Текст книги "Популярная музыка из Виттулы"

Глава 7

О рок-музыке, ее влиянии на прекрасный пол и о том, что не следует входить без стука

Вечером Ниила пришел к нам домой. Рука прижимает что-то к груди, все та же парадная одежда – Ниила еще не отошел от общения со своей родней. После продолжительного и сбивчивого спора, во время которого одни угрожали подать в суд, но тут же натыкались на встречные угрозы, родственники прикинули, во что обойдутся адвокаты, и всем миром решили не выносить сор из избы. Попросили инженера из Упсалы поподробней растолковать им про перфокарты. Потом строго-настрого запретили выпивохам учинять распойство в пределах двора. В паяльскую лечебницу обратилось за пластырем неслыханное количество народа, пострадавшего от гололедицы и ушибов. Очки и вставные челюсти кое-как починили при помощи изоленты и клея.

Старшей сеструхи дома не было, и мы забрались в ее комнату. Расстегнув рубашку, Ниила извлек пластинку, согретую теплом его тела. Я торжественно возложил ее на проигрыватель, опустил иголку. Добавил звука. Винил стал тихонько похрустывать.

Трах! Грянул гром. Рванула бочка с порохом, комната встала на дыбы. Воздух улетучился, нас шандарахнуло о стену, расплющило, а изба завертелась юлой. Мы были впечатаны в стену, как почтовые марки; вся кровь сперва вобралась в сердце, образовав кишечно-алый сгусток, и разом схлынула обратно, прянула по рукам и ногам, острые алые струйки брызнули по всему телу; мы, как две беспомощные рыбы, хватали воздух ртом.

Прошла вечность, прежде чем пластинка остановилась. В замочной скважине засвистело – это возвращался воздух; мы шмякнулись на пол двумя мокрыми лепешками.

Рок-н-ролл мьюзик.

“Битлз”.

Ничего подобного мы в жизни не слышали.

На некоторое время мы потеряли дар речи. Просто валялись, истекая кровью, опустошенные и счастливые, посреди звенящей пустоты. Потом я встал и завел по новой.

Та же история. Немыслимо. Нет, такую музыку не могли сочинить люди.

Ну-ка, еще раз.

Тут в комнату ураганом влетела сеструха. В ярости вцепилась в меня когтями, заорала так, что жвачка, вылетев изо рта, ударила мне в ухо. Какого… вы забыли в моей комнате, шмакодявки паршивые? – сеструха уже занесла руку, чтобы нанести разящий хук.

Но вдруг замерла. Ее опередила музыка. Музыка вошла в нее, набухла, как член, изливаясь красным семенем. То была волшебная картинка: мы, три замороженных зверя, застывших в различных позах, и маленький хрипатый проигрыватель.

Пластинка доиграла, сеструха завела ее снова. Такая уж была мелодия. Просто слушал бы и слушал без конца.

Тем же вечером мы с Ниилой отправились на велосипедах к Турнеэльвен. Въехали на мост, поднятый высоко над водой, стали кружиться по узкой бетонной площадке далеко от берега.

Река была еще скована льдом. Но теплый день растопил лесные снега, тонкими кровяными струйками побежали ручьи, проникли в громадную ледяную домовину, соками напитали тело узника. Набрякли жилы, с новой силой забило оттаявшее сердце.

И вот, придавленная метровой толщей льда, с глубоким вздохом расправляет река свою застоялую грудь, точно тяжелоатлет, вобравши воздух в легкие и в кровь, раскорячивается, напруживается и помалу, вершок за вершком, начинает выталкивать свой тяжкий груз. Идет борьба, незримая, сокрытая от глаз, как во сне; покров вдруг выгибается дугой, а юный узник все растет, заполняя котел своим телом, мышцами.

Еще полвершка.

Это заметно, хотя и не видно. По воздуху, по сдавленной атмосфере, по дрожанию вершины Юпукки в мареве света, по вороньей тени, которая ни с того ни с сего резко берет вспять, а может – по дрожи перил, бетона, по бурливым вскрикам воды.

Вдох. Талый снег. В воздухе почему-то опять кувыркнулась ворона.

И вот свершается. Два отрывистых щелчка. Ледяное поле звонко лопается, в белом покрове зачернел разлом. Гром, новые трещины, будто топор залихватски стукает по ледяному телу. Вскидываются, крошатся льдины. Все приходит в волнение, движется. Весь необозримый беломраморный пол.

В единый миг река поднимается на восемьдесят сантиметров. Тонут берега, черные водяные лапы рвутся наружу. Мощные мегатонные глыбы трещат, напирая друг на дружку в адской толчее. Вздымаются, как мокрые блестящие киты, и, фыркнув, уходят в глубину. Налезают друг на друга, словно материки, хрустят, урчат, воют. Стукаются лбами о мост, с заливистым звоном разлетаясь на миллионы сосулек. Нигде и никогда более не услышишь такого нагромождения звуков: все трещит и гремит, хрустит, бурлит, шипит, звенит, бухает, наполняя пространство музыкой. А ты стоишь внутри этой музыки.

Вскоре подоспели первые зеваки. Бросив на берегу машины, велосипеды, спешат присоединиться к нам, выстраиваются вдоль перил – старики и старухи, мужики и бабы, девки, детишки, которых крепко держат на руках. Родственники и родственницы, соседи и соседки, приятели и даже местные нелюдимы – все собираются здесь, словно река обежала округу, сзывая народ, а он разом откликнулся.

Стоят и глазеют. Что тут скажешь? Дивятся и слушают, как трепещет под ногами чуткий бетон. Вот безбрежным потоком побежали льдины, не видать конца и края, бьются, ломаются беспрестанно. Вот двинулся и сам мост – снявшись с насиженного места, царственным ледоколом пошел напролом, вверх по реке, и ты стоишь на его носу, а он с остервенелым упрямством рвет ледяные торосы в начале своего долгого и тернистого пути.

– Рок-н-ролл мью-ууузик! – кричу я Нииле.

Ниила понимает.

Коль вам открылась сила музыки, возврата уж нет. Это как первый раз подрочить. Вы уже не сможете жить без этого. Будто откупорил крышку, и мощная пенистая струя срывает твой кулак, точно дверь с петель, – а вместо нее одна зияющая дыра. Вспомните фильмы про подводников: глубинная бомба попадает в лодку, закопченные люди бросаются к водонепроницаемой переборке, пытаются задраить люк, но свирепый водяной столб расшвыривает их, как жалкие щепки.

По сравнению с этим плаванием музыкальная школа в Накке была все равно что барахтанье на песке.

Что-то вроде старой училки начальных классов, которая водит по таблицам костлявыми, перепачканными в мелу пальцами, силясь объяснить мальчикам технику мастурбации. А потом, в закрепление материала, садится за педальный орган и исполняет поучительный гимн онаниста.

Ниила зачастил к нам, каждый раз принося пластинку. Благодаря ей моя сеструха вдруг стала человеком и разрешила нам слушать пластинку на ее проигрывателе, да и сама тоже подсаживалась и слушала. Мы даже как-то сблизились из-за музыки – во всяком случае, сестра поняла, что не век же я буду ходить в соплях. Порой к ней приходили подружки, обалденные телки из старших классов. Садились на кровать, на подушки на полу, распространяя приятный запах лака для волос и чавкая жвачкой. Под облегающими свитерками топорщились груди. Глаза подведены черной тушью. Они заигрывали со мной, с Ниилой – называли малявками, котятами – и всячески пытались нас смутить. Спрашивали, есть ли у нас девчонки. А целовались ли мы? Показывали, как нужно водить языком; когда я смотрел на это, меня одолевала какая-то неприятная щекотка, почти желание, хотя мы были совсем еще дети и могли только догадываться о смысле отношений с противоположным полом.

Как-то воскресным вечером, когда родители поехали на футбол разыгрывать автомобиль, мы вошли в комнату сеструхи без стука. Телки взвизгнули. На полу стояли бутылки с пивом, цельный ящик. Мы хотели смыться, но сеструха втащила нас обратно и решительно заперла дверь. Сказала, что если вздумаем трепаться, она нас вздует так, что мы зубы проглотим, а потом выдерет волосы, чтоб нам всю жизнь лысыми ходить, а еще острыми красными ногтями выпустит кишки и поджарит нас на медленном огне паяльной лампой – той, что папка обжигает лыжи, – ну и много еще чего наобещала в том же духе.

Пытаясь выпутаться, я прикинулся дурачком (тактика обычная для турнедальских мест) и промямлил что-то вроде “да пейте вы ваш сидр сколько влезет”. Девки покатились со смеху и закричали, что и мы должны выпить, тогда мы тоже станем соучастниками, это единственный способ заткнуть нам глотки. Открыв бутылку, стали наступать на нас; крашеные волосы щекотали мне лицо, я чувствовал теплое дыхание и запах дезика. Одна из девчонок жестко, до боли, надавила мне на скулы, другая поднесла бутыль, я открыл рот. Девчонки прильнули ко мне, я ощутил их мягкие груди; откинувшись, словно грудничок с пустышкой, я сосал и пил, пил и сосал из бутылки, как из острой мамкиной сиськи.

Пиво пахло сеном. Оно лезло в горло, пенилось и шипело. Я полулежал, глядя в красивые подведенные глаза девицы, синие, как река, девице было не меньше четырнадцати, она с нежностью и умилением смотрела на меня. Я хотел забыться, заснуть у нее на руках, на глазах у меня выступили жгучие слезы. Заметив это, девица осторожно убрала бутылку, уже ополовиненную мной. Как вдруг припала ко мне крашеными губами и поцеловала.

Остальные радостно захлопали. А сеструха неожиданно одарила меня ласковым, почти влюбленным взглядом. Голова моя пошла кругом, я сел, прислонившись к стене. Ниилу заставили опорожнить остаток, и хотя товарищ мой долго упирался, в конце концов свою порцию аплодисментов получил и он. Отфыркиваясь, расстегнул рубашку и вынул пластинку. Потом плюхнулся рядом со мной, сеструха тем временем завела проигрыватель.

Тут девки словно с ума посходили.

Пластинку прокрутили раз двадцать, точно.

Я сидел бок о бок с Ниилой и чувствовал, как меня распирает от счастья.

Потом мы стояли на дворе, зябко поеживаясь. С прозрачного неба на землю опустилась вечерняя прохлада, ночь будет студеной. Ниила все не уходил – видно, хотел спросить о чем-то, да все мялся. Наконец затащил меня в гараж. Бесшумно, как всегда, затворив дверь, припал к моему уху.

– Как она делала? – спросил шепотом.

Я обнял его за плечи.

– Высунь язык, – велел я. – Не так, весь не надо.

Он засунул язык, оставив торчать только розовый кончик – круглую мокрую колбаску. Я высунул свой. С минуту мы так и стояли, не шевелясь. Потом я придвинулся и поцеловал его в соленый мальчишечий рот.

Глава 8

О том, как я смастерил “бревно”, как открылся рот и как мы впервые взошли на сцену

Шестидесятые шли к концу, в мир с шумом ворвалась поп-музыка. Битлы съездили в Индию, научились там играть на ситаре, Калифорнию наводнили Дети цветов и психоделический рок, Англия кишела командами типа The Kinks, Procul Harum, The Who, Small Faces и The Hollies.

Но вся эта кутерьма почти не касалась Паялы. Сеструха из кожи вон лезла, пытаясь следить за новинками, кинула даже медную проволоку на сосны у нашего дома вместо антенны, чтобы принимать средние волны, и ловила “Радио Люксембург” на наш допотопный ламповый радиоприемник. Иногда уезжала в Кируну или Лулео на концерты – то на The Shanes из Туоллуваары (в шестьдесят шестом эта группа выступала с Битлами), то на шведскую группу Hep Stars[2]2
  В составе шведской группы Hep Stars (1964–1969) выступал Бенни Андерссон, будущий участник группы “АББА”.


[Закрыть], когда те случались проездом, – правда, перед такими поездками мать запиралась с сеструхой в комнате и часами читала ей нотации.

Да, велико расстояние между Паялой и внешним миром. Когда шведское телевидение в кои-то веки сподобилось показать нам эстрадный концерт, мы увидели выступление Элвиса Пресли, записанное много лет назад. Что ж, выбирать не приходилось. Помню, как я ерзал от нетерпения. Сеструха, сняв защитную фанеру с линзы, загодя включила ток, чтобы экран успел прогреться; грелся он долго, как хлеб в печи, – наконец засветился. Какнесская телебашня в Стокгольме передала электросигналы, и те пустились в свой извилистый путь по стране. Ретрансляторы, приняв сигналы, посылали их дальше и дальше, сигналы шли, как длиннющий товарняк, лязгающий вагонами, и, кое-как дотащившись до паяльской телемачты на горе Юпукка, преобразовались и горохом посыпались в наш черно-белый ящик.

И вот перед нами стоит он. Элвис! Еще до Германии, куда был отправлен тянуть солдатскую лямку, стоит на вершине своей славы, стройный мужественный юноша, стоит и криво ухмыляется – черный лоснящийся чуб, ноги гибкие, как ершик для курительной трубки. Батя фыркнул и демонстративно ушел в гараж. Мать сделала вид, что вяжет, сама же глаз не могла оторвать от этого взмыленного самца в черной кожанке. Сеструха сгрызла все ногти и весь вечер потом прорыдала в подушку. А я стал мечтать о собственной гитаре.

На следующий день, вернувшись из школы, спустился в подвал, где стоял верстак, и выпилил себе из деревоплиты что-то отдаленно напоминающее кузов гитары. Гвоздем прибил к нему рейку. Натянул резинки вместо струн. Прикрепил шнурок так, чтобы можно было повесить это чудо-юдо на плечо.

Единственным укромным местом был гараж. Туда-то я и забрался, когда никто не видел, и, широко расставив ноги на цементном полу, окинул взором океан зрителей. Мне чудились крики, тысячи поклонниц бушевали у края сцены. Я решил исполнить Jailhouse Rock (эту песню я выучил наизусть с сеструхиной пластинки). Попробовал повертеть задом. Почувствовал, как музыка переполняет меня изнутри, захлестывает сильной и соленой волной. Схватил рулон туалетной бумаги, служивший мне микрофоном, и открыл рот. Запел. То была песня без слов – губы беззвучно двигались, как на школьном уроке пения. Я пел про себя, отстукивал такт, прыгал и рвал резинки с такой силой, что те шлепали по деревяшке.

Вдруг раздался щелчок, и я оцепенел от ужаса. На секунду показалось, что рев публики донесся аж до самой церкви. Но нет, я был в гараже один и скоро вновь погрузился в воображаемый фильм. Я тонул в овациях, свете и гомоне. Ноги мои дрожали, сцена подо мной тряслась; отогнувшись назад, я изобразил неимоверную дугу.

И тут заметил Ниилу. Он-то, оказывается, прокрался в гараж и тихонько наблюдал за мной бог знает сколько времени. Я покраснел от стыда. Решил, сейчас он станет издеваться, размажет меня, как муху по стенке.

Лишь однажды мне довелось пережить подобный стыд. Дело было в туалете поезда. Я только что облегчился и, стоя со спущенными штанами, вытирал задницу, как вдруг дверь открыли снаружи – проводница потребовала предъявить билет. Позже она говорила, что сперва постучалась. Черта с два!

Ниила присел на перевернутое ведро и задумчиво принялся расчесывать ссадину. Потом тихо спросил, чего это я поделываю.

– Играю, – промямлил я, абсолютно раздавленный.

Он помолчал, рассматривая мою корявую самоделку.

– А попробовать можно? – выдавил наконец.

Я было подумал, что он смеется надо мной. Но, к изумлению, понял, что Ниила говорит всерьез. У меня камень с души свалился, я всучил Нииле гитару и показал ему, как ее держать. Он начал вторить мне, как я только что повторял за Элвисом, стал качаться взад-вперед.

– Ты ногами-то давай тоже вихляй, – наставлял я Ниилу.

– Зачем это?

– А девкам нравится!

Он смутился.

– Тогда ты пой.

Я небрежно схватил рулон, поднес его к губам, начал корчить рожи и разевать рот. Ниила неодобрительно скривился:

– Не, ты по-настоящему пой!

– Не, ты чё, блин!

– Пой!

– Да не умею я.

– Пой, говорю. Девкам нравится! – сказал Ниила по-фински.

Я расхохотался, и какая-то теплая искра пробежала меж нами.

Так все и началось, в нашем гараже, посреди лыж, совков и зимних шин. Ниила играл, я открывал рот и горланил как мог. Голос мой хрипел, скрежетал, урчал. Я пускал петуха и пищал, лаял почище иного кобеля – впервые я осмелился петь.

Как-то на перемене, пару недель спустя, я сболтнул, что мы с Ниилой основали поп-группу. Мне и впрямь так показалось: мы ведь каждый вечер после школы стояли в гараже, раздувая мыльные пузыри наших радужных грез до немыслимых размеров. А поскольку инстинкт самосохранения у меня недоразвит и язык мой мелет без меры, то слова эти вырвались у меня как-то сами собой.

Сенсация облетела школу с быстротой молнии. Не забывайте, то была Паяла шестидесятых – в те времена нам было не до международных новостей. Нас с Ниилой взяли в кольцо (это было во время обеда), стали высмеивать и уличать во лжи. Кольцо сжималось все плотнее, оставался единственный выход. Выступить на “Веселом уроке”.

На нашу беду, учительница одобрила эту затею. По ее просьбе сторож где-то нарыл старенький патефон, сам я стащил у сеструхи пластинку с Jailhouse Rock. Мы должны были разыграть пантомиму, я взял у девчонок скакалку. Ручка скакалки была мне вместо микрофона.

Еще репетируя на перемене, я понял, что нас ждет фиаско. Патефон отказывался играть на 45 оборотах, пришлось выбирать – либо 33, либо 78. Элвис то ревел тибетской ритуальной трубой, то гундосил, точно лилипут в цирке. Мы выбрали лилипута.

Раздался звонок на урок, класс расселся по местам. Ниила судорожно вцепился в “бревно”, в глазах его читался панический страх. Мы еще не начали играть, а мальчишки уже принялись пулять в нас ластиками. Я уронил скакалку и приготовился к смерти. Учительница хотела было представить нас, но я решил, что помирать, так с музыкой, и завел пластинку.

Музыка пустилась вскачь. Боже, как мы прыгали! Пол ходил ходуном, тупая игла елозила и стучала, как дятел, по беззащитной виниловой коже. Ноги у Ниилы одеревенели со страху – он скакал, то и дело падая, вреґзался в учительский стол, наткнулся на меня, отлетел, грохнулся затылком о доску, попутно погнув подставку для мела. Сам я решил встретить смерть достойно: бросил дергаться без толку – пластинка все одно громыхала, как ящик с гвоздями, – вместо этого стал орать на доморощенном английском. Я вопил так истошно, что даже наши обидчики вдруг перестали кидать ластики, а я тем временем еще попытался убрать Ниилу от греха подальше – он прыгал козликом, норовя раскокать проигрыватель. А тут еще игла заела, и пластинка все никак не могла закончиться. Ниила вдруг взбрыкнул, шнурок порвался, и гитара врезалась в настенную карту, оставив глубокую вмятину на теле Финляндии где-то в районе Ювяскюля, а я за своими воплями только теперь расслышал, как до нас пытается докричаться учительница. Тут, запутавшись в моей скакалке, Ниила повалился на меня, как стреноженный лось. Я не удержался, и мы вместе рухнули на патефон. Игла, взвизгнув, сорвалась – воцарилась долгожданная тишина.

Мы лежали друг на друге. Ниила совсем запыхался – вдыхать мог, а выдыхать нет, потому надувался и надувался, того и гляди взорвутся легкие. Я прокусил себе губу и чувствовал во рту соленый привкус крови. Тишина стояла такая, что чихни в эту минуту мышь, мы бы, наверное, услышали.

Потом девчонки начали нам хлопать. Жиденько, но с одобрением. Пацаны что-то забурчали завистливо, кто-то залепил мне ластиком в череп.

Тогда я подумал, что выступили мы, должно быть, не так уж убого.

Последующие дни стали кошмаром. Когда дома у Ниилы прознали, что он устроил в школе, его выпороли, но Ниила держался молодцом и сказал, что за такое не грех и пострадать. Сам я тоже попал под горячую руку – сеструха чуть не убила меня за то, что разбил ее пластинку. Чудом сумевши вырваться, я пообещал сеструхе выплатить стоимость пластинки в рассрочку; при этом залез в такую кабалу, что долго еще потом ходил без карманных денег.

Но удивительнее всех отреагировали на эту историю девчонки. Подобно большинству ребят моего возраста, я страдал от своей стеснительности и считал себя уродцем – не волосы, а сальные патлы, нос картошкой, руки как спички. И вдруг нам стали строить глазки. То молнией мелькнет робкий взгляд из очереди в школьной столовке, то тень улыбки пробежит по девичьей стайке перед классом домоводства. Нас позвали прыгать в резиночку, мы помялись и согласились. Ребята завидовали, дразнили нас женихами. Голова шла кругом, и было даже как-то жутко.

Тем временем мы по-прежнему торчали в гараже, разучивая хиты, которые я слушал по радио, а после воспроизводил по памяти. Ниила прыгал и бренчал на “бревне”, я пел. К тому времени я догадался, что надо не напрягать горло, а петь как бы грудью, так что звучал я уже не так паршиво, как по первости. Голос мой окреп и временами выдавал что-то отдаленно напоминающее музыку. В такие минуты Ниила загадочно улыбался и дружески толкал меня в плечо. В перерывах мы обсуждали связь между девчонками и рок-музыкой, пили газировку “Мэри”, волновались.

Пару недель спустя ситуация накалилась до предела – одна девчонка из Приречья зазвала весь класс к себе на вечеринку. Заправившись лимонадом и попкорном, народ устроил шманцы-зажиманцы. Мы с Ниилой хотели улизнуть, но девчонки зажали нас, стали целовать. Я четыре дня проходил с подругой, потом отшил ее и вернул подаренные цепочку, латунное кольцо и фотографию, ради которой она вырядилась в кружевную блузку и намазалась маминой помадой.

Вскоре после этого как обрубило. Девчонки нашли себе более привлекательные объекты, стали ходить со старшими ребятами из шестого класса. Оказавшись на мели, мы с Ниилой решили наверстать упущенное, предложили еще раз выступить на “Веселом часе”, да учительница только руками замахала. Я попытался вернуться к отвергнутой мною подружке, но получил от ворот поворот. Необъяснимая все-таки штука – жизнь.