Капу на площади Имама, черные воды реки мерцали под ясным, усеянным крупными звездами небом. «Я хочу, чтобы вокруг не было никаких стен, только вода и звездное небо над нами! Только небо, вода и мы», – так говорил своей возлюбленной больной лейкемией юноша в одном иранском кинофильме, снятом еще при шахе. Джин тоже захотелось оказаться сейчас с Майком посреди этой природной красоты, обрамляющей творения рук человеческих. И чтобы никого больше рядом не было. Особенно иранских революционеров с их навязчивой идеей создания атомной бомбы.

Впрочем, в последнее время политический климат в Иране начал, кажется, меняться. Во всяком случае источники из высших эшелонов власти сообщали об обострении противоречий между президентом Ахмадинежадом, поддерживающим новое поколение молодых технократов, и верховным лидером аятоллой Хаменеи, отстаивающим позиции «старых революционеров в чалмах». Так, в недавнем выступлении по телевидению последний отчетливо дал понять, что готов вмешаться в политические дела страны, если интересам нации будет угрожать опасность, хотя раньше предпочитал держаться в стороне от текущей политики, позиционируя себя беспристрастным арбитром. Другими словами, этим выступлением аятолла напомнил всем, что на самом деле во главе государства стоит не светский, а духовный лидер, то есть именно он. По сведениям, которыми располагала Джин и которые она немедленно донесла до своих начальников в Лэнгли, конфликт между аятоллой и президентом начался из-за попытки Ахмадинежада взять под контроль «Министерство информации»: видимо, ему надоела непрерывная слежка как за членами правительства, так и за ним самим.

В Штатах на сообщение Джин отреагировали спокойно. А Дэвид в одном из ответных посланий написал: «Еще неизвестно, кто для нас в Иране лучше: обладающие большим политическим опытом консервативные муллы, которых мы изучили вдоль и поперек, или потихоньку сворачивающие с пути «хомейнизма» на дорожку персидского радикального национализма инженеры-суперреволюционеры, поддерживаемые Ахмадинежадом. Действия последнего непредсказуемы для нас так же, как для стран, соседствующих с Ираном. В том числе для Ирака».

Однако внутренняя ситуация в Иране требовала коренных перемен уже сама по себе. Экономика «трубы» прочно вошла в стагнацию, безработица, особенно среди молодежи, зашкаливала. Едва ли не единственным проектом, пользующимся всеобщей поддержкой и, по сути, цементирующим нацию, оставалась ядерная программа, предмет гордости иранцев.

Пестрая стайка голубей уселась на освещенный поребрик бассейна: решила, видимо, передохнуть по пути домой на ночевку. Джин несколько мгновений смотрела, как птицы перескакивают с одного места на другое, постукивая друг друга клювами. Разведение голубей в Иране – часть городской культуры, голубятни имеются почти у каждого. Согласно местному поверью, голуби приносят удачу и благословение заботящимся о них людям. К тому же голубиный помет довольно долго был единственным удобрением в сельском хозяйстве Ирана, им дорожили. А подобных голубиных расцветок – голубых, красных, зольно-серых и мраморно-белых – не встретишь больше нигде в мире. Голубей здесь даже тренируют, обучая выполнению разных кувырков, и они потом соревнуются в продолжительности, высоте и красоте полета. Поглазеть на такие соревнования собираются обычно жители почти всего города.

Местные голуби были преданы своим хозяевам не меньше собак и легко находили дорогу домой. Вот и эта стайка птиц – коричнево-серых, среднего размера, с удлиненным оперением и характерными пышными хохолками на красивых круглых головках, – вспорхнула спустя несколько минут с бортика бассейна и улетела восвояси. Черная гладь воды чуть всколыхнулась, отразив на миг их вытянутые ребристые силуэты, и снова застыла неподвижно.

Вздохнув, Джин вернулась к столу, села в кресло перед компьютером, безучастно взглянула на улыбающихся ей с монитора сынишек Ахмета. Теперь это была только фотография. Контейнер опустел, переместив всю секретную информацию в её голову. Задание было получено, и для его выполнения требовалось собрать немалое количество сведений. Времени требовалось еще больше, а продолжительность деятельности Джин на территории Ирана зависела, как бы это ни парадоксально звучало, от продолжения здесь цепи разрушительных землетрясений. Но тут уж оставалось полагаться только на волю Всевышнего.

Итак, для осуществления кибератаки сначала нужно раздобыть где-то коды защитных систем, чтобы потом сканировать и подавить их, а Джин пока даже не знала, где конкретно находится объект «Роза». Горная местность на территории 35-го квадрата ей была известна (карту Ирана с соответствующим разделением на квадраты Джин выучила наизусть еще в Америке), но ничего даже отдаленно похожего на военный и тем более на ядерный объект там не наблюдалось. Значит, данные американской разведки верны: опасаясь неожиданного воздушного удара со стороны Израиля, иранцы укрыли свои центрифуги в подземных бункерах глубоко в горах. Ведь любому специалисту было известно, что Израиль не располагает пока бомбардировщиками дальнего радиуса действия, оснащенными точными бомбами типа нейронных B61–11, которые способны «вскрывать» многометровые бетонные покрытия хорошо укрепленных подземных бункеров.

Чтобы Штаты предоставили Израилю такое оружие, нужно было найти повод. Задача Джин в том и состояла: обнаружив объект «Роза», предоставить информационный повод для его бомбардировки. Вернее, для поставки вооружения, необходимого для проведения такой бомбардировки, на Ближний Восток. Тогда спесивые иранские муллы сразу стали бы сговорчивее.

Однако нельзя было сбрасывать со счетов сотрудничество Ирана с Россией. И не только в их совместном строительстве атомной станции в Бушере, служившей, по сути, прикрытием для иранской ядерной программы, но и в области закупки вооружений. Американская разведка располагала данными, что Россия намеревается поставить в Иран зенитные комплексы TOP-1M и С-300, а это крайне затруднило бы проведение любой силовой акции.

Убедить Россию расторгнуть контракты с Ираном можно было и дипломатическим путем, но лишь пойдя на серьезные уступки и очень выгодные для нее предложения. Американцы над этим вопросом сейчас как раз работали, и мать Джин, бывшая русская княгиня, эмигрировавшая из СССР во Францию, даже шутила: «Хорошо, что Россию можно теперь хоть в чем-то убедить. С Советским Союзом подобный номер ни за что не прошел бы». Но поскольку позиция России продолжала оставаться для Джин не совсем понятной, она еще до отъезда в Иран как-то спросила у матери:

– Мама, ты ведь родилась в этой стране и всё о ней знаешь. Объясни, почему русские помогают Ахмадинежаду в изготовлении ядерной бомбы? Разве они не понимают, что иметь ядерный Иран под боком – проблема и для них тоже? К тому же производство ядерной бомбы влечет за собой большие расходы, так не лучше ли наращивать собственный потенциал? Или русским больше не на что потратить деньги?

Оторвавшись от созерцания с балкона океанских волн, с пенистыми брызгами разбивающихся о берег, мать вздохнула и после недолгой паузы ответила:

– Да, я родилась в России. И до сих пор считаю её своей единственной и настоящей Родиной. И ни одна другая страна, как бы хорошо мне ни жилось в ней, так и не стала мне роднее России. Моя родина по-прежнему там, где мелкий дождь днями напролет поливает каменных коней на Аничковом мосту. И где троллейбусы, сворачивая на Невском к Исаакию, поднимают фонтаны грязи… Но почему русские помогают Ахмадинежаду, я не знаю. Хотя подозреваю, что они не столько помогают иранцам, сколько ставят палки в колеса американцам. Таковы уж издержки советской политики и советского менталитета. В сознание русских плотно внедрена мысль, что всё, что хорошо для Запада, плохо для них. Хотя русский царь Петр Первый давно и благополучно доказал обратное. Ты врач, Джин, – она повернулась лицом к дочери, и ветер шевельнул её скрученные на затылке каштановые волосы, подернутые на висках сединой, – и знаешь сама, что после удаления раковой опухоли в организме человека часто остаются метастазы. И если их не подавить в зародыше, позднее они породят еще с десяток смертельных опухолей. Так вот коммунизм можно сравнить со страшной злокачественной опухолью, метастазы которой всё еще гниют в теле России. Русские хотят чувствовать себя пупом земли. Пусть без порток, как они сами говорят, зато вооруженными до зубов. Хотят, чтоб их все боялись. Они пекутся о власти военной, напрочь забыв об аспекте моральном. Равно как и о том авторитете, который был у России при царях. Помнишь, мы читали с тобой Пушкина, когда ты была маленькая? «Иль русского царя уже бессильно слово?» – писал он. – Грустная улыбка обозначила в уголках губ матери тонкие морщинки. – А иранцы… Иранцы всего лишь повторяют политику СССР, ведь многие из них при ней и на ней выросли. Их правительство тоже эксплуатирует образ врага, совершенно не заботясь при этом о собственном народе. Потому что, как и российское, жить с этим народом до конца своих дней не собирается. И я, кстати, не исключаю, что Иран обманывает русских так же, как и нас, ловко используя их наработки. Плести интриги на Востоке умеют не хуже большевиков, это я точно знаю.

– Но ведь те русские и украинцы, с которыми мы работали в Ираке, оказались очень даже неплохими ребятами, – напомнила Джин. – Я, если честно, так и не заметила между ними большой разницы. Разве что в языке немного…

– Между теми, кто родился и вырос в Советском Союзе, разницы вообще практически не существует. – Покинув балкон, мать вошла в комнату, включила кофеварку. – И я не говорила, что они все поголовно плохие. А уж русский народ я и вовсе считаю самым лучшим на свете, поскольку он мне родной. Даже живя на другом конце земли, я никогда не забывала об этом. И порой невыносимо страдала от невозможности вернуться на родину. А дурные люди всегда были, есть и будут везде. Просто здесь, на Западе, все давно научились сохранять внешний лоск и прикрывать свои пороки лицемерием, а русские более открыты, и многих эта их открытость пугает.

– Мама, а сейчас ты уехала бы из России?

– Зачем? – Мать неопределенно пожала плечами и снова удалилась на балкон. – Не вижу резона. – Помолчала. – Мой отец так вот и не решился уехать из страны, где родился и которой служили его предки. Потому что и помыслить не мог, что в ней, православной и благословленной Господом, станут убивать людей без суда и следствия. Что усилиями большевиков матушка-Россия превратится из обители Богородицы в пристанище дьявола. Многие до сих пор считают, что в России всё произошло по Достоевскому, по его роману «Бесы». Но даже Достоевский, я думаю, не мог в конце девятнадцатого века предугадать весь масштаб грядущего бедствия. А ведь он, в отличие от моего отца, был гениальным провидцем. Но отец остался в России и… погиб. А мы с Лизой, моей сестрой и твоей тетей, сбежали. И не потому, что искали лучшей жизни, богатства и обеспеченности, нет. Мы бежали лишь для того, чтобы выжить. А в России нас ждали либо лагерь, либо расстрел. Теперь же там можно и жить, и заниматься любимым делом, хотя симптомы коммунистической паранойи будут проявляться, я думаю, еще долго. Тем не менее сейчас я бы оттуда не сбежала. И Лиза, я уверена, тоже. Впрочем, она давно уже вернулась на родину, а я… Я добиваюсь разрешения открыть в родном Петербурге филиал нашей благотворительной клиники. Хочу, чтобы он функционировал на тех же основаниях, что и в Европе с Америкой.

– А Саня Михальчук по-прежнему говорит, что они не позволят, пока ты им откат не отпилишь? – рассмеялась Джин. – Я правильно его выраженьице запомнила?

– Обойдутся, – решительно хлопнула мать ладонью по перилам. – Иначе если в Кракове и Киеве такие филиалы откроют, а в России нет, мировая общественность быстро поймет, что никакой она не гуманитарный центр мира, а обычная коррупционная дыра. Так что я не отступлюсь и рано или поздно всё равно добьюсь своего.

– Бабушка не зря говорила, что только на тебя может оставить свое дело. – Джин подошла к матери, обняла её. – Тебя не сломать ни органам НКВД, ни диктатуре КГБ, ни нынешней «Единой России».

– Ох, не напоминай мне, пожалуйста, об этих доморощенных депутатах, – брезгливо передернула мать плечами. – Мне хватило встреч с ними в Страсбурге и Женеве. Только и зыркали по сторонам, что бы еще прибрать в карман. Слава богу, в России я имею дело с МИДом, а там еще остались порядочные люди. Но кто бы мог подумать, что с открытием клиники в моем родном Петербурге у меня возникнут такие трудности?! Каким-то безголосым певичкам отдают на откуп целые театры, а для благотворительной клиники у них, видите ли, свободных зданий нет! Ведь поначалу мою просьбу даже рассматривать не хотели… Ой, Джин, подожди, кажется, кофе готов! – Она упорхнула в комнату и уже оттуда, разливая кофе по чашкам, продолжила: – Даже такие выдающиеся личности как Черчилль, де Голль и Эйзенхауэр всегда отвечали на адресованные им письма… Рейхсфюрер Гиммлер, и тот отвечал! Потому что оставить чье-то письмо без ответа испокон веков считалось неприличным. А губернаторша Санкт-Петербурга – молчит. Я ей одно письмо, второе, третье, а в ответ – ни полслова. Она, видите ли, не считает это важным! Ну конечно, откуда ж ей, уроженке заштатного украинского городка, знать, что на письмо от организации, трижды удостоенной Нобелевской премии мира за оказание помощи людям, пострадавшим от стихийных бедствий и экологических катастроф, организации, удостоенной всех самых престижных гуманитарных наград, отвечать надо немедленно?! Да и для чего вообще она занимает столь высокий пост, как не для того, чтобы отвечать на письма граждан и исполнять их волю? Ан нет. Кто для нее русская княгиня Наталья Роджерс-Голицына? Да никто! Пустой звук. – Мать вынесла кофе на балкон, поставила поднос на столик. – Пришлось просить доброго товарища и соратника Петра Петровича Шереметева, чтобы отнес нашу бумагу прямо в Кремль и вручил кому надо. А заодно чтоб и на нерадивую питерскую губернаторшу пожаловался. Сработало вроде. Правда, там мне сразу предложили в Москве клинику открыть, но я отказалась. Раз уж, говорю, родилась в Петербурге, значит, только в Петербурге жить и работать буду. В общем, наобещали опять с три короба, а воз и ныне там. В Киеве открыли быстрее. Ну да ничего, я терпеливая…