Текст книги "Раб великого султана"

2

Абу эль-Касим дал нам несколько старых циновок и велел найти себе в доме удобное место для ночлега, и, пока мы устраивались, сам он отправился в город по делам. Времени у нас было достаточно, чтобы осмотреть его жалкое жилище, а когда мы закончили знакомиться с владениями Абу эль-Касима, глухонемой слуга принес солому для наших тюфяков и с большим рвением принялся прислуживать нам. Вечером он сварил кашу и отрезал от бараньей туши несколько крохотных кусочков мяса, чтобы зажарить их на вертеле. Заметив эти приготовления к ужину, Антти грустно покачал головой, мягко отстранил глухонемого слугу, развел в очаге приличный огонь, подвесил над ярко вспыхнувшим пламенем громадный котел и положил в него все мясо и жир, которые нашел в доме. Несчастный раб в отчаянии хватался за голову и носился вокруг повара, пытаясь спасти хоть немного хвороста и кизяка, которые мой брат щедро подбрасывал в огонь, готовя для нас ужин, а когда Антти отхватил половину от случайно найденной в чулане бараньей туши и принялся заполнять котел мясом, слуга, рыдая, повис у него на руке. Однако Антти продолжал заниматься своим делом, не обращая на раба ни малейшего внимания.

Внезапно со двора послышался собачий лай, и, выскочив из дома во двор, я увидел моего песика Раэля, со всех ног удиравшего от двух черных разъяренных кур, которые гнались за ним, кудахтали и клевали его куда попало. Песик, жалобно скуля, прижался к моим ногам, и только тогда я заметил, что у него из израненного носа капает кровь. Я страшно рассердился – ибо Раэль был существом спокойным и безобидным и никогда не трогал домашних птиц, – схватил палку и бросился на черных разбойниц, в чем храбро помогал мне мой Раэль. Антти, весело покрикивая, подбадривал нас, пока нам не удалось наконец загнать кур в угол двора и свернуть им там шеи.

Шум и крики привлекли к нам внимание соседей, и на улице вскоре собралась изрядная толпа зевак. Тем временем Антти схватил умерщвленных кур и бросил их глухонемому слуге, приказав ощипать, почистить и сварить сих птиц. Несчастный раб сходил с ума от горя и отчаяния, обильно поливая слезами черные перья кур, но покорно выполнил приказ. Я жалел беднягу, хотя считал, что чем скорее он привыкнет к новым порядкам в доме, тем лучше для него.

Уже смеркалось, когда Абу эль-Касим наконец вернулся из города. В тот же миг с вершины минарета прозвучал хриплый голос муэдзина, призывающий правоверных к молитве. Абу эль-Касим быстро окунул пальцы в чашу с водой, стряхнул несколько капель на свои ступни, запястья и лицо, проворно развернул и расстелил на полу коврик и приступил к молитве. Я тоже опустился на колени и стал отбивать поклоны, касаться лбом пола и точно подражать нашему хозяину.

После молитвы Абу эль-Касим жадно втянул носом запах еды и сказал:

– Да благословит Аллах эту пищу! Приступим к трапезе!

Мы сели в круг на полу, а вскоре к нам присоединилась и Джулия, позевывая и сладко потягиваясь. Увидев котел, который притащил Антти, Абу эль-Касим снова вдохнул запах еды, скривился, словно надкусив кислое яблоко, и с негодованием заметил:

– Я не собираюсь кормить всех нищих в нашем квартале, а мы – не отряд голодных янычар, чтобы за один присест проглотить все это. Кто повинен в этой непростительной ошибке? Впрочем, сегодня, в первый вечер после нашего возвращения домой, мне не хочется ругать и бранить вас, однако предупреждаю: впредь такого расточительства не потерплю!

Он первым протянул руку к котлу и проворно вытащил оттуда куриную ножку. Несказанное удивление изобразилось на его лице, когда он, дуя на кончики пальцев, чтобы не обжечься, внимательно рассматривал кусочек птицы.

– Воистину Аллах велик, – в конце концов промолвил Абу эль-Касим. – Он и сотворил это чудо. Кусок баранины обернулся в котле куриной ножкой.

Глухонемой раб отчаянно замахал руками, замычал и показал пальцем на меня, Антти и мою собаку, которая сидела рядом со мной, смиренно дожидаясь остатков пищи. Слуга хватался за голову, рвал на себе волосы, а потом упал на колени и посыпал голову горстью земли. Только теперь Абу эль-Касим понял, в чем дело, и, мгновенно лишившись аппетита, горько разрыдался.

– Да обрушится на ваши головы проклятие Аллаха! – в сердцах воскликнул он. – В вас вселился шайтан, раз вы осмелились лишить жизни моих курочек, Мирму и Фатиму. А ведь я довольствовался по утрам куском хлеба и одним вареным яичком, ибо всем известно, что обильная и жирная пища лишь расслабляет человека и пробуждает в его теле порочные страсти. О мой курочки, мои любимые птички! Вы несли прекрасные коричневые яички! Сколь безвременно и жестоко оборвались ваши жизни, дорогие мои Мирма и Фатима!

Слезы потоками текли по щекам Абу эль-Касима, обильно смачивая его реденькую бородку, и Антти почувствовал себя виноватым. Ведь он вовсе не хотел огорчать нашего хозяина.

Но я не испытывал неловкости, а, наоборот, разозлился не на шутку.

– Никогда больше не проклинай нас, Абу эль-Касим, – резко высказал я свое негодование. – Во всем виноваты твои хищные куры – они набросились на моего Раэля, который и мухи не обидит, и чуть не заклевали его до смерти, – поэтому я сам свернул им шеи. Если тебе не нравится наш ужин, можешь не есть! Никто тебя не заставляет!

Отирая слезы со своей козлиной бородки, Абу эль-Касим повздыхал еще немного, но, увидев, что котел стремительно пустеет, забыл о горе и поспешно потянулся за мясом. Наевшись до отвала, торговец с довольным видом похлопал себя по животу и сказал:

– Никогда не ел ничего более вкусного в своем собственном доме. Но если вы будете ежедневно устраивать такие пиры, то за месяц пустите меня по миру, да, да, я непременно стану нищим!

Тут неожиданно вмешался Антти.

– Какой прок от слуг, – вкрадчиво произнес он, – тощих, как скелеты, и побирающихся на улицах? Лучше сразу договоримся: ты даешь нам в день полбарана и мешок крупы; мы будем довольны, и тебе – никаких забот.

Абу эль-Касим тут же схватился за голову и запричитал, но вскоре успокоился и, в задумчивости теребя свою бороденку, в конце концов согласился на наше предложение. Был уже поздний вечер, все мы очень, устали и с радостью отправились спать.

Ночь прошла спокойно, а утром, сразу после молитвы, хозяин пригласил нас прогуляться по городу, показать нам удивительные улицы и дома и полюбоваться красотами Алжира.

Богатый город теснился в кольце мощных крепостных стен, а расположенные на вершине холма переулки оказались столь узкими, что два человека с трудом могли там разминуться. В Алжире жили представители почти всех народов христианского и мусульманского миров, встречались также евреи и греки. Иногда в толпе попадались на глаза и дикие жители пустыни – наездники, прятавшие лица в складки обширных темных бурнусов.

Город славился прекрасными зданиями, окруженными великолепными оградами, имелись тут и общественные бани, доступные для всех, независимо от вероисповедания, цвета кожи и состояния посетителей, к тому же услуги в этих банях были очень дешевы. На вершине холма располагалась крепость Селима бен-Хафса со множеством строений, виднеющихся из-за каменкой стены. По обеим сторонам главных ворот на железных крючьях висели отрубленные человеческие головы и прочие части тел. Но вид разлагающихся на солнце человеческих останков уже давно не привлекал ничьих взоров, зато по-настоящему красивой и достойной всяческого внимания была огромная мечеть с несколькими минаретами, воздвигнутая недалеко от голубого, сияющего солнечными бликами моря. Вход в порт охраняла мощная испанская крепость, стоявшая на острове Пеньон, а вооруженные до зубов испанцы свободно ходили по портовым кварталам; эти люди надменно вышагивали среди мусульман и бесцеремонно расталкивали прохожих, прокладывая себе путь в толпе. Многие мусульмане возмущались, громко выражая свое негодование, ибо согласно Корану правоверным не следует уступать дорогу гяуру, а нужно, наоборот, столкнуть его в придорожную канаву или по крайней мере пнуть на ходу – словом, любым способом помешать пройти мимо.

Во время нашей прогулки нетрудно было заметить, что весь город состоит из кварталов, в каждом из которых проживают люди преимущественно одной профессии. Наш дом находился неподалеку от улицы торговцев пряностями, лекарствами и благовониями, в квартале людей уважаемых и состоятельных, о чем свидетельствовали толпы нищих и калек, целыми днями торчавших тут в ожидании милостыни.

Абу эль-Касим, кроме множества приветствий и благословений, получил свои кувшины и тюки, которые еще вчера прибыли в город вместе с поклажей крестьян и берберов и теперь были надежно спрятаны у его знакомых купцов. Так как приближалось время полуденной молитвы, наш хозяин велел нам поскорее отнести тюки домой, а потом повел нас в великую мечеть. Во дворе святыни мы увидели великолепный мраморный бассейн с прохладной проточной водой. Как повелевает Пророк, мы совершили положенное омовение, после чего, сняв у порога сандалии, прошли в храм. Мраморные полы были устланы бесценными коврами, с высоких сводов на медных и серебряных цепях свисали бесчисленные светильники, а разноцветные колонны поддерживали высокий свод центрального купола. Мы что-то невнятно бормотали, старательно подражая жестам и движениям муллы[16]16
  Мулла (араб.) – священнослужитель у мусульман.


[Закрыть], опускались вслед за ним на колени и касались лбами священных книг. После молитвы Абу эль-Касим повел нас в медресе, школу при мечети, где ученики под руководством седобородых наставников усердно изучали Коран и постигали премудрости науки о традициях предков, а также о правах и обязанностях человека. Абу эль-Касим представил нас древнему седобородому старцу, восседавшему на подушке, предназначенной для учителей, и заявил:

– Уважаемый Ибрагим бен-Адам эль-Маусили! Во имя Милосердного и Всепрощающего прошу тебя, позаботься о двух этих рабах, ибо они обрели веру и желают идти истинным путем.

С тех пор каждый день после обеда мы посещали школу для новообращенных, где постигали арабский язык и знакомились с основами ислама – семью его столпами, корнями и ветвями. И даже по пятницам не полагалось нам отдыхать, ибо мусульмане, хотя и собираются в этот день на молитвы, оставляя все свои дела, не считают пятницу днем праздности. По их мнению, еврейский и христианский обычаи не работать в праздничные дни – это явное язычество, ибо неверные ошибочно считают, будто Бог, сотворив твердь земную, на седьмой день отдыхал после праведных трудов. Впрочем, мусульмане признают, что Бог создал землю, однако, будучи всемогущим, сделал это без всяких усилий. Поэтому даже мысль о том, что Бог мог нуждаться в отдыхе, является святотатственной.

Старый учитель Ибрагим бен-Адам вскоре заметил мою неподдельную тягу к знаниям, истинным кладезем которых является Коран. Старик по-настоящему привязался ко мне, помогая изучать священную книгу, и я часто задерживался у него до позднего вечера, несмотря на то, что другие ученики уже давно отправились по домам. Благодаря своему терпеливому наставнику я начал понимать, что в исламе – вероучении, изложенном в Коране, – существует множество противоречивых течений, которые легко оспорить.

Впрочем, я вынужден был признать, что эти проблемы мусульманского вероучения не лишили меня спокойствия духа, ибо я прекрасно сознавал, что изучаю Коран и ислам с холодной решимостью постичь новую науку, утоляя таким образом свою вечную жажду знаний. Вскоре мне стало ясно, что догматические споры, лицемерие, нарушение постов, ханжество и бессмысленное поигрывание четками не являются исключительным достоянием христиан – они в равной мере присущи и мусульманам.

Жизнь в Алжире текла размеренно и довольно спокойно. Я помогал Абу эль-Касиму в его делах, готовил микстуры и благовония, краски для лица и туши для ресниц, средства для ухода за волосами, используя индиго и хну, которые женским волосам возвращают былую красоту. Из твердо скатанных листочков индиго мы получали краску, которой женщины красили брови в темно-синий цвет, а однажды Абу эль-Касим рассказал мне, что багдадские модницы даже сбривают брови, данные им Аллахом, и для красоты рисуют кисточкой на их месте темно-синие дуги.

Однако самыми ценными из всех ингредиентов Абу эль-Касим считал листья хны, которые ему приходилось закупать в Марокко, где их собирали три раза в год. Мусульманские женщины, независимо от возраста, заваривали хну кипятком, получая зеленую кашицу, которой затем ежедневно протирали лица, чтобы освежать и омолаживать кожу. Из листьев хны получали также краску для ногтей, ладоней и ступней. Абу эль-Касим научил меня добавлять в хну лимонный сок и квасцы, благодаря чему через сутки зеленая кашица приобретала красно-желтый цвет и становилась пригодной для окрашивания ногтей. Краска была устойчивой – держалась целых семь дней. Добавляя в суспензии розовую воду и фиалковую эссенцию, Абу эль-Касим разливал полученные смеси в баночки и флаконы, придумывал для них разные названия и назначал им цену по более или менее звучному наименованию. И надо сказать, что прибыль от продажи этих изделий была весьма высокой. Случалось, что и тщеславные мужчины наведывались в лавку Абу эль-Касима, покупая краску для бород, а светловолосые женщины, подражая венецианской моде, стремились выкраситься хной в огненно-рыжий цвет.

Свои лучшие суспензии и снадобья Абу эль-Касим готовил собственноручно. Он утверждал, что по рецепту, известному лишь ему одному, он может изготовить мазь, способную любой женщине, даже последней блуднице, побывавшей во всех африканских портах, вернуть давно утраченную девственность. В качестве дешевой амбры он продавал смесь морской пенки, черной смолы, белого воска, мускатного ореха и алоэ. Я часто порицал его за то, что он бессовестно обманывает своих клиентов; он же пристально глядел на меня своими блестящими обезьяньими глазками и серьезно отвечал:

– Не упрекай меня в нечестности, Микаэль эль-Хаким. Неужели ты не понимаешь, что люди покупают у меня нечто большее, чем простые мази, бальзамы и всяческие краски? Ведь я торгую мечтой, в которой бедняки нуждаются куда больше, чем люди богатые и счастливые. Стареющим женщинам я предлагаю молодость и уверенность в себе, беднякам продаю дешевую амбру, аромат которой позволяет им почувствовать себя богачами, ибо им никогда не отличить благоухание настоящей амбры от запаха моей. Не упрекай меня за то, что я продаю людям иллюзии, веру в которые сам давно утратил.

Впрочем, вполне возможно, что его бальзамы и краски и вправду помогали людям стать счастливыми. В общем, не мне судить, правильно ли поступал Абу эль-Касим, ибо не мне решать, что человеку во благо – несчастье в реальной жизни или же счастье во лжи.

Во всяком случае, я не отказывался помогать Абу эль-Касиму в его работе, а наоборот, старался изо всех сил – и мне было даже приятно, когда он стал называть меня хакимом – то есть врачевателем. Да, да, я вынужден признать, что это мне льстило. А дело в том, что, пытаясь подобрать мне арабское имя, Абу эль-Касим выписал все буквы моего христианского имени «Mikhael» и составил из них новое имя – эль-Хаким. Удивленный неожиданным результатом своего эксперимента, Абу воскликнул:

– Да разве это не счастливое предзнаменование? В свое время ты, Микаэль-архангел, помог еврею Синану, заставив его обратиться за советом к священной книге. Теперь же эль-Хаким, врачеватель, поможет мне, и это принесет счастье нам обоим.

3

Впервые я увидел султана Селима бен-Хафса в пятницу. Он выехал из своей укрепленной касбы[17]17
  Касба (араб.) – крепость в Северной Африке.


[Закрыть] на вершине холма, чтобы принять участие в полуденной молитве в великой мечети на берегу моря, и теперь, восседая на великолепном жеребце, спускался вниз по крутой узенькой улочке. Его сопровождали рабы в пышных дорогих одеждах, а позади шествовали лучники с луками наготове, настороженно озираясь по сторонам, подозрительно обводя взглядами плоские крыши близлежащих домов и внимательно всматриваясь в забранные решетками окна.

На площади у мечети султан, брезгливо морщась, бросил толпе нищих кошель четырехугольных серебряных монет и, не оглядываясь назад, вошел в храм. Лениво прочитав молитвы и таким образом исполнив свой долг имама, султан занял свое место на троне и, устроившись поудобнее, задремал, даже не пытаясь сделать вид, что внемлет словам Корана.

Благодаря тому, что владыка сидел на троне, возвышаясь над остальными правоверными, я имел возможность понаблюдать за ним и изучить его лицо. Он был человеком средних лет и крайне неприятной наружности – с явными следами разврата и пресыщения, с полуоткрытым слюнявым ртом и слипшейся от благоуханных помад бородой. Лицо его лоснилось от притираний, а налитые кровью глаза тупо глядели из-под набрякших век. Это лицо было мертво – так же мертво, как и рот, и я согласился с Абу эль-Касимом, который утверждал, что султан пристрастился к опиуму.

Вернувшись в касбу в сопровождении толпы зевак, Селим бен-Хафс приказал казнить двух бедолаг прямо у ворот дворца и высечь нескольких юношей, привязав их к колоннам здания. Юношей били плетьми до крови, а султан с отвисшей губой безучастно взирал на жестокую казнь. Тогда я понял, что если и в самом деле, как утверждали многие, Хафсиды правили Алжиром три столетия, то они задержались на престоле на век дольше, чем надо.

С каждым днем узнавая все больше и больше о городе, в котором мне довелось жить, я вскоре полюбил и Алжир, и улицу, где стоял наш дом, и острый запах пряностей, пропитавший воздух нашего квартала, и людей, которые всегда относились ко мне доброжелательно и дружелюбно. Этот чужой город с его удивительными ароматами, яркими красками, причудливыми решетками и оградами, роскошными садами, пестрой крикливой толпой и множеством судов в порту казался мне сказочно красивым.

И жили мы неплохо, ежедневно питаясь жирным бараньим пловом, к тому же Абу эль-Касим довольно часто подзывал меня к себе и, грустно вздыхая, развязывал свой кошель. Достав оттуда несколько четырехугольных серебряных монет, Абу отправлял меня на базар за жирненькими белыми куропатками, которых Джулия готовила для, нас с пряной подливой.

Красавица со временем смирилась со своей участью. Девушка больше не жаловалась на тяготы повседневной жизни и не требовала себе в помощь рабыню или прислугу, ибо наконец поняла, в чем состоит ее собственная выгода. Абу эль-Касим жалел ее и утешал, как мог, часто брал с собой на базар и покупал ей там прекрасные серебряные браслеты, которые потом так восхитительно звенели на запястьях и щиколотках Джулии. К моему великому огорчению прекрасные светлые локоны Джулии стали огненно-рыжими, ногти и ладони, а также ступни и щиколотки – оранжевыми, брови же и веки – синими, как у алжирских женщин.

Однако надо отдать Джулии должное: ей вскоре надоело безропотно смотреть на бездарное хозяйство Абу эль-Касима, и она наконец взялась за дело – заставила торговца починить крышу, привести в порядок стены и полы, словом, принялась облагораживать наш повседневный быт в меру своих сил и способностей. Ей даже удалось упросить хозяина построить в саду крытый бассейн и провести в наш двор воду из городского водопровода. В общем, она потребовала, чтобы господин наш обеспечил нам такую же жизнь, какую давно вели наши соседи, и Абу эль-Касим в отчаянии выдергивал последние волоски из своей козлиной бородки, заламывал руки и выскакивал на улицу, хватая за руки прохожих и умоляя их помочь ему справиться с жестокосердной ведьмой, которая непременно погубит его.

Как правило, раз в неделю Абу эль-Касим взбирался на плечи Антти и приказывал нести себя на базарную площадь. Там он громогласно вызывал всех желающих на поединок с непобедимым Антаром. Он нарек Антти именем великого героя арабских сказок и во всеуслышание превозносил его необыкновенную силу и ловкость в борьбе, и многие останавливались на площади, с любопытством ожидая обещанного зрелища. Абу эль-Касим раздевал Антти, оставляя на нем лишь короткие кожаные штаны, натирал его тело оливковым маслом и с гордостью демонстрировал рельефные мышцы своего атлета.

В затененной части площади, а также под колоннадой мечети всегда отдыхали борцы, в любой момент готовые вступить в схватку. У каждого из них был опекун или хозяин, который содержал борца и принимал ставки от зрителей.

Опекунами или хозяевами этих силачей чаще всего становились бездельники и лентяи – сыновья состоятельных купцов и судовладельцев, предки которых в свое время нажились и разбогатели на морском разбое. Однако с тех пор, как Селим бен-Хафс, опасаясь вторжения войск великого султана, заключил союз с испанцами, промышлять морским разбоем стало опасно и невыгодно. Молодые люди вдруг почувствовали себя никому не нужными. Все дни напролет проводили они в банях, по ночам же тайно пьянствовали в обществе танцовщиц и распутных женщин. Только жестокости боя и вид крови еще могли возбуждать и доставлять удовольствие пресыщенным наслаждениями мужчинам, поэтому и покровительствовали они борцам. Те же были в большинстве своем людьми грубыми и жестокими и нередко, проигрывая в поединке, в дикой злобе вонзали зубы в ухо противника, стараясь откусить сопернику мочку.

Поэтому Антти следовало быть начеку, и Абу эль-Касим предусмотрительно велел ему обрить голову наголо, чтобы противник не мог схватить его за волосы.

Когда я впервые оказался с Антти на базарной площади и увидел прославленных борцов – полуголых, потных, готовых к бою, – то испугался не на шутку. Любой из этих огромных и сильных мужчин, поигрывающих мощными мускулами, которые перекатывались под гладкой, лоснящейся от масла кожей, мог, ткнув меня пальцем в грудь, запросто переломать мне все кости.

Но Абу эль-Касим, не обращая на них внимания, орал и визжал, как обезьяна:

– Кто из вас осмелится вступить в бой с непобедимым Антаром? Его тело – крепче каменной стены крепостной башни и сильнее слона, ноги же – стройнее колонн мечети. Он вырос среди неверных, в далекой северной стране, где лед, сковывающий зимой землю, закалил его и превратил в настоящего богатыря.

Наделав много шума, Абу эль-Касим слез наконец с широких плеч Антти и, призывая в свидетели своей щедрости самого Аллаха, расстелил на земле старый платок, а затем бросил на него четырехугольную серебряную монету – награду победителю. Скупость хозяина Антти вызвала взрыв хохота, люди принялись насмехаться над Абу эль-Касимом и даже дерзить ему, однако любопытные подходили и бросали монеты на тряпку; вскоре перед торговцем выросла небольшая кучка серебра, в которой кое-где поблескивали мелкие золотые монетки.

Борцы критически поглядывали то на кучку денег, то на Антти, которого совсем не знали; потом они о чем-то пошептались, и один из них предложил моему брату легкую борьбу.

Легким называли поединок, во время которого атлеты вели борьбу по определенным правилам и сознательно не наносили друг другу серьезных увечий. В тяжелой же борьбе, напротив, все средства были хороши, и нередко борцы теряли в таком поединке глаз или ухо. Неудивительно, что на такие поединки профессионалы шли неохотно.

Антти и его противник сцепились так, что хрустнули суставы, и тут Антти неожиданно резким броском через плечо – приемом, которому обучил его негр Муссуф, – швырнул соперника наземь.

Зрители, все более распаляясь и подбадривая борцов, бросали монеты на платок, так что вскоре к Антти подошел второй противник, а потом и третий – и каждого из них мой брат с легкостью побеждал. И только четвертый борец наконец справился с немного уставшим Антти.

Абу эль-Касим страшно заголосил, запричитал, словно потерял целое состояние, тогда как на самом деле проиграл лишь одну-единственную серебряную монетку, которую сам же и пожертвовал, чтобы привлечь внимание борцов, и которая в конечном счете досталась одному из них в награду за победу.

Пока наш хозяин кричал и разрывал на себе одежды, Антти отошел в сторону, сел, прикрыв голые плечи цветным покрывалом, и стал внимательно наблюдать за следующими боями, учась новым приемам и хитростям, ибо борцы, разгоряченные изрядной суммой денег, продолжали поединки. В итоге победителем стал некий Искандер, огромный мужчина с мощной грудью и широченными плечами. Антти с уважением поглядывал на него и в конце концов заявил, что со временем, когда освоит все приемы мусульманской борьбы, Искандер будет для него достойным противником.

Поражение не слишком огорчило Антти; напротив, оно сослужило ему хорошую службу, ибо теперь борцы охотно приняли Антти в свои ряды, а Искандер подарил ему четыре серебряные монеты из своего выигрыша – по давно заведенному обычаю победитель делился наградой с участниками боев.

Однако по-настоящему крупные суммы, не шедшие ни в какое сравнение с кучкой монет, лежавшей на грязном платке Абу эль-Касима, постоянно переходили из рук в руки в возбужденной толпе. Зрители делали свои ставки как на победителей в отдельных поединках, так и на героя всех боев.

Схватки проводились по правилам, заранее установленным борцами и их опекунами: было известно, кто с кем и когда вступит в единоборство. Такая система обеспечивала всем участникам боев одинаковые условия и равные шансы на победу, однако окончательный результат трудно было предвидеть – победителем мог стать кто угодно, победа могла быть и случайной, поэтому неискушенные игроки, не знакомые с правилами борьбы и в азарте делавшие высокие ставки, запросто могли ошибиться и нередко проигрывали немалые суммы.

Со временем и Антти привлек к себе внимание игроков и опекунов. Настал в конце концов и его черед получить награду, собранную зрителями на старом платке Абу эль-Касима. Радость нашего хозяина была беспредельной. Он подпрыгивал, обнимал Антти, вис у него на шее и вдруг поцеловал моего брата прямо в губы. Возмущенный Антти вскрикнул, плюнул и толкнул своего хозяина в толпу зрителей, которые разразились оглушительным хохотом. Но это не испортило настроения Абу эль-Касиму. Он, до слез умиляясь собственной щедрости, тут же с рыданиями отсчитал и раздал беднякам причитающуюся им по обычаю часть выигрыша, остальные же деньги, завязав в узелок, сунул за пазуху, размышляя вслух о том, где ему взять железный сундучок, чтобы надежно спрятать свои сокровища.

Выигрыш, разумеется, не шел ни в какое сравнение с действительным состоянием Абу эль-Касима, однако наш хозяин с большим искусством играл роль бедняка, которому внезапно повезло, и потешал публику, изображая человека, до смерти напуганного одной мыслью о том, что его ждет при встрече с султанским чиновником – сборщиком налогов.

И вот, не прошло и нескольких дней, как в нашу дверь постучался тучный мужчина, страдающий одышкой. Тяжело опираясь на палку, которая красноречиво свидетельствовала о его должности, мужчина алчным взором окинул все углы маленькой комнатки. На голове гостя красовался огромный тюрбан. Завидев этот великолепный головной убор, Абу эль-Касим весь сник и, нервно потирая руки, тихонько промолвил:

– О, уважаемый сборщик податей нашего владыки, благородный Али бен-Исмаил, скажи, почему ты преследуешь меня? Не прошло и трех месяцев с тех пор, как ты посетил сей дом, а ведь тебе прекрасно известно, что я человек бедный!

Абу эль-Касим проворно подскочил к чиновнику, чтобы вежливо поддержать Али бен-Исмаила под руку, я же поспешил к нему с другой стороны, и вдвоем мы усадили сборщика податей повелителя нашего Селима на самую большую в доме подушку.

– Абу эль-Касим! – важно промолвил толстяк. – Владыка Алжира и моря, повелитель неисчислимых племен кочевников и прочих народов, тень Аллаха на земле и владетель этого города, словом – султан Селим бен-Хафс изволил обратить на тебя свой пристальный взор.

Помолчав немного, чиновник заговорил снова:

– Ты разбогател, провел к себе во двор воду, обновил крышу и комнаты в доме. У тебя видели дорогие ковры и даже серебряную посуду, пользоваться которой запрещает Коран. Ты недавно приобрел трех рабов. Один из них – прекрасный борец и зарабатывает для тебя приличные деньги; рабыня, говорят, прелестная молодая женщина с глазами разных цветов, которые видят на песке столь странные вещи, что даже обитательницы султанского гарема стали посещать общественные бани, только бы встретиться с ней и узнать, какое будущее она им предскажет, чертя пальцем на песке непонятные линии и фигуры. Третий твой раб – знахарь, и искусство его приносит тебе целое состояние; по-моему, это он и есть, вон тот, что пялит на меня глаза и очень похож на старого козла. А еще говорят, что люди приходят к тебе издалека за дешевой амброй, которой ты торгуешь – и таким образом наживаешься, обманывая клиентов, ибо продаешь беднякам подделку вместо настоящих благовоний.

Абу эль-Касим, живо протестуя, тряс годовой и размахивал руками, пока чиновник не остановил его, ударив палкой по лбу. Потом толстяк гневно заявил:

– Мне много раз говорили о твоих плутнях, но я не придавал значения всяким сплетням и наветам, ибо я человек добродушный, к тому же из-за своей тучности не люблю выходить на улицу в такую жару. Однако враги мои уже нашептали о тебе султану Селиму бен-Хафсу, и теперь владыка Алжира с недоверием взирает на меня, так что мы с тобой оказались в сложном положении. До сих пор я довольствовался десятью золотыми монетами и защищал тебя от гнева султана, ты же обманул меня, и мой господин велел получить с тебя дополнительный налог в размере тысячи золотых. Да, именно столько он и требует с тебя взыскать. Напрасно я клялся и убеждал султана в том, что ты всего лишь глупый шут, и легче заставить старую кошку принести приплод, чем выжать из Абу эль-Касима целую тысячу золотых.

– Тысячу золотых, – простонал Абу эль-Касим; сорвав с головы тюрбан, стал раздирать на себе одежды и, полуголый, принялся скакать и бегать по своей лавке, расшвыривая во все стороны жбаны и корзины. – Тысячу золотых! О Аллах! Столько не стоит даже вся эта улица, и Аллах, видимо, лишил Селима бен-Хафса остатков разума, раз султан думает, что у меня есть такие деньги. За всю жизнь не собрать мне и десятой части!

– Я не ослышался? Ты сказал «десятой части»? – прервал его искрение удивленный сборщик налогов. – Ты и в самом деле имел в виду сто золотых? Воистину Аллах велик, и я совершенно случайно нашел для моего господина курицу, несущую золотые яйца. Я бы ни за что не поверил, если бы лично не убедился в правдивости слухов. Я же собирался лишь пошутить над тобой, хотя твои доходы и вправду возросли, что и привлекло мое внимание.

Абу эль-Касим застыл на месте, выпучив глаза, и вдруг, словно очнувшись, тихо проговорил: